Глава 2. Про безысходность
В дом Анны Павловны вновь ворвались, когда она читала. «Я только в главную мысль мою верю. Она именно состоит в том, что люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово», – примерно на этом месте ей пришлось оторваться. Она заложила пальцем страницу и прислушалась.
Это определённо был Виталик. Тяжело дыша, он протащился через гостиную к распылителю, не говоря ни слова, чем только взволновал её сильнее. За собой он, судя по звукам, снова тащил нечто тяжёлое. Привычно раздвинулась стена, привычно загудел распылитель. Анна Павловна окончательно отложила книгу в сторону, и принялась ждать, нервно помешивая чай в чашке и теребя ремешок халата.
Виталик был ей абсолютно чужой человек, однако она не была настолько бездушной, чтобы не обращать внимания на то, как он с каждым днём становится всё бледнее и бледнее, а круги под глазами чернеют настолько, что почти сливаются с чёрными глазами.
Она знает, какая участь будет в конце концов у этого человека, но никто не запрещает ей ему помочь. Помочь облегчить душу – что может быть проще и, вместе с тем, полезнее?
Когда Виталик ворвался в кухню, вид у него был весьма ошалелый и крайне болезненный. Анна Павловна сочувственно улыбнулась. Виталик, не говоря по-прежнему ни слова, подошёл к кухонной раковине, включил горячую воду и стал с остервенением скрести свои руки, будто надеялся их подобным образом отмыть.
Шерсти на них было немного, но она свалялась, слиплась. И в некоторых местах приходилось чуть ли не вырывать её клоками из кожи, используя длинные, не остриженные когти. Виталик царапал руки с таким остервенением, с таким отчаянием, так поскуливал и прижимал волчьи уши к голове, словно побитый пёс, что Анне Павловне его мгновенно стало раза в три жальче. Хвост висел облезлой тряпочкой у него за спиной и не подавал признаков жизни.
– Проблемы на работе? – участливо спросила она, отхлёбывая чаю из кружки.
– Да… Да, – растерянно пробормотал он. Из раковины шёл пар, и она испугалась, как бы у него не осталось ожогов на лапах. – Проблемы… Чёртовы эльфы, за что они так ненавидят оборотней?! Один недавно предложил… Нет, ты представляешь, Пална! Чтобы мы все в ошейниках ходили, словно зверьё. И принудительно от бешенства кололись!
– А…
– Оборотни не болеют бешенством, Пална. Это чушь, каждый врач знает. Как же я их ненавижу… Не-на-ви-жу. Чёртово отродье… – Виталик то ли всхлипнул, то ли икнул. – Ну не могу я по-другому, Пална. Н-не могу, и всё, – продолжил он жалобно.
– Понятно, – Анна Павловна вздохнула. Их государственная система была устроена так, что хоть на сколько-нибудь значимые политические должности пробивались только эльфы – исключительно благодаря своей усидчивости и целеустремлённости, а также эльфийской солидарности – остальные эльфы предпочитали назначать на посты только эльфов, и это было огромной проблемой для остальных рас по всей планете.
– Не смотри на меня так, Пална, я не выдержу, – убито произнёс Виталик, отворачиваясь от неё к раковине и вновь прижимая уши к голове.
– Существуют другие способы борьбы с ними, – заметила она, вздохнув. Чая в её чашке осталось на донышке. Она неспешно налила себе ещё и укоризненно покачала головой в чужую спину.
– У меня четыре сына и дочка, Пална. Дочку Светой зовут. Ты правда думаешь, что я могу действовать как-то иначе, зная, что им всё равно, сколько ей лет?.. Лишь бы нацепить этот чёртов уродский намордник, – Виталик снова к ней обернулся, скользнул взглядом по чайничку и чашкам на столе, по оставленной корешком вверх книге, побледнел ещё сильнее, плечи его задрожали. Он задрал голову к потолку и продолжил с вызовом, переходящим в неясные мольбы: – Считаешь, я зазнался, да?! Зазнался, раз решаю судьбу этих никчёмных… Эльфов, которым совершенно наплевать, которым лишь бы возвысить себя и собственное эго, которые срать хотели, что мы тоже разумные, что у нас тоже есть дети…
– Всех не перебьёшь.
И Виталик разрыдался.
– Как продвигаетесь? – меланхолично поинтересовался Олег Петрович с голоэкрана.
– Мы на верном пути, – поведала ему Анна Павловна, помешивая чай. – Чуть-чуть дожать осталось, и у вас в отделении будет гость. Ты мне лучше скажи, Олег Петрович, что за чёрта ты мне подослал и нахрена он мне такой сдался?
– Ты про Цветкова-то? Это так, подстраховка, – Олег Петрович смущённо сложил брови домиком.
– Уж не любовника ли вы мне пытаетесь впихнуть, Олег Петрович? – строго спросила Анна Павловна. – Когда же вы прекратите заниматься этим бесполезным занятием…
– Нет, ну а что, – тут же обиделся Олег Петрович. – Ты, Анюта, ещё в самом соку, а всё сидишь, как сыч, в своей убогой квартирке и даже носа не выказываешь, мне ничего не остаётся…
– Ты мне не «анюткай», Олежа, – у Анны Павловны гневно раздувался нос. – Моя личная жизнь – моё личное дело. Мы с тобой сколько в разводе?
– Тридцать три года, – смущённо пробубнил Олег Петрович.
– Вот и отлично, раз ты помнишь. И столько же времени моя личная жизнь тебя никоим образом не касается, – отрезала она, поставив на этом точку в этой скользкой теме. Бывший муж её интересовал исключительно как друг и непосредственное начальство. – А теперь лучше расскажите мне про этого вашего Цветкова, Олег Петрович… Чтобы я была готова к его выкрутасам. Уж больно он мне не понравился.