Остров.

С тех пор как велением судьбы я оказалась втянута в целую группировку попаданцев моя жизнь преобразилась, и не сказать чтобы в лучшую сторону. Каждодневный страх перед мужчиной с булавой, конечно, исчез, однако какой ценой. Да чего уж, думая об этом, я сижу и перевязываю раны дурака, что как раз таки взял ношу сражений целиком на себя одного. И, признаться, с каждым днём его состояние значительно ухудшается – даже отсыпаясь чуть ли не полный день, он чувствует вялость и недомогание. Такими темпами, Эдвард не сможет протянуть и недели: и, похоже, сам мечник с этим вполне себе смирился.

Но не я! Я не хочу, чтобы моя единственная возможность обрести свободу умерла от усталости. Ну и просто из человеческой солидарности, п-пожалуй, мне будет обидно, если такой старательный человек умрёт за нас. 

– Чего это ты вся покраснела? Быть может, тоже захворала? – спросила белобрысая, белокурая бесчувственная стерва, недавно попробовавшая меня избить. 

– Может быть прихватил холод, – предположила я, на самом деле сгорая от неловкости. Сижу, мну мускулистые плечи мужчине приятной внешности – меня простить можно, я молодая!

– Неудивительно, нечего было летать по ночи. Будь осторожнее, нам лишние больные не нужны.

Выразив своё никому не нужное мнение, она ушла на поля: там ей и место, дуре несчастной. Эти попаданцы только и годятся, что на грязную работу.

Хотя, вот старый товарищ Эдварда, Влад, кажется человеком порядочным – манеры, достойные знати, и подобающий внешний вид. Правда, мутный человек: чуть ли не половину своих затей он предпочитает скрывать. Единственное, в чём он со мной и мастером Сарвиусом откровенен – так это в своих предположениях о способе выхода из аномалии. Иные детали, сродне воспоминаний о Себастьяне Райте, он по каким-то причинам предпочитает скрывать. Его право, впрочем.

Закончив с перевязкой, руки так не хочется убирать – тело у подопытного и вправду интересное, особенно эти светящиеся раны и рисунок меча: совсем никаких отличий между люминисцентной кожей и обычной, и тем не менее от той, что источает свет, также исходит аура "глиозии", пламени души.

Неправильно называть это огнём, конечно – в сути это просто безвозвратный переход души в силу, основа жертвенного ритуала дарующего попаданцам силу. 

– Эфма, – окликнул меня мастер Сарвиус, – Быть может, стоит пересмотреть наши планы?

– Нет, – наотрез заявила я, – Мегеран точно должен быть убит. Вместе с ним, как я предполагаю, может упасть вся эта иллюзия.

– С чего такие смелые утверждения? 

– Я ведь уже говорила вам, – пришлось отстать от Эдварда, и вновь обрисовать мелом всю схему.

– Акеллан, с ваших слов и ощущений, существует не только как дерево, но также его сознание есть в ином измерении, до которого без его разрешения никто добраться не может. Мегеран, который считается убийцей Мудрости, то бишь Акеллана, явно знал это. И происходящее вокруг нас это сложное колдунство, призванное не только придать тело Столпа гниению, но и как-то уничтожить его разум. И, соответственно, никто иной как Мегеран должен быть гарантом работы ловушки – ведь только для него она имеет ценность. Следовательно, убить его кажется самым логичным, так ведь? 

– Но что если ловушка это способ Акеллана в противостоянии смерти? Как жизнь в вечном мгновении? – судорожно предположил мастер.

– Тогда, зачем ему в своей вечности постоянно страдать от рук Мегерана? 

Сэр Сарвиус, кажется, тщетно ищет возможность оттянуть план – хотя, первоначально его больше всех интересовала спешка в деле: как никак, дома только его и ждут. Семья, ребенок, мирная жизнь – я прекрасно понимаю усталость Сарвиуса и желания, возникшие на её почве.

Чего я не понимаю, так это изменений, произошедших при аудиенции с Лордом Мудрости – вернувшийся оттуда, он только и делает, что пишет записки, и тщательно прячет их себе в карманы, боясь показать. Говоря кратко – страх поселился в его глазах, и он не может с ним ничего сделать.

Дала ему отвар из ромашки с целью успокоить. Стоило только глянуть на запасы трав, как решение отправиться в город за ними пришло в голову само по себе. 

Сгребла местные медные монеты в карман, и, закинув ногу на метлу, полетела сама по себе. 

В городе мою внешность считают вызывающей – особенно, мой глаз, обвитый ветвями Герварта. Благодаря сэру Мегерану я узнала об этом: а то, так и ходила бы, пугая местный люд. Мамин белый тканый плащ прекрасно скрывал всё непотребство, потому теперь в город – только в нём, и никак иначе.

У местных фрукты не покупаю – конечно, их хвалебные речи о свежести и сочности подкупают, но у меня свой метод борьбы с искушением: я просто представляю, что всё это сделано из песка. Так и думается легче, и вещи становятся менее пугающими. Тем не менее, волосы встают дыбом от осознания того, что моё долгое пребывание здесь оставило своеобразное, странное последствие на восприятии вещей.

Дошла до женщины в неестественных для Эстерады одеяниях – вовсе не мешковатая одежда, и лицо у неё не прикрыто. А украшений золотых так и вовсе будто и нет: одно колечко, и всё!

Конечно, первоначально меня интересовали травы с прилавка, но и личность за ними интересовала – как никак, мне самой с трудом даётся сбор и сушка, а потому я стараюсь понять тех, кто непосредственно живёт сим делом. 

– Здравствуйте, хозяйка. Это за сколько? – боясь неправильно назвать травы, решила просто брать, указывая пальцем на интересующее.

– Ох, тимиам. Шесть гош за веник, – ответила она. 

Вблизи эта худая дама казалась устрашающей. На фоне бледной кожи её зелёные глаза словно горят, а впалые щёки только и добавляют ей кукольных, страшных черт.

– А откуда вы будете? – зачем-то решила я спросить. 

– Ой, да я не местная. Как и ты, иноземка, застрявшая здесь. Ну, из безысходности решила продавать травы, жить-то как-то надо. 

Превосходно. Ещё одна приезжая, живущая в цикле. Неудивительно, что у неё такое жуткое лицо – на нём не раз отпечатывался испуг, безысходность и отчаяние. И вот, оно привело её к спокойствию и принятию.

– Но как долго? 

– Я и забыла. Знаю только, что теперь я не старею. На том и спасибо сказать могу Владыке, за вечность и покой, – слабая улыбка обнажала истинную личину смирения, пугала.

– Да какой покой? Вам не надоело постоянно бегать по пустыне, бояться за жизнь? – ну, я слегка дала слабину на почве нервоза, и наш разговор стал привлекать внимание окружающих.

– Пустыня? Ох, какое ты вспомнила, деточкаю. Я давно её перестала видеть. Может, ещё в начале заточения, ну или через годик-другой. Теперь-то я просто живу одну неделю, наслаждаюсь блаженной идиллией. Не волнуйся, вскоре и ты сможешь отдохнуть: главное протерпеть. 

– Что? – у меня стала трястись рука, а за ней и всё тело. Когда толпа людей вокруг стала невыносимой, я решила улететь. Чуяла взгляд той женщины на своей спине, и мурашки пробегались по коже: для меня это было как встреча с мертвецом.

***

С другого конца местного базара шли трое, посланные Аждалетом за травами. Завидев в небе летающую метлу, Бьянка подняла голову, провожая Эфму взглядом.

– А что она тут делала?

– Не знаю. Может, закупалась едой, – предположил Роберт, попутно рассматривая полки с кувшинами.

Глиняные, аккуратные вазы разрисованы угловатыми узорами, дабы скрыть дефекты. И даже так Боб, всматриваясь поближе, определял брак от качественного товара – ведь ему приходится тратить чужие деньги, а значит цена оплошности автоматически возрастает кратно уровню ответственности самого Роберта и скупости старого фермера, выдавшего толстый сум с медными кругляшами.

Фиумэ, тем временем, отбивался от малышни, настигшей его и здесь – дети всё интересовались его чешуей, стараясь оторвать для себя "сувенир" прямиком с живого хвоста. Неловкому мальчишке пришлось даже прибегнуть к насилию, легонько шлёпнув загорелого наглеца кончиком хвоста. Малыш, конечно, упал, но урок усвоил – он и другие перестали подходить к попаданцу.

У Бьянки схожей проблемой оказались местные мужчины, коим ну очень запала в душу девушка – и, хоть на чужое мнение ей всё равно, но для собственной безопасности она таки призвала свой щит, и стала отталкивать толпу просто проходя сквозь.

Наблюдавшая за всем этим старая попаданка положила локти на прилавок, да протяжно зевнула, расплываясь в улыбке.

– Интересные малые. Эх, боже, дай им смелости в самоубийстве, пока не поздно. Никто не должен жить вечно.