Танец со смертью

818 г.

Я не осмеливался называть своё детство лёгким. Выросший на улицах, среди пыли и равнодушных взглядов, я научился доверять лишь собственным инстинктам — как бездомный пёс, выхватывающий корку хлеба из рук прохожего и тут же прячущийся в тени, чтобы не получить пинка.

Но судьба, словно насмехаясь, забросила меня в самое сердце величия — во дворец. Священник Маркус, сжалившись, определил меня в Арготники, приверженцы ветви Пантеона госпожи Аргот. Дни и ночи я скрипел пером над пергаментами, оттачивая чужой почерк, вживаясь в строки, написанные давно умершими людьми. Я стал тенью книг, безмолвным переписчиком, чьи пальцы знали каждую закорючку, каждую дрожь пера в старых дневниках.

Именно там он нашёл меня.

Он.

Мой спаситель. Мой генерал. Мой податель.

Император Август — тогда ещё Король — спустился в подземную библиотеку, где в сыром полумраке десятилетний мальчик корпел над страницами, сшивая воедино три дневника: с 784 по 788 года. Маркус, бледный как мел, пал ниц, бормоча о прощении. Никто не должен был знать, что именно я, уличный найдёныш, восстанавливаю историю, которая могла изменить настоящее.

Но Император не гневался.

Его улыбка была тёплой, как первый луч солнца после долгой зимы. Он присел рядом, листая мои работы — две месяца каторжного труда, страницы, где не только буквы, но и каждая чёрточка, каждый караульный набросок на полях повторяли оригинал. Сырость подвала вдруг перестала давить. Передо мной был не владыка, а... старший брат. Дядя. Отец.. Тот, кто слушает.

Этой ночью я спал в императорских покоях. В одной постели с наследным принцем, мальчишкой на два года младше меня. Нам читали сказки. Налили тёплого молока. И впервые за всю жизнь я почувствовал себя ребёнком, а не живым инструментом, обречённым гнить в подвале с протекающими сводами.

Утро раскололо мои представления о мире.

Мне казалось, сказка продлится дольше.

Священник вошёл как раз, когда дневной сон подходил к концу. По спине пробежали мурашки — снова сырой подвал, снова одинокая свеча, чьё дрожащее пламя не ответит на мои вопросы. Но прежде чем страх успел сжать горло, передо мной выросла мощная спина Императора. Он прикрыл меня собой, и в этом жесте было столько благородной силы, что благодарность хлынула наружу горячими слезами.

Я не успел понять, откуда взялся этот внезапный шторм в груди, как Его Величество опустился на корточки и прижал меня к себе, как родного. Его ладонь легла на мою голову, пальцы впутались в волосы, а губы прошептали у самого уха что-то тёплое, успокаивающее. В десять лет я вдруг ощутил себя пятилетним малышом — маленьким, испуганным, жаждущим защиты.

Я хотел детства.

Хотя бы ещё на час. Хотя бы на миг. Не голодных ночей, не бесконечного бега по чужим подворотням в поисках крыши, где не капает с потолка. Хотелось, чтобы кто-то гладил по голове, кормил с ложечки, смеялся над моими шалостями.

И Август обещал дать мне это.

Он привёл меня в свою личную библиотеку на втором этаже. Светло-голубые стены с белоснежными колоннами, пол, выложенный чёрно-белой плиткой, и огромные окна, заливающие светом каждый угол. Зеркальный потолок удваивал это великолепие, отражая бесконечные ряды стеллажей. Книги в золотых переплётах, пахнущие кожей и чернилами — философия, поэзия, научные трактаты. В подвале хранились лишь пыльные архивы, а здесь... Здесь жила современная мысль.

Август водил пальцем по корешкам, показывая труды своего отца: "Философия права", "Справедливость в грядущем обществе". Потом протянул мне одну — "Стратегия секретных операций на передовой". Название я прочёл с трудом, но что-то ёкнуло внутри: эту книгу нужно изучить. А лучше — переписать.

Мы провели там часа три. Полчаса из них я просто стоял посреди зала, касаясь пальцами корешков, вдыхая запах бумаги. Потом Император усадил меня за длинный дубовый стол и начал рассказывать о литературных новинках, о цензуре, о запрещённых книгах. Его слова лились, как мёд, а я слушал, раскрыв рот, готовый на всё, лишь бы остаться в этом сияющем мире.

И тогда он предложил.

Его ладонь легла на мои вымытые, наконец-то, светлые волосы, пальцы осторожно распутывали завитки. От прикосновений по телу разливалось тепло, и я еле сдерживал довольный стон, почти кошачье мурлыканье. Осмелев, прижался лбом к его плечу.

— Ты можешь остаться здесь, Уильям. Жить во дворце. Читать эти книги. Ужинать за одним столом с моими детьми.

Голос его звучал, как колокольный звон — низко, веско.

Я вздрогнул.

— Может ли безродный быть наравне с Королём? — прошептал я, опуская глаза.

Глупость. Конечно, нет. Нужно знать своё место.

Но пальцы вновь коснулись моего подбородка, заставив поднять голову. Серые глаза Августа впились в меня, обжигающе яркие.

— Это Маркус вбил тебе в голову такую чушь? — его голос стал твёрже. — Или жизнь была настолько жестока, что ты и сам начал в это верить?

Он видел меня. Насквозь.

И впервые за долгие годы я испугался — не побоев, не голода, а того, что кто-то способен разглядеть за грязью и рубищем личность.

Тени в библиотеке сгущались, словно чернила на пергаменте.

— В-ваше Величество... — мой голос сорвался в шепот, словно осенний лист, дрожащий на ветру.

Его пальцы — длинные, с тонкими шрамами от перьевых мозолей — скользнули от моих волос к губам, запечатав робкое обращение. Мы стояли так близко, что я видел, как свет от камина играет в его серых глазах — холодных, как зимний рассвет. Запах жасмина, горьковатый и пьянящий, обволакивал меня, смешиваясь с ароматом старых книг и воска.

Он всегда умел это.

В мгновение ока превращать страх в покорность, ярость — в преданность. Как алхимик, трансмутирующий свинец эмоций в золото послушания.

— Мне нужна помощь, Уильям, — его шепот напоминал скрип пергамента под пером. — Помоги мне — и я продлю твою сказку.

Я почувствовал, как под коленями дрожит пол. В тронном зале, за три комнаты отсюда, часы пробили полночь.

Судьба стучалась в дверь.

— Услуга за услугу, — продолжил он, и его дыхание обожгло мне щеку. — Ты отработаешь день, украденный у Маркуса... а я дам тебе нечто большее, чем подвал и чернильные пальцы.

Я кивнул, ощущая, как слюна во рту становится густой, как чернила.

Ошибка.

Роковая.

Детская.

Но тогда я видел лишь отсвет огня в его глазах — и верил, что это тепло.

Он протянул руку — ту самую, с бледным шрамом у вены. Лезвие блеснуло в полумраке. Капля крови упала на паркет, как рубиновая слеза.

Я не помню, как припал к ране. Как медь на языке смешалась со вкусом жасмина. Как мир сузился до этого мгновения — до этого договора, скрепленного не чернилами, а кровью.

Первый день Второго месяца осени 818 года.

С этих пор я — Уильям Фройз. Лорд без земли. Историк без прошлого.

И следующие десять лет каждую ночь мне снился жасмин, его яркий запах, и мое проклятье.

***

827 год..

Хрустальные люстры дворца дрожали, как осиновые листья, отражаясь в полированном паркете. Мы победили. Снова.

Южные земли пали под нашими знаменами, их золото теперь переплавляли в монеты с профилем Августа.

Меня, как "доверенное лицо", отправили на передовую с миссией:

Вдохновлять.

Я пел для солдат похабные баллады, сочинял эпиграммы о врагах, разыгрывал дурацкие сценки у костра.

Шут при армии.

Плата за спасение оказалась ироничной:

— Подделай подпись на этом указе.

— Узнай, что шепчет герцог за вином.

— Возьми это письмо... и сожги после прочтения.

Игры с принцами? Уроки? Мираж.

Вольтер, мой "друг детства", теперь смотрел сквозь меня, как сквозь оконное стекло. Лишь Императрица иногда подсовывала флакон с розовым сиропом — сладким, как забытые обещания.

На балу я стоял у колонны, наблюдая, как свет играет на позументах мундиров.

Мои светлые волосы, насильно уложенные помадой, уже начинали выбиваться из повиновения. Синяки под глазами, вчерашний "разговор" с капитаном гвардии, я замаскировал пудрой, как актер гримом.

Костюм лорда.

Черный бархат, расшитый серебряными нитями — как у всех. Но нашивки выдавали мое место в иерархии:

Пепельные гербы Дома Эрагон.

Не наследник. Не родня.

Инструмент.

Зал искрился смехом и бриллиантами. Я украдкой съел три пирожных, прячась за спинками кресел — голод детства никуда не делся. Тяжесть на плече. Перстень с печатью впился в кожу. Я обернулся — и увидел его.

Август.

Белоснежные волосы, собранные в хвост, как у полководцев древности. Мундир, расшитый золотом побед. И глаза...

Серые.

Глубокие.

Бездонные.

— Оставь так, — он нарочно взъерошил мои непокорные пряди, и его руки пахли пергаментом и властью. — Беспорядок тебя красит.

Императрица появилась бесшумно, как тень. Ее взгляд — острый, как булавка для шляпы — прошелся по моему костюму:

— Прекрасные нашивки, Уильям.

Я замер, ожидая укола. Но Август рассмеялся — звук, похожий на лязг мечей:

— Ты показал себя на поле боя. — Его рука сжала мой затылок, как когда-то в библиотеке. — Я рад, что взял тебя под свое крыло.

И в этот миг —

Я поверил.

Поверил, что где-то под слоями интриг и полуправд есть искра истины.

Что когда-то, десять лет назад, в подвале среди пергаментов, он действительно увидел во мне человека, а не инструмент.

Ошибка.

Детская.

Роковая.

Но в этот миг, под звуки менуэта и блеск люстр, я снова чувствовал себя... Дома.

Годы милости и кабалы

Дворец, этот позолоченный зверинец, где каждый из нас играл свою роль, стал моим единственным миром. Август и Мари осыпали меня дарами, словно дождь омывает придорожную пыль – щедро, но без настоящего тепла. За каждую крупицу их милости я платил годами преданной службы, каждый день отмеряя свою свободу на золотых весах их благосклонности.

Время, о котором мечтают обычные люди – эти вольные часы между рассветом и закатом, когда можно просто быть, а не казаться – для меня было запретной роскошью. Лишь в редкие праздники, когда сама империя замирала в благостном безделье, мне дозволялось перевести дух.

Служба моя была соткана из пергаментов и чернил, из шепота в темных коридорах и приказов, подписанных чужими именами. Каждое утро начиналось с одного и того же ритуала – чернильница, перо, стопка документов, которые нужно было изучить, переписать, а иногда и подделать. Выход за пределы дворца – строжайше запрещен письменным указом Его Величества, скрепленным печатью с двуглавым драконом Эрагона.

Но была у меня одна отдушина, единственное место, где я мог дышать полной грудью.

Библиотека.

Та самая, где когда-то маленький мальчик впервые прикоснулся к золотому тиснению на корешках книг, ощутив под пальцами шершавую кожу переплетов. Теперь я мог брать любые тома – хоть философские трактаты, запрещенные в других королевствах, хоть поэмы соблазнительной непристойности – и уносить в свои покои. Читал до рассвета, закусывая миндальными пирожными, запивая молоком с корицей, не боясь оставить жирный отпечаток на странице. Здесь, среди этих древних фолиантов, я был свободен.

— Служу вам и отечеству, мой император, — сложив руки на груди в жесте, отточенном до автоматизма, я склонился в поклоне, чувствуя, как тяжелый золотой герб на моем камзоле врезается в грудь.

Позвоночник согнулся под тяжестью невидимого ярма. Я замер, ожидая...

Теплые пальцы, украшенные перстнями с фамильными печатями, коснулись моего подбородка, заставив поднять голову.

— Отдыхай сегодня, — голос Августа звучал как скрип качелей на ветру, в нем странным образом сочетались приказ и обещание. — В будущем у тебя не будет такой возможности.

Мурашки побежали по спине, будто кто-то провел по ней ледяным пальцем. В висках застучало: что-то готовится, что-то важное.

Эхом раздался его смех – сухой, как треск пергамента:

— Я тебя женю, Уилл!

— Это не смешная шутка, муж мой, — фыркнула Тётушка, ее голубые глаза сверкнули неодобрением, когда она увела меня прочь, спасая от дальнейших провокаций. Но зерно было брошено, и оно уже пускало корни в моем сознании.

Бал.

Дочери высшего сословия.

Их сладкие ловушки.

Они кружились вокруг, как мотыльки вокруг огня, их шелковые платья шуршали, словно осенние листья. Их любезность – отточенная, как клинки лучших оружейников столицы. Обаяние – смертоносное, как вино с белладонной, которое подавали на пирах времен моего детства. Мне хотелось одного – вернуться к Августу, обсуждать государственные дела, а не выслушивать девичьи россказни о приданом и моих (мифических!) доходах.

Но судьба – эта капризная императрица – распорядилась иначе.

Танец с принцессой Жозефиной.

Ее голубые глаза – два осколка весеннего неба, выточенных из самого чистого сапфира – затуманились мечтами, когда она заговорила:

— Помнишь, как в детстве ты называл меня искрой?

Голос ее звенел, как разбитый хрусталь на каменном полу. Я стиснул зубы, чувствуя, как напрягаются мышцы спины. Братские чувства – вот все, что я мог ей предложить, но как объяснить это девушке, воспитанной на романах о страстной любви?

— Чем увлекаешься в последнее время, Жози? — попытался свернуть разговор на безопасные рельсы, чувствуя, как капли пота стекают по спине под тяжелым бархатным камзолом.

Она взглянула снизу вверх – жест, отточенный перед зеркалом до совершенства:

— Всем понемногу. Я больше... о тебе думаю.

Ее голосок – тонкий, как лезвие бритвы, которым я бреюсь по утрам – резал слух, вызывая странное раздражение.

Второй круг танца казался вечностью, каждый шаг давался с трудом, будто я шел по раскаленным углям.

Смена партнеров. Я с ожиданием отвернулся спиной к от принцессы, гадая, кто же на сей раз попадется. Ответ был прост: Жозеф.

Я повернулся, ожидая увидеть все ту же надоевшую принцессу, ее розовые губы, сложенные в надушенную гримасу...

И окаменел.

Передо мной стояло видение.

Фарфоровая кожа, будто покрытая тонким слоем утреннего инея. Губы – как лепестки пиона, сорванного в императорских садах на рассвете. А глаза...

Каре-зеленые.

Неестественно яркие, будто выписанные акварелью безумного художника, настолько насыщенные, что казалось – вот-вот потекут по ее щекам цветными слезами. Они раздевали меня догола, выворачивали душу наизнанку, находили каждую тайную мысль, каждую постыдную мечту.

Ноги стали ватными, будто кто-то подменил кости на мягкий воск. Она вела танец, а я покорно следовал, как марионетка на невидимых нитях. Ее пальцы – в шелковых перчатках, тонких, как паутина – жгли мои плечи сквозь плотную ткань камзола.

— Месье, вы слишком торопитесь, — прошептала она, когда мои руки, будто помимо моей воли, опустились на ее бедра, ощущая под шелком пышные оборки нижних юбок.

Мы оказались в маленькой гостиной, куда редко заглядывали гости. Занавески из тяжелого бархата поглощали звуки музыки. Полумрак, пахнущий воском и пудрой. Ее нога скользнула по моему бедру, и я почувствовал, как кровь ударила в виски...

— Почему бы нам не начать все прямо сейчас? — мой голос звучал хрипло, как у пьяницы в портовой таверне.

Она приблизила губы к моему уху. Теплое дыхание пахло абрикосами и... чем-то еще, сладким и опасным.

— Усни, мой милый. Усни.

Мир поплыл, как чернила в воде.

Я очнулся с меткой на шее – багровым пятном, будто от поцелуя вампира, о котором читал в одной из запрещенных книг.

Был ли это сон?

Или начало новой игры, где я – всего лишь пешка?

Ответа не было. Лишь сладкий привкус абрикосов на губах и страх, острый, как лезвие бритвы, медленно ползущий по спине...