Последняя ветвь семьи Прутяну

Ей начали сниться ужасающе реальные сны. Липкие, пропитанные кровью, наполненные криками. Тсера видела себя в мужском теле, уверенно сжимающем меч, ощущала азарт и наслаждение. Сладкое щемящее предвкушение у каждого города, прячущегося за каменными стенами. Сладкое, щемящее... Когда конь под ней всхрапывал, поднимаясь в свечу, ломая, круша черепа, она запрокидывала запачканное кровью лицо к небу и хохотала во всю глотку. Безумно, безудержно. Рядом был тот, кого она считала нареченным братом — такой же безумный и безудержный, жадный, как огненная стихия. Мало крови, мало мучений, мало...

Тсера проснулась в полдень, рука не потянулась по привычке к мобильному, чтобы узнать время, она не осталась нежиться в постели, рассматривая искрящиеся под лучами солнца узоры инея на стекле, не принялась искать в них фигуры. Вскочив, Копош ринулась в ванную под внимательным взглядом лежащего на соседней подушке пса. Уже у умывальника ее повело в сторону, Тсера пошатнулась, остервенело откручивая кран с холодной водой.

Вытравить из себя это, забыть... Самым ужасным было то, что собственные ноздри хищно втягивали воздух, словно весь этот ад, весь этот кровавый кошмар мог принести ей наслаждение. Настоящей ей, а не безумцу из сна. Желудок сжало спазмом, и Тсера с глухим стоном сложила ладони лодочкой, зачерпнула ледяную воду, резким, почти злым движением плеснула в лицо. А затем снова, и снова. Не обращая внимание на тонкие струйки, скользящие по рукам, стекающие по локтям на пижамные шорты и голые коленки. Она продолжала до тех пор, пока кожа не стала гусиной, пока зубы не начали отбивать дробь друг о друга с такой силой, что казалось, они вот-вот сотрутся в крошево.

Обессилевшая, Тсера закрыла кран, тяжело опустилась на пол у умывальника. Из груди вырывались надрывные хрипы, тело отказывалось слушаться. Еще никогда она не чувствовала себя настолько разбитой после сна, никогда тело не предавало ее.

В комнате послышался глухой звук удара — Орион соскочил с постели и вяло побрел к ванной комнате, уселся на пороге. Настороженный, следящий за ней пристальным взглядом. Тсера невесело усмехнулась, вытерла с носа ледяные капли тыльной стороной ладони, попыталась выжать волосы.

— Что, жалко выгляжу, да?

Он не смог бы ей ответить. Медленно тощий пес дошел до нее и уткнулся влажным носом в голую коленку, прошелся по ноге горячим языком.

Да. Жалко.

Рассеянно почесав собаку за ухом, она тяжело поднялась, ноги задрожали. Это не было похоже на знакомую слабость, когда Копош перетруждалась или чрезмерно волновалась, так не ощущалась депрессия после гибели родителей. Это что-то другое, что-то, что пожирает ее изнутри, сочно вгрызаясь в мясо, пережевывая жилы.

— Тсера! — звонкий топот пронесся по коридору, Копош нахмурилась. Неужели стены здесь настолько тонкие? Или это шпильки Эйш с такой силой вбиваются в доски пола? Шаги на несколько секунд стихли в центре ее спальни, а затем дверь в ванную с грохотом распахнулась настежь, подруга замерла на месте, осматривая комнату. Светлые брови удивленно приподнялись, Эйш недоуменно цокнула языком. — Если ты думаешь, что простуда избавит тебя от работы над рукописью, то ты ошибаешься, моя заряночка. Давай, собирайся, съездим в кафе, перекусим и ты мне расскажешь о своих планах в уютной обстановке. Этот дом меня угнетает.

Тсера обреченно вздохнула, согласно кивая.

Эйш назвала ее зарянкой — верный признак того, что литературный агент настроена решительно. Так она называла переехавшую из Шотландии желтоглазую Вивиан, пишущую невероятно напряженные триллеры, своей змейкой, а тяжело пыхтящего полного Ионела ежиком. Каждый раз, когда Эйш готовилась к спору и жестокому словесному бою, она пыталась замаскировать свой агрессивный напор милым прозвищем. Тсере досталась мелкая рыжая птичка. Всяко лучше ежа...

— Эйш, сегодня я бы хотела остаться дома. На самом деле, ужасно себя чувствую.

Она не лукавила. Свет казался слишком ярким, комната слишком душной, а собственное тело непривычно слабым. Эйш нахмурилась. В семь стремительных шагов оказалась рядом и потянулась к ее лбу губами, замерла на несколько бесконечных секунд, пачкая Тсеру светлой губной помадой, а затем отстранилась и потянула ее в комнату за руку.

— Жара нет, даже более того, ты ледяная, как труп. А раз это не простуда и ты не работаешь в шахте, изнуряя себя до полуобморока, скорее всего это психосоматика. Ты слишком впечатлительная, Тсера. И как тебе удалось написать настолько пронзительный роман, при этом не тронувшись умом и не сменив ноутбук...

— Сменив ноутбук? — ведомая подругой, Копош опустилась на кровать, наблюдая за тем, как Эйш роется в шкафу, перебирает ее одежду и что-то прикидывает.

— Ну, клавиатура наверняка плохо работает, если ее залить слезами или валерьянкой.

Не сдержавшись, Тсера закатила глаза. Там, на страницах своих книг, она могла созидать и разрушать, она управляла чужими жизнями, сплетала их в плотные нити и была невероятно спокойна. Потому что знала. Она знала, чем все началось и чем закончится. Старательно выводила причино-следственные связи, сводила все к счастливому финалу. Когда она опускала взгляд на исписанные страницы черновиков, ей не было больно. Тсера могла это контролировать. А сейчас, отстраненно отмечая перемены в собственной жизни, Копош чувствовала себя беспомощной и опустошенной.

Эйш стоически игнорировала ее страдальчески искривленное лицо, делала вид, что не услышала тяжелый, душераздирающе тягостный вздох. Периодически подруга разворачивалась с вешалкой в руках: прикладывала ее к плечу Тсеры и оценивающе щурила глаза.

И Тсера стерпела. Обреченно просунула руки в рукава изумрудной водолазки с высоким горлом, натянула свободного кроя джинсы, попутно отбрыкиваясь от широких золотых колец в уши, которые Эйш приволокла из своей комнаты, чтобы «дополнить образ». Стерпела, чтобы скучающая подруга не пошла искать развлечений в компании Дечебела. Она видела, как брат смотрел на Эйш, как опускались уголки губ и играли желваки на скулах. Ему было больно. Больно каждый раз, когда та касалась его и игриво подмигивала, заводя локоны светлых волос за спину.

Любовь... Если любовь действительно существовала, то почему бы ей не быть такой, как в написанных легкой рукой книгах? Создающей, несущей свет и тепло, дарующей уверенность в завтрашнем дне? Ее брата любовь разрушала. Проказа, запятнавшая душу, порча, которую не стереть, изнутри не выдернуть. И видит Бог, когда Дечебал посмотрит на Эйш с привычной для Тсеры снисходительной улыбкой, когда он прекратит отводить взгляд каждый раз, как та говорит о новом возлюбленном, она станет самым счастливым человеком на свете.

– Подожди меня в машине, я хочу кое-что с собой взять.

Вчера ей не хватило на это сил, но чужой совет, ужом вертелся в голове, беззубо покусывал, вызывая зуд. Эйш смерила ее подозрительным взглядом, но кивнула.

– Хорошо, попрошу Деча присмотреть за собакой. Животные станут еще менее привлекательными для меня, если в доме я увижу дурнопахнущую кучу.

Пес оскорбленно фыркнул, а Тсера виновато улыбнулась, согласно кивая.

Поцеловав обиженное животное в лоб, напоследок она скользнула тонкими пальцами по выступающим ребрам и отстранилась от Ориона, нервно закусывая подушечку большого пальца. Она знала что делать и куда идти, но внутри отчего-то тугим узлом завязывался страх. Будто, стоит ей открыть двери, она вновь увидит упавшую с мертвой ноги тапочку, услышит хрип...

Убедившись, что Эйш неспешно спускается по лестнице, уткнувшись в телефон и быстро что-то печатая, Тсера, неуверенно придерживаясь за стены, направилась в сторону библиотеки.

Скрипнула открываемая дверь, ее привычно окутал запах пыли и книг, Копош замерла. Все те же стеллажи, все те же корешки, но почему-то теперь ослабшие ноги вовсе отказывались спускаться по винтовой лестнице, страх куснул лодыжки, проворно принялся карабкаться вверх, к груди. Она нервно задержала дыхание.

Первый этаж, спрятавшийся в тенях, начал казаться опасным, мрачным. Будто стоит эху ее шагов разнестись по книжному лабиринту и тут же появится чудовище, вопьется в ногу зубами и потянет вниз. Терзаемая кровожадным воображением, она почти получила сердечный приступ, когда почувствовала движение внизу, зацепилась задумчивым взглядом за рыжий силуэт. Схватившись за дверной косяк, Копош нервно хихикнула и прижала вторую руку к сердцу, на мгновение прикрывая глаза. Орион смотрел на нее с удивлением склонив голову.

— Побудь здесь, ладно? Я не уверена, что смогу поднять тебя обратно, если ты осилишь прогулку вниз...

Он словно понял, протяжно вздохнул и устало упал у двери, уложив голову на передние лапы. Немигающий взгляд пса был прикован к ступеням. Тсера вытерла вспотевшие ладошки о край мягкого свитера и шумно выдохнула, встряхиваясь, пытаясь себя подбодрить.

Это всего лишь библиотека, всего лишь глупая коллекция странного раритета и бутафории внизу. Быть может, их семья действительно шла от какого-нибудь местного ВанХельсинга и так они чтили свои корни? Пугали и забавляли городских?

Первая ступень далась легко, на пятой ногу свело судорогой, и Копош едва не покатилась вниз.

Злясь на себя за беспочвенные опасения, Тсера доковыляла до нужной стены и остервенело дернула шнурок светильника, уперлась тяжелым взглядом во Фреску.

Тяжелый скрип пододвигаемого кресла, нажатие на ледяной тяжелый крест дрожащей рукой, стон открывающейся двери и запах сырой затхлости. Теперь он стал иным: почти неощутимым, ненавязчивым. Еще бы, сколько прошлый раз была распахнута дверь? Они с Дечебалом знатно повозились, рассматривая странное место и закрывая гроб.

Не отвлекаясь на пыльные черепа или внушительный гроб, Копош сразу направилась к странным книгам, потянула за железный край самый последний, раскрыла.

На первой странице круглым, почти детским почерком было выведено аккуратное "Дайчия Прутяну". Сердце сделало кульбит, а Тсера закусила губу, пытаясь подавить волну ликования. Рано радоваться, никто не даст гарантии, что здесь она найдет ответы на свои вопросы. Может, семейные традиции предполагали ведение дневников лишь в юном возрасте, так было бы легче знать о мыслях и действиях отпрысков, внушив им при этом, что они делают крайне важное дело.

Ей хотелось сразу же погрузиться в чтение, перелистнуть страницу. Тсера так бы и поступила, если бы ей не показалось, что совсем рядом, за толстой стеной первого этажа раздаются нетерпеливые окрики Эйш.

Вздрогнув, Тсера быстрым нервным движением тронула крупные кольца цепи — хорошо сплавленные, на последних дневниках их почти не тронула ржавчина. Ей стоило идти сюда с чем-то, что могло бы помочь разжать кольцо...

Призрачное визгливое: "Тсера чтоб тебя Копош!" заставило ее судорожно дернуть дневник на себя. Послышалось резкое резонирующее дребезжание, а ее по инерции понесло назад. Сделав шаг назад Тсера попыталась восстановить равновесие и плашмя упала на задницу, взмахнув рукой с дневником. Зазвенело вокруг, оглушило, отбиваясь эхом, а она изумленно уставилась на лежащие у ног звенья: они рассыпались на столе, по полу, остаток цепи сиротливо раскачивался из стороны в сторону, с глухим звуком царапая темную столешницу. Железный корешок на дневнике оказался выдран живьем, коричневая кожа свисала мелкими лоскутами у вшитого железа, торчали посеревшие от времени веревки.

На деле цепочка оказалась не такой прочной, как казалась. Поднявшись с пола, Копош с надрывным вздохом собрала все звенья и уложила на край стола — когда будет время, она вернется и выбросит их, сумеет поправить растрепанный дневник. Сейчас же она резким движением отодрала железную вставку до конца и, прижав книгу к груди, быстрым шагом направилась к двери. Казалось, пустые глазницы черепов наблюдали за ней, осуждали за совершенный вандализм. Ей отчаянно сильно хотелось перейти на трусливый бег.

Всю дорогу до кафе Эйш фонтанировала идеями для книги, она воодушевленно взмахивала руками, рвано вдыхала и... Обрывалась на полуслове, перескакивала на новую тему, новую идею.

"Сейчас среди молодежи очень популярны обратные гаремы. Только представь, непокорная девушка и маскулинные красавчики, желающие ее внимания. Может, попробуешь что-то египетское? Желательно древнее, тогда мы намажем их маслами, кругом декорации из пирамид, опасные стычки с крокодилами и спасение попавшей в беду смугленькой красотки".

С каждым ее словом, с каждым предложением Тсере все больше хотелось вывернуть руль и въехать в ближайший столб. Одна мысль о том, что ей придется расписывать нечто подобное вгоняла в апатию. Хотелось плакать и биться головой о боковое стекло. Когда она мягко отринула идеи Эйш, та замолкла. Обиженно надула губы и отвернулась к окну, скрестив руки на груди. Литературного агента хватило ровно на три минуты.

Они успели проехать гипермаркет Лидл с его режущим взгляд ядовито-желтым кругом на синем логотипе, завернули на узкую улочку спального района, на которой выстроились домики-близнецы из красного кирпича. Тсера уже увидела террасу небольшого кафе, адрес которого Эйш вбила в навигатор, когда подруга решила, что обижаться нет времени. У самого уха Копош зазвучал вкрадчивый голос:

"Хотя бы на любовный треугольник я могу рассчитывать?"

Она так отчаянно пожалела, что согласилась ехать в это чертово кафе... Пробормотав через стиснутые зубы неуверенное "да", Тсера тут же возмущенно воскликнула, пытаясь правой рукой отбиться от восторженно повисшей на ее плече подруги. Лицо снова разукрасила помада светло-кораллового оттенка.

В Lumânărică витал густой запах крепкого кофе и творожной плацинды, солнечный свет намеренно приглушили плотными темно-синими гардинами, а на каждом столике стояли подсвечники с танцующими огоньками. Глиняный пол, сложенные из крупного камня стены и столы со стульями из отесанной нелакированной вишни. Последнее показалось девушке неудачным решением - местами в столешницу въелся жир и пролитые напитки, пятна тщательно зачищались, но избавиться от них окончательно у персонала не выходило. Тсере показалось, что они переместились на несколько столетий назад, в те времена, когда стены еще не воздвигали из идеально сложенного красного кирпича, когда было невозможно найти стеклянные столешницы на железных ножках.

Пока подруга болтала с официантом, стаскивая с шеи нежно-бежевый шарф, Тсера небрежно сбросила с плеч пуховик и с удивлением осмотрелась: редкие посетители сидели молча, напряженные взгляды были направлены на маленький цветной телевизор, висящий у стойки бариста. Мужчина, занявший столик у самого входа нахмурился, тишину разорвал его басовитый грубый голос:

— Эй, приятель, сделай погромче!

Сидящая лицом к окнам, Тсера непонимающе нахмурилась, обернулась к экрану всем корпусом, вслушиваясь.

На бегущей внизу экрана синей ленте быстро мелькал мелкий текст, за спиной стоящего репортера распростерся центральный парк Братишора.

"... помимо всего на теле Вайорки Константинеску найдены множественные рваные раны в области грудины, шеи и плечевых суставов, при помощи ветеринарных специалистов трасологической экспертизой было предположено, что эти следы оставлены волками. На данный момент это второй летальный случай нападения диких животных в Братишоре, правительством было принято решение о введении комендантского часа. Городских жителей настоятельно просят не покидать свои дома в темное время суток, ведется дополнительное расследование. Напоминаю, что последнее нападение дикого животного было зарегистрировано в 1986 году, когда жертвами бурого медведя оказались пятеро человек".

— Будем надеяться, в этот раз город обойдется меньшими жертвами. Прискорбная картина.

Она уже слышала этот голос. Тсера резко обернулась, возмущенно скрипнули под нею ножки стула.

Он стоял напротив их столика. На вьющихся рыжих волосах, убранных в низкий хвост, еще не успели растаять крупные снежинки, прозрачные голубые глаза смотрели на нее заинтересованно. Не отводя от нее взгляда, Больдо приветственно кивнул, лениво стягивая кожаную перчатку с левой руки.

И второй раз, встретившись с ним, Тсера почувствовала странную щемящую тяжесть в груди, дыхание шумно вырвалось через приоткрытые губы. Что-то давно забытое, но родное, почти привычное... Наваждение, не иначе, но казалось, что она знает его тысячу лет, сотни жизней. Что ему можно доверить свои самые сокровенные секреты и переживания.

Сидящая рядом Эйш нетерпеливо кашлянула, привлекая внимание мужчины. Кокетливо стрельнула взглядом, стоило Больдо повернуть к ней голову.

— Власти совсем скоро с этим разберутся, вам не о чем волноваться, господин...

— Больдо.

Улыбнувшись, он принял протянутую Эйш руку и наклонился, едва касаясь ее костяшек губами. На щеках подруги проступил румянец, она картинно обмахнулась свободной ладошкой.

Знакомая картина, даже слишком. Тсера отстраненно наблюдала за тем, как ее литературный агент приглашает мужчину устроиться за их столиком, как льстит его манерам. Лихорадочно горящий азарт в глазах, широкая улыбка и игривые взмахи ресниц.

На ближайшие десять минут она потеряла подругу. Да и Больдо беседе с той был совершенно не против. Аккуратно устроив пальто на спинке стула, мужчина уселся рядом с ними и Тсеру обдало жаркой волной, когда его бедро скользнуло по ее коленке, заставляя отдернуть ногу. Окинув ее мимолетным насмешливым взглядом, Больдо с сожалением переключил свое внимание на рассуждающую о диких животных Эйш. Тсера с облегчением выдохнула.

Ей не нравилось то, что она испытывала. Не нравилось, что едва знакомый человек так сильно перетягивал на себя внимание, заставлял весь мир вокруг сужаться до медных волос и аккуратных высоких скул. Она чувствовала неловкость и растерянность ощущая, как сводит внутренности. Если подобное чувство романтики описывали, как "порхают бабочки", то в ней сейчас был целый ковер из дохлых мотыльков.

Незаметно отодвинувшись подальше, Тсера убедилась, что ее вовлечение в беседу не требуется, и аккуратно достала из висящей на спинке стула сумки потрепанный дневник. Полумрак кафе делал ее задачу почти непосильной, но это всяко лучше, чем слушать ставший выше на две ноты голос Эйш и ее кокетство.

Зашелестели желтоватые страницы и Тсера наклонилась, рассматривая крупный по-детски круглый почерк Дайчии. Все звуки растворились в воздухе, внимание сконцентрировалось на мелких завитках, она почти слышала чужой женский голос, плывущий за ее мыслями вдоль строчек, почти верила в то, что узнавала его:

"13 октября 1993.

Вчера мне исполнилось восемнадцать лет, и отец раскрыл тайну нашего семейства. Слушая его, я решила, что он решил посмеяться надо мною и сразу объяснилась: несмотря на мое бескрайнее уважение и любовь к нему, я подобного терпеть не желаю, из сказок я уже выросла, и верю, что страшнее человека на свете существа не сыскать. Он выслушал меня, молча вручил дневник и сказал, что хочет кое-что показать. Кое-что, что заставит поверить — демоны существуют. Я думала, он имеет ввиду беспорядки в Хедерени, слышала, как он, куря сигареты в кабинете, рассказывал своему доброму другу последние новости о мануши — демонах в человеческих обличиях, с которых начался ужасный погром и кровавые реки. Была убеждена, что он позовет меня в свой кабинет и начнет долгий и нудный разговор о том, как выбрать спутника жизни, как не связаться с вольными детьми. Как же я ошибалась, господи... Около полуночни папа зашел в нашу комнату и велел одеваться потеплее, не разбудить Аделю.

Любопытство гнало вперед, скакало впереди меня по ступеням, создавая невероятный грохот. Отец смолчал, закинул на плечо арбалет и велел ступать следом. Уже тогда мне подумалось, что все происходящее абсурдно — вот мы пробираемся через густой лес, ярко светит луна, а отец все говорит непонятное, рассуждает: "В нашем городе третий мужик пропал. Все думают, что уехал он, как и те, другие. Мол записка на столе, прощание с детьми... Но я-то знаю, не дремлет зло..." Он вывел меня к небольшому лесному озеру. Холодно, зябко, ветер больно бросает волосы в глаза. Впору плакать навзрыд. Я тогда подумала, что это худший мой день рождения, вот уж угодил папа... Но когда я увидела их... Мужчина лежал в объятиях полуобнаженной девы. Как же она была красива... Волосы, что живой огонь, глаза янтари, и как же ласково она на него глядела. Мне еще подумалось, что красивее любви я не видела. А отец-то вскинул заряженный арбалет и в нее выстрелил. Аккурат в голову.

Помню свист болта, помню, как едва уловимо для глаза он рассек воздух. В мыслях я уже ее похоронила, а от отца отреклась и назвала безумным. Только в мыслях. Взгляд девушки резво дернулся, натыкаясь на нас, и она перехватила болт на лету. Удлинились когти, полыхнули огнем глаза. И тут ее шея потянулась вверх. Затрещали кости, вывернулись руки, потянуло вдлинь лицо, обращая клювом. Она заклекотала, неловко подпрыгнула на все еще человеческих ногах и взмыла в воздух, оставляя ошарашенного мужика распластанным по земле без портков. Меня тогда рвало. Долго, прямо на кусты дикой лаванды. А отец держал волосы, говорил о Пажуре — демонической птице. Говорил и вздыхал, мол не самое страшное отродье, которое я в жизни своей увижу."

Вчитываясь в строки, Тсера не заметила, как скрипнул стул с интересом потянувшегося к ней Больдо, как недовольно поджала нежные губы Эйш, устраивая свои пальцы на изгибе его локтя:

— А вы, говорите, местный?

— Можно сказать и так, с Братишором я практически сросся плотью...

Тихий шелест переворачиваемой страницы, стук сердца в ушах. Она не понимала. Не понимала, что сейчас держала в руках, как вообще можно писать такую чушь. Что же происходило в их семействе, быть может, веками они наследовали душевную болезнь? Общее безумие, заставляющее лихорадочно пылающий мозг видеть необъяснимые ужасы. Быть может, именно это заставило Дайчию уйти из жизни?

Взгляд вцепился в новую дату, заскользил по строчкам:

«18 декабря 1998 год.

Моя жизнь напоминает ночной кошмар. Когда другие веселятся на вечеринках, распивая коктейли, когда мои бывшие одноклассницы уезжают в университеты и заводят семьи, я остаюсь при отце. С утра до ночи: арбалет, ножи и воняющие плесенью хрупкие фолианты. На моих огрубевших пальцах мозоли, я давно забыла, что такое женственность, меня прекратили радовать комплименты, я не завожу знакомств.

Потому что долг превыше всего, потому что семья – оплот надежности, мы – последний оплот надежды и защиты для этого проклятого города. Братишор травит меня, он раскинул свои паучьи улицы-сети и не хочет отпускать. Я могла бы сбежать, сесть в машину, написать прощальную записку и больше никогда сюда не возвращаться. Но тогда отец примется за нее... Лукреция слишком светлая, слишком нежная и наивная. Она не должна ничего знать, не должна жить такой жизнью. Когда ей исполнилось восемнадцать, я стояла на коленях перед отцом, умоляла его, клялась, что продолжу семейное дело. Я смогу все, лишь бы не она... Тогда он брезгливо скривил губы и швырнул мне дневник, заявил, что я даже историю нашей семьи вести не способна, о какой ответственной работе пойдет речь.

Как же объяснить ему, что в записях нет необходимости – из столетия в столетие все монстры одинаковы. Они жаждут крови, боли и страха. Они питаются человеческими душами, низвергают нас в пучины ада. Как рассказать ему о том, что каждую ночь они приходят ко мне, я слышу их голоса, слышу рваный хруст, с которым они разгрызали жилы и кости. Монстры смотрят на меня белесыми глазами и шепчут, что знают о моем конце».

На стол уже успели поставить заказ, Эйш благодушно предложила разделить трапезу с Больдо, на что получила вежливый отказ. Их голоса звучали где-то на периферии восприятия. Тсера задумчиво откинулась на спинку кресла и закусила губу, глядя на дымящуюся кружку кофе.

Шизофрения или что-то еще? Какой вид безумия передается по наследству каждое поколение? Странная старуха и призрак тетки были слишком яркими в памяти, насыщенными. Ей казалось, что ничего страшнее в мире быть не может, что это реально. Но что, если подсознание играло с ней?

Следующая мысль обдала ледяной волной, зубы сильнее впились в прикушенную губу. Тсера не заметила, как под ними набухла и скользнула в рот алая капля крови. Опомнилась лишь тогда, когда соль въелась в язык, пустила слюну, заставляя судорожно сглотнуть. «А что, если Дечебал тоже что-то видит, но боится рассказать? Что, если безумие коснулось и его разума?»

Нервничая, Тсера перелистнула еще пару страниц, уткнулась взглядом в новую, наобум выбранную дату.

«23 февраля 1998 года.

Сегодняшний Драгобете навсегда останется в моей памяти, как самый ужасный из дней. Я стала слышать его слишком четко, слишком ярко видеть картинки, которые показывало мне проклятое создание. Иногда я путала их с реальностью. Дважды чуть не вышла из окна собственной комнаты, вчера очнулась в набранной ванной с бритвой у собственного запястья. Даже из собственного отчаянного положения этот демон умудряется играть со мной. Озлобленный, отчаявшийся, я слышу его дыхание на соседней подушке, ощущаю его взгляд на коже. Я так отчаянно его ненавижу, но ничего не могу сделать. Его не берет ни огонь, ни железо, ни осина. Я перечитала все дневники предшественников, я раз за разом возвращалась к нему, сыпля проклятиями. Тварь оставалась равнодушна к ним. Но каждую ночь она набиралась сил, чтобы ответить.

Сегодняшним вечером я подумала, что она вновь вцепилась в мой разум и терзает. Пока родители праздновали Драгобете вместе с партнерами по работе, а Лукреция отдыхала в компании своих ребят, я занялась вышивкой у камина. Стежок за стежком. Видеть, как яркие пятна сливаются в одну картину – невероятно увлекающее занятие.

Когда до слуха донесся волчий вой, я смело проигнорировала его. Не припомню, чтобы волки сновали около Братишора. Медведи – да. В голодные зимы мы запираем мусорные баки на замки, а с наступлением темноты немногие рискуют выйти на улицу. Вечерами не услышать крика детей, никто не жарит мясо в грилях на веранде, боясь привлечь хищников. Но волки... Я видела мелькающие силуэты у длинных окон, слышала хриплое дыхание и равнодушно опускала взгляд на канву. Один алый крестик, второй, четвертый, нужно было переходить на новый ряд и я, запутавшись в узорах, была невероятно раздражена. Увлечение поглотило меня, не было никакого дела до наваждений проклятого исчадия. Не было. До тех пор, пока не закричала Лукреция.

Этой ночью из-за собственной самоуверенности я почти потеряла сестру. Не помню, как и когда успела прихватить арбалет, как бежала через порог босиком, оставляя дверь распахнутой. Но морда приколича навсегда отпечаталась в моей памяти. Белоснежная, с ярко-алыми разводами крови, шерстинка к шерстинке, горящие алым глаза... Он был воистину огромным. С теленка, может больше. А кругом бесновалась, кружила волчья стая. Иногда они замирали, вскидывали головы к полной луне и горестно выли, выпуская густые облака пара из пастей. У ног чудовища лежала Лукреция.

Такая маленькая на окровавленном снегу, такая беспомощная. Теплое пальтишко на подстежке, которое она с таким тяжелым боем выпросила у матери, было разорвано на груди, я видела торчащие ребра развороченной грудины. С каждым рваным вздохом они содрогались, а я сходила сума.

Звериная морда приколича растянулась в совершенно человеческой улыбке. Я выстрелила. Помню, как он несся ко мне, выдирая когтями куски сбитого снега. Помню, как выстрелила снова и мимо, он слишком резво дернул головой. А затем мы покатились по снегу. Ледяная крошка забилась в рот и глаза, она мешала дышать. Но Господь ко мне милосерден, я успела выставить руку перед приближающимися к горлу челюстями. Вторая рука перехватила один из рассыпанных по земле арбалетных болтов. Я давно научилась действовать быстро. Короткий удар и его черная кровь залила глаза и одежду. От нее удущающе пахло гнилью, разложением. Он взревел. Отчаянно мотнул головой, а затем соскочил с меня, принялся раздирать морду лапами, пытаясь достать болт из глазницы. Бросились в рассыпную волки, почуявшие слабость вожака. А я что есть сил побежала к Лукреции.

Она всегда была тонкокостной и легкой, подхватить и занести в дом не составило труда. Кошмар начался дальше. Когда я поняла, что через продранное мясо вижу толчкообразное движение ее сердца, когда осознала – кровь слишком быстро покидает ее тело, она не проживет и пяти минут.

Бог навсегда отвернулся от меня, я уверена. Потому что, побоявшись лишиться единственного светлого, что было в моей ужасной жизни, я приняла ужасное решение. ЕГО кровь. Кровь, несущая в себе проклятие, несущая спасение. Мне пришлось брать железные иглы для крупного скота, которые забыл у нас ветеринар во время вакцинации овец – человеческие сгибались, неспособные пробить кожу отродья. Я сделала это, отважилась, уничтожила душу своей сестры.

Этой ночью вместо веселого смеха сестры я слушала, как с хрустом встают на место кости, как с отвратительным трещащим звуком на ребра обратно нарастает кожа. Когда Лукреция открыла глаза, я почти умерла от страха. Не свои тепло-карие – его. Бледные, неживые бельма мертвеца, лишенного чувств и эмоций. Когда она моргнула второй раз, все встало на свои места. А я расплакалась. Она долго обнимала меня, раскачиваясь взад-вперед. Утешала... Глупая, какая же глупая и наивная. Она не помнила ни приколича, ни агонии, в которой горело собственное тело. Она жалела меня, когда должна была оплакивать собственную душу.»

— Погоди, ты смазала помаду, вот здесь...

— Ой, Тсера, я отлучусь, всего на минуточку... — уходя, Эйш дразняще мазнула кончиками пальцев по спине Больдо, он лишь бархатно рассмеялся, откидываясь на спинку стула.

Тсера не обратила внимания на то, как процокали каблучки подруги по полу из глины, как неожиданно оживился выжидательно замерший до этого момента Больдо.

Не веря собственным глазам, Копош моргнула. Раз, другой, вернулась к перечитыванию строчки с именем собственной матери. Она помнила странный чернильный шрам у ее ключиц. Мама всегда озадаченно рассматривала его в зеркале, словно видела в первый раз, стоило Тсере напомнить о нем.

Что же происходило в этом доме?

Волоски у виска заволновались от чужого выдоха, Копош вздрогнула, медленно поворачивая голову. Больдо передвинул к ней свой стул, а она даже не услышала этого движения. Опершись локтем о столешницу, он тянулся к дневнику в руках Тсеры и с интересом вчитывался в строки, а когда она его захлопнула – заговорил. Так и не отодвинувшись, почти касаясь кончиком носа ее виска. По телу пробежал табун ледяных мурашек, Копош повернула голову.

— А ты веришь в чудовищ, Тсера? Что скажешь на эти записи? — Больдо неожиданно перешел на «ты», опуская голос до мягкого стелющегося по коже шепота.

Ответ застрял комом где-то посреди горла, Тсера судорожно втянула воздух через приоткрытые губы.

Верила ли она в то, во что читала? Нет. Она была растеряна, совершенно сбита с толку, варилась в одиночестве в собственном липком ужасе, не понимая, что происходит.

— Дайчия была безумна? — вопрос был едва слышен за гомоном оживившихся посетителей. Новостные сводки закончились и теперь все возбужденно обсуждали происходящее. Зазвенели столовые приборы в чужих руках.

Больдо не ответил. Полупрозрачные голубые радужки скрылись за расширенными черными зрачками, уголки губ приподнялись в понимающей улыбке. Взгляд мужчины скользнул ниже, опустился по переносице Тсеры к губам, она едва сдержалась, чтобы не отшатнуться. Замерла, боясь спугнуть ответ. Так отчаянно нуждаясь в истине, способной содрать с нее мерзкую пленку ужаса. Копош позволила бы ему что угодно, лишь бы он не молчал, лишь бы убедил ее, что она права, лишь бы рассмеялся, назвал все эти записи детской забавой ее давно умерших предков. Пальцы на корешке дневника задрожали и Больдо не глядя накрыл их своими, огладил выпирающие косточки.

— Она была странной женщиной. Знаешь, Тсера, да. Возможно, она была безумной. Возможно, она видела то, что другим было не дано узреть. И это свело ее сума.

Тсера нахмурилась, когда его пальцы соскользнули с собственной руки и совершенно нахально поднялись к линии челюсти, застыли совсем близко от кожи. Невесомым поглаживающим движением он двинулся к виску, а затем решился: зарылся рукой в волосы, холодными подушечками обжег затылок, притягивая ее к себе. И Тсере полагалось бы неловко засмеяться, вывернуться, выскользнуть, ощущая себя смущенной и польщенной подобным вниманием одновременно. А она не могла. Физически не могла шевельнуться, разорвать зрительный контакт. Кровь гулко шумела в ушах, отдавалась пульсацией там, где Больдо касался ее кожи. Он словно понял это, считал. За мгновение до того, как он потянулся к ее губам, улыбка стала самодовольной, ликующей.

От тяжелого запаха древесины закружилась голова. Тсера почти поддалась слабости, почти прикрыла глаза с обреченной неизбежностью. Его близость разрывала на куски... Такая щемящая тоска, такой голод — помутнение. Нет, не так. Наваждение.

Из клубящегося тумана рассеянно текущих мыслей и его холодных касаний ее вырвал знакомый голос, Больдо нехотя отодвинулся.

— Моя странная знакомая, как же я рад тебя видеть.

Иоска. Распахнув глаза, Тсера испуганно отшатнулась от сидящего рядом мужчины, скрипнули по полу отодвигаемые ножки стула. Стыд обжег щеки, поднялся румянцем по скулам, заставил нервно забегать глаза. А к ним уже торопилась, огибая стойку бариста, Эйш. Ее непонимающий взгляд метнулся к пересевшему Больдо, затем скользнул по готовой сгореть от стыда подруге и, наконец, задержался на Опря.

— Тсера, ты обзавелась знакомыми так скоро, это прогресс. Знаете, ей не свойственна общительность, если дело не касалось ужасного хобби, ее приходилось тянуть из дома силой. Вы просто представьте, девушка и холодное оружие...

— Эйш, я все еще здесь, — мягко прервав речь подруги, Тсера растянула губы в пустой холодной улыбке, махнула перед собственным лицом ладонью с растопыренными пальцами, словно здороваясь с ней. Та не смутилась, пожала тонкими плечиками, элегантно опускаясь на свое место. Так женственно, как Тсера никогда бы не смогла.

На мгновение повисла неловкая тишина. Оба мужчины столкнулись тяжелыми взглядами, цепкими, ледяными. Так смотрят друг на друга неприятели, враждующие с давних пор. Так смотрят хищники, не поделившие территорию. Первой заговорила Эйш:

— А вы, мальчики, знакомы?

Верхняя губа Больдо дрогнула, обнажая ряд ровных зубов, и Тсере показалось, что он не в силах справиться с собственными эмоциями. Взбухла тонкая венка у виска, зрительный контакт продолжался. И если Больдо казался злым, пышущим жаром ненависти, то во взгляде Иоски сквозило брезгливое недоумение. Неверие, смешанное с опаской.

Что бы их ни связывало, ничего хорошего эта встреча не сулила.

— Можно сказать и так. — С трудом расцепив сжатые зубы, Иска рассеянно дернул уголком губы, мимолетно взглянув на Эйш.

Казалось, он совершенно забыл, что здесь делает и как очутился рядом с их столиком. Напряженный, как струна, непривычно собранный. Таким он не выглядел даже в вечер, когда приехал опрашивать Дечебала. Внутри Тсеры заворочался неприятный узел из тревоги.

— Что-то снова произошло, да? Нападение?

На мгновение взгляд его потеплел. Он сделал пару шагов, обходя стул Больдо и ее собственный, опустился на корточки перед Тсерой, хитро щуря глаза пристроил подбородок на руки, уложенные на стол.

Словно не он только что был готов вцепиться в глотку сидящему рядом мужчине. Будто ничего странного сейчас не происходило. Снова ребяческая улыбка, делающая его совсем юным, таким теплым и живым. Копош невольно подалась вперед, слушая его интригующий шепот.

— Ты обещала мне совместный досуг за услугу в лавке эзотерики. Если ты не против, я пришел забрать свой долг.

Тсера невольно рассмеялась, перевела нерешительный взгляд на резво воспрявшую духом Эйш.

— Забирайте ее всю, заместитель комиссара полиции. Если у тебя есть машина, не против довести девушку до дома? Мне бы не помешал ее автомобиль. — Расчетливый взгляд подруги скользнул по напряженному Больдо, мягким воркующим голосом она обратилась уже к нему: — или ты на машине?

Тот отрицательно качнул головой. Короткие рыжие пряди выбились из хвоста скользнули на лицо, когда Больдо по-птичьи склонил голову набок, наблюдая за тем, как Иоска удовлетворенно кивает, подхватывая куртку Тсеры.

— Сочту за честь прокатить тебя на служебной машине. Может быть, даже включу мигалки.

— А это разве не противозаконно? — смеясь, Копош поднялась с места, позволила ему помочь с одеждой, а затем выудила ключи из кармана пуховика и подбросила в сторону Эйш. Та с осуждением поджала губы, резко дернувшись вперед, чтобы поймать их.

Наверняка вечером подруга снова начнет читать ей морали о женственности и нежности. Но сейчас одна мысль о том, чтобы быстрее убраться от пугающего ее Больдо, от своих смешанных, путающихся чувств, поглощающих разум рядом с ним, невероятно окрыляла.

— Если никто об этом не расскажет, никто и не узнает. — Хохотнув, Иоска ненавязчиво выдернул рыжий локон из молнии куртки за секунду до того, как Тсера ее застегнула. — Готова? Тогда хорошего вечера, дамы и господа.

Эйш абсолютно счастливо помахала ему ладошкой, Больдо же не сводил напряженного хищного взгляда с Тсеры, напрочь игнорируя существование Опря.

— Хорошо провести время, Тсера.

Его мягкое "р" пустило по телу дрожь, отдалось вибрацией в груди, кожу затылка, где совсем недавно ее касались чужие пальцы, обдало горячей волной. Ей захотелось растереть кожу, стереть его дыхание с губ тыльной стороной ладони. Тсера нервно кивнула и шмыгнула к двери, слыша за спиной кокетливое хихиканье Эйш.

— А вы хороши, заместитель комиссара, она так стремится вперед, что забыла и книжку, и сумочку.

Она уже дернула дверную ручку, когда услышала миролюбивый ответ Иоски:

— Ничего, я заберу.

Улица встретила ее пронзительно яркими лучами солнца, привыкшая к полумраку кафе, Тсера сделала шаг вперед и зажмурилась, облегченно выдыхая. Легкий мороз переливался ослепительными бликами на сухой крошке снега, щипал за щеки и заставлял слезиться глаза. Боковым зрением она заметила замершего рядом Иоску. Погруженный в собственные мысли, он напряженно хмурился, на скулах проступали желваки. Заметив взгляд, брошенный на него тайком, парень взбодрился, широко улыбнулся, закидывая ее сумку себе на плечо. Отчего-то это вызвало приступ дурного веселья — в мешковатой широкой полицейской куртке и с небольшой нежно-зеленой сумочкой он казался до смешного инородным, нелепым.

— О, прекрати, я знаю, что мне идет, — расхохотавшись, он широким шагом направился к парковке, Тсера резво припустила следом. — До машины всего ничего, а там, куда мы собираемся, она тебе будет не нужна.

— В каком из мест может быть не нужна сумочка? Она нигде не помешает.

Ей стало гораздо легче на воздухе. Пропало головокружение, отступила слабость. Теперь Тсере казалось, что она сумеет свернуть все горы Бучеджи одним махом. Если бы не ноющее ощущение голода где-то под ложечкой... Она тоскливо покосилась на проходящего мимо прохожего, жующего персиковое печенье.

— В том, где ее присутствие значительно усложнит тебе жизнь.

В переводе с румынского "Маленькая свеча». Распространенная сеть кафе быстрого питания.

Специализированная область судебной экспертизы, которая занимается исследованием следов на месте преступления и их анализом.

Цыганская этническая группа, родственная цыганам-рома

Аналог дня всех влюбленных