Глава 10. Покаяние мертвой.
– Что? – Тсере показалось, что она ослышалась. Немигающий тяжелый взгляд метнулся от виноватого лица Дечебала к абсолютно счастливой Эйш. Не может быть. Подруга прекрасно знала о чувствах ее брата. Знала, и никогда не посмела бы... Не посмела же? Собственный голос показался чужим, низким, дрожащим от напряжения. Тсера не могла вдохнуть. – Повтори, где он был?
– Только не надо истерик, заряночка, он уже совершеннолетний и может делать то, что пожелает.
Не ослышалась. Эйш действительно поступила с ним так.
Уголки ее губ приподнялись в ликующей улыбке, когда та скользнула по расслабленной ладони Дечебала пальцами, а затем по-собственнически сжала его руку. Тсера загипнотизированно проследила за этим движением. Будто издеваясь, пытаясь добить, Эйш продолжила:
– Дечебал, я к чему-то тебя принуждала?
Он не повернул к ней голову. Не ответил на вопрос, пытаясь оправдаться, стереть разочарование из взгляда сестры. Дечебал просто смотрел на Тсеру. И в его глазах была такая животная, жрущая изнутри тоска, такое море отчаяния, что ком в глотке начинал обрастать шипами. Он не справился со своей одержимостью, не вытравил ее, все это время Деч просто прятал боль, баюкал. А теперь ничего не мог поделать с собственными чувствами. Начни Тсера скандал, это убило бы его. Он и так все прекрасно понимал.
Пытаясь успокоиться, Тсера прижала дрожащие пальцы к губам. С нажимом, до боли. Чтобы плотный слой ваты, забивающий уши, наконец исчез. Ей нужно было прийти в себя. Пока снисходительный тон и нежная улыбка девушки, которую она когда-то считала подругой, раздирал ее на лоскуты.
Хотела сделать мне больно? Что ж, у тебя вышло.
Тсера не могла защититься, не могла сказать ни единого слова – каждое из них ранило бы родного брата. Оставило длинный кровоточащий след.
Их молчание затянулось. Первым не выдержал Дечебал, он мягко высвободил руку из ладони Эйш и широким шагом направился к двери в ванную комнату:
– Ты совсем продрогла, стоит смыть с тебя кровь и переодеть в чистую теплую одежду. Я пока напишу ремонтным работникам о наших проблемах с крышей. Думаю, они ежедневно заглядывают на рабочую почту и утром увидят заказ. И стоит подготовить одну из комнат для тебя, в голубой нет и сантиметра без стекла, я...
– Мы не останемся в этом доме, Деч. Иоска предложил пожить у него, пока он будет отсутствовать в городе. Я только что столкнулась со стаей волков, это их кровь...
Она лгала. Лгала, чтобы заставить Дечебала согласиться и начать паковать чемоданы. Скажи она сейчас что-то о кровожадной твари, оборачивающейся волком и о Больдо, разрывающем на ней одежду, брат отправил бы ее в «оздоровительную» клинику на улице Ракоци. Нет, об этом Тсера поговорит с ним гораздо позже. К этому она подведет брата плавно. Заставит не просто услышать – поверить. Потому что вся нечисть, о которой в детстве мама читала сказки, зловеще понижая голос, существует на самом деле. И, кажется, Тсера превращается в одну из них...
– Святые угодники, Тсера, как ты...
– Меч. Я нашла в гостиной меч. Он сейчас лежит под порогом, можешь проверить, я не выдумываю и не сошла с ума, Деч... Мне показалось, что я услышала твой крик за порогом, а затем раздался волчий вой.
Держащийся за дверную ручку, Дечебал шумно выдохнул, вернулся к Тсере в два широких шага и опустился на колени перед кроватью. Почти как в детстве обхватил ее ноги руками, прижимаясь, опуская темную макушку на колени, целуя по очереди каждое.
– Ненормальная, ты ради меня пошла одна на стаю волков. Тсера, Господи... Конечно, мы переедем, если этого парня не будет в доме, я вообще не против. Закончим с ремонтом поскорее и вернемся в Будапешт. Хватит приключений, нажились в замке Дракулы.
Его мрачный смех защекотал кожу живота под задравшейся майкой и Тсера улыбнулась. Стало почти нормально. Почти правильно. Зарываться в темные волосы брата пальцами, поглаживать, успокаиваясь самой и успокаивая его. Они есть друг у друга, ничего страшного не произошло. Если ей и суждено стать монстром, она справится, найдет выход или решение. Ради Дечебала Тсера воткнет себе в глазницу нож, если не удастся сохранить человечность. В конце концов, пока что она не пытается впиться в глотку каждого. Да, она слышит биение сердца и чувствует жгучий голод, да, она ощущает, что на Дечебале резковатый запах Эйш, а от нее несет возбуждением. И... Злобой?
Тсера удивленно вскинула голову в тот самый момент, когда та заговорила. Нежно растягивая губы в улыбке, Эйш приблизилась к кровати и села рядышком. Алые коготки скользнули по макушке Дечебала, а затем перебросились на руку Тсеры, обнимая, сжимая так, что заныли кости.
Откуда в тебе эта добросердечность, если только что ты бросала вызов? Почему ты так неискренне улыбаешься, когда внутри бушует пламя злобы?
– Тсера, заряночка, ну ты только подумай... Врываться в чужой дом, смущать хозяина. Он не сможет вернуться, когда пожелает. Ему просто не позволят правила приличия и вежливость. А ты, Дечебал, разве будет разумно переезжать к тому, кому ты совсем не доверяешь? Может там каждый метр нашпигован камерами и мысли у него совсем не о помощи?
Тсера почувствовала, как напряглась спина прижимающегося к ней брата. Почуяла, как сомнение тонкой струйкой скользнуло в его душу. Захотелось вцепиться Эйш в глотку и рвануть, выдирая кусок мяса, услышать клокочущий в трахее воздух. Она почти позволила кровожадности взять верх, поддалась вперед, приподнимая напряженную верхнюю губу.
– Он сам предложил и будет только рад нашему присутствию. Дечебал, если тебе станет спокойнее, мы проверим каждый сантиметр дома, или я попробую снять последние сбережения со счета, и мы снимем комнату где-то еще, но я здесь не останусь. Я боюсь.
Копош не лукавила. Вспоминая тот жар, с которым она всхлипывала, цепляясь дрожащими пальцами в волосы Больдо, прижимая к себе. Вспоминая голодный оскал пытающегося добраться до нее Приколича... Тсера не знала, что пугает ее больше: собственные порывы и жажда, или твари, бродящие вокруг.
– Я не поеду, нужно заново складывать чемоданы, ютиться неизвестно в...
– Дечебал, я не хочу умирать.
Она знала, что убьет этой правдой брата, знала, к каким воспоминаниям отшвырнут эти отчаянные слова. И сделала это. Потому что ему могло быть больнее здесь. Не душевно – на этот раз физически. А терять единственного близкого человека она не собиралась. Разверзнись врата в пекло и упади туда брат – она без раздумий ринулась бы следом. Потому что он – ее семья. Потому что он тот, ради кого Тсера без раздумий пожертвовала бы собственной жизнью. Сделала бы что угодно ради его безопасности.
И Дечебал сдался. Вздрогнул, плотнее утыкаясь носом в ее колени. Совсем как маленький растерянный мальчишка, когда-то боящийся грома. Ее открытый и бесхитростный младший брат, которого она должна беречь. Наклонившись, Тсера поцеловала его макушку, потерлась носом о темные кудри, выдыхая жалкое «пожалуйста, поедем». И он кивнул. Скупо провел ладонями по ее коленям, нехотя отстраняясь. Рвано выдохнул, Тсера видела, как покраснели его глаза. Видела испуг в них и отчаянно себя ненавидела за то, что сделала сейчас с ним. Разве мало в жизни Дечебала потрясений?
– Я сейчас помоюсь и вернусь, собирай все необходимое и поедем, ладно? Я позвоню Иоске, сегодня я додумалась взять у него номер телефона, – нежно улыбнувшись, она сжала пальцы поднимающегося брата и поднялась следом, неуверенно покачнулась. Ноготки Эйш царапнули плечо, когда Тсера выпуталась из ее объятий.
Что-то с ней было не так. И дело было не в мелочном женском желании отомстить за резкие слова, не в ревности. Что-то незнакомое, дикое и инаковое вплеталось в ее запах и Тсера не понимала, что это. Она не узнавала легкомысленную и воздушную подругу. Казалось, ее норов потяжелел, она стала чужой.
– Эйш, поможешь мне в ванной?
Оценивающий взгляд девушки неохотно соскользнул с Дечебала, направившегося к шкафу и доставшего сумку. Он уже принялся поспешно закидывать в нее футболки, стянутые со старых плечиков, обитых бархатом. Губы подруги осуждающе поджались.
Похоже, ей не терпелось остаться с ним наедине, попытаться надавить, отговорить. Но она неохотно поднялась, шагнула следом за Тсерой.
– Да, конечно. Тебе наверняка сейчас нелегко, столько потрясений... – она резво нырнула в дверной проем и направилась к ванной, выкручивая кран горячей воды. – Чем я могу...
– В чем дело, Эйш, почему ты не хочешь покидать дом Прутяну? – Тсера оказалась рядом бесшумно, слишком быстро. Ее почти не изумила собственная резкость. Не удивилась и вскинувшая подбородок Эйш. Пальцы подруги утешительно растерли предплечья, она наигранно вскинула брови, встречая вопрос широкой невинной улыбкой.
– Я не хочу смущать незнакомого парня, только и всего. Уверена, сближение с ним не принесет тебе никакого толка, я ведь знаю, чем закончились твои прошлые отношения, это было так трагично... Помнишь?
Тсера помнила. И жалела о том, что когда-то рыдала на плече Эйш. Теперь блондинка пользовалась этим, пряча за сочувствием укус.
– Тебе нужен Больдо?
Вопрос прозвучал неожиданно, Эйш отшатнулась, зрачки хищно расширились, когда она вцепилась в бортик ванной, не глядя опускаясь на нее. Какое-то время звучало лишь шумное бурление воды, подруга попыталась улыбнуться, но уголки губ дернулись вниз, гримаса напомнила голодный оскал. Разворачиваясь, Эйш потянулась за одной из баночек, которыми пользовался Дечебал. Несмотря на подкалывания сестры, он любил масла, обожал до самого носа прятаться в душистой пене, дремля в прохладной воде. Тсера с тревогой просила его так не поступать, говорила, что когда-нибудь он так утопится. Он со смехом отмахивался и продолжал.
– Как тебе масло сандала? Говорят, оно помогает при бессонницах и лечит депрессию.
– Если он тебе не нужен, я могу забрать его себе?
Раздалось тихое рычание, флакончик, который Эйш рассматривала, лопнул с громким щелчком, осколки стекла посыпались на пол, а в воздух поднялся плотный запах сандала. Почему-то именно такой реакции Тсера и ждала. Подруга не повернулась к ней. Резко поднимались и опускались плечи, Копош казалось, что она почти слышит сип, с которым воздух вырывается из легких через плотно сжатые зубы Эйш.
Кожа покрылась мурашками. Не страх, нет. Злость и голод. Тсера тихо подошла к ней сзади, как тогда, в далеком прошлом, положила щеку на плечо и заискивающе заглянула в опускающееся к ней лицо.
– Если ты причинишь Дечебалу боль, я уничтожу тебя.
Руки Эйш впились в пальцы Тсеры, переплетенные на ее животе. Больно, до тихого щелчка лопающейся кожи. Люди так не сжимают... И страх, плотный въедливый страх скользнул через маленькие раны-полумесяцы внутрь, разлился ледяным ядом в собственных венах. Тсера распахнула глаза. Неужели и она...
– Девочки, я понимаю, что вам стоило бы побыть наедине, обсудить переживания, но я уже закончил с собственной сумкой, Тсера, собрать твои вещи?
Руки Эйш разжались, Тсера неспешно отошла, воровато пряча их за спину и поворачиваясь к недоумевающему Дечебалу. Она могла представить, как они сейчас выглядели: перекошенные от злости лица, дрожащие губы, брезгливо передергивающиеся, стремящиеся увеличить дистанцию.
– Мне бы твою ловкость. Я буду очень благодарна, Деч. Просто засунь в сумку все, что видишь, ладно? Если что, я всегда смогу вернуться и забрать забытое.
Он кивнул, перевел взгляд на Эйш и приоткрыл губы, пытаясь что-то спросить. Она не дала вымолвить ему и слова:
– Я никуда не поеду.
Светловолосым вихрем она ринулась прочь из ванной комнаты, юрко прошмыгнув под рукой упирающегося в дверной косяк Дечебала. Он непонимающе нахмурился, осторожно прикрыл дверь. Послышались его шаги, за ними – хлопок двери из спальни и растерянное: «Погоди, как это?»
Тсера с тяжелым вздохом закрыла глаза, с нажимом растерла виски, почти не удивляясь легкому зуду, с которым медленно затягивались царапины от ногтей Эйш. Она просто устала. В голове не укладывалось происходящее, все казалось сплошным дурным сном. Настоящим кошмаром.
Рассчитывая, что она сможет услышать шум внизу, если вдруг что-то пойдет не так, она приоткрыла дверь в ванную, прокралась к двери в комнату и широко распахнула ее. Издали действительно послышались возмущенные голоса: Дечебал пытался отговорить Эйш от опасного и необдуманного решения.
С трудом стягивая джинсы и окровавленную майку, Тсера достала из распахнутой сумки Дечебала его рубашку и спортивные штаны. Оставив их на аккуратной табуретке рядом с ванной, опустилась в воду. Та была горячей, почти кипятком. Тем лучше. Прикрыв глаза, Копош с ожесточением терла краснеющую кожу, приоткрывая ресницы лишь для того, чтобы рассмотреть через плотное облако исходящего от поверхности пара баночку с мятным гелем и выжать еще немного на мочалку.
Погружаясь под воду целиком, чтобы намочить волосы, она почувствовала странный холод. Предчувствие, ужас, вцепившийся в глотку ледяной хваткой, выпускающий из горла воздух широкими пузырями. Неожиданно вода разукрасилась в алый и Тсера почти захлебнулась, с рывком выныривая на поверхность. Теперь в комнате она была не одна. Под водой Тсера пропустила впечатляющее начало, если оно и было.
К ванне снова ползло оно. Существо, которое раньше было Дайчией. Синий вывалившийся язык, выкатившиеся из орбит глаза и темный след трупного яда, тянущийся от дверей по полу. Скрюченные пальцы уже поднимали ее тело по бортику ванной, а из крана хлестала красная вода.
Тсера хрипло выдохнула. Замерла, ощущая, как сердце почти выбило кости грудины, ошалевшее, убеждающее, что все, это конец – оно сейчас просто остановится. Когда ее опухшее лицо показалось над бортиком и почти поравнялось с лицом Тсеры, она почуяла отвратительный запах разложения – сладкий, приторный, отдающий плесенью и мочой. Дайчия снова пыталась ей что-то сказать, но страх мешал понять, разобрать хоть звук. И тогда Тсера малодушно зажмурилась, с отвращением потянулась навстречу, подставляя губы к уху мертвячки.
– Стри-и-игой в поо-с-стели, вина-а-а мо-я-а-а...
Ее обдало липкой волной отвращения, лавиной ужаса. Стригой. Тсера догадывалась, знала почти наверняка, но одна мысль о том, что пару часов назад она прижимала к себе это существо выбивала из-под ног землю.
– Он мертв? Как мне остановить все это?
– Дне-е-вни-ик. Не пус-с-ти-и-и в дом.
Ледяная рука опустилась на голову, мазнула по щеке, вызывая рвотный спазм. Тсера так и не нашла в себе сил открыть глаз.
– Моя-а-а вина-а-а, дев-о-оч-ка...
Резко хлопнула дверь в комнату, раздались резкие шаги и напряженный голос Дечебала:
– Она решила не ехать, представляешь? Останется одна и пусть. Пусть волки откусят у нее кусок задницы, может тогда эта дура поймет, что дикие звери это не... – распахнулась дверь в ванную и Тсера несмело приоткрыла один глаз. Рядом никого не было, пропали и следы на полу, запах разложения рассеивался, медленно сменялся уже привычной вонью сандала. Дечебал было дернулся вперед, но тут же зажмурился, брезгливо передернулся. – Мать твою, Тсера, я бы помог тебе подняться, но моя психика не осилит увиденного, лучше волки. Ты голая!
– А я-то думала, людям не свойственно мыться в трусах, – неловко выбираясь из алой воды, Копош затянула узел полотенца на груди, равнодушно выжала волосы. – Должно быть на станции неполадки, нас предупреждал ремонтный работник о подобном, помнишь?
– Ну и толку от того, что ты мылась? Пролежала все время в какой-то вонючей жиже, неужели не видела, когда вода начала менять цвет?
– Я задремала.
Он едва слышно буркнул в ответ «оправдана» и нерешительно повернулся, пытаясь рассмотреть ее через полуприкрытые веки. Убедившись, что сестра не щеголяет голым задом и уже тянется к его спортивным штанам, возмущенно дернулся вперед, почти вбивая в грудь Тсеры ее одежду и выдирая из цепких пальцев собственную.
– Ну уж нет, заляпаешь непонятно чем, я потом вовек не отстираю, порть свое, дамочка...
– Как будто ты когда-то стирал сам. – Устало улыбнувшись, она пару раз, ради приличия, дразняще дернула его одежду на себя, затем разжала пальцы и поймала бесформенный комок из темно-серого свитера и растянутых домашних брюк с цветочным принтом. Ох и насмеется Иоска, когда увидит ее в настолько стильном образе. – Спасибо, Деч. Спасибо за все.
Он попытался сохранить шутливый тон несмотря на то, насколько хронически сильно от него тянуло напряжением и усталостью. Щелкнул ее по носу и тут же брезгливо стер с пальцев розоватую каплю воды.
– Собирайся и звони своему другу. Ты уверена, что переезд не подождет до утра?
Она отрывисто кивнула, затянула в жгут влажные спутанные волосы. Лучше убраться из дома сейчас же. Неизвестно, погиб ли Приколич или он выбрался, растерзав Больдо. Тсере было совершенно не любопытно какой из монстров выжил и когда он придет по их души.
– Да, мне нужно еще пару часов, ты можешь подремать. Подскажи, ты не видел старый потрепанный дневник? Я стянула его из той комнаты внизу.
– Дневник Дайчии?
Его уточняющий вопрос обнадежил, Тсера оживилась, еще раз сжимая получившуюся гульку волос над ванной. Зазвенели стекающие по пальцам теплые капли.
– Нет, я перебрал все твои вещи, кажется, даже запер в чемодан что-то лишнее, но никакого дневника нигде не было.
Надежда тут же съежилась, поблекла, задыхающейся полудохлой дрянью поползла в другую от Тсеры сторону.
– А в сумочке? Ты открывал мою сумку?
– Там тоже не было, я впихал в нее гору пузырьков с зеркала...
Пузырьки принадлежали Дайчии, но это было последним, что сейчас волновало Тсеру.
Мысли путались, обгладывали ее, вылизывали горячими языками растерянности каждую косточку. Стоит ли намекать Дечебалу на ненормальность происходящего? Как мягче донести все это и попросить обходить Эйш стороной?
Дневники. Их еще много, Тсера покажет ему с десяток других, найдет только нужное... Стараясь, чтобы голос звучал легко и уверенно, старшая Копош потянулась к брату, прижалась щекой к груди, слушая, как беспокойно частит его сильное молодое сердце.
– Все будет хорошо, Деч, запрись в комнате и поспи, я постучу, когда мы будем выезжать. Хочу закончить еще несколько дел.
– Меня сейчас прибило извращенным дежавю. Напугавшую тебя бабку помнишь? Тогда я играл роль защитника и просил тебя запереться. – Он устало рассмеялся, чмокая ее в макушку, а Тсера внутренне сжалась. Для Дечебала дом казался относительно безопасным местом, он переезжал скорее для того, чтобы успокоить волнующуюся сестру. А она промолчала. Не рассказала о том, что у чудовищ есть руки, что они способны пройти через двери или вынести их силой, пролететь через битое окно.
– Я люблю тебя, засранец. Иди спать.
Неохотно отстранившись, Тсера вынырнула за двери и прикрыла их за собой. Крикнула требовательное «запрись!», пару секунд послушала хохот брата после щелчка замка. А затем началась ее гонка. Попытка обогнать несущееся галопом сердце в груди, обогнать ужас, пытающийся вцепиться сзади в лодыжки, сбить ее с шага. Тсера запирала двери и окна дрожащими от нетерпения и возбуждения руками. Перепрыгивала через пять-шесть ступеней, с удивлением отмечая, что никогда раньше в жизни бы так не прыгнула. Рыжая молния, остановившаяся лишь тогда, когда ее обожгло дикой болью в коридоре с распятиями. Тсера пораженно взвизгнула, отскакивая обратно в темноту и тепло библиотеки.
Она не могла пройти. Кожа на кистях еще шипела, волдыри лопались с сочным тихим звуком и затягивались обратно. Теперь Копош стала неугодна самому Господу.
Она становится стригойкой, если уже не стала... До последнего надеясь, что ее подозрения пусты, что с ней такого приключиться просто не могло, теперь Тсера с ужасом следила за тем, как медленно стягивалась пузырящаяся на пальцах кожа. Она почти не чувствовала физической боли – душевная прибила к земле куда сильнее. Страх от осознания заставил захлебнуться, закусить губу, ощущая, как мир перед глазами подергивается соленой влажной пеленой.
Если она сделает шаг вперед – снова будет больно. Если она осмелится – наверняка не выживет, ей не хватит сил.
А там, за дверью, был шанс узнать, как все остановить. Были дневники, ведение которых Дайчия считала глупостью. Знала бы тетка, что записи семейства когда-нибудь смогут спасти ее потомкам жизнь... Тсера сделала шаг вперед, упрямо сжала зубы.
Словно ступила на адскую сковородку, с тяжелым стоном сжимая челюсти. Боль. Такая чистая, кристально алая... Она целовала веки и сжигала ресницы, в воздух поднялся запах паленого мяса, а Тсера продолжала идти. Вперед, к двери с серебряной неказистой ручкой под взглядами Христа, висящего на распятиях. Он глядел на нее с сожалением и пониманием, он прощал. И звал за собою. Она почти поверила в то, что не дойдет. И тогла пульсирующий алым мир померк, стал черно-белым, а Тсера взялась за ручку уже почти без ощущения боли. Агония просто выжрала все внутренности, больше было нечему болеть, кожа напоминала сплошной потрескавшийся угольно-черный струп.
В помещение она выпала боком. Гулко ударилось о пол тело, дневные лампы слепили, резали глаза. Тсера шумно дышала. Вдох-выдох, так мелко, что воздух почти не попадал в легкие, но вдохнуть сильнее было невозможно, она бы рассыпалась на части. Вдох-выдох, совсем по чуть-чуть, пока кожа затягивалась, отпадали струпья, а голод становился сильнее, до ужасного ярче, он сворачивал спазмом внутренности. Копош возблагодарила господа за то, что не попросила Дечебала спуститься вместе с нею. Она бы сожрала его.
Поднимаясь на четвереньки, Тсера попыталась встать в полный рост. Покачнулась и снова распласталась на полу. Сетуя на несправедливость судьбы и существование в ничтожной шкуре кровососа, она поползла вперед на четвереньках. Подтянулась, упала брюхом на стол и устало уткнулась в столешницу лбом, наобум вытягивая дневник из центра. Стоило попытаться сесть и мир вокруг плыл, тогда она просто перевернулась на спину и открыла пожелтевшие от времени страницы.
Монстры, нечисть, осуждение и непринятие собственного существования... Все было не то. Глаза носились по строчкам, запинались на неразборчивых буквах незнакомых почерков. Звенели цепочки, когда она нетерпеливо бросала один дневник и тянулась к следующему.
Нужное она нашла в восьмисотых годах. Прочитала половину нудного описания дня, перелистнула страницу, а затем запнулась на нужных строчках. Сердце замерло, Тсера хищно приподнялась на свободной ладони и с усталым протяжным стоном села, задержав дыхание. Дневник был настолько древним, что, казалось, рассыпется в труху от одного вздоха.
«12 августа 1640 год. Тырговиште.
Все закончилось, Господь, не могу уразуметь то, что мы покончили с тырговиштскими монстрами. Все едино считали, что чудовище одно, но как же они ошибались... Мы изловили Больдо Потрошителя, преданного названным братом Колосожателем. Я осмелился записать это лишь спустя две полные луны, когда руки перестали трястись, а разум попустило опосля цуйки. Мы бы не изловили его, кабы Влад не предал его. Два чудовища, они оставляли за собой пустые «дома радости», складывая из частей тел шлюх невообразимое. Они выворачивали людей, как рыбу потрошат на рынках, измывались, глумились над трупами, осрамляя тела и в посмертии. В первую охоту наших Прутяну меня вырвало. Помню как сейчас: позорно замарал доски пола, видя, как головы шлюх пристроили между изломанных, широко разведенных ног, запихав в глазницы бутоны увядших цветов, вбив в черепа у лба ржавые гвозди. Среди этого ада, крови, полчища мух и запаха гнили на стене висела и бедная старуха стапана. Прибитая с раскинутыми в стороны руками, совсем как наш милостивый Господь прибит к кресту. Эти твари насмехались над всем, что было свято для люда. Высмеивали.
Мы поймали их, когда занималась заря. Монстры не успевали укрыться после своего буйного гуляния. Ошалевшие от моря крови, перепачканные сверху донизу, они почти растеряли всю внимательность. Ринулись прочь от погони, обращаясь собаками – один рыжей, другой черной. И проклятые лапы занесли их в уготовленный нами тупичок на краю улицы. Мы готовились долго, западня стояла у каждого из оставшихся пяти «домов радости», мы точили колья, молились Господу богу, меняли золото на серебро. Мы зажали их в одном из углов, закрыв спасительное небо серебряной сетью. Колья пробивали их тела, а они ломали, грызли дерево как бешеные псины, одному из наших выдрали руку. Он так и истек кровью, не дождавшись подмоги от братьев. А когда мы обездвижили Цепеша, когда он беспомощным жирным пауком застрял среди зубьев и серебряных монет, когда неумело прикрылся названным братом от очередного удара и, прошедший навылет кол впился и в его грудь, мы решились убрать одну из сторон серебряной клети.
Решились и отчаянно об этом пожалели: Цепеш лукавил. Второе сердце стригоя не было пробито, Господь не принял его к себе. Я помню, с каким хрустом он стянул свое тело с кола, как послабевший, дернулся вперед, выдирая клыками кусок мяса с моей руки. Поныне я не изловчился писать левой так же славно, как когда-то писал своей правой. Теперь в ней недостает жил, она висит неподвижно.
Он бежал, бежал, предав своего соучастника. Потрошитель стался нашим. Решившись спалить его на рассвете, мы с ужасом глядели, как чадило его тело, а затем двигалось, пытаясь вытянуть из груди уголья от колов. Сколько же стригоев мы перебили, сколько голов стоит в наших домах в тайных комнатах. А этих не брало. Прародители греха, адовы отродья... Больдо не брало ни серебро, ни святая вода, ни молитвы. Каждый раз мясо нарастало на кости, стягивались жилы, его невозможно было обезглавить или сжечь. Мы пробивали оба его сердца разом, но колья выталкивало, стоило второму оказаться под кожей. Когда мы сошлись на том, что неплохо бы сходить за советом к старой цыганке, та огорошила нас коротким ответом, данным скрипучим голосом: «Исдохнет тот, познав любовь. Простит Господь и примет лишь тогда, когда сердца его сбросят груз ярости и ненависти, когда в душе ядовитым цветом прорастет забота о ближнем своем.» И раз ее наказ не осуществить, мы решились. Спрятать его, защищать от чистого зла бедный люд. А когда мы изловим Колосожателя, его гроб ляжет по другую сторону Валахии, там, где они не смогут дотянуться друг до друга даже в мечтаниях. Уверен, рано или поздно мы найдем иной способ справиться с ними. А пока остается лишь молиться за наши грешные души.»
Буквы поплыли перед глазами, ее покачнуло.
Два сердца. Стригои. Колосажатель. Она помнила каждую из легенд о Владе Цепеше, помнила текст романа о вампире Дракуле. Даже Дечебал, не любящий так нежно литературу, сравнивал все страшные места с вампирским обиталищем. Выходит, это все правда? Она пролистала еще несколько лет, но нигде больше не встречала информации о тырговиштских монстрах. Были еще стригои, в основном стригойки. Они сбивались в опасные стайки и пожирали всех, кого видели на своем пути. Пару раз охотнику пришлось убивать колдунов, рискнувших подчинить себе красавиц-вампирш. Тогда тех охватывало слепое отчаяние, и кто-то из семьи Прутяну погибал. Раньше их род был воистину огромен. Неудивительно, что с такой деятельностью к 21 веку они с братом остались последними, унаследовавшими кровь охотников.
Она металась из столетия в столетие, скользила по десятилетиям, пока не нашла новую запись, в которой упоминался Больдо. На этот раз речь шла о переезде в новый дом.
«11 мая 1906 год. Братишор.
Поместье готово, вчера я принял работу отделочных мастеров, как же славно все вышло. Миро удивился, доделывая скрытую комнату по моему заказу, он попытался пошутить о том, что там целые горы тел припрятать можно, а я подозрительно схож с душегубом. Я отсмеялся, посетовал на малышню, рисующую на дорогих книжицах. Не говорить же ему, что убийцу я везу с собой в одном из ящиков, в котором скрыт серебряный гроб? Этот монстр никак не желает дойти. Не кормленный столетиями, он держится за жизнь так цепко, что грешную душу никак не отделить от тела. Сколько всего мы перепробовали, единожды тварь даже отпевали, но он так и не дошел до Господа. Должно быть, его лик всевышнему отвратен.
А дом... Славная работа, искусная. У фундамента влит жирный серебряный обручек, на дверях примостили серебряные ручки. Женка как-то посетовала, что их скрутят в первый же день нашего отъезда, а я и прислушался, велел покрасить их черным цветом. Суть остается та же: этот дом наистражайшая для него тюрьма. Клеть, из которой ему будет сложно выбраться и совсем невозможно вернуться. Сбеги Потрошитель, обратно порога он не переступит, пока двери не будут открыты добровольно домочадцами, властителями крови Прутяну. Каждый из наших знает, как он выглядит, для надежности в гроб мы примостили один из его портретов, он лежит под пятками монстра – мой прадед снасмешничал. Никто бы его не пустил, воротись он за местью. Отныне на этом холме безопаснее всего.»
Следующая запись была сделана через пару месяцев. Она была короткой, выведенной смазанными косыми буквами. Похоже, хозяин дневника был пьян или находился при смерти, Тсера с трудом разобрала слова:
«6 августа 1906 год. Адово пекло.
Господь наказал меня за длинный язык, теперь все монстры идут сюда. Они тянутся и тянутся, и нет им конца и края. Ламии, маястры и пажуры, вырколаки и триколичи с приколичами. Они прут и прут, и нет моим рукам покоя. Я режу, стреляю и колю, я устал. Порою мне кажется, что холм этот – вход в адские врата, ибо сил здесь набрался Потрошитель немыслимых. Я чую его присутствие, вижу его в своих снах. Он ждет. И боюсь, мой век куда короче его. Рано или поздно он выберется, кто-то из нашей семьи откроет гроб.»
Нахмурившись, Тсера медленно закрыла книгу. Из всего, что она сумела собрать по крупицам, стало ясно, что Больдо нельзя убить, но можно снова уложить в гроб, пронзив сразу оба сердца – пока он не вытолкнет из себя дерево – окажется в полной человеческой власти. А там дело за малым: опусти в серебро монет, пристрой на груди распятия и задвинь крышку гроба. Нервно хихикнув, она зажала рот ладонями и со стоном нахмурилась, уперлась лбом в подтянутые колени. Дневник соскользнул с ног и неприятно впился металлической вставкой в бедро, но ей было плевать.
Как Тсера могла выпустить многовековое чудовище? Почему когда она зашла гроб был уже открыт? Гроб... Сползая со стола, она зашагала к закрытому гробу, присела перед ним на корточки. На полу, где должны были засохнуть капли ее крови, не было ни единого развода, вообще ничего. Будто крови здесь не было вовсе.
И тогда Тсера зло толкнула крышку. Отчаянно, со всей силы, с удивлением отмечая, что та поехала в сторону слишком легко. Прилипшее к серебру мясо вскипело, оторвалось от ладоней, чтобы начать нарастать снова. А Копош замерла. Ей не нужно было рыться в серебряных монетах и искать портрет Больдо чтобы убедиться, что именно знакомый ей мужчина вампир. Ей не нужно было больше сомневаться, потому что позабытый на столе в кафе дневник лежал в гробу прямо на серебряном кресте с насмешливо загнутой на моменте чтения страничкой.
Этот садист спускался сюда. Несмотря на коридор из распятий, несмотря на собственную боль от касания к серебру. Он читал здесь, неизвестно чем еще занимался. Он самоуверенно спускался к месту своего пленения, уверенный, что никогда не ляжет больше в гроб.
Тсера подцепила теткин дневник двумя пальцами, выдергивая его из благородного металла так же быстро, как выдергивала бы раньше из живого пламени. Под загнутой страничкой продолжалась ведущаяся до этого момента запись, Тсера не перевернула страницы обратно:
«... он не послушал ее, выволок Айоргу Копош за воротник и хлопнул дверью перед носом. Потом открыл и швырнул следом букет, а Лукреция ринулась рыдать в свою комнату. Я долго слышала, как она отчаянно захлебывалась слезами, переходила на рвоту и снова плакала. А когда она поутихла, я решилась поговорить, объясниться с ней. И каким же был мой ужас, когда я открыла двери и увидела ее болтающейся в петле? Я почти умерла. Это убило меня. Пульс ее совсем не прощупывался, я старалась услышать его долгие минуты после того, как стянула ее на пол. А затем я снова сотворила это. Можно ли проклясть человека дважды? Я не помню, как бежала в подвал с припрятанной после прошлого греха иглой. Но что никогда не забуду – глаза твари. Когда я занесла шприц над его грудью, замахиваясь, стригой приоткрыл глаза. Совсем чуть, но их голубизна, их прозрачность меня тогда поразила. Показалось, что даже будь его иссохшееся лицо таким ужасным всегда, можно было б душу отдать за один только пронзительный взгляд. Губы его приоткрылись, и он застонал, я чуть рассудка тогда не лишилась.
«Больше. Бери больше». И тварь улыбнулась. Испуганная, я и не думала противиться его просьбе, мне казалось, возьми я недостаточно, это Лукрецию не спасет, никак не вытянет. И эту тайну я хранила годами, не осмеливалась записывать, запретила себе вспоминать. Потому что в ту ночь, когда Лукреция бежала с Копошем, она уже была беременна. Девочкой. Я увидела ее сегодня, когда родная сестра решилась возвратиться и попытаться объясниться с отцом. В ту ночь я вернула к жизни не одного человека, я выкрала у смерти двоих. И незнанием этим пустила чудовище в мир. Когда сестра переступила порог, держа Тсеру за пухлую мелкую ручку, я лишилась чувств. Потом, приводя меня в себя, отец осуждающе кривил губы, считал, от радости. Нет. Никому не сказала и унесу этот крест с собой в могилу. Маленькая Тсера – порождение его крови. Рыжеволосая, настолько пронзительно голубоглазая... Она слышала его. Она доверила мне эту тайну, когда я подталкивала одеяло ей под спину, укладывая спать. «Он говорит тебе спасибо за невесту», так она сказала, целуя меня в лоб. Я почти умерла со страху. Ежели это правда, ежели он овладеет разумом девочки... Я должна была сказать Лукреции, объяснить ей все. И я это сделала. Сегодня она увезет отсюда детей. Увезет, и никогда не вернется. Она пообещала мне, пообещала закрыть глаза на все мои мольбы даже тогда, когда мне станет слишком худо. Я не должна сдаваться, я донесу этот крест до конца жизни.»
Она не выполнила это обещание. За это и извинялась перед Тсерой в ванной.
Она – часть древнего монстра, у них одна кровь на двоих. Дневник выпал из ослабевших пальцев, Тсера пошатнулась и уперлась руками в гроб не обращая внимание на то, как сильно обжигает его стенка. Сунула кисть в ворох монет и все-таки вытянула на свет портрет. С него на нее смотрел тот самый Больдо. Чувственные губы, светло-голубые, насмешливо прищуренные глаза и огненные волосы. Настолько яркие, что окись железа, которую использовали в краске, выпирала над бумагой толстым крошащимся слоем.
Мерзкий кровожадный ублюдок, пробравшийся в ее спальню.
Громко захрустела десна под удлиняющимися клыками, Тсера испуганно и зло зашипела, с нажимом прижимая ладонь к губам. Словно это могло заставить их исчезнуть. Она совершенно не понимала, как ей дальше существовать.
К черту, пусть все катится в преисподнюю. Дорога до библиотеки снова показалась ей адом. Сколько часов она пролежала пластом на пыльном ковре у двери? Глядя на лики архангелов, беспомощно скребя пол ногтями, пытаясь отползти подальше от этого места. За окнами, покрытыми узорами инея, небо начинало наливаться алым, близился рассвет.
И тогда она почувствовала его. Побрела на нетвердо стоящих ногах на второй этаж, а оттуда к ближайшему окну, опрокинув по дороге маленький журнальный столик с сухоцветом в вазе. На шум выглянул заспанный Дечебал, подошел ближе, с подозрением принюхиваясь к ее волосам. А затем окаменел, так ничего и не спросив. С высоты отлично виднелась окружающая дом волчья стая.
Ему было этого достаточно, чтобы громко выматериться и рвануть в комнату за мобильным, чтобы набрать номер заместителя комиссара полиции. Дечебал не видел и не слышал вампира, прячущегося в плотной непроницаемой тьме. Не видел, как послушно волокся за ним на брюхе, поджав хвост, приколич – вожак стаи. Побежденный и покоренный. Тсера почти не обратила на него никакого внимания. Оскалилась, ощущая, как из груди рвется свистящее шипение. Прикованные к Больдо глаза распахнулись, когда он улыбнулся на ее короткую вспышку гнева.
И она почувствовала. Почувствовала его так, словно они были единым целым. Счастье, предвкушение, нетерпеливость и похоть. Древняя жажда, пророчащая кучу смертей, море крови. Его губы едва шевелились, но она слышала бархатный шепот так четко, словно он мурлыкал свои обещания ей на ухо.
– Впусти меня, маленькая Тсера. И ты никогда больше не останешься одна.
– Катись в пекло. – Попятившись назад, Тсера трусливо задернула плотные шторы.
Частная клиника для душевнобольных в Будапеште.
В Румынской мифологии стригои делятся на живых и мертвых, от вида зависят способности и способы борьбы с ними
Глава борделя