Остров.

Мне не нравится течение реки моей жизни. 

Будучи лучшим учеником своего направления, я закончила как жалкое подобие лекаря для отщепенцев, что в конечном итоге даже не знают куда идут. Абсурд!

– Ну, знаешь ли, не всё в жизни идёт по плану, – пожимая плечами, заявил преподобный Сарвиус, – Я вот тоже не думал, что буду путешествовать бок о бок с попаданцами.

– А как насчёт бок о бок с друзьями? – спросил Роберт, волею судьбы вклинившийся в разговор между коренными жителями.

– Давай не спешить, малой. Раньше-то вас и за людей считать было табу. Думаешь, так легко отбросить все те учения? – бывалый ученый был непреклонен. И, даже сбрив свою бороду, он оставался тем, чей настрой лоснился ароматом старого сундука – ржавый замок не поддастся и родному ключу, а хранящееся внутри так долго пробыло там, что или сгнило, или того хуже: окаменело, став очередной реликвией.

 Однако, не сказать чтобы это являлось проблемой: когда пески Эстерады вскрыли эту оболочку и состарили составляющие, в сознании у мистера Сарвиуса появилось место для новых идей. Среди них, видимо, Роберт хотел бы найти место для любви к попаданцам – без поддержки такого, как Сарвиус, им навряд ли удастся выжить в городе. 

Да и вне города без него как без рук – он указал на ложные корни карты, дал указания и вдохнул жизнь в идею преследования Райта. С ним отряд людей, живших беспомощной ненавистью, зажил иначе. 

Я, как наблюдатель со стороны, не могу охватить и жалкого края их чувств по отношению к Себастьяну. Видела я его редко, и знакома относительно никак – а ведь гордилась перед Эдвардом, мол провожала их. 

Ох, Эдвард. Я здесь ради двух людей – Сарвиуса, и него. Толком и не пойму, зачем мне этот заносчивый олух, но Эд имеет своеобразный шарм: он помогает всем, полностью отрицая собственные чувства к ним. Ещё и бросается в дело так, будто и не человек вовсе, а пушечное мясо. 

Смотреть больно: на теле целого места не осталось, сплошь растяжки и шрамы, поверх которых слоями легли новые раны. Выглядит как вены, выступающие под кожей – правда, эти обрывистые, неровные и ничуть не привлекательные. 

А под этой паршивой кожей тело, ух, кхем. Д-да.

– Любишь ты его, признай. Весь наш разговор только сидишь, да на него пялишься, – стоило этим словам вырваться из уст исследователя, как летающая метла резко полетела к нему, очерча дугу меж деревьев. 

Бес поводу колышит воздух – руки крепко схватили летающий объект, словно назойливую муху за крылья.

– Ученики старины Герварта совсем от рук отбились. Раньше девы древа и не думали о любви, а теперь, ух, – по старчески вздыхая, он сложил руки, и наблюдал с разочарованием. 

Это не простая наигранная сценка. Теперь, это чувство напряжения всплывает на поверхность: видать, даже земляк недоволен Эфмой. 

– И ты, – раздосадованная, она силой взмахнула рукой, и метла, повинуясь зову хозяйки, в полную силу врезала по Сарвиусу. Разумеется, согнулся – но не пал, отнюдь. Чтобы повалить этого настырного ублюдка, теперь понадобится больше чем пара ударов.

И тем не менее, Эфма не преследовала цели излить чувства насилием – скорее, искала повод сбежать. Далеко и по-быстрее: туда, где никто из этих плебеев её не достанет.

Они не понимают её. Ни один из них не видит усилий, которые она вложила во все их успехи: этого Эдварда спасала и лечила она одна, и всё содержание их жалких душонок было на ней.

С меня хватит. Это не то, где мама хотела бы видеть меня – я принадлежу высшему свету, высшей цели служения великому Герварту. Они мне не ровня. ОНИ НИ ВО ЧТО НЕ СТАВЯТ МЕНЯ!

В гиблом сердце леса, сражающегося с грибной заразой, я сяду и найду покой. 

– Ох лес, расскажи мне свою историю, – я не хочу слышать свой собственный голос и мысли, так может опавшая листва и одубевшая кора поведает собственную волю? 

Нет. Молчит лес, уставший от вечных битв – и, едва прознав о смерти врага, он также вздохнул последним бризом. Это место, оно обречено: живые призраки, имитирующие жизнь, вскоре растворятся, стоит только взмахнуть рукой. 

Походит на Фиумэ. Малой, если я правильно поняла, тот ещё ветролов – все его любят просто потому, что он слаб. Для них он икона страданий, обьект веры попаданцев: тот, кто страдал, но продолжал жить. 

Почему не я? Я страдаю больше, мне больно! Каждый божий день я засыпаю в страхе умереть, пока они мирно сопят – всем на это всё равно!

Может, моя смерть и не изменит ничего – эти пройдохи привыкли к потерям, и одним ртом больше, другим меньше. Не вижу у них и повода для беспокойства. 

Я чужая. Это не моя история, я тут никто. Пожалуйста, лес, забери мои печали, а с ними и жизнь. 

В тишине слышна лишь неуклюжая поступь и тяжёлые вздохи. Навряд ли это человек, поскольку нет среди них того, чья поступь могла бы угнаться за метлой. Это, безусловно, зверь – и, раз один, значит медведь. 

Я хочу исчезнуть. Убрать из истории страничку с заголовком "Эфма", стереть о себе всё, включая саму себя. Но почему я не могу пошевелиться? Неужто, страх играет нервами шальными, натягивая струны? 

Хочу ли я умирать, когда меня ждут дома? 

Поздно думать, когда зверь дышит за спиной. Оставалось запрыгнуть на метлу, да дать дёру с пылью – а вот н-нет, под медвежьей лапкой осталась метёлка, неспособная и двинуться.

Не попятиться, а уж тем более и не вздохнуть: так и встречу я, наверное, свой конец. Так глупо – умирать из собственных капризов, за которые мама любила ругать.

Взяла шляпку в руки: хочу ощутить эти швы ещё раз, прежде чем умру. Страх сковал пальцы вокруг них, и безнадёга закалила взгляд. Я приму это, ведь я последовательница Герварта – и, для нас, рано или поздно, настал бы такой конец. Я вернусь к лесу, хоть и не к своему.

Вдали слышится свист ветра и шелест листвы. Силуэту, ловко перебирающемуся по ландшафту, понадобилось мгновение, чтобы преодолеть все расстояния, и многократно опередить медведя. В пикирующем прыжке его тень встряла в звере, окрапив округу фонтанирующей кровью

Меня тоже задело. Мою бедную шляпку, а с ней и всю голову облило тепловатой, липкой субстанцией. 

– Ты в порядке? – первое, чего спросил у меня безбашенный дуралей, чьё невинное выражение лица терялось на фоне кровавой маски, укрывшей его с головы до пят.

– Да. Спасибо, – кратко ответила я, чувствуя подступающий ком в горле. То ли от неприязни, или от тошноты из-за вида крови, я отвернулась от него на миг. 

Весь грязный, липкий и мерзко-дышащий. Изо рта у него несёт тухлой рыбой, а по внешности он тянет на помесь оркестрового пса и рыбы из аквариума. Именно такой неудачник обнял меня со спины, тихо прошептав:

– Рад, что ты в порядке. 

От запаха выворачивает наизнанку, да и тактильно это одно из худших опытов в жизни. Так почему же на душе такое облегчение от таких простых слов поддержки? 

Этот голос, обстановка. И слова, они точь-в-точь повторяют мамины. Помнится, ещё в окончании первого цикла, когда я вернулась домой с новым глазом, она также повисла на шее, обняв с самого порога. 

А ведь ей запрещено вставать, ходить так беспечно. Но в тот день на столе виднелись блюда, явно сделанные её дрожащими руками – эта кривая нарезка моркови несравненна, и вкус неповторим. Тогда, я разревелась, думая как больно ей было, стараться ради меня сделать всё это. 

Сейчас я удержалась, и навзрыд не бросилась. Показывает ли это мой рост как человека? Учитывая, что виновница всея трагедии я – ничуть. 

Вот это давление вины до сих пор стояло поперёк горла, мешая и сказать чего в ответ.

Да и чего сказать? Спасибо, что спас меня? Спасибо, что цените? 

– Слушай, поможешь вытащить хвост? Он сильно застрял, – инициативность мальчишки меня спасла и я, молча кивнув, села выпутывать его гарпун из сети медвежьих мышц и жилок.

Сильный малый – небрежным ударом раздробил медвежью кость, и глубоко в ней встрял. 

И даже такие силачи способные свернуть горы, ведут себя как дети малые – ну вогнал ты глубоко, так умей вытащить! Но нет, просит помощи.

– Да, без тебя мы как без рук. 

Его небрежность в словах ударила мне прямо в сердце. Эти слова, они, они!

– Кхм, – покраснев, я продолжала выпутывать зубья хвоста, – Д-да, совсем безнадёжные. И как я только подумала вас бросить, да, – отвечала я, вытирая с лица кровь. 

А как он меня так быстро нашёл? Я, конечно, слышала о выдающемся обонянии у Фиумэ, но в деле он казался гораздо менее дотошным до деталей и шумов – видно, большинство времени этот рыбий помёт старается игнорировать происходящее вокруг. Тогда, почему именно сейчас он решил прислушаться? 

Неужто, он...

– Ты ведь не слышал ничего из нашего такого? – я застыла, ожидая ответной реакции.

– Естественно слышал. У тебя половину дня сердце стучало громче соседского перфоратора в полдень, – подметил Фиумэ, – Не расскажешь почему так? 

– Обойдусь, – махнув рукой, двое грязных, усталых и встрявших в неловкий разговор людей пошли по лесной тропе к лагерю вдалеке.