Последняя ветвь семьи Прутяну

Она не знала, сколько дней и ночей прошло с того момента, как Иоска опустил ее на диван, аккуратно накрывая пледом. Пока Тсера отстраненно наблюдала за тем, как огромные хлопья снежинок в лунном свете скользят на пол через обрушенную крышу, Опря собирал звенящие серебряные чаши, мешал терпко пахнущие травы и пепел, он гортанно пел, и дом отзывался на его зов. Дрожали стены, выл в трубах ветер, бурлила вода в открывшихся кранах.

Ей было плевать. Не вызвал интереса ни напев, ни деготь стекающихся из углов теней. Не было ни боли, ни страха, ничего. Все сожрало горе. Глубокое, отчаянное, оно вгрызалось во внутренности и выдирало кусок за куском, плюясь ее костями, продираясь глубже, через сердце и в душу. Ее больше не было. Тсера Копош осталась горсткой пепла в церквушке за высоким рвом. Рядом со своим братом.

Когда очередной порыв ветра бросил в лицо снег, она поднялась, устало вздохнула, проходя лестницу. Этот путь она могла пройти с закрытыми глазами – узкий коридор, вторая дверь, отвратительно-бордовая комната. Глухо щелкнул замок, который запирал Дечебал, надеясь сберечь сошедшую сума сестру, Тсера растерла сухие покрасневшие веки. Казалось, она почти ослепла – мир вокруг смазывался, плыл черными пятнами и белыми мошками. Но остался запах.

Меда и кедровых орешков, которые Дечебал прятал под подушкой в детстве. Он был родным, напоминал о разбитом во время детской ссоры подбородке и выбитом молочном зубе, казалось, совсем рядом на ухо зазвучит «Тшш-ш-ш, ты же старшая, ну не плачь, мама услышит» и рот зажмут две горячие влажные от страха ладошки. Тогда врывающаяся мама казалась самым настоящим ужасом – поставит по разным углам, а они неожиданно синхронно посчитают ее жестокой и помирятся. Чтобы потом Дечебал воровато косился на пятно от зеленки, расползшееся по белоснежному ковру – он так хотел извиниться, залечить эту глупую ссадину...

Кутаясь в воспоминания, она добрела до постели и тяжело на нее опустилась. Подтянула к себе сумку, которую брат так и не снес вниз, вытащила его растянутую отвратительно розовую футболку – подарок первой подружки. Тогда Тсера смеялась, называя ее гейской, а он угрожал расквасить ей нос, томно вздыхая по своей Лале. А когда с Лалой у него не срослось, майку он так и не выбросил – та оказалась на удивление мягкой и удобной. Она пережила падение с дерева, когда он полез за их гнусаво голосящим котом, ее не сломила стирка с ярко-красными трусами Тсеры, которые она сунула в барабан стиральной машинки специально. Дечебал знал, как она ненавидит эту майку... И неизменно надевал на воскресные завтраки, встречая сестру сияющей широкой улыбкой.

Чертов маленький садист.

Она прижала майку к носу и вдохнула, закрывая глаза. Ком, пересевший в глотке, не давал пустить волю слезам, не позволял выплакаться. Ей не становилось легче, а обещаниям Иоски она не верила – слишком неуверенно звучал голос отрекшегося от колдовства контрсоломонара.

С майкой в объятиях она проводила луну и встретила рассвет. С майкой в объятиях она уснула, встречая новую луну.

Не обращая внимание на бегущую по лавам вену, отчаянно презирая свое проклятие. Говорят, что человек без еды погибнет через восемь-десять дней, без воды – через трое-четверо суток. Интересно, сколько протянет спятившая от горя стригойка?

Внутренний голосок ковырял, бередил и без того пульсирующую, кровоточащую рану:

«Больдо жил так веками. Наберись смелости и найди ближайшую церковь, Копош».

О, она непременно так и поступит. Нужно просто немножко подождать, пока перестанет так сильно болеть... Пока она сумеет собрать себя воедино, чтобы выйти.

Три дня и три ночи пел внизу колдун, три дня и три ночи ему отвечал дом и природа.

На четвертый замолчал и он, а Тсера с облегчением выдохнула.

Одна. Опря прекратил ее мучать и исчез: тихо скрипнула дверь, и она перестала слышать его шаги, опускаясь в тягучую мрачную дрему. Она больше не видела Дечебала во сне, не проводила пальцами через спутанные пряди, пока тот своевольно дергал головой, дуя губы:

«Со взрослыми так не обходятся, прекращай».

«Взрослые не прячут орехи под подушкой, Дечебал».

Мечась между сном и явью, она держалась только за одно – за отвратительную розовую майку, пропитанную его запахом. Она мечтала заплакать.

И там, на грани собственного безумия, страшного умопомешательства она услышала до боли знакомый голос:

– Так и знал, что ты к ней неравнодушна, заноза. Признавайся, натягивала ее на свою тощую тушку и вертелась перед зеркалом? Уверен, ты меня от нее отваживала, чтобы прибрать к себе. Оттенок просто...

Сердце ударилось об глотку, Тсера захлебнулась вдохом и распахнула глаза.

Он стоял перед ней.

Нет, не тот Дечебал, которого она привыкла видеть – не было больше стука сердца или румянца, не было больше плоти.

Через него просвечивался дверной проем с аккуратно прикрывающим дверь Иоской. Контрсоломонар устало улыбнулся, прежде чем приглушенные шаги унесли его вниз по ступеням. А Тсера перевела взгляд на мерцающий полупрозрачный призрак и всхлипнула, зажимая рот ладонями.

– Быть стригоем слишком дерьмово, вот стафией – самое то. Ты только представь, теперь тебе не скрыться даже за дверью, я могу выть всеми голосами и болтаться под потолком, или рассказывать похабные частушки...

Она разрыдалась. Отчаянно, протирая сжатыми кулаками глаза, давясь всхлипами и задыхаясь. Нет-нет, сейчас ей нужно было видеть, нужно было слышать его, а слезы все шли и шли, будто плотину прорвало. Разом нахлынули все чувства.

Пока Дечебал опускался на кровать рядом, виновато понурив голову. Его касания ощущались легким холодом, но она хоть что-то чувствовала. Она его видела.

– Прекрати, ну хватит, ты соплями подавишься и умрешь, ну Тсера, нам не нужен второй призрак...

– Идиот. – Вышло сипло, на дерущем горло выдохе. Дрожащие пальцы скользнули сквозь его голову, рыдания стали горестнее, хотя казалось, куда бы еще. – Какого ляда ты пошел в церковь, ты же понял. Я знаю, ты понял!

Воздуха не хватало, ее душили боль, страх и отчаяние. Он лишь тихо вздохнул, провел рукой через призрачные волосы. Даже сейчас они казались безобразно взъерошенными.

– Понял, и это позволило мне решить. Я почувствовал такой голод, Тсера, будто все другие чувства разом выключили. И вспомнил слова Иоски о том, что останусь мертвым. Каждый свой день прощаться с солнцем, вонять чужой кровью, землей и разложением. Отнимать жизни... Это не жизнь, Тсера, я не хотел так и надеялся, ты поймешь.

– Ты обещал, что мы друг у друга останемся! – крик эхом ударился в потолок, закрывая лицо руками, Копош сжалась в комок, уткнулась головой в колени, продолжая захлебываться. Ее сжирал страх, одна мысль о том, что он развеется, стоит дню настать, стоит первым солнечным лучам скользнуть в окно, убивала ее. Дечебал будто понял это, считал. Затараторил поспешно, глотая окончания слов. Теперь кислород ему был ни к чему и поток продолжался до тех пор, пока он не выговорился:

– Мы останемся друг у друга, Тсера, посмотри, вот он я. Да, чуть-чуть иначе, чем думалось, но мы все так же рядом, Иоска сказал, что при достаточном усердии через время я смогу касаться предметов и даже строить иллюзии. Пару лет, и ты снова увидишь меня в цвете. Мы сможем путешествовать, а платить придется только за одного – я вполне умещусь в багаже. Ты только представь, у твоих детей будет самый крутой вечный дядюшка. Иоска оставил амулет под дверью, в нем мои... части. Я смогу следовать за тобой повсюду, если ты его не потеряешь. Бога ради, Тсера, не проср...

– Какой дядюшка? Что за амулет? Ты что несешь?

Шквал информации спер воздух в легких, Тсера трагично всхлипнула и прекратила выть. Ошарашенно растирая глаза, размазывая остатки слез по щекам, она повернула голову к сияющему брату.

Теперь этот идиот на самом деле сиял.

– Этот влюбленный старикашка чуть кишками пол не разукрасил, пока меня к останкам привязывал. Знаешь, стафия привязана к месту своей смерти, но аукать в этих чертовых церковных стенах не шибко хотелось бы, да и ты не церковная мышь, кого бы ты там жрала? И он позвал. Честно, умирать было не так больно... У этого хрыча уши свернулись в трубочку, клянусь, у него покраснели глаза, он готов был заплакать...

Захлебнувшись воодушевлением, Дечебал ударил ладонями по своим коленям, а Тсера нервно передернулась, так и не услышав звука хлопка.

– Но что, если я умру? Как же тогда ты?

Уголок улыбающейся губы дернулся вниз, Дечебал недовольно цокнул, снова становясь серьезным.

– Он рассказал мне, что ты хотела сделать с собой. Глупая, разве такого я бы для тебя хотел?

– А мама с папой такого для тебя пожелали бы?

Брат приподнял руки в сдающемся жесте, понуро опустились плечи.

– Я могу уйти в любой момент, когда захочу. Похоже, ты знатно его зацепила, если он так ради тебя выворачивается. Пойдешь к нему?

Она отрицательно качнула головой. Не сейчас, когда хочется свыкнуться, поверить в более-менее «жили долго и счастливо». С содроганием слушая Дечебала, рассказывающего о том, как псевдосоломонар засыпал останки Больдо в тот же самый гроб, а затем плавил крышку, сливая ее со дном воедино.

Ощущая запах пекущихся папанаши, которые двумя часами позже Иоска будет уговаривать попробовать, аргументируя тем, что живые стригои наверняка могут питаться и простой едой, ведь организм почти без изменений функционирует. Еще не зная, что она поддастся его убеждениям и двадцать минут будет проклинать, склоняясь над туалетом и исторгая содержимое.

Пока она взахлеб вспоминала детство, сквозила пальцами через взъерошенную макушку, отчаянно жалея о том, что сможет коснуться его лишь тогда, когда стафия наберет силу и сможет обрести пусть и непостоянную, но оболочку. А завтра наступит позже. Завтра, в котором последняя ветвь семьи Прутяну прервалась. И больше никто не продолжит род славных охотников, берегущих людей от нечисти, бродящей в темноте.