Встреча с божеством
Золотистые лучи утреннего солнца, словно тонкие нити расплавленного света, пробивались сквозь тяжелые бархатные шторы, рассекая полумрак моих покоев. Каждая пылинка, подхваченная этим сиянием, медленно кружилась в воздухе, создавая призрачный танец — единственное движение в этом застывшем мире, где время словно перестало иметь значение. Я лежал неподвижно, не в силах даже повернуть голову, чтобы встретить этот ослепительный свет. Его тепло, обычно такое ласковое и живительное, сейчас казалось почти невыносимым — будто каждое касание солнечных лучей обжигало мою кожу, проникало сквозь веки, заставляя внутренне содрогаться от боли, которую не мог выразить ни единым мускулом.
Больно. Я любил тепло каждой частичкой своего тела, встреча его с радостью - являлась обязательным ритуалом. Но сейчас всё было не так.
Сил не осталось вовсе. Они покинули меня еще вчера, растворившись в бесконечной череде придворных, лекарей и их бесплодных попыток вернуть мое окоченевшее тело к жизни. Каждый новый визит врачей приносил лишь новую волну страданий — их холодные пальцы, исследующие мою кожу, казались щупальцами какого-то чудовищного создания, высасывающего последние капли жизни. От ног до самой шеи — ни единого движения, лишь тяжесть, словно меня придавило каменной плитой, вдавило в саму постель так, что я чувствовал каждую неровность матраса, каждую складку простыни. Дыхание давалось с трудом, и только маска, подающая воздух, смешанный с едким лекарственным раствором, не давала мне задохнуться. Этот металлический привкус на языке, эта жгучая смесь, заполнявшая легкие — они стали моим единственным связующим звеном.
Но хуже всего было оно — то кроваво-красное пятно на моей шее, пылающее адским огнем при каждом прикосновении. Оно пульсировало в такт моему слабеющему сердцу, будто живое существо, поселившееся под кожей. Лекари уверяли, что их методы изгоняют мнимый яд, но я знал — это ложь. Состав, который они вливали в меня, был знаком. Я чувствовал его действие — не очищение, а огонь, медленно прожигающий жилы, расползающийся по телу ядовитыми ручейками. Это был яд, но не тот, от которого они пытались меня избавить. Я знал его вкус, его запах, его смертоносную сладость — слишком часто сталкивался с подобным на охотах, в тенистых лесах, где среди трав и корений таились куда более страшные угрозы, чем звери. Помнил, как однажды видел оленя, умирающего от подобного зелья — благородное животное билось в конвульсиях, его глаза налились кровью, а из пасти шла пена...
Но сейчас меня мучил лишь один вопрос: где Август?
Я ожидал, что он явится одним из первых — с приказами, с советами, с тем самым холодным, но точным решением, которое всегда вытаскивало меня из самых безнадежных ситуаций. В моем бреду я представлял, как он входит в покои, разгоняя лекарей одним взглядом, как его твердая рука нащупывает пульс на моем запястье, как он шепчет что-то своему лекарю — и вот уже приносят настоящее противоядие. Но его не было. Вместо него покои наполняли императорские дети, особенно Жозеф — верная, как тень, не отходившая от моей постели ни на шаг. Ее бледное лицо, обрамленное темными локонами, было единственным, что я видел в моменты краткого проблеска сознания. Она меняла компрессы, поправляла подушки, шептала что-то — но ее слова тонули в густом тумане, окутывающим мой разум.
Тетушка Мари заглядывала редко — дважды за весь день, и оба раза стояла в отдалении, наблюдая, как мне пускают кровь, будто я был лишь очередным экспериментом в ее бесконечных играх с судьбой. Ее холодные глаза, цвета самого темного ореха, скользили по моему телу без тени сочувствия — лишь с холодным любопытством ученого, рассматривающего редкий экземпляр.
И только когда солнце уже клонилось к закату, окрашивая стены в кроваво-красные тона, он наконец пришел.
Я почувствовал его присутствие раньше, чем увидел — легкий наклон матраса, тихий скрип кровати, а затем — тепло его руки, сжимающей мою ледяную ладонь. Его пальцы были шершавыми от бесчисленных часов, проведенных с пером и шпагой, но их прикосновение было таким знакомым, таким родным, что у меня сжалось сердце. Я попытался улыбнуться, но мышцы не слушались.
Не мог сказать ни слова, лишь слабо сжал его пальцы в ответ, прежде чем снова закрыть глаза. Стыд, отчаяние, бессилие — все смешалось в один тяжкий ком, и я не мог заставить себя взглянуть на него. Как я мог показаться ему таким — слабым, беспомощным, почти трупом?
— Жози, иди отдохни. Нам с Уиллом нужно переговорить, — его голос был спокоен, но в нем чувствовалась усталость, та самая, что появляется после долгих часов принятия тяжелых решений.
Жозеф, всегда послушная, почтительно склонила голову и удалилась. Ее шаги, отмеренные четким стуком каблуков, постепенно затихли в коридоре, а затем щелкнула дверь, оставив нас наедине с тишиной, прерываемой лишь моим тяжелым дыханием и потрескиванием дров в камине.
Мы остались одни.
И в этот момент на меня нахлынуло странное, почти успокаивающее удовлетворение. Быть может, умирать не так страшно, когда рядом есть тот, кто делает даже смерть — комфортной. Кто своим присутствием словно говорит: "Ты не один. Я здесь. Я с тобой до конца".
Я собрал все свои силы, каждую крупицу воли, что еще оставалась в этом измученном теле, и открыл глаза. И увидел его лицо — не маску императора, не холодную маску правителя, а просто человека. Усталого. Расстроенного. Почти... напуганного.
В его глазах, обычно таких уверенных и проницательных, читалось что-то, чего я никогда раньше не видел — страх. Не за империю, не за трон, а за меня. И в этот момент я понял, что даже если это конец — он того стоил.
Его голос, обычно такой твердый и властный, сейчас дрожал, как осиновый лист на осеннем ветру:
— Как больно видеть тебя в таком состоянии, сын мой... - Каждое слово падало мне в душу тяжелыми каплями расплавленного свинца. Его ладонь, прижатая к моей груди, ощущала слабые, неровные удары моего сердца — будто крошечная птица, бьющаяся в клетке из костей.
— Даже сердце бьется в унисон с твоим. Такое же слабое...
Я видел, как его могучая грудь тяжело вздымалась, будто каждый вдох давался с нечеловеческим усилием. В его глазах, обычно холодных, как зимнее море, плавали отражения свечей — или это были слезы? Я никогда не видел, чтобы он плакал. Даже когда хоронили его родного сына - Анри.
— Я подвел тебя своей беспечностью, Ваше Величество... — выдохнул я, и каждое слово обжигало горло, будто я глотал раскаленные угли. Мой голос был едва слышен — хриплый шепот умирающего. Но он услышал. Всегда слышал.
— Не сердись на меня перед моим уходом...
Последние слова. Последняя исповедь. Я знал — слова перед смертью ничего не значат. Они как осенние листья — красивые, но мертвые. Но все равно говорил, потому что больше не мог молчать.
Он резко сжал мои пальцы, будто пытаясь удержать ускользающую жизнь.
— Ты не умрешь, Уилл, — его голос вдруг зазвенел, как клинок, выхваченный из ножен. — Такой бред говоришь... изволь тогда молчать!
Но в этой ярости не было гнева. Только страх. Дикий, животный страх потерять то, что дороже короны.
Его ладонь коснулась моей щеки. Теплая, шершавая, она нежно погладила кожу, словно я снова был тем мальчишкой, который прибегал к нему ночью, дрожа от кошмаров. Пальцы запутались в моих светлых прядях — когда-то золотистых, как спелая пшеница, а теперь тусклых, слипшихся от пота.
Мне было хорошо.
Странное, почти грешное спокойствие наполнило меня. Он был здесь. Рядом. И даже смерть теряла свои острые когти, превращаясь в тень, робко ждущую в углу.
Где-то за высокими окнами, в багровом закате, кружились ангелы. Я слышал их пение — тихое, как шелест шелковых платьев. Они готовились. Ждали. Но пока он держал мою руку — они не смели приблизиться.
Так мы провели час. Или вечность — время потеряло смысл.
Он лежал рядом, как в те далекие дни, когда я был маленьким, а он — просто отцом, братом, дядей, а не Императором. Его низкий голос, чуть хрипловатый от возраста и усталости, напевал старые песни — те самые, что я любил в детстве.
А я...
А я лежал неподвижно, чувствуя, как по щекам текут горячие слезы. Не от боли. От стыда. Стыда за свою немощь. За то, что не смог защититься. За то, что стал обузой.
Смерть ранила меня, как самая ядовитая змея. Но ее укус был милосерден по сравнению с другим ядом — памятью о ней.
Темные волосы, в которые так хотелось зарыться лицом, вдыхая аромат абрикосов и чего-то неуловимо-нежного — может быть, духов, может быть, просто ее кожи.
Хрупкая. Миниатюрная. Казалось, одно неловкое движение — и она рассыплется, как фарфоровая кукла.
Но в тот роковой день именно она повалила меня. Не силой — предательством. Я закрывал глаза — и снова видел их. Каре-зеленые глаза, вспыхивающие, как болотные огоньки. Пухлые губы, растянутые в улыбке, которая теперь казалась мне зловещей. Фарфоровая кожа, которую я когда-то покрывал поцелуями, а теперь мечтал исцарапать в кровь — просто чтобы оставить хоть какой-то след.
Я чувствовал ее.
Даже сейчас, когда тело отказывалось слушаться, когда каждая клетка горела агонией — я помнил.
Темная гостиная. Дальний угол, где нас скрывали тяжелые портьеры. Ее быстрые пальцы, расстегивающие мой камзол...
— Уильям!
Резкий голос вырвал меня из кошмара.
Август уже стоял над кроватью, его лицо искажено ужасом. Видимо, я снова начал задыхаться.
Но хуже всего было другое — я чувствовал, как по щеке скатывается слеза. Не от боли. От того, что даже перед лицом смерти я все еще хотел ее.
— Ты нашел её?
Мое сердце бешено заколотилось, грудь резко вздыбилась, будто кто-то сжал легкие в кулак. Воздух предательски ускользал, оставляя лишь жгучую пустоту. Губы дрожали, пальцы впивались в простыни, а перед глазами плясали черные пятна. Взгляд Августа, обычно такой твердый и уверенный, теперь был полон страха — того самого, леденящего, что поселяется в душе, когда понимаешь: вот он, конец.
И в этот миг, сквозь боль и удушье, я почувствовал... странное удовлетворение. Он боялся потерять меня. Не наследника престола, не верного слугу, а именно меня — Уильяма, того, кто всегда стоял чуть в стороне, наблюдая, как его Император шаг за шагом покоряет мир.
Я не боялся смерти. Но было обидно. Обидно за недопитую чашку утреннего кофе, за ненаписанные письма, за книги в старой библиотеке, страницы которых так и останутся непрочитанными. За то, что не увижу, как мой повелитель, гордый и непоколебимый, сокрушает всех, кто осмелится встать у него на пути.
— Кого, Уильям? О ком ты думаешь в такой момент?
Его голос, обычно бархатный и спокойный, теперь звучал резко, будто лезвие, скользящее по камню. В нем читалось раздражение, почти гнев. Как будто он нарочно не понимал.
Но он не мог не знать. Все видели нас вместе — даже во время моих процедур, когда я лежал, обессиленный, в покоях лекарей, придворные шептались. О ней. О той, чья кожа была бледнее лунного света, а глаза — ярче звезд. Которая двигалась так легко, будто не касалась пола, словно призрак из старых сказок.
— Та девушка... — я с трудом выдавил из себя слова, каждое из которых обжигало горло. — С которой я танцевал после Жо...
Последний слог застрял в груди, будто кто-то вырвал его вместе с остатками воздуха. Но я должен был сказать. Остались последние минуты.
— С которой меня нашли. Это она, Август. Она пришла за мной. Выбрала меня.
Его лицо исказилось.
— У тебя агония, — прошептал он, и в следующий миг уже вскочил, бросившись к двери. Где-то в коридоре раздался резкий крик — голос Императора, никогда не терявшего самообладания.
Комната наполнилась суетой. Жозеф, всегда такая строгая и сдержанная, внезапно оказалась рядом, прижимая моё ослабевшее тело к своей груди.
— Мой милый Уилл... — её голос дрожал. — Твои нежно-голубые глаза полны горя... Не уходи, прошу...
Она плакала. Настоящими, тяжелыми слезами. И пусть раньше её забота казалась мне навязчивой — видеть её страдание было в тысячу раз хуже. Я пытался дышать, но грудная клетка будто окаменела, а легкие отказывались наполняться.
Взгляд скользнул к Августу. Он стоял в дверях, бледный, с выражением глубочайшего сожаления на лице. И... отступал. Шаг за шагом. В тот самый момент, когда я нуждался в нём больше всего.
Останься. Ты же всегда был моим спасителем...
Но он не услышал. Или не захотел.
Слезы застилали взгляд, а перед глазами уже сгущалась темная пелена — словно кто-то медленно гасил свет. Я хотел сказать ещё что-то. Хоть слово. Но внезапно по спине пробежал ледяной холод.
Она здесь.
Девушка стояла за спиной Августа, улыбаясь. Её яркие, почти неестественные глаза внимательно разглядывали меня, будто я был не человеком, а диковинной игрушкой.
Парадный мундир, в котором я лежал со вчерашнего бала, теперь казался жалким тряпьём.
Как и весь этот мир.
Потому что в тот момент, когда это божество с ангельской улыбкой радостно помахало мне рукой, словно приглашая в танце...
Мир перестал существовать.
***
Мне казалось, что я и вправду умер.
Последнее, что я помнил — это жар, сжигающий изнутри, словно раскаленные угли рассыпались по моим венам. Тело предательски сотрясалось в лихорадке, мышцы сводило судорогой, а на губах выступила тонкая струйка крови — горькой, металлической, словно ржавчина. Я видел, как дрожащая рука доктора подносит иглу к моей руке, но она так и не успела коснуться кожи, потому что тьма накрыла меня с головой, как тяжелый саван.
И вот теперь — пробуждение.
Сначала я не понял, жив ли еще. Комната вокруг была погружена в густой, темно-красный мрак, будто стены пропитались кровью. Лишь одна-единственная свеча, трепещущая на сквозняке, отбрасывала неровные тени, которые извивались, как живые. Я лежал на узком диване, скрючившись калачиком, будто пытаясь защититься от невидимого холода.
И вдруг — прикосновение.
Чьи-то пальцы скользнули по моей щеке — нежные, но ледяные, словно выточенные из мрамора. Движение было знакомым, почти родным... Так гладила меня Императрица в детстве, когда я болел. Ее руки всегда были холодными, тонкими, будто созданными не для ласки, а для того, чтобы отмерять наказания.
Нашей семьи.
Горькая усмешка скользнула по моим губам. Нет, больше я не имел права так говорить. Потому что *меня* больше не существовало. Ни как члена семьи, ни как человека.
Я пытался вспомнить последние мгновения перед тем, как погрузиться в эту липкую темноту. Доктор... его дрожащие руки, блестящая на свету игла... Крик Августа... Жозеф, прижимающая моё безжизненное тело к своей груди... И Она. Всегда Она. Своей бледной рукой, протянутой в мою сторону, с улыбкой, полной обещаний и угроз.
Сознание возвращалось постепенно, будто кто-то неспешно поднимал меня со дна тёмного колодца. Сначала - запахи. Затхлый воздух, пропитанный ароматом воска и чего-то сладковато-гнилостного. Затем - ощущения. Жёсткая поверхность под спиной, холодный пот на лбу, судорога в сведённых мышцах. И только потом - зрение.
Комната предстала передо мной в кроваво-красных тонах. Стены, обитые бархатом, казалось, пульсировали в такт моему учащённому дыханию. Единственный источник света - тонкая восковая свеча в серебряном подсвечнике - отбрасывала дрожащие тени, которые извивались по стенам, словно живые существа.
Передо мной стояла она.
Девушка с бала.
Призрак. Искусительница.
Я вскочил так резко, что голова закружилась, и тут же схватил со стола массивный подсвечник. Металл холодно прижался к ладони, а пламя свечи взметнулось, осветив ее лицо — бледное, почти прозрачное, с глазами, горящими, как два уголька в темноте.
— Убирайся! — прохрипел я и замахнулся, целясь ей в голову.
Но она исчезла.
Не просто отпрыгнула — нет, она растворилась в воздухе, а затем появилась в другом углу комнаты, двигаясь с такой скоростью, что мой взгляд едва успевал уловить ее силуэт. Она кружилась, как вихрь, как осенний лист, подхваченный ураганом, и от этого в глазах рябило.
Я тяжело дышал, чувствуя, как ноги подкашиваются, и в конце концов рухнул на колени. Но странно — я мог двигаться. Тело слушалось, несмотря на недавнюю агонию.
Я поднял голову и увидел, как вихрь постепенно обретает форму.
Красное платье, развевающееся, как языки пламени.
Темные волосы, пахнущие ладаном и чем-то сладким, почти приторным. И этот взгляд...
Я не осознавал, как встал и пошел к ней, будто загипнотизированный. Рука сама потянулась вперед — и вдруг она оказалась в моих объятиях, холодная, легкая, словно сотканная из тумана.
— Милый Уильям... — ее голос был слаще меда, но в нем слышался яд. — Какая радость видеть тебя. Хорошо ли тебе в другом мире?
Я содрогнулся. Другой мир.
Значит, это правда. Я мертв. Или... почти мертв.
Но признаваться ей в слабости я не собирался.
— Отстань от меня, тварь, — я резко схватил ее за предплечья — тонкие, хрупкие, будто у куклы — и оттолкнул.
Она лишь рассмеялась.
Ее улыбка была прекрасной и пугающей одновременно. Белоснежные зубы, слишком ровные, слишком острые... Особенно клыки — длинные, как у хищника.
И тогда до меня наконец дошло.
Я отшатнулся, чувствуя, как ледяные пальцы сжимают моё горло. Не физически – нет, её руки оставались невозмутимо сложенными перед собой, но я ощущал их прикосновение где-то в глубине сознания, будто она сжимала не тело, а саму мою душу.
Она не человек.
Это осознание пронзило меня острее любого клинка. Я видел людей, видел их страх, их слабости, их смертность. В её глазах не было ничего человеческого – только бесконечная, ненасытная пустота, прикрытая маской прекрасной девушки.
Она – упырь.
Не сказочный монстр из детских страшилок, а нечто куда более страшное. Совершенное создание, в котором холодный разум сочетается с животной жаждой крови. Я видел, как её зрачки сужались, когда капля пота скатилась по моей шее. Чувствовал, как воздух вокруг нас наполняется электрическим напряжением её голода.
Внучка Демона.
Эти слова отозвались в моей памяти эхом старинных легенд. Дворцовые летописи упоминали о Нём лишь намёками, шепотом, с оглядкой на тени в углах. Демон. Тень за троном. Вечный советник и вечный проклятие Острова Буер, что находится западнее Герцогства Эрагон.. Говорили, что когда Бессмертный Император заключил с Ним договор, луна три ночи подряд была кроваво-красной.
Дитя Бессмертного Императора.
Мои колени подкосились, и я едва удержался, ухватившись за спинку дивана, пытаясь обойти ее стороной. Бессмертный Император – титул, который носил только Он. Не король, не царь – нечто большее. Его власть не знала границ, как не знала их сама смерть. Дворцовые мудрецы шептались, что его демон внутри видел рождение и падение десятков династий, что Его имя менялось вместе с эпохами, но суть оставалась прежней – вечный, ненасытный, нечеловеческий.
Все знали о Нём.
Но знать – не значит понимать. Мы выросли на сказках о Нём, мы перешёптывались в тёмных коридорах дворца, мы крестились, проходя мимо старых портретов, где он мог быть изображен - как истинная тень власти. Но никто по-настоящему не верил. До этого момента.
О том, кто правит из тени.
Мои руки непроизвольно сжались в кулак. Сколько решений, изменивших ход истории, на самом деле принадлежали ему и передо мной его дочь, один ребенок из семи. Сколько указов было подписано под его взглядом. Сколько смертей – совершено по его воле. Дрожь пробежала по спине, когда я вспомнил, что несколько лет назад, узнав о нем больше, осознал: возможно, вся наша династия – лишь марионетки в Его бесконечной игре.
Он - Чья власть простирается так же далеко, как и власть нашего Монарха.
Я вдруг вспомнил карту в тронном зале – огромную, покрытую золотыми и чернильными пятнами. Наш Монарх правил городами и весями. Но Он... Он правил самим временем. Его власть не ограничивалась границами на пергаменте – она проникала в сны, в мысли, в саму ткань реальности.
Но в противоположность ему — он не человек.
Она сделала шаг вперёд, и лунный свет, пробивавшийся сквозь витражное окно, окрасил её кожу в синеватые тона. Слишком совершенная. Слишком безупречная. Ни единой поры, ни морщинки, ни намёка на человеческую несовершенность. Только идеальная оболочка, скрывающая нечто древнее и ужасное.
Он — нечто древнее, темное, бессмертное.
Воздух в комнате стал густым, как будто наполнился вековой пылью забытых склепов. Я чувствовал этот возраст – не годами, не веками, а чем-то несоизмеримо большим. Она смотрела на меня, и в её взгляде читалась вся тяжесть этого знания – она видела, как рождаются и умирают цивилизации, как рушатся империи, как меркнут звёзды.
И она...
Её рука внезапно коснулась моей щеки, и я почувствовал, как воспоминания, не мои, а Её, хлынули в сознание. Бесконечные коридоры времени. Лица, сливающиеся в одно. Кровь – так много крови – на её белых руках. И всегда – Он, стоящий за её спиной, Его тень, простирающаяся через века.
Она Его крови.
Это было последней каплей. Я увидел в её глазах то, что не мог увидеть ни один смертный – отражение вечности. И понял, что теперь, когда я это увидел, назад дороги нет. Она улыбнулась, и в этой улыбке было всё – и обещание, и угроза, и нечто такое, для чего у людей нет слов.
- Теперь ты понимаешь? – её голос звучал как шёпот тысячелетнего ветра. – Ты видел. Ты знаешь. И теперь ты мой.
Я бежал.
Сердце колотилось так яростно, что казалось, вот-вот разорвет грудную клетку. Каждый вдох обжигал легкие, словно я вдыхал не воздух, а раскаленные угли. Ноги, израненные о каменные выступы, ныли от усталости, но останавливаться было нельзя. Одна мысль пульсировала в висках, заглушая все остальные:
Беги. Беги, пока не поздно.
Запах смерти преследовал меня. Он витал в воздухе — сладковатый, тяжелый, с примесью чего-то металлического, будто в нём смешались ароматы увядших роз и свежей крови. Он пропитал мою одежду, въелся в кожу, особенно там, где на шее пылала багровая метка. Её прикосновение жгло, как раскалённое клеймо, напоминая:
Ты отмечен. Ты выбран. Ты принадлежишь ей.
И теперь — не убежишь.
Но я бежал.
Потому что в этот момент ничего не имело значения — ни мое прошлое, ни возможное будущее. Единственное, что имело смысл — не даться ей. Не позволить этим бледным, слишком длинным пальцам вновь сомкнуться на моей шее. Не увидеть вблизи её улыбку — одновременно прекрасную и чудовищную, как луна, отражающаяся в луже крови.
Попасться в лапы этого зверя — значило проиграть.
Навсегда.
Комнаты сменялись залами, залы — бесконечными коридорами, коридоры — узкими лестницами, уводящими вниз, в подземелья, где воздух был настолько густым и сырым, что казалось, можно разрезать его ножом. Я спускался. Глубже. Темнее. С каждым шагом детские воспоминания накрывали меня, как ледяная волна. Я дрожал.
Не только от сырости — хотя тонкая рубашка и штаны, в которых я очнулся, почти не защищали от пронизывающего холода. Ткань была настолько ветхой, что рассыпалась при малейшем движении, обнажая бледную кожу, покрытую мурашками.
Ты гол. Ты беззащитен.
Ты — добыча.
Я оторвался от неё. Ненадолго.
Всего на несколько минут, когда ноги сами вынесли меня в ту самую комнату — секретную библиотеку, куда я поклялся никогда не возвращаться.
Но сейчас это было единственное убежище. Я ворвался внутрь, захлопнув за собой тяжелую дубовую дверь, и... Замер. Книг не было. Ни одной. То, что когда-то было хранилищем знаний, теперь напоминало склеп.
Страницы — изорваны в клочья, разбросаны по полу, будто опавшие листья после осеннего шторма.
Чернила — разлиты по камням, образуя причудливые узоры, похожие на застывшие реки крови. А на полках...
На каждой полке, аккуратно расставленные, будто драгоценные фолианты, лежали кости.
Черепа с пустыми глазницами, словно следящие за каждым моим движением. Пальцы, сложенные в немом укоре. Ребра, образующие жутковатые арки. И каждый — казалось, шептал: Ты следующий?
По спине пробежал ледяной пот. Сердце колотилось так сильно, что его удары отдавались в висках. Я отступил шаг. Ещё один. И наткнулся на неё. Она стояла за моей спиной. Молча. Не дыша. Просто — улыбалась. И в тот момент я понял: Бежать больше некуда.
Её платье, когда-то, должно быть, роскошное, теперь походило на погребальный саван — белое, с серебряными нитями, выцветшими от времени. Оно колыхалось вокруг неё, как туман, хотя в подвале не было ни малейшего сквозняка. Резкая перемена одежды - означала поступки, которые предстоит сделать девушке.
- Уильям...— её голос был сладким, как испорченный мёд. — Ты думал, что сможешь убежать?
Я попятился, чувствуя, как спина упирается в холодную каменную стену. Она сделала шаг вперёд. Её босые ноги не оставляли следов на пыльном полу.
- Ты ведь знаешь, что это бессмысленно? — она наклонила голову, и её волосы, темные, как сама ночь, рассыпались по плечам. — Ты уже мой.
Я сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.
- Нет... — прошептал я, но даже мне самому мои слова показались жалкой попыткой отрицать очевидное. Она рассмеялась — звук был похож на звон разбитого стекла.
- Миленький... Ты даже не представляешь, что ждёт тебя впереди.
Её рука протянулась ко мне, бледная, почти прозрачная в тусклом свете.
И я... Я закрыл глаза. Потому что больше не мог смотреть. Потому что знал — сопротивляться бесполезно. Потому что где-то в глубине души уже смирился. И когда её пальцы коснулись моего лица, мир вокруг взорвался болью.
***
Мое сознание всплыло из бездны, как утопающий, внезапно выброшенный волной на берег. Я открыл глаза и увидел знакомые резные потолочные панели кабинета Его Императорского Величества. В первые мгновения я не понимал, где нахожусь - пространство вокруг колебалось, как мираж в пустыне, а в висках стучало тяжелыми молотами. Постепенно до меня дошло: все пережитое было лишь сном. Но каким сном! Казалось, я прожил в этом кошмаре целую вечность, каждый момент которой впивался в память острыми когтями.
Кабинет встретил меня удушливой жарой. Я сидел на старинном черном диване, обитом вытертым бархатом - том самом, что помнил еще времена правления Вольтера Великого. Его потрепанная обивка хранила отпечатки бесчисленных важных бесед и роковых решений. Воздух здесь был спертым, насыщенным ароматами воска, старинного пергамента и чего-то неуловимо лекарственного - возможно, следов бальзамирующих составов, принесенных сюда с моей одежды.
Как ни парадоксально, эта душная комната казалась мне сейчас райским уголком по сравнению с каменным холодом дворцового морга, где я провел последние двое суток.
Официально я считался мертвым уже сорок восемь часов. Мое бездыханное тело успели облачить в погребальные одежды, вскрытие должно было состояться сегодня же утром. Но я проснулся. Неожиданно, будто кто-то щелкнул пальцами, возвращая меня к жизни. Я вдохнул полной грудью - и воздух обжег легкие, как раскаленное железо.
Казалось бы, я вернулся прежним. Те же руки, тот же голос, те же шрамы на запястьях от старых ранений. Но что-то внутри изменилось безвозвратно.
Я больше не узнавал самого себя.
Будто кто-то выскоблил мою сущность дочиста и заполнил освободившееся пространство чем-то чужим, темным, пугающе незнакомым. Воскрешение оставило в душе зияющую пустоту - словно часть меня осталась там, по ту сторону бытия, в цепких лапах той, что подарила мне второй шанс.
Ее прикосновения до сих пор жгли мою кожу. Я чувствовал их - ледяные пальцы, скользившие по моим щекам с почти нежной жестокостью. Эти прикосновения выжгли на моей душе клеймо, которое я теперь носил с горькой гордостью каторжника. И самое ужасное - я жаждал встретить ее снова. Ответить ей той же монетой. Ведь только существо, наделенное абсолютной властью над жизнью и смертью, могло за мгновение убить и воскресить человека, не оставив при этом видимых следов на теле - только глубокие шрамы на душе.
Дверь с грохотом распахнулась, ударившись о мраморную стену. В кабинет ворвался Август в сопровождении своего верного советника, герцога Эрагона - Шарля, и бледной как полотно Жозеф.
Наши взгляды встретились - и в его глазах я прочел целую симфонию эмоций: недоверие, надежду, боль, гнев, облегчение. Его обычно безупречное лицо было искажено страданием - воспаленные веки, глубокие складки у рта, небритые щеки. В этот момент мы были удивительно похожи - два изможденных страдальца, связанные узами куда более прочными, чем кровные.
Я поднялся с дивана - и в следующий миг оказался в его объятиях. Его руки сжимали меня с такой силой, будто пытались вдавить обратно в реальность, вернуть к жизни силой одного лишь прикосновения. В этом объятии было столько отчаяния, столько немой мольбы, что у меня перехватило дыхание. Мы стояли так, не в силах произнести ни слова, и я чувствовал, как его сердце бешено колотится о мою грудную клетку - живое, горячее, невероятно громкое в тишине кабинета.
- Как... Это невозможно... - раздался сдавленный голос справа.
Мы разомкнули объятия, и я увидел Шарля - его бледное, выхоленное лицо с аккуратной бородкой было искажено гримасой недоверия.
- Я стоял на пороге вечности, - мой голос звучал чужим, металлическим, будто проходил через фильтр из колотого льда. - И мне была дарована аудиенция у самого дьявола.
Жозеф вздрогнула так сильно, что жемчужные серьги в ее ушах закачались, словно под порывом ветра. Я мельком взглянул на нее - и увидел в ее глазах не страх, а какое-то странное, почти голодное любопытство.
Но главное - я чувствовал.
Чувствовал каждой клеткой своего воскресшего тела.
Кабинет внезапно наполнился густым молчанием, будто воздух превратился в тяжёлый сироп. Август медленно отступил на шаг, его пальцы непроизвольно сжали мои плечи, прежде чем окончательно отпустить. В его взгляде читалось нечто большее, чем радость — тревога, граничащая с ужасом. Он знал. Чувствовал.
— Ты... действительно ли это ты? — прошептал он, и в его голосе дрожала неуверенность, словно он боялся, что перед ним лишь тень, мираж, обманка.
Я открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент в комнату ворвался резкий порыв ветра. Шторы взметнулись, как крылья гигантской птицы, а канделябры закачались, отбрасывая на стены пляшущие тени. Жозеф вскрикнула, схватившись за складки платья, а Шарль инстинктивно шагнул вперёд, заслоняя императора.
Но ветер нёс с собой не просто холод. Он нёс запах.
Сладковатый, удушающий аромат тления, смешанный с чем-то горьким — как полынь и пепел.
Мои волосы встали дыбом.
Она здесь.
Невидимая, неосязаемая, но здесь.
Я почувствовал, как по спине пробежали ледяные мурашки, а в ушах зазвучал едва уловимый шёпот — слова, которые я не мог разобрать, но которые заставляли моё сердце бешено колотиться.
— Что происходит? — Август резко обернулся, вглядываясь в затемнённые углы комнаты.
Эрагон выхватил кинжал — лезвие блеснуло в дрожащем свете свечей.
— Ничего, — я заставил себя улыбнуться, хотя губы предательски дрожали. — Просто сквозняк.
Но это была ложь.
Позже, когда первые эмоции улеглись и меня наконец оставили в покое, я остался один в своих покоях. Окна были плотно зашторены, но я всё равно чувствовал — снаружи кто-то наблюдает.
Я подошёл к зеркалу — и едва не разбил его в ярости. Отражение врало.
Глаза, которые смотрели на меня, были моими, но в их глубине таилось нечто чуждое. Будто за зрачками притаился кто-то ещё, кто лишь притворяется мной.
Я резко наклонился и судорожно закатал рукав. Там, на внутренней стороне предплечья, куда никто не заглядывал, оно проявилось. Тонкая чёрная линия, похожая на трещину. Как паутинка на фарфоровой кукле. Я провёл пальцем — кожа под рисунком была холодной.
"Это только начало", — прошептал в моей голове тот самый голос, что звучал в кабинете. И я понял: Моя смерть...Она просто изменила форму.