Глава 13. На кровавой постели.
Мир вокруг плыл, он подстраивался под широкий, баюкающий шаг, пока Тсера удобнее устраивалась в холодных объятиях, пытаясь вынырнуть из мягкого марева сна. Там, по ту сторону бытия было что-то важное, что-то, что должно заставить ее прийти в себя. Но тело ослабло, подчиненное ленивой неге, оно грелось в этом щекочущем саму душу ощущении. Господи, еще никогда раньше ей не было так хорошо, никогда она не ощущала такой опьяняющей мощи...
Картинки сменяли друг друга лениво, и каждая из них была разукрашена алым. Как раньше ее отталкивало подобное? Теперь кровь манила, она пела в чужих венах и даровала наслаждение, разливаясь по собственным. Наверное, так себя чувствует забравшийся в амбар кот, передавивший полчище крыс. Величие, несокрушимость. Власть.
Когда расслабляющее покачивание закончилось, когда тело почувствовало жесткость камня, Тсера попыталась открыть глаза.
Ее встретила темнота, неуверенная пляска огоньков свечей и толстые потеки воска на высоких подсвечниках. Стреноженная чужой силой, она сидела на огромном камне, послушно сложив руки на коленях. Ни шевельнуться, ни вздохнуть. А перед ней на корточках сидел стригой.
Она бы дернулась, закричала, но губы словно залило свинцом, запечатало. Его глаза горели такой пронзительной, такой глубокой синевой, что воздух перехватывало, он застревал в груди.
Когда-то Орион клал ей косматую голову на колени, выпрашивая ласку. Теперь он делал это в своей настоящей, чудовищной ипостати. Положив подбородок Тсере на ноги, Больдо лениво погладил ее сложенные руки подушечками ледяных пальцев, а затем приник к ним губами, оставляя россыпь мелких поцелуев на руках. Трепетных. Восторженных.
– Подчинись мне, Тсера. Мы с тобою ходим по кругу.
Звучало почти мольбой, просьбой раба, обращающегося к своей королеве. Но Тсера знала – это маска, натянутое, ненастоящее. Стригой тешил свое самолюбие, играл с нею в горячо-холодно. То показывал свою силу, разрывая в клочья ее душу, то пытался зализать нанесенные раны.
Острые зубы прикусили костяшку ее пальца. Дразняще, на грани вызова, и она поддалась, приподняла верхнюю губу, показывая клыки в предупреждающем оскале. Наблюдающий за нею снизу вверх Больдо бархатно рассмеялся, с удовольствием зажмурился, приподнимаясь к ее лицу скользящим движением. Колено уперлось в ее ноги, разводя, позволяя стригою устроиться между бедрами.
Только сейчас она поняла, где находится. Помещение, освещаемое огарками некогда длинных восковых свеч, было наполнено затхлым духом смерти. Из тяжелых деревянных саркофагов на нее смотрела сама вечность. Склеп. Последнее людское пристанище.
А она сидела на одной из прикрывающих мертвецов плит. Каменная кладка стены, поросшей лишайником, холодила лопатки, крышка саркофага царапала под коленками через тонкую ткань разодранных штанов, а где-то в углу копошилось потревоженное семейство мышей.
Руки вампира уперлись в камень по обе стороны от ее ног, прожигающий взгляд опустился на трепещущую под светлой кожей яремную вену Тсеры.
– Если бы ты знала, как это тяжело, как хлопотно сдерживаться... Я мог бы обратить тебя одним щелчком пальцев. Стоит сломать твою хрупкую шею, и ты навсегда останешься привязанной ко мне. Но... Мертвые уже не видят солнца. Понимаешь? – увещевая, он заискивающе приподнял брови, одна рука лениво двинулась в путь по ее бедру, нырнула под майку, поглаживая живот. – Я хочу оставить тебя живой. Живые стригои... Те, кто не боится дня, кто способен существовать почти как обычные люди. Это хлопотно, это так тяжело, когда ты сопротивляешься, подстегиваешь меня своим несогласием...
Взгляд Больдо опустился на ее губы, зрачки вампира расширились. Теперь они напоминали две огромные бездны, пожирающие светлую радужку. А она вспоминала, какие кровавые картины видела. Как суматошно и нетерпеливо стригой хватал очередную несчастную за косу, опрокидывая на стол, как раздраженно шипел, дергая вниз штаны и путаясь в ворохе юбок, распаляемый судорожными всхлипами и мольбами.
Чудовище. Еще, будучи человеком, он отвернулся от светлого лика Господа. И теперь тот отказывался его принимать к себе.
Пальцы стригоя, обжигающие кожу, скользнули выше, смяли грудь в грубой ласке. Тсера судорожно дернулась, ощущая, как отзывается предательское тело, как твердеет под его пальцами сосок. Больдо почувствовал это, его понимающая улыбка стала шире. И он потянулся к краю майки, задирая бесцеремонным резким движением, опускаясь ниже, чтобы оставить влажный след от языка на покрывающейся мурашками коже. Зубы аккуратно прикусили сосок и сила, сжимающая ее в тисках, ослабила свой натиск. Тсера хрипло выдохнула, попыталась вжаться в стену, стыдливо сжать бедра, между которых он устроился. Между ног стало жарко, влажно, тело горело под его касаниями, мурлычущий голос пускал по нему дрожь.
– Такая сладкая и только моя... Прекращай сопротивляться, я чую, насколько сильно тебе хочется...
А она пыталась сморгнуть алую пелену перед глазами, заставить утихнуть трепещущее на корне языка сердце. Все мысли, все «но» вымело из разума, когда он толкнулся бедрами вперед и она почувствовала его возбуждение.
Чертово отродье...
Тсера всхлипнула. Руки скользнули в волосы Больдо, требовательно сжали, пока он выцеловывал дорожку по впалым ребрам к низу живота. Она уже знала, чем это закончится. И малодушно прекратила сопротивляться, когда руки подхватили ее за бедра и потянули на себя, заставляя распластаться на ледяном сыром камне.
Не отрываясь от нее, Больдо что-то одобрительно проурчал, когда она вцепилась в его плечи, разводя ноги шире.
Создатель. Единое целое.
Не было больше дела до того, что он такое. Что за отродье прячется за светлой кожей и пронзительной голубизной глаз. Осталось желание, сворачивающееся тянущим комом внизу живота.
А в голове мягкой патокой скользили чужие, слишком грубые и собственнические мужские мысли.
«Мое сокровище, моя Тсер-р-ра»
Укус в бедро она почти не ощутила. Тихо охнула, прогибаясь дугой, чувствуя его сбитое шумное дыхание на распаленной коже. А затем мир взорвался разочарованием. Таким ярким, искрящимся, что она почти ослепла. Больдо резко вскинул голову, поспешно слизывая капли ее крови с губ.
И уже через мгновение он яростно склабился, глядя на вход в склеп.
– Не может быть, ты должен был сдохнуть, сукино отродье...
Резко стало холодно. Неловко ерзая на саркофаге, Тсера оперлась на локти и попыталась отползти. Больдо уже не смотрел на нее. Сила сковала резко, на грани режущей боли. Тсера со стоном сжала зубы, понимая, что заваливается на бок. И упала прямиком к его ногам. Напряженный вампир никак не отреагировал.
– Будь здесь, Тсера. Мне нужно закончить с призраками твоего прошлого. В твоей жизни нет места для других мужчин. Есть только я.
Каждое слово опускалось на загривок тяжелым булыжником, жало к земле, заставляя покорно скулить через стиснутые зубы, сворачиваясь у его ног в плотный клубок. Как же она в этот миг его ненавидела...
А затем через пелену ядовитой, пропахшей солью и железом силы скользнул холодок, он пронесся по телу, сбрасывая онемение. Запел до того знакомым голосом, что ей бы в пору расплакаться.
«Жди, когда он выйдет. А затем возвращайся в дом, забирай Дечебала и беги. Моя машина стоит у ворот. Делай все быстро, нам нужно убираться отсюда».
Опря.
Усталость и страх настолько сильно обглодали ее душу, что она почти не удивилась, узнав его голос. Прикрыла глаза, каменея на полу, пока Больдо скользил пальцами сквозь ее спутанные волосы, а затем подхватывал на руки, устраивая на алтаре, целуя в острый разворот ключицы. Быстро. Небрежно. Механически.
Она не успела моргнуть, а дверь склепа с тихим скрежетом встала на место, оставляя на земляном полу глубокие борозды.
Тсера заставила себя начать счет до десяти. Действовать неспешно, чтобы вампир ничего не услышал, не почувствовал.
Раз.
В дневниках она прочла, что живые стригои под солнечными лучами не так сильны, что их слабости становятся слишком очевидными.
Два.
Раны затягиваются медленнее, тело изнывает, а глаза режет. Но они не рассыпаются прахом, они способны выдержать даже полуденное пекло... Тело с мягким шлепком ударилось о земляной пол, Тсера сжала зубы. Кажется, она ушибла предплечье.
Три.
Блуждающим под палящим солнцем требуется гораздо больше крови. В ипостати животного переносится все гораздо легче, но неопытный вампир может забыться. Слишком опасно влезать в звериную шкуру. Но это стоит того...
Тсера приподнялась на локти, затем на колени. Взгляд уже тянуло к тяжелой двери.
Четыре.
Она поднялась. Неуверенно прильнула к холодному камню, прислушалась. Смогла бы она услышать крадущегося по кладбищу Больдо? Как досадно бы вышло, высунись она наружу слишком рано... Она попыталась унять галопирующее, рвущее барабанные перепонки сердце.
Пять.
Шесть.
Семь.
Руки потянули на себя дверь, та со скрипом подчинилась. И ее обожгло солнечным светом, глаза предательски заслезились, слабость накатила волной.
Восемь.
Тсера вышла наружу, и, едва осмотревшись, побежала.
Девять.
Слишком медленно, этой ночью она разрезала воздух стрелою, а теперь человеческое тело снова предавало ее, возвращало хрупкость и слабость. Тсера цеплялась за прячущиеся под снегом корни деревьев, спотыкалась, раздирала ладони, падая на старые каменные плиты памятников. Они затягивались непозволительно долго. Страх за Дечебала почти заставил ее отчаяться.
Десять.
Следом расцвела ярость.
Злость на Эйш, на себя, на наивность Дечебала.
Никто не ответил на дверной звонок.
Если бы кто-нибудь сказал тихой и осторожной Тсере, что она научится ощущать под пальцами малейшие выступы стены, карабкаясь вверх, на высоту трех метров, она бы рассмеялась ему в лицо и назвала ненормальным. Если бы кто-то предположил, что она, задыхаясь от злости и боли, попытается забраться в комнату, выбивая кулаком стекло, она бы убедила человека, что он сбрендил.
Тсера взмолилась богу, чтобы в ней осталось хоть что-то человеческое, потому что, когда она попыталась проскользнуть внутрь – тело обожгло адским пламенем. Сжало такой судорогой, что Копош невольно дернулась назад, скуля, как побитый пес. Зацепилась ногтями за оконную раму, пуская по ней глубокие сухие трещины, а затем, сцепив зубы, снова нажала.
Эта пытка была похожа на прохождение сквозь толстый бурлящий слой лавы – предки постарались на славу, защищая жилище. Она почти рассыпалась пеплом, сошла сума от боли. Единственное, что заставляло ее протискиваться вперед – острый запах крови. И всколыхнувшаяся волна дикого ужаса. Мир вокруг стал черно-белым, выцветшим.
Снова счет до десяти, на этот раз сумбурный, резкий, Тсера скакала по числам, пытаясь успокоить разум, продвинуть за кистью ступню, затем просунуть в оконный проем голову. Куски стекла оцарапали ребра, крошево застряло в ступне, но она не сдавалась. Шла через огненный плотный воздух, через незримую черту, защищающую семейство Прутяну от вампиров десятилетиями. Не позволяющую вернуться для мести.
А она возвращалась. Чтобы убить и спасти.
Происходящее казалось чем-то ненастоящим, пленкой, на которой заел заезженный, ничем не выделяющийся фильм ужасов, и он никак не хотел переключаться на что-то другое. Легкое и светлое.
Выходя из библиотеки, Тсера на ходу вытаскивала из ног крупные осколки, орошая свои следы крупными алыми каплями. Чтобы шумно втянуть воздух трепещущими ноздрями и рвануть вперед, к приоткрытой комнате Эйш и узкой полоске света.
Никогда в своей жизни она так не боялась, никогда так не призирала и не желала убить...
Увиденное заставило покачнуться, судорожно цепляясь за стену напротив дверной щели. Ледяная глыба сорвалась вниз, пробила желудок и прибила ее к полу. В узкой щели она видела Эйш и Дечебала. Его темные волосы рассыпались по подушке, глаза были сонно прикрыты, кожу украшали капли пота и разводы крови. На нем была Эйш. Воздух вокруг пропитался запахом крови и секса. Плавно двигая бедрами, стригойка с тягучим стоном вскинула голову, отрываясь от шеи Дечебала и Тсера увидела, как пульсирующими толчками заструилась кровь по шее брата. Господи, на нем не было живого места...
Ошалело облизываясь, Эйш выпрямилась, коготки скользнули по его груди, а затем ниже, к их переплетенным телам, к промокшим насквозь кровавым простыням из светлого шелка... Дечебал тихо застонал, и это отрезвило ее, Тсера бросилась внутрь.
Затрещала стена под ее пальцами, посыпалась штукатурка, когда Копош выдрала подсвечник и, в одно мгновение добравшись до кровати, наотмашь ударила Эйш по поворачивающемуся в ее сторону лицу. Ту сошвырнуло с Дечебала и проволокло по полу. В комнате раздался резкий, нечеловеческий визг, заставляющий Дечебала открыть подрагивающие бледные веки.
Черт бы их всех драл... Слишком бледный, почти синюшный, Тсера слышала редкие слабые толчки его сердца и не знала, чем помочь. Он попытался прикрыться простыней, а она только зло всхлипнула, развернулась к вскакивающей с пола обнаженной стригойке:
– Я обещала, что убью тебя, если ты его тронешь! – собственный крик перешел на высокие, режущие воздух ноты. Каждое слово саму Тсеру яростью вспарывало.
Подсвечник согнуло от удара и Тсера отшвырнула его на пол, широким шагом направляясь к Эйш. Та по-звериному пригнулась, расширились бездонные зрачки и, припадая на четвереньки, стригойка зашипела. С клыков стекала вязкая алая слюна, лицо прекратило напоминать человеческое. И Тсера ударила. Со всей ненавистью, на которую была сейчас способна, со всей болью от предательства той, кого она считала подругой, опорой.
Кулак выбил крошево из стены, затрещали собственные костяшки, рука полыхнула болью. А стригойка, легко ушедшая из-под атаки, ударила в спину, заставляя хрустеть позвоночник. Не будь в ней крови Больдо, Тсеру наверняка бы парализовало, она не сумела бы пережить. Она упала на пол плашмя, а затем, повинуясь инстинктам, перекатилась. На место, где она лежала, тут же брызнул дождь серебряного стекла – Эйш стянула с трельяжа зеркало и попыталась ударить ее.
– Маленькая гадкая сука, почему ты?! – Она не дала возможности подняться, ударила в живот ногой, заставляя скользить по полу, хватая ртом воздух. Дечебал что-то прохрипел, но Эйш не обернулась, приблизилась с такой скоростью, что в глазах поплыло. Опускаясь на корточки, схватила Тсеру за волосы и приложила о пол. Лопнула кожа на лбу, глаза залило кровью, а она продолжала зло верещать: – Я пошла с ним по своей воле, я простилась со всем, но ему нужна ты! Почему?! Почему?!
Еще один удар. Чего Эйш не ожидала, так это того, что Тсера не попытается сопротивляться, лишь едва заметно повернет голову, чтобы удар пришелся на подставленную вперед руку. Копош действовала быстро, как когда-то с Дечебалом, когда непозволительно конских размеров брат скручивал ее, заставляя извиняться за мелочи.
О, у нее была суровая школа выживания. Разница была лишь в том, что там ее попытки чаще всего заканчивались поражением – Дечебал всегда был настороже. А стригойка давилась слюной, тонула в своих эмоциях. И боя уже не ждала.
Резкий поворот на спину заставил вскрикнуть от боли – кожу головы там, где сжимала волосы Эйш, опалило. А затем крик перерос в яростный, когда, следуя за рукой стригойки, Тсера дернулась вверх, выбрасывая вперед локоть. Хрустнула приоткрытая челюсть Эйш, клыки пропороли кожу у губ, оставляя две огромных кровавых борозды.
Да, настоящая стригойка была сильнее обращающегося человека. Зато Тсере было что терять, она была отчаявшейся.
Хватка на голове тут же разжалась, и Тсера, пользуясь моментом, выскользнула за двери, бегом направляясь к ступеням на первый этаж. Вперед, вперед, быстрее, найти нож или крест, что угодно. Что-то, что позволит уничтожить стригойку, не подпустить ее к Дечебалу. Когда за спиной Тсера услышала разъяренный визг и быстрый топот, она почти заплакала от облегчения – Эйш бежала следом.
Она нагнала у поворота на кухню, сбила с ног боком, выбивая воздух из легких, не позволяя зацепиться за двери. Бывшая подруга никогда не была дурой – она прекрасно знала, зачем туда бежит Копош. Неловко тормозя, Эйш схватилась за дверную ручку, выдирая ее. Застонало возмущенное дерево, а вампирша уже обегала дубовый стол, поворачивая к ножам с безумным хохотом. И Тсера поняла: та с радостью ослушается Больдо. Будет медленно, с нежным напевом отрезать ее рыжеволосую голову от тела, пока ее жизнь не оборвется. Стригойка не видела в ней подругу, ей это было ненужно. Теперь Тсера стала для Эйш занозой в заднице. Больше, чем соперницей. А она никогда не проигрывала.
– Ты ему не нужна, ты просто подвернулась под руку! – Крик Тсеры заглушило очередное гневное верещание. Казалось, Эйш потеряла все человеческое, осталось дикое безумие, ненависть. И голод.
Копош не попыталась забежать на кухню следом, восстанавливая равновесие, она пронеслась на четвереньках еще пару длинных шагов и выровнялась, успела добраться до края коридора и последней двери до того, как Эйш выглянула из кухни. Хлопнула за спиною дверь, упал кованный старинный засов. Тсера оказалась в оранжерее.
В той самой, из которой лжец выл, скулил, поджидая наивных людей. Из которой они с братом вынесли на руках собственное проклятие.
Дверь под ее лопатками вздрагивала от резких ударов, пока взгляд Тсеры метался по стеклянному потолку и поросшим подмерзшим вьюнком стенам, по компостным кадкам и кривым лейкам, по колышкам для подвязывания и резиновым перчаткам, перепачканным бурым соком растений. Она искала хоть что-то. Любую мелочь, способную остановить Эйш. Послышался оглушающий треск и Тсера нервно, истерично рассмеялась – у виска в дерево вошел нож – глубоко, по самую ручку. Скосив глаза, она видела его острие у собственной головы, по щеке побежали тонкие струйки крови.
Ударь Эйш чуть ближе к центру и больше не пришлось бы сражаться за любовь древнего стригоя. Она смогла бы вернуться в комнату и спокойно доесть ее брата... Стригойка поняла свою оплошность, лезвие резко ушло назад, а Тсера отскочила в сторону. Дернулась к высокой клумбе и сжалась за компостной кадкой, вжимая в плечи голову. Дверь за спиной распахнулась, мимо пролетела растрепанная голая Эйш, сжимающая длинный тонкий филейный нож. Глядя на блестящее лезвие, Тсера прикусила ноготь большого пальца, медленно отползла на другую сторону бочки, пока стригойка не заметила движение среди редкой чахлой зелени. Дечебал никогда не понимал любви сестры к разным видам кухонной утвари и тогда она, размахивая точно таким же ножом, гордо заявляла, что у опытной хозяюшки филе подобным порежется на аппетитные слайсы в одно мгновение, благодаря чуть приподнятому длинному тонкому лезвию. Внутренний голосок нервно хохотнул, обнажая ядовитые клычки сарказма:
«Глотки таким тоже режутся на «ура», мы вот-вот убедимся в этом.»
Ее хриплое дыхание продирало, заставляло приподниматься волоски на загривке. Надсадное, стригойка задыхалась от злости, бешено вращая головой в разные стороны. А взгляд Тсеры, метающийся по оставшемуся в зоне видимости кусочку оранжереи, замер, зрачки расширились. Рядом с аккуратной табличкой «Rosa 'Gros Choux d'Hollande'» и поблекшими без хозяйской руки розами лежал подъеденный ржавчиной секатор. Насколько острым он мог быть?..
– Заряночка... – В оранжерее раздался тихий мелодичный свист – зазываловка для глупых пташек, позволяющая Копош, не боясь издать лишнего шума, рыжей молнией метнуться за очередную бочку. Песня тут же осеклась.
Уловившая движение Эйш прыгнула. Гибкое стройное тело рассекало воздух слишком быстро, в приподнятой в замахе руке сверкал нож.
Быстрее, быстрее, Тсере казалось, что она непозволительно опаздывает. Тело стало неповоротливым, она почти почувствовала лопатками разрезающую кости сталь... Все закончилось за считанные секунды. Собственная рука вцепилась в секатор, Копош перевернулась, больно ударяясь затылком о ограждающие розу камни, и вытянула руки вперед.
Щелчок ножниц вышел оглушающе громким, хлынула кровь. Алым залило глаза и приоткрытый от сосредоточенности рот, а навалившаяся сверху Эйш подвернула ее запястья, заставляя упереть острые ручки в запавший живот. Тсера застонала от боли.
Еще какое-то время лишенное головы тело конвульсивно дергалось, выталкивая фонтаны липкой, пропахшей солью и железом крови, а затем оно замерло. Откатившаяся голова наблюдала за происходящим со стороны со смесью озадаченности и возмущения, из-за приоткрытых губ виднелись клыки и кончик розового языка. Копош зажмурилась, попыталась выползти из-под трупа стригойки, когда ее подхватили чужие руки, дернули вверх.
Сердце упало в пятки, а вместе с ним и надежда. Звеня, она покрылась трещинами – еще немного и рассыплется на мелкие стеклянные осколки. Распахивая глаза, Тсера дернулась, попыталась вырваться, вгрызться в чужую плоть. Это не мог быть Дечебал – брат слишком слаб. Перед глазами тут же всплыл образ Больдо – самоуверенная улыбка, подавляющая волю сила. И собственный неуемный голод, сливающийся с похотью воедино.
То, как он действовал на нее – было не нормально.
Становиться такой она не хотела.
В сознание привел резкий, почти грубый окрик:
– Тише! Тсера, подожди ты, это я, Иоска, стой!
Иоска. Не Больдо. Она замерла, медленно повернула голову, чтобы встретиться взглядом со светло-ореховыми глазами и, резко развернувшись в его руках, прижалась щекой к груди. Заплакала.
– Наверху Дечебал, что мне делать? Я боюсь, что он уже...
Руки, мгновение назад жестко сжимающие предплечья, мягко опустились на ее голову, погладили слипшиеся от крови волосы. Иоска отстранился, стирая большими пальцами дорожки стремительно бегущих слез со щек.
– Он уже в моей машине. Пошли, нам нужно торопиться, нужно довезти вас до церкви. Если оставить все так, как есть – уже к завтрашнему закату вы станете стригоями.
Голландский сорт крупных роз.