Последняя ветвь семьи Прутяну

Век за веком, ощущая жгучую боль, не имея возможности вздохнуть. Взмолиться. Отомстить.

Он сгорал заживо каждый свой проклятый день, каждую отчаянную попытку подняться из гроба... Пока не почуял ее. И тогда он обрел самое главное – надежду. С нетерпением алчно рыщущего у мышиной норы кота, он чувствовал, как скользят руки Тсеры по его иссушенному телу. И видит Дьявол, если бы он мог застонать, когда маленькие горячие пальцы скользнули к губам, он бы застонал. Выжал из пересохшей голодной глотки раболепный сип, притянул бы к себе. Напился... Голод мешался с вожделением, предвкушение гарцевало вдоль его хрупких, изъеденных временем костей. А когда в рот хлынула кровь, когда он почуял, как собственное проклятие юрким ядовитым вьюнком пустилось в ее кровь, он почти умер. Почти сошел с ума.

Держась до последнего, чтобы не вышвырнуть свое тело из серебра, не впиться в хрупкую нежную шею, не закончить пиршество на ее брате. Она должна жить. Тсер-ра... Маленькая рыжеволосая девочка, порождение его крови, единственная родственная душа.

Мысль о том, что вскоре ее кровь загустеет, а сердце остановится – будоражила. Осознание того, что она это сотворила с собою сама, что ему не придется пугать, увещевать, убеждать – заставляла трепыхаться в иссушенном теле гнилое сердце.

Господи... Он ненавидел всех святых и их лики, но, кажется, был готов молиться всем и каждому, когда удалось перебросить себя через стенку серебряного гроба. Вокруг звенели монеты, обжигающим дождем падали на лопатки, катились ребристыми краями по позвоночнику. А он не чувствовал, приникая пересохшими губами к полу, жадно слизывал каждую терпко пахнущую каплю. Сходя сума. Выстанывая ее имя.

Тсер-ра...

И теперь, когда она, заплаканная, с припухшими покрасневшими веками и совершенно очаровательно подрагивающими губами, несмело шагала к окну, весь мир вокруг перестал существовать. Больдо едва сдержал свой порыв алчно вцепиться в раму, выгнуться навстречу протянутой дрожащей руке.

Сама. Несмотря на то, что так яростно противилась его зову. Несчастное проклятое дитя. Еще не до конца обратившееся, но уже едва ли способное противиться воле своего создателя. Иногда в его сознании проскальзывала неприятная мысль, жалила, как наконечник вражеской стрелы. И выкручивая ее, выкорчевывая, Больдо недовольно склабился: «если бы она не укололась о клык в тот день, если бы не начала обращаться, как бы она на тебя реагировала, чудовище?».

Плевать. Ему было плевать, что роилось в этой маленькой рыжей голове – собственная жажда была куда значительнее, важнее. Он так отчаянно хотел уйти от своего одиночества...

Оконная створка с тихим скрипом растворилась, а тело стригоя напряглось, напружинилось. Один короткий рывок – и он будет внутри. Он так и поступил, стоило сквозняку открыть окно пошире. Тсера невнятно пискнула.

Тонкокостная, такая хрупкая... Он нетерпеливо застонал в ее приоткрывшиеся для поцелуя губы, прихватывая нижнюю, пуская соленую кровь. Пальцы скользнули в спутанные волосы, сжали, заставляя запрокинуть голову, открыть рот шире. Позволить попробовать больше. Поцелуй вышел терпким, жадным, почти злым. Благодарность за то, что впустила. Наказание за то, что медлила.

Она покорно открылась, выгнулась навстречу, прильнув к нему всем телом, приподнимаясь на носки, а затем принялась отвечать. Так нетерпеливо и страстно, что у него почти задрожали поджилки. Уклоняясь от губ, спускаясь своими по линии челюсти, кусая нежную кожу у глотки. А он довольно зажмурился. Как сопливый юнец, позволяющий питаться собой. Как жалкий человечишка, павший под чарами голодной стригойки.

Он чувствовал ее голод. И она его страсть чувствовала.

Не прекращая голодных широких глотков, Тсера провела дрожащей рукой у линии его ключиц, дальше, к двум сердцам, стучащим размеренно, неспешно и лениво. Еще немного и они зайдутся, а их хозяин не сдержится, опрокинет девчонку на кровать, стянет с нее лишнюю одежду чтобы вку...

Лениво плывущее сознание вскинулось, ринулось рычащим от злобы и обиды зверем, заставляя вскинуть руку, перехватывая ее кисть.

Девчонка не растерялась, мелькнуло серебро в разжимающейся ладони, с тихим звуком упал на пол носок, которым она держала оружие, чтобы не обжечь собственные руки. И пахнуло гарью. Его почти швырнуло в воспоминания за шкирку – этот запах забивал его ноздри веками. Больдо плавился, горел до тех пор, пока в его теле не осталось ни капли кровь. Стало просто нечему гореть.

Обжигая вторую руку, в которую упала вилка, Тсера сделала резкий выпад вперед, целясь в сердце. Больдо едва успел увернуться, ощущая, как с тихим хрустом плавящиеся зубцы входят аккурат между ребер и в легкое, как мир вокруг плывет, полыхает алым. А они, сжимая друг друга в объятиях, выпадают в окно.

Слишком высоко, она еще не до конца обратилась... Раздражение лизнуло глотку влажным языком. Ему пришлось дернуть ее на себя, рывком разворачиваясь в воздухе, пытаясь замедлить падение частичным обращением. Сколько же сил он потратил, пока серебро вжималось маленькой рукой дальше, глубже, пытаясь нашарить глупую мышцу... Маленькая вздорная предательница.

Из лопаток вырвались два громадных перепончатых крыла, неловко взмахнули, прежде чем они рухнули в снег под окна, вздымая ворох ледяного крошева. Она тут же вскочила, пошатнулась и ринулась в сторону кладбища.

А он продолжал лениво наблюдать за тем, как крупные хлопья разукрашивают предрассветное небо. Медленно взгляд скользнул к окну и Больдо бархатно рассмеялся – падая, Тсера умудрилась захлопнуть за ними створку. Озаботилась безопасностью брата, попыталась преградить ему путь...

Рядом засновали серые тени, тревожно подвизгивая на брюхе приблизился Приколич. Будь он уверен, что победит – непременно вцепился бы Больдо в глотку. Только он не смог бы, и оба это знают. Псины рождены для служения, так пусть он делает то, на что годен.

Пошатываясь, Больдо сел, пальцы вцепились в почти ушедшую целиком за ребра вилку. Подушечки тут же задымились, он нахмурился.

– Взять ее.

Тени тут же сорвались на бег, впереди послышалось нетерпеливое подвывание и тявканье. Началась охота.

А он с влажным хрустом достал из себя оплавленное оружие, с ледяным оскалом повертел в дымящихся пальцах.

Предала его. Сопротивляется. Как долго она сумеет противостоять зову родной крови? Как долго придется объяснять ей? Ломать ее?

Поднимался Больдо неспешно, скручивая в мягкий комок расплавившееся серебро. Слишком поздно, теперь придется постараться, чтобы остановить его. Ее подружка даже не пыталась.

Пока он шагал по следу Тсеры, пропахшему злостью и страхом, он вспоминал, как тонкие шпильки Эйш царапали его бедра. Цепляясь одной рукой за умывальник, она раздражающе громко, вульгарно стонала, царапая его через ткань темной рубашки. Стоило Тсере уехать вместе с Иоской из кафе, он повел ее в уборную, она не противилась. Сама потянулась к нему, расстегивая путающимися от нетерпения пальцами пуговицы рубашки, дернула на себя за ремень. Словно изголодавшаяся по ласке дикая кошка.

Она позволила обращаться с собою грубо. Вбиваться резко, зло, прикусывая солоноватую от пота кожу на предплечье. Даже когда из-под кожи тонкими ручейками хлынула кровь, даже когда он пустил в нее свой яд, Эйш лишь плотнее обхватила его ногами, резкими рывками насаживаясь на член, влажный от ее желания.

Тогда они сломали раковину и простились с ее человечностью. Не сказать, что девочка этому расстроилась. Она слишком легко и просто смирилась с переменой. Более того, от своего нового дитя он чувствовал восторг. И похоть. Какой же громадной волной внутри белокурой головки взметнулся гнев и ненависть, когда Больдо отдал приказ: «Тсера должна быть нетронутой.» Для него. Лишь его.

Эйш тогда тихо шипела и едва заметно склабилась. А он-то думал, что за столетия понял женскую природу. Наивно предположил, что иметь в сестрах близкую подругу – радостное событие. Нет, жадина Эйш ни с кем не хотела его делить, а ему было на это плевать. Он брал свое и не считал нужным оправдываться. Не перед блохой, пару дней назад влачившей человеческое существование...

Снег под ногами хрустел, Больдо с садистским удовольствием следил за тем, как напитывается кровью ткань на собственной груди, как тяжелые алые капли опускаются аккурат в следы маленьких стоп Тсеры, парят, разъедая лед.

Ей не скрыться... Он видел живое пламя, несущееся между ветвей. Слишком быстрая для человека, невероятно сильная. Она почти обратилась.

Резко припала, совсем по-звериному проехалась на животе и юркнула в сторону от волчьих клыков. Послышался визг, хруст, волна наслаждения затопила Больдо с головой. Его девочка. Она быстро учится. Мимо волка со свернутой головой он прошел равнодушно, взгляд жадно выхватывал ее силуэт между ветвей. То с одной стороны, то с другой, припадая на раненную лапу, за ней следовал Приколич. А она снова вела тварь к обрыву.

Напившаяся его крови, пышущая силой, желанная. Как очаровательна она была в познании собственной мощи. Как быстро и сноровисто училась. Секунда. Резкий разворот, волосы хлестанули по плечам и волнами рассыпались по спине. Обернувшись, Тсера встретилась с ним взглядом и окровавленные губы растянулись в решительной улыбке. Она сиганула с обрыва вниз. Приколич, не медля, последовал за нею.

Раздираемый досадой и страхом Больдо взревел, кинулся вперед, в одно мгновение оказываясь у обрыва. Если она умрет сейчас, то день для нее навсегда останется закрытым – мертвая стригойка воняет падалью и тленом, ей придется зарываться в землю с рассветом и выкарабкиваться, алчно рыща по улицам после заката. Тсера нужна была ему живой, пока каждая клеточка ее тела не преобразится, пока сила не заструится по венам, Больдо должен беречь ее.

Пальцы успели схватить пустоту, а он, глядя вниз, расхохотался. Опустился, с восторгом растянулся на земле, спрятал в пышном сугробе голый живот и грудь, мигом намокла расстегнутая рубашка. Обрыв в этом месте не был резким. Не настолько, чтобы переломить все кости. И сейчас девчонка сноровисто скользила вниз, хватаясь за тонкие сучья неказистых деревьев, чтобы замедлить скорость. Щелкающий зубами Приколич нагонял.

Он почти достал ее у конца резкой горы, а Тсера и не попыталась скрыться. Уперлись в землю ноги, поднялся, заискрился в сумраке снег. И ее повело боком, перевернуло спиной вперед, как раз в тот самый момент, когда Приколич неловко прыгнул, стремясь подмять ее под себя, желая порадовать собственного хозяина видом распластанной беспомощной добычи.

Больдо должен был понять... Должен был понять, что она попытается провернуть удавшийся раньше трюк снова. Тсера закричала. И в тонком девичьем голосе не было страха или злости – это был крик, с которым он брал города. Чистое ликование. Песня смерти... Его маленькая нежная копия... Приколич был обречен.

Раздался хруст пробиваемой шкуры, визг, а затем она рывком оседлала чудовище. Когти твари вспороли воздух, прошлись совсем близко у ее лица, когда Тсера пустила в ход клыки, зажимая несущееся по инерции вперед тело в стальных, слишком жестких объятиях, перемалывающих кости. Их швыряло о тонкие деревья, трещали сучья, верещал доходящий Приколич. Из его брюха торчала небольшая ветка. Неспособная задеть органы или убить, она уничтожила его иначе: стремящийся избавиться от проткнувшего тело дерева, Приколич забыл о главном оружии маленькой воительницы – зубах.

Острый запах псины забился в ноздри, поток воздуха швырнул его прямиком в лицо Больдо, когда шатающаяся, пресыщенная Тсера сползла с обескровленного трупа, встречая его взгляд лихорадочно блестящими глазами. И сорвалась в бегство.

Он не сдержался, с хохотом ринулся следом.

Это почти напоминало те дни, когда он врывался в чужие дома, с наслаждением вбивался в нежные тела, брал свое силой. Эта охота вызывала такой же дикий прилив желания. Возбуждение. О, она была слаще, потому что в этот раз добыча могла дать отпор, могла развлекать его дольше. Он почти понадеялся, что их противостояние будет длиться вечно, что Тсера раз за разом будет убегать, прежде чем таять в его объятиях, выстанывать его имя, раздирая когтями кожу на его спине, вбиваясь клыками в его горло...

– Тсер-ра...

Он не сможет играть долго, не сможет держаться. Больдо слышал слишком сладкое сердцебиение. Ничего, в следующий раз найти ее будет сложнее. В следующий раз она сумеет контролировать каждый толчок глупой мышцы. Даже двух – она отрастит вторую ради него...

– Моя маленькая сладкая Тсер-ра... – ее сердце запнулось, зачастило еще быстрее. Он готов был урчать от удовольствия. Шаг за шагом, он скользил между деревьев густого леса, проваливаясь в сугробы по колени. А она не была глупа – ни один из сугробов не был тронутым, Больдо не видел ни единого следа изящной ножки. И тогда, смеясь, стригой поднял голову к деревьям, на коре которых виднелись белесые разводы-царапины. Услышав погоню, все осознав, она попыталась передвигаться по верху.

Еще немного... Стараясь превзойти его, глупо набивая желудок, бедная малышка сама предрешила исход этой битвы. Наивно полагая, что кровь – сила, она не учла главного: она не обратилась до конца. Совсем скоро эйфория накроет ее. Это мощнее, чем удар копья в висок, это выносит душу из тела.

– Давай поговорим, как два взрослых человека, тебе не избежать этой участи, так не проще ли смириться?

Тихий, едва уловимый выдох. Больдо улыбнулся. Ему казалось, втяни воздух поглубже, и он почувствует запах ее возмущения, неприкрытой досады. Еще пару крадущихся шагов вперед, и Больдо заметил осыпавшуюся кору, углубление в снегу, перемазанное бурыми разводами крови. Упала. Губы сами потянулись в торжествующей улыбке, он присел на корточки.

– Чем плоха вечность? Твое тело не познает дряхлую немощность, ты навсегда останешься юна и прекрасна. А рядом будет родной брат. Его не тронет ни болезнь, ни боль, ни печаль. Семья... И я стану ее частью. Разве не этого ты хотела бы?

Он почувствовал ее рывок вперед кожей. И хищным прыжком сорвался с места, перехватывая поперек тонкой талии уверенной рукой.

Тсера вскрикнула, когда инерция его движения впечатала ее обратно в кору дерева. В расширенных зрачках плескалось смятение, перемешанное с удовольствием. Приоткрытые губы перепачканы кровью, лихорадочный румянец играл на щеках. Как же прекрасна... Он улыбнулся, прильнув к ней всем телом, нависая сверху.

Рыжие ресницы дрогнули, когда она резко переместила взгляд с его глаз на губы. Как ребенок тянется к матери, так обращенный трепетно следует за своим создателем. Больдо чувствовал их связь – не нить, уже нет, стальной канат. Стоит чуть нажать, подумать... Тсера застонала. Выгнулась, упираясь кончиком носа в его ключицы, жадно втянула воздух трепещущими ноздрями. Больдо знал, она наслаждалась его близостью, куталась в его запах, как шлюхи кутаются в дорогие шали, готовые распрощаться с жизнью лишь за возможность обладать богатствами.

– Ты убийца... – не говорит. Нет. Выстанывает. С мольбой, на одном медленном тяжелом выдохе.

Опьяненная бурлящей в венах кровью Приколича, осоловевшая от сытости, которой избегала долгими днями. Она приняла свою сущность еще там, на краю тонкой лепнины карниза, когда мягкие губы приоткрылись и она прильнула к его шее, стремясь украсть силу, ослабить его. Возвыситься.

Дьявол, он века страдал от жажды, он недели голодал, давя в себе алчное желание вырезать пол города. Слабость ему была не в новинку. Он научился ее преодолевать. Маленькая Тсера продалась за иллюзорную возможность спасти брата. О, Больдо уже чувствовал трепет и восторг Эйш. Дечебал стоял на пороге новой жизни.

– И ты теперь тоже.

Первые лучи восходящего солнца коснулись земли, ударили в грудину, выжигая рокочущий рев силы. Больдо покачнулся, а Тсера безвольно обмякла, пытаясь зацепиться за него ослабевшими пальцами. Подхватывая ее на руки, вампир с удовольствием втянул носом воздух у ее макушки, потерся щекой о склонившуюся на его плечо голову.

– Тш-ш-ш, все будет хорошо, доверяй мне. Завтра ночью ты воссоединишься с братом в вечности. Больше никто тебя у меня не отнимет.

Наблюдая за тем, как опускаются дрожащие рыжие ресницы, Больдо шумно выдохнул и с облегчением расхохотался, запрокидывая голову к кровавому небу, навстречу лучам поднимающегося солнца.