Остров.

Мы странствовали достаточно долго, чтобы забыть о точке собственного назначения. Дальний город Иттгард, родина нашего предводителя – кому нужна эта недосягаемая чушь, покуда жизнь идёт здесь, средь степей из позолоты?

И тем не менее, Себастьян непреклонен – неудивительно, для мальчишки его возраста упорство и эгоизм, должно быть, черты естественные. Вон, на того же Эдварда погляди: ушедший наплевав на всё и всех, того же поля ягода. 

Хотя, взять саму меня – я и не то чтобы уж сильно старше. Да, тридцатник – время перемен, и переломная черта для каждой женщины. И всё же, после смерти я ни разу не задумывалась о своей старости: хотя, технически я всё ещё дева, ни разу не выносившая ребёнка. Это, стало быть, показатель моих жизненных решений как общественно-отстранённых, ввиду того, что женщинам не свойственно идти на войну с своего раннего совершеннолетия.

Думаю, сейчас самое время остепениться – засесть в этом странном городке Иттгарде, и уж там попробовать устроиться куда-то, пожить в собственное удовольствие. Постой, а разве я это не делала? Не нравилось ли мне существовать войной, убивая людей за родину?

– Эх, да, – вздохнула я на ходу. Старые берцы, мои пожизненные компаньоны, я в них прошла не одну жизнь, но две. Теперь, топтают они земли странного Острова, где чего только не видано. Ступлю ли я в них с тропы войны?

Сейчас ведь, если так подумать, всё наше путешествие сплошная бойня: каждый зверь, приноровившийся вскрывать глотки, спит и видит как бы пустить наши кишки. Прям как война, ей богу.

Вот взять сейчас – земля, где ничто кроме травы не растёт, да и та – короткая, как стрижка новобранца. Просто место с неплодотворной почвой? А н-нет!

Свист падающей тяжести разрывает уши, пока мы истерично смотрим вверх, лишь чтобы отбежать в сторону. Следом, на землю падает бесформенная капля воды, объемом в литров сто. Всплески, как бы мы далеко не отпрыгивали, достают и хлестают – от удара напористой воды по коже та краснеет, и приходится идти дальше уже с стиснутыми зубами.

– Как, наверное, хорошо тут ходить зимой, – выругавшись, я продолжала идти вперёд.

– Кстати об этом. Тут лёд падать начинает к осени, потому и торопимся пробежать как можно раньше, – Райт как всегда оправдывает собственные решения. Его слова не лишены смысла, и всё же остаётся знакомое чувство, которое я называю "запахом частичной правды". Этот остаток беспокойства на душе, ввиду ощущения неполноты картины: лучшее из приобретений на рынке военных действий.

За долиной размытой земли виднеется затопленный лес: знакомые огромные деревья, только гораздо реже. Они, возвышающиеся над покосившимися берёзами и ивами, кажутся столпотворениями природы, что держат на себе сам небосвод. 

Было неудивительно встретить в лесу одну из немногих рукотворных баз человечества – "Перевал Гудзона", деревянную платформу-порт. Построенное вокруг ствола крупного дерева, здание кажется идеально защищённым от местных наводнений: мало того, что кроны деревьев рассеивают дождь, так и покатая крыша, возведённая на века, кажется, способна выдержать любое давление: главное не стоять у её краёв, иначе грозишься утонуть, будучи утянутым напором воды вглубь озера, поглотившего лес. 

Дойдя до Перевала, мы были несказанно рады – небольшое укрытие посреди пасмурного постоянства давало отдохнуть тем, чьи ноги и лёгкие оказались неготовыми к изнурительному бегу сквозь поля. Мне же это позволило ещё раз взглянуть на чужую радость – смотря, как совсем юная Джули бегает наравне с остальными, дивишься её духу. Вроде как, её брат отправился на тропу невозврата, а она кажется невозмутимой. 

– Как думаешь, что сейчас делает Роберт? 

– Ворчит. Злится, старается наверное. Ему трудно даётся работа с людьми, – предположила она, – Но, я верю, он справится. Они пообещали вернуться.

– А он слова на ветер не бросает, да? 

– Да. Ну, обычно, – замешкавшись, добавила Джули.

– Я верю тебе. И всё же, сейчас мы не в том положении, когда человек целиком и полностью вершит свою судьбу. Поэтому, возможно, стоит быть гото...

– Они обещали вернуться. Большего мне и не надо, – перебив меня на полуслове, девчонка широко улыбнулась, покуда мне расхотелось разбивать её надежды. Решили продолжить разговор с новой темы.

– Тёть Николь, вы хотите вернуться обратно? 

– Всмысле? – я рефлекторно сжала платок в своей руке, и настороженно зыркнула на соплячку.

– Ну, к прошлой жизни. О которой вы не хотите говорить.

– А-а-а, это, – протяжно зевнув, я сложила платочек вчетверо, и, положа его в кармашек на груди, ответила, – Нет. Мне нравится ходить с вами, отдыхать на природе. Я счастлива как никогда.

– А вы не устаёте? – уточнила мелкая.

– Ни капельки. В прошлом было больше мороки, и гораздо, го-о-ораздо больше тупых людей вокруг. Вы для меня прям глоток свежего воздуха, – решила натянуть улыбку на лице, да вот получилось уж больно наигранно: я, возможно, и вправду плохой актёр.

Разговор прервало жуткое событие – уши вмиг заложило, и захотелось блевать. Рябь укрыла глаза, но то была не простая муть: в глазах троилось, пока в голове множественным эхом отдавался звон латунного колокола. Чувство такое, будто стоишь под церковной колокольней – разве что сильнее раз в сто, и кажется гораздо более пугающим. Я даже схватилась за нож, готовясь обороняться от очередной твари, способной убивать одним лишь звуком. 

Оказалось, боль временная – продлившись секунд тридцать, шум стих, и все оказались в непонятках. Больше всего, кажется, задело Райта: мы его спрашиваем, окликаем, а он как мёртвый – сел и сидит, пустыми глазами глядя на нас. 

– Слышишь? Даже птицы в страхе улетели. Боюсь представить, что могло напугать их сильнее, чем аномально крупный дождь, – не переставая обращаться к Райту, я стала замечать мелкие детали, намекавшие на масштаб происходящего вокруг. 

– Возможно, нам стоит переночевать здесь. Дальше предстоит ещё пара дней пути под дождь, и не думаю, что появится такого шанса поспать в сухом месте, как здесь, – наконец, иттгардец открылся, но лишь чтобы дать ясность о дальнейших планах. И вновь эта надоедливая, бесчувственная ухмылка, натянутая поверх, вероятно, встревоженного человечка с малюсенькой гнильцой внутри. 

Расположились. Расстелили спальные мешки, зажгли старые керосиновые лампы. В небольшой, сварной походной печке, ранее пылившейся в подсумках, наконец есть смысл – раньше, под ногами была одна земля, и смысла его доставать не было. Теперь же, разжигая костёр поверх паркета, ненароком думаешь о том, как бы и согреться, и не сгореть. А заодно и по-человечески поесть, впервые за столько-то времени.

Сложно в прохладе и сырости разжечь обмокшие дрова. И тем не менее, закалённые пройденными трудностями, мы улыбались препятствиям на своём пути: поэтому мне и нравится этот малой, Кристофер. Один из редких лучиков ясного солнца, отрада в пасмурный день и спасение для каждого. 

Сумико странным образом посматривает на него. Возможно, для этой узкоглазой дурочки он кажется жутко привлекательным: признаюсь сама, у него определённо есть некоторый шарм, своего рода тепло от домашнего очага. В сравнении с ним тот же Эдвард кажется неугомонным лесным пожаром, к которому и прикоснуться боишься – нынче эти способности и сверхестественные силы создают совсем уж неконтролируемых гражданских, нескованных страхом. 

Джули. Я рада, что за ней приглядывает такой заботливый человек, как Кристоф, и всё же если он окажется растлителем несовершеннолетних, наказать его будет меньшим, что я сделаю. Ох, не дай бог он решится на такое – я за себя не ручаюсь. 

Ну, это только если. В сути же, пока этот молодой человек помогает с вещами и трудится, то вопросов к нему у меня нет – разве что, его дружественное, братское отношение ко мне немного странное. Я от такого отвыкла – из семьи, коли правильно помню, только матушка да дядя обо мне беспокоились. Да и те, после потери связи у Харькова забылись. 

Напиши я им письмо сейчас, о чём бы я рассказала? – подумала вдруг, и решила достать бумажку с листиком. Мечтать не вредно, а уж мысли освобождать так тем более.

"Привет, мам. Я далеко, и даже не особо знаю где именно – с полей войны занесло меня вдаль, где и людей-то особо нет, а интернета и подавно. Я не была на проводе, кажется, с самого марта? Или, быть может, апреля? Не помню, календаря под рукой также давно не лежало. 

Я счастлива. Помните, грезили сьехать за Урал, взять дачу и послать к чёрту всё? Я так хотела посадить астры, да и вообще забыть о всём. Как в детстве, помните, я цветочки любила собирать? Сдаётся мне, я вновь ребёнок.

Тут вокруг зелени много, и разной. Моего нового дружка тут даже чертополох умудрился укусить – да, прям с кожей и мясом. Он умер чуть позже, но это неважно – здесь часто гибнут люди. Зато, цветочки вырастут просто прекрасные: климат тут хороший, и солнца вдоволь. 

Давно перестала курить, ведь сигарет не осталось: последняя пачка так и вовсе промокла. Ломать перестало к неделе второй, сейчас могу дышать полной грудью – можно сказать, я счастлива. Вот к дурман-воде не касалась давно, и кожа перестала желтеть, и исчезла боль в животе. Быть может, так мне стоило жить? 

Я тут счастлива. Тут опасно, почти как на Украине. И всё же не умру. Мне есть смысл жить, двигаться вперёд. Возможно, я даже умудрюсь найти путь обратно – тогда, я обязательно найду вас, мы вместе вернёмся в Успенку. Посидим, я расскажу обо всём. Как я скучала, как мы..."

Не могу. Глаза заливает, и рука от тоски и печали дрожит – перо аж падает с рук, а когда пытаюсь писать сквозь силу, так кляксы чернил оставляю. Ну не могу же я маме такое некрасивое письмо написать, ну мне ж не пять лет.

Что бы она мне сказала? "А ну утри слёзы, доча, всё хорошо. Тетрадок ещё много, набьёшь руку и допишешь". 

– Обязательно, – сквозь себя тихо выдала я. Сзади послышались тихие, аккуратные шаги, и далее тонкое одеяльце укрыло мне плечи. Оборачиваться я не стала, просто решила вздремнуть, оставляя дежурство на других. 

***

Одинокая лодка рассекает меж стволов давно умерших деревьев. Они, потопленные и безнадёжно стоящие, ведают разные истории.

Та, что бездумно двигает длинным веслом, плывя в направлении света – одна из таких. Её безумные, пустые глаза всматриваются в силуэты вдали. Там, на платформе средь спящих людей стоит человек, заметивший её. Он, крепко схватившись за ружьё, бдит мгновения, когда нарушительница покоя таки подступится ближе.

Когда она это сделала, её грудь изрешетило дробями. Тело, освободившееся от долга жизни, аккуратно упало в лодку, пока та дрейфовала к "Перевалу Гудзона". 

Проснувшиеся от шума выстрелов попаданцы казались неугомонны – увидев, как Себастьян хладнокровно застрелил, возможно, невинную попаданку, они думали наброситься на него, пока тот не сказал:

– Откройте её глаза и посмотрите в них.

Разглядели, и, не увидев и намёка на зрачок, ужаснулись. 

– Я, видимо, из занятости забыл рассказать вам. Вы, попаданцы, весьма интересны. Несмотря на уникальность каждого из вас, вы подвергаетесь чётким классификациям по природе вашего дара, а ещё, примерно треть из вас невосприимчивы к старению. Эта умершая одна из таких "вечных", жившая так долго, что успела потерять себя и свой рассудок. Поэтому мы, Иттгардцы, избегаем "гнилых глаз", боясь их. В большинстве своём мы встречали только попаданцев-долгожителей, что были бойцами. Их рефлексы позволили им выживать даже после потери ума. Думаю, эта женщина им подстать.

– Но, её вещи совсем не кажутся... – думал возразить Кристофер, обратив внимание на потрёпанные одеяния безумной подруги. Традиционный христианский монашеский балахон и вправду не казался таким уж свойством для воинственной леди.

– На Острове броня едва спасает от чего-то. А вот магия ваша хвалёная, к слову, гораздо эффективнее, и не отягощает даже. Подумайте сами: по вам и не скажешь, но вы способны убить грифонов. А на это, к слову, не каждый муж в Иттгарде способен. 

Усталые и встревоженные, попаданцы решили и дальше лечь спать, пока их ночной дозорный Райт привязывал убитую к её же шлюпке. 

– О, вечная странница, не нашедшая пути домой. Найди же покой на дне этой речной долины. И, молю, проведи нас мимо гнева озера Печали, – прошептал ученый трупу на ухо, прежде чем толкнуть край лодки в сторону от базы.