Остров.

Сюжет данной главы описывает историю, случившуюся параллельно с течением основного хода событий. 

***

Не думаю, что убийство - лучшее решение. И тем не менее, я не вижу чтобы хоть кто-то предоставлял мне выбор. 

Да, раб ситуативной случайности. И да – выбрал собственную жизнь вместо чужой. Но в чём именно проблема с моим эгоизмом? 

Я жив, и счастлив. В жилах текут буйные реки чужой крови, а я только и рад – значит, во мне существует жизнь, коей до этого мне чувствовать не получалось. 

Стоя над своей первой жертвой я так и думал – в руках чужие останки, я упиваюсь и подпитываю собственную жестокость некиим самолюбием, что должно было затмить всё. Но почему в душе так пусто? 

– Ну и ну. Значит, новых попаданцев сьедаешь ты. А я то думал, что за зверь сел нам на хвост, – со спины подкрался Райт. Как его хладная рука коснулась меня, так вмиг я и подумал его порешать, дабы избежать лишних подозрений, а заодно и полакомиться новой сладостью из неизвестного города Иттгарда. "Быть может, кровь этих Островитян послаще будет?" – думал я. 

Увесистый приклад охотничьего ружья отрезвил моё сознание, а заодно и приколотил к земле.

– Я не стану тебя убивать. Конечно, из-за тебя я теряю гораздо больше экспонатов, чем хотел бы. Однако, в этом есть свои преимущества, поскольку не придется искусственным образом сокращать лишних. Теперь, это для меня делать будешь ты. Как никак, ты ведь не хочешь закончить как они – иначе зачем тебе питаться кровью как не в себя? – он перестал удерживать меня на земле, и я, пошатываясь, встал на ноги. Отряхнувшись, я посмотрел ему в глаза, и вмиг пожалел об этом. 

Возможно, привычка с прошлого, но я по взгляду могу сказать о намерениях смотрящего – и, в очах Райта виднелось пламя, способное сжечь меня до основания. Так на человека не смотрят: этот настрой применим к орудию, предметам. Этими глазами, обычно, мои люди глядели на склады, ломящиеся от ружий. 

– А ты не из робкого десятка, Себастьян Райт. Но что прикажешь делать с трупами? – вопросил я, испытывая сумрачного гения.

– Думаю препарировать из интереса. А закопать уж успеем, как и запахи вывести, – будто бы зная ответ заранее протараторил он.

На том и пожали окровавленные руки, закрепляя контракт. Наверное, в тот самый день я продал душу очередному дьяволу – и это я себя называю рабом божьим? Лицемерие, граничащее с безумием и отчаянным зовом к небесам.

По наитию судьбы через день в отряде появился Фиумэ: его острый нюх вынуждал подходить к делу с ответственностью. Я, следуя советам Райта, уходил задолго до наступления ночного дежурства, чтобы успеть во всём, включая утилизацию трупов. Благо, дикая природа благоволит мне – и волки, желавшие разделить трапезу, мигом уплетали человечину, пока я успевал отбегать вдаль для дальнейших процедур.

Валяться в траве ещё никогда не казалось такой прекрасной альтернативой душу – все вони от тела затмевает терпкий аромат зелени. Правда, после приходится доставать шальные листья отовсюду – впрочем, это всяко лучше, чем стараться отмыть себя целиком в небольшом, зубодробительно холодном ручейке. Даже прорубь в буранную зиму стала бы гораздо более разумной альтернативой.

Так я и провёл пару дней. Далее обстоятельства испытали моё терпение и желания – Фиумэ, гад, услышав бредни Эдварда и Райта о грядущем сражении, рванул куда-то в лес. На коленях моих стынет свежий труп, а сам я судорожно оттирал кровь с себя: сдаётся мне, времени на дальнейшие препарации у меня не предоставлено – надо и нарушителей остановить, и остаться в амплуа. Следовательно, не оставалось иного выбора, кроме как вырубить мальца.

Обошлось. Страх в его глазах затуманил всё так сильно, что тот и не заметил следы крови на руках. Однако, это не отменяет необходимости лишний раз осторожничать – даже наоборот, теперь стоит дважды оглядываться, прежде чем приступать к сытному обеду.

Когда, спустя пару дней малой поехал крышей, я в душе обрадовался – наконец-то можно ослабить бдительность, дать себе разгуляться. И тем не менее, чего-то мне как человеку не хватает. Полагаю, совесть шалит?

Да, может и так, Возможно, не могу я полностью обрадоваться чужому горю. Хотя, ранее я о чувствах съеденных не беспокоился – с чего вдруг старый котелок дал слабину?

Райт говорит, я теряю часть тебя, поглощая других. Он вывел это через наблюдение за цветом моих глаз, но не может же быть, что я, помимо внешних качеств, приобретаю и чужие мировоззрения, воспоминания? 

Это, вероятно, меняет всю мою политику: такие перемены вынуждают хотя бы проводить интервью жертвы, что в сути лишняя забота. Морочиться на ровном месте мне не подстать – ситуация требует быстрых и эффективных решений, поскольку ночью время ограничено восходом солнца. Вычитывая из моего лимита время на гигиенические процедуры и прелюдии, можно выудить часа три на трапезу, что преступно мало.

– Не забывай и о способностях. Возможно, тебе будут перепадать и доли сверхестественных навыков, – напомнил Райт в ходе очередного полуночного разговора.

– Думаю, это меньшая из зол. Да и как ты предлагаешь выявлять чужие навыки за ночь, когда мы своих-то дураков драться обучить не можем? 

– Это не мои проблемы. Захочешь стать привередливым, так найдёшь способ, – буркнул ученый, и продолжил снимать скальп с тела. Аккуратные движения его рук, покрытых засохшей кровью, завораживали своей уникальностью подхода. В отличие от привычных для Влада животных маневров и разрывания плоти, Себастьян старался максимально сохранить строение изначального образца. В этом плане он казался больше врачом, нежели мясником. Был бы он ещё снисходителен к попаданцам, так и вовсе бы и не подумал, что этот человек считает нас чем-то близким к лабораторным лягушкам. 

Честно, стараюсь держаться подальше от всех. Сближаться и симпатизировать в такой-то обстановке – сущий идиотизм. И тем не менее, имитировать близость и понимание к единственному властеимущему надо: этот-то меня убьёт и бровью не поведёт, а я у мамы один такой красивый. Так что, хочешь не хочешь, а приходится притворяться, мол я не одна из безмозглых лягушек, но тот, кому поручено помогать в препарации – эдакий лаборант, готовый запачкать руки в реагенте. 

Время вытекает из рук вон – вот и Эдвард ушёл, давно зажили вместе нажитые раны. Зализывал их долго и усердно: именно из-за них я до сих пор оставался под чутким надзором, и не менее чутким запретом на ночное дежурство. "Тебе стоит почаще отдыхать, и менять повязки!" твердила заботливая азиаточка, не зная, что приток свежей, чужой кровушки стал бы гораздо более отрезвляющей альтернативой, способной излечить меня в одночасье. 

Я порой думал и её съесть. И их. Те, с кем я живу бок о бок, ведь не так уж и отличаются от тех, за кем я охочусь. На деле что с теми, что с другими я не особо лажу – та же Николь вон, знает их как своих родных. Я же никто иной, как очередной попутчик, нежелающий вдаваться в детали своего прошлого – навряд ли они удивятся, если я решу их порешать. 

Испытать моё утверждение взялся Себастьян. Посреди очередного знойного дня, присев в тени дуба, мы разделили флягу с водой на двоих, пока остальные плескались у очередного озера-оазиса, спрятанного посреди степей.

– Почему этих озёр так много? – подумал я вслух.

– Земные драконы тут когда-то жили, пока не исчезли. Места, где они прокапывались, становились пустующими пещерами с уплотнёнными стенками. Участки земли в них со временем обваливаются, грунтовая вода просачивается и заполняет оставшиеся ямы да карманы, порождая чистые озёра. Ну что, интересно? – будто-бы насмехаясь над моей любознательностью, спросил он.

– Да. Как подумаешь, что даже такие мелкие вещи имеют за собой историю с драконами, так душа желает убить одного, чтобы назваться героем-драконоборцом, – усмехнулся я в ответ. Разумеется, мечты о геройстве давно покинули старую головушку: осталось пустующее ничего, в своей природе желающее покоя любой ценой. 

– Оставь мечты. Лучше глянь-ка на это, – Райт обратился ко мне, и вручил записку. Видимо, не хотел произносить, боясь раскрыть свои планы другим.

"Сегодня я хочу препарировать на живую. Организуем привал здесь, уложим всех пораньше. Можешь уходить на поиски через пару часов."

Жестоко, однако. И тем не менее, мне остаётся молча взглотнуть, да продолжить отдыхать, растягивая мгновение блаженства. Видимо, сегодня это последняя возможность поспать – дальше меня ждёт долгая, бессонная ночь, полная раздумий.

Как бы ни старался, а голоса убитых всё напоминают о себе, периодически посмеиваясь надо мной, но чаще растворяясь в ненависти и скорби о самих себе.

 Может, это всё от души, отголосков совести? Из-за неё-то я и страдаю, когда убиваю, да? Или, это очередная попытка в имитацию адекватного поведения, только вот направленная не на обманывание других, но уже меня самого?

Без ста грамм и не разберешь. А раз уж их нет, то и думать излишне – поволнуешься с пару дней да успокоишься, старик. "Не в первый же раз" – повторяю про себя, и забываюсь. 

Может, хоть сейчас да обойдётся: забуду сразу и усну. 

Забыть о них порой легко – я ведь и не разговаривал с этими новичками, только и слышал их крики о помощи, да стоны – разве из этого поймёшь, есть ли смысл их жалеть? Особенно, когда слышишь одно и тоже от самых разных – черных, белых, маленьких и больших, умных да тупых. Считать такой штампованный скот за людей и сочувствовать их смертям не стоит – лишняя морока больной голове.

Вот солнце стало заходить за горизонт, злачёное поле стало отбрасывать бронзовые тени. Пора бы встать, вяло потянуться, да рвануть по-тихому в глушь. 

Почему именно я нахожу попаданцев, а никто другой? Наверное потому, что я имею чуйку на живых тварей – не сказать, чтобы ощущаю чужие движения или запах, тут немного сложнее. Это предчувствие, на уровне подсознательного знания о том, где и кто появился или находится. Вырисовываемое из моего ощущения пространства, оно, опираясь на моё представление о вещах, примерно говорит о размере и тепле тела существа. 

Определяю попаданцев я, сверяя вспышки света и это самое чувство. Так и получается, что Фиумэ хоть и слышит дальше чем я, но никогда не увидит того же, что и я.

Пошел. Украдкой пробираясь сквозь траву, я не оглядывался, поскольку знал наверняка – в этой степи хищников, помимо меня, нет. Уверенности придавал ветер, укрывавший меня. Шелест травы под ногами, а с ним и крики жертвы затухнут посреди степи. Никто не узнает о моём преступлении – это моя единственная истина, которой я хочу жить. 

Сквозь растительность я увидел мальчишку. Совсем беленький, аж светится в ночи – и каштановые его кудри кажутся такими мягкими свиду, ну точно не мальчишка, но плюшевый медведь. 

Лет десяти, если не ошибаюсь. Одет в лёгкую летнюю одежду – футболка с неизвестным разноцветным героем заправлена в типичные джинсы, а на ногах простые кеды, уже испачкавшиеся в грязи.

– Ох и потерялся же ты, малый, – стараясь улыбаться, добродушно произнёс я, – Тебе помочь? 

– Д-да, – неуверенно сказал он, – А где мы? 

Почесав репу, я решил ответить максимально непонятно:

– В Сибири, – наобум ляпнул, и тут же добавил, – Прям за Уральскими горами, в далёких степях. 

– А Сибирь это Оклахома? – вдруг спросил малый, видимо только и зная, что его родной край называют Оклахомой.

– Нет, мы совсем далеко. Но ничего, может и дойдём до Оклахомы. А что ты там потерял? – и всё-таки врать у меня в крови, и понял это я совсем недавно. Стою, и вроде играю с ребенком, и даже так не могу отпустить себя от чувства принятия собственной лжи. Я постепенно начинаю верить, мол Оклахома-то тут. Хоть её и нет.

– Маму и папу. Они, наверное, меня ищут.

– Получается, ты потерялся? – зачем-то я навязываю разговор, осознавая следующие за этим последствия. Я буду сожалеть, однако время тянуть критически важно – поэтому, стоит ввести сорванца в заблуждения, водить того за нос.

– Кажется. Я-я. Я! – заволновался малыш, и глаза на мокром месте. 

А я ведь и забыл, что ему пришлось пережить смерть. Для совсем уж несмышленного мальчишки это большой удар – пережить то, о чём ты и не знаешь. Вероятно, со смертью у него связаны не лучшие воспоминания, к тому же свежие и, пожалуй, жутко болезненные.

Помнится, как отец мой частенько садился на колени рядом с плачущим мной, приобнимал меня и я, уткнувшись в его плечо, оставлял слёзы и сопли на белой рубашке. А с ними и печаль.

Ох и зачем я вспомнил это? Теперь и малого совсем уж жалко стало: колени сами сгибаются, и руки выставляются вширь, стараясь обнять. Я уж совсем перестал себя контролировать – это и есть то, кем стал тот плакса, любивший своего папу? До сих пор ведусь на поводу чувств, какой-то абстрактной жалости.

Вероятно, это играют те частицы меня, взятые с других попаданцев. Эти слабые, мягкие засранцы, ей богу, туманят разум и мешают думать рационально – избавиться бы от них, да вот как отрежешь то, что уже часть тебя самого? Больно ведь, чёрт возьми!

– Тш-ш, малой. Знаешь, всё в порядке. Всё кончилось, и ты здесь, целый и невредимый. Ну-с, – взвалив мелкого на плечо, я встал в полный рост, чтобы затем, взявшись за его подмышки, поднять того повыше, показывая величественную долину, встречающую закат.

Поля, дышащие с ветром, и трава волнами. Тихий край, где ветра шёпот ласкает уши, стал пристанищем двух одиночек.

– Видишь? Как здесь, в таком красивом месте, можно так некрасиво рыдать? – тяжело дыша, спросил я. Давненько моя едва зажившая рука не испытывала таких нагрузок – а тело и подавно. Вот и мальчишку на на вытянутых держать не могу, ну не позор ли?

Утёр нос, и глазки покрасневшие промыл водою из под моей фляги. Беленький пухляш Ник наконец успокоился, но рассказывать о прошлом так и не решился. Впрочем, мне и разговоров о динозаврах хватило.

– А здесь, в Сибири, есть динозавры?

– Ох, да. Вот друг мне сказал, одни такие под землей живут и норы роют, а потом из их нор рождаются озёра, – с воодушевленным видом рассказывал я.

– Здорово. Они, наверное, здоровенные! – с огоньком в глазах воображал малой, пока я одобрительно покачивал головой.

– Как автобус в ширину, а длиной в шоссе, – теперь уже я подхватил инициативу, и стал додумывать детали.

Минули часы, в небе выступали звёзды. Я понимал – близится час, надо бы найти предлог отправиться к месту, где нас поджидал Райт.

– Слушай, Ник. У меня есть друг, и ему как раз хочется с тобой повидаться. Пойдёшь со мной? – зачем-то мне принципиально нужно было его согласие. Иначе душа не ложилась.

– Конечно, Влад, – уверенно сказал мальчик, и мы пошли по степи, держась за ручку.

Он не поспевал за моими шагами, то и дело старался ускоряться, лишь чтобы после выдохнуться, и замедлиться вновь. А я шёл, хоть и замечая, но не реагируя. Мне было в некоторой мере потешно смотреть, каким же всё-таки слабым является молодой человеческий организм. Да и все люди, в сути своей, слабы.

Что-то под конец стало сковывать ноги. Я с долей страха и недоверия ступал вперёд, и меня даже стал нагонять Ник. Вскоре, он сделал с десяток шагов, и обернулся, смотря на меня, застывшего посреди степи. Мои поганые мускулы и двинуться не могли, будучи сдерживаемыми чем-то. 

Я не могу сказать вслух, и мне не с кем поделиться. Я вовлечен и я знаю о происходящем больше, чем другие. Поэтому, страх перед неизбежным постоянно загоняет меня в тупик. Наверное, это не первый раз, когда я страшился сделать шаг – однако это, наверное, единственный пик моего сопротивления. 

Сорвавшись, я потерял возможность оступаться. Мы наконец дошли до точки, где моя человеческая способность к сопереживанию и морали потеряла всякий смысл, и свет в глазах сменился стеклянным, прозрачным ничем.

Передо мной – Райт, накинувший маску, скрывавшую нижнюю половину лица. Он хищным взглядом осматривает принесенный мне экземпляр, и наконец кивает. Малой Ник, подозревая неладное, начинает пятиться.

Я схватил его за руку мёртвой хваткой, резко подтянул к себе. Я не ощущал его сопротивления, поскольку оно казалось мне несущественно слабым.

Я взял его на руки, закинул на плечо. Пацан, стараясь вызволиться, проскользнул пальцами по моему лицу, пока наконец не выдавил мне глаз, цепляясь за края глазницы. 

Мне больно. Мне жутко больно понимать, что происходит, и от того я застываю на миг, спрашивая себя – зачем? Почему я следую этому пути? 

А тело двигается. Я жёстко бросаю мальца на доску, к которой Райт приделал четыре верёвочные петли по краям. Продевая и затягивая каждую, я наблюдаю за отчаянием, захватывавшим Ника. Его детский, искренний крик затуманил разум, и оглушил уши. Я не слышал ничего, кроме глубокого звона, исходящего откуда-то из самых потаённых краёв моей гнилой внутрины.

И, в довершение, я своими же руками срываю хватку мальчишки из своей глазницы. И, с гораздо большей болью, закрепляю эту белую, пухленькую ручку в пазы простенького механизма.

Пока всовывал ему кляп в рот, он прокусил мне палец до кости. У него, конечно, сразу отвалился зуб – и, от боли, он приоткрыл пасть сильнее, давая куску ткани встрять прямиком в ротовой полости так, что ни убрать, ни закрыть. Концы тканевого платка завязал у затылка, и, с некоей долей облегчения отошёл.

– Мог бы и аккуратнее, – недовольно высказался Райт, подходя к малышу.

Он казался безмятежным. Для него это не ребенок, просто очередной материал для работы – на пути науки, я полагаю? Или, быть может, это его больные фантазии, прикрываемыми таким благим мотивом? 

Неважно. Я остаюсь наблюдателем, безмятежно глядящим за всем этим в ожидании своей очереди.

– Здравствуй, малый. Я очень рад, что ты согласился помочь мне. И мне очень обидно, что плохой дядя выбил тебе зуб. Смотри, – ученый достал из подсумок тканевый мешочек на веревочке, и высыпал его содержимое на нос мальчишке. Белый порошок, частенько применяемый в отношении к Фиумэ: сидраэфта, нейролептический препарат. Иначе говоря, наркотик нейтрализующий стимуляцию нервных клеток через эйфорию. 

Малый сопротивлялся, не дышал. Однако, стоило ему наконец вдыхнуть, как его зрачки, немного погодя, расширились, и взгляд притупился. Тогда-то Райт и достал свои инструменты.

Неторопливо вынул скальпель на деревяной ручке, и камешек точильный. Прямо на глазах у Ника он стал его точить, проводя по лезвию нежно-нежно. 

Наконец, завершив приготовления, он проверил финальную остроту, уколов мальчишку в носик. Алая капелька крови выступила моментально, затем обратившись в ручеек, что растекался по лицу. 

– Ох, извини. Я даже и имени твоего не спросил. А ведь это очень важно. Влад? – он, не убирая скальпеля из рук, повернулся ко мне.

– Ник. Его зовут Ник, – сухо пробормотал я.

– Славно. Ник, дорогой мой, ты сокровище. Таких как ты я встречаю впервые, и вас много. В моём научном труде я запишу имя каждого, ведь без вас я бы точно не достиг тех же вершин. Я люблю тебя, ведь ты мой герой.

– Фх-в-гой, – вяло, сквозь кляп промычал Ник.

– Да, ты самый что ни на есть герой. А герои должны терпеть невзгоды и тяготы достойно. Постарайся ради меня, Ник, – скрывая свои чувства за маской, говорил Райт. Вмиг медицинский прибор сделал надрез вдоль туловища, разрезая футболку с цветным изображением супергероя надвое. Ныне бесполезный кусок ткани остался лежать скомканным у края операционного стола.

Он все прошлые разы готовился к этому. Препарируя живую кожу, он старался делать максимально аккуратные движения. В основном, кожа как плёнка: снималась, срезаясь с жировой прослойки. Булавками края кожи прикреплялись к столу, создавая нужное натяжение для дальнейших операций.

Слой за слоем, он таки добрался до внутренностей, перед этим срезав мышцы груди и живота с их оснований. Они живые, эти мышцы сокращались – за исключением того, что они не крепились к сухожилиям, это были полностью функциональные части. 

В какой-то момент я поверил, мол он сошьёт мальца обратно, раз решил так аккуратно обходиться с внутренностями. Однако, он не торопился соединять всё обратно: сняв окровавленные перчатки, палач-хирург достал блокнот и стал делать записи, перемежая их зарисовками.

Ник, очухавшись от действия сидраэфты, предпринял попытки закричать. Видно, как искривляется диафрагма и лёгкие дёргаются. Освежеванный и связанный, он казался беспомощным, безвозвратно искажённым – и тем не менее функционирующим, живым.

Смотря на припухшее личико, мокрое от слёз, я задаюсь вопросом – делаю ли я всё правильно? Так ли должно быть?

И даже сомневаясь, я остаюсь неподвижным, пока Райт восхищался.

– Ты самый настоящий герой человечества, Ник. Прорыв, если не несколько!

На хвалебные речи сбежался зверь. Позади меня шелохнулась листва, и я немедленно обернулся, лишь чтобы увидеть, как Фиумэ, скованный цепями, сверлил меня своими по-тупому безумными глазами. Эти пустышки, вертящиеся в глазницах, так и возжигали во мне пламя ненависти.

Я его повалил на землю, и избил до того, что тот вырубился. Так, никто бы в жизни не узнал о произошедшем здесь.

А Райт, не отвлекаясь, продолжал восхвалять своего смертника, вырезая ему органы шаг за шагом. Вот и кишочки, бестелесные банты из мягких тканей, легли на грязную землю, выброшенные как мусор, потроха. 

Они сокращались секунд пять, сжимались. После, жизнь покинула их, и это стало простым мясом.

– Ох, прости меня Ник. Я забыл, что желудочный сок выльется на тебя. Не волнуйся, сейчас мы всё вытрем, – приговаривал безумец, протирая тряпкой пустующую брюшную полость, в которой только и осталась пара почек да мочевой пузырь. Да и тот вскоре лопнул, вынудив Райта вытирать чутка больше.

– Ты не хочешь дать ему ещё порошка? – решил вмешаться я.

– Нет. Опыт требует его быть в сознании, до этого же я использовал сидраэфту, чтобы малой сразу от болевого шока не слёг.

Хладная, лишённая сопереживания дедукция меня не смущала, и я зачем-то продолжил смотреть, пока на меня всё ещё зарились два жалостливых, маленьких глаза, сочащихся слезами. 

Себастьян удалял всё, и по мере продвижения делал записи. Каждый орган он выбрасывал за ненадобностью, пока, наконец, не дошёл до лёгких.

– Вот и закончилась наша героическая сага. Я буду помнить тебя, как самого храброго и лучшего, Ник. Ты держался молодцом, и я награжу тебя покоем. А ты, Влад, можешь приступать к трапезе. У тебя осталось четыре часа до рассвета, – сказал Райт, и просто ушёл. Толком не попрощавшись со своей жертвой, он молча собрал инструменты, и ринулся к нашему привалу. И Фиумэ с собой, разумеется, утащил.

А я остался наедине с ним. 

– Прям за Уральскими горами, в далёких степях Сибири, теплится наш дом, – тихо шепнул я про себя, взяв бушующее сердце Ника в свои руки.

Сорвав его с сосудов как яблоко с яблони, я выдавил его себе в рот, а затем и вовсе закинул, начав жадно жевать юное, совсем тёплое сердечко, что, по ощущениям, ещё билось у меня во рту, судорожно сжимаясь.

Я упивался кровью, теряя собственный рассудок. Вместо своего я поглощал чужой, свежий, молодой. Однако в этот раз я, почему-то, не ощутил и капли изменений. Похоже, в глубине души мы оказались почти что одинаковы. Одинаково одинокие, одинаково испуганные дураки. 

Под утро тело забрал мимо пролетавший грифон – а я, тем временем, смывал в озере кровь с рук, и всматривался вниз. Глубокие, круглые, неказистые пещеры, заполненные кристально чистой, прохладной водой.

– Под землей живут и норы роют, а потом из их нор рождаются озёра... – приговаривал я зачем-то. 

Минули месяцы, а я до сих пор не говорил по душам ни с кем, кроме него. Ник стал последним, и дальше я перестал искать в людях интерес иной, кроме пищи и компаньонов.

И как же я был удивлён, что всё это перестало иметь смысл всего-то спустя одну неделю. Эта пустынная долина погребла мои убеждения о человеческой наивности и слабости, ведь наконец, встретив Эдварда, развидев разницу меж нами я понял – моим спокойным трапезам наступает конец, и теперь я должен выкручиваться в поиске насыщения.

А как же там, интересно, Райт поживает? Пх-х, опять я всё о нём – видать, я и вправду стал чем-то ближе к нему, раз так беспокоюсь о его идиллии, которой вот-вот может прийти конец. Кем тогда стану я? Что станет с моей потребностью в крови, и вымру ли я с голода? 

Пока лишь знаю, мне есть куда стремиться, но незачем. Мне есть перед кем извиниться, но не могу – до сих пор я ни разу не смог посмотреть Фиумэ прямо в глаза. Стоит ли мне, рабу обстоятельств, размышлять о будущем так, будто я имею право его выбирать?