Bittersweet tragedy

Осенний вечер выдался дождливым. Она присела на ближний к окну диван, подминая под себя ноги. Капли медленно стекали по стеклу, как слёзы по её щекам. В сердце была дыра размером с любовь, которую безжалостно у неё вырвали, бросив наполненного мечтаний и сказок ребёнка на растерзание чужих демонов. Её утешением стала музыка, что так часто звучала в наполненном смехом доме. Воспоминания лезвиями проходятся по сердцу, все внутри наполняется треском рвущихся чувств.

Рейджи только вышел с кухни. Скоро завтрак и все должно быть, как всегда, идеально. У него везде порядок — голова не исключение. Его раздражает беспорядок, что творится у каждого брата в душе, он ненавидит хаос, что заставляет чувствовать себя беспомощным и жалким. Беатрикс так научила: у лучшего все всегда на своих местах и план готов. Глупо проводить свободное время в воспоминаниях, когда можно сделать что-то полезное для самого себя: прочитать книгу, сделать домашнее задание, возможно, вывести парочку новых ядов. Тонкие губы ломано ухмыляются. Есть в этой ухмылке нечто пугающее, хищное, почти животное.

Он чувствует, как её сладкий аромат щекочет нос, видит, как рыжие кудри полыхают во вспышках молний. Он ненавидит её эмоциональность, ранимость и открытое нараспашку сердце, потому что видит в них слабость. От неё пахнет слишком сладко, она не скрывает слёз, а руки у неё всегда тёплые.

Ситцевое платье надоедливого жёлтого цвета слишком лёгкое для дождливого вечера. Она вся пропитана красками и музыкой, а он ненавидит всё, что заставляет его чувства колебаться. В ней же было нечто сияющее изнутри. Оно мягко солнечными лучами ко льду на месте сердца прикасалось и он чувствовал так много, что начинал теряться.

Рейджи скучающе наблюдал за ней, как за зверем, который смирился со своей безутешной судьбой в клетке и наконец-то забывшего о том, каким может быть мир за стенами мрака и уныния. Ухмылка становится шире. Он питал к ней искреннее презрение: её слишком яркие эмоции, добрые глаза, наивная вера — абсолютно всё в ней вызывало в нём отторжение.

Рейджи так ненавидел колебания своих чувств, а они истерично метались, пытаясь наконец познать нечто живое, нежное и тёплое. Он ненавидел её так же сильно, как и нуждался в ней. Когда-то он так же отчаянно нуждался в заботе матери, которой искренне восхищался, но для неё он так и остался пустым местом, еле заметным дополнением к старшему брату.

Рейджи на мгновение забывается в проклятых воспоминаниях, а приходит в себя от противного жжения в груди. Он пытается заглушить давнюю обиду, чтобы наконец-то начать вновь трезво мыслить, но выходит из рук вон плохо. В Рейджи закипает злость, ведь он ненавидит, когда теряет контроль. Чувства обманчивы, коварны и зачастую бесполезны. Никому и никогда не было до него дела. Он пытается унять разбушевавшиеся мысли, мучительно медленно растворяясь в звуках дождя и персиковом аромате.

Рейджи словно состоит из тяжёлой мрачной ненависти, пропитанной мерзкой горечью и вязким одиночеством. Он уверен в том, что именно эта ненависть сделала его сильнее, что благодаря ей он не опускается до уровня своих братьев — сломанных и распущенных. Она ломает его до основания, чтобы вновь собрать, сделать лёд в душе крепче, а барьеры выше.

Он знает, что умён, что старший брат всегда был неблагодарным и ленивым отродьем, недостойным внимания матери, но именно ему была отдана вся забота, на него возложены все надежды и Рейджи ненавидел это чувство отверженности, словно он всегда будет лишь блеклой тенью. Ненависть была подпиткой, чтобы не давать себе быть хуже, не оправдывать материнские слова о втором месте.

Фуджи словно соткана из душистых лепестков и звёздной пыли, но её сияющие следы не выводятся, а самое мерзкое в том, что выводить их и не хочется вовсе. Рейджи в равной степени и отталкивает от неё, и влечёт. Здравые мысли истерично бьют по рукам, чтобы не позволял себе лишнего, иначе дорога в бездну прострётся прямо у его длинных изящных ног. Рейджи просто ненавидит всё, что заставляет его чувства колебаться.

— Не стоит выставлять свои эмоции напоказ, — голос брата холодный, лишённый всяких эмоций и наполненный аристократической манерой пафосно растягивать слова. Он грубым рывком вытаскивает Рейджи из мыслей. Гнев неожиданно вспыхивает, а обида, что отравила голубую кровь, заставляет воспоминания лихорадочно носится перед глазами. — Это отвратительно и очень раздражает, — на лице Шу нет эмоций, смертельная скука и бесконечная усталость сковывают его промерзшее насквозь сердце, но что-то в нем неумолимо меняется.

— Прости, я тебя не заметила, — он тихо хмыкает, пока она поспешно вытирает слёзы. У девчонки, видимо, цветы вместо мозгов. Шу ненавидит людей. Глупых, слабых и хрупких. Он невольно проваливается в воспоминания, прикрывая синие глаза. Лёд на месте сердца трогается, заставляя вновь пережить те боль и разочарование. Слишком много требований и отсутствие любви.

— Ты слишком зациклена на своих чувствах, чтобы заметить мир вокруг себя, — Шу говорит раздражающе медленно. Всё в нём кричит о его незаинтересованности, но она точно знает, что где-то глубоко внутри толстым слоем льда покрыт целый океан, бушующий и прекрасный, самых насыщенных оттенков синего.

У Рейджи внутри отвратительно горько от этих слов становится: если бы старший брат не был так слаб и безответственен, то заботы о доме не легли бы на плечи второго по определению, но первого во всём остальном.

— Иногда я просто не могу контролировать это, — девчонка с глазами цвета неба такая наивная, верит, что её оправдания ей помогут, но монстра, что медленно выползает из самых тёмных страшных секретов, уже не остановить. Он сверкает клыками и тихо рычит, медленно подкрадываясь, а Шу лишь лениво приоткрывает глаза, невольно подмечая синяки от чужих укусов и упавшую с плеча бретель.

— Значит, ты слишком слаба, чтобы усмирить собственные эмоции, — Шу прекрасно понимает, что в его словах осуждения больше самому себе, чем девчонке, что стыдливо опустила глаза.

Рейджи плевать на чувства этой рыжей, но то, что говорит старший брат, злит его, ведь он сам думает о нём точно так же: осуждать кого-то за схожесть с собой, что за глупость? Рейджи ненавидит старшего брата, что недостоин ни называться наследником, ни занимать первое место.

— У пленников тоже есть чувства, — её искусанные губы трогает слабая улыбка, а неуверенный взгляд осторожно проводит дорожку по его идеальному лицу, останавливаясь на глазах, в которых меланхолия сапфирово-синим плещется. Её грустный взгляд почти ощутимо режет бледную кожу. Рейджи надоедает наблюдать за развернувшейся картиной: разбитая девчонка, что насквозь пропитана светом, и лентяй, чьи чувства его самого и поглотили.

Шу оказывается рядом через мгновение и дышать становится нечем. Фуджи замирает, как смирившаяся добыча, и медленно прикрывает собственное небо веками. У Шу нежный шёлк под ладонями тянется, человеческое тепло приятно покалывает кончики холодных пальцев. Тишина накрывает и стук дождевых капель в окно обжигает слух. Рейджи напрягается, пальцы в кулаки комкая. Он уверенно делает шаг, бесшумно появляясь на пороге. Внутри неожиданно разливается горечь. Рейджи ненавидит чувствовать себя беспомощным, а сейчас он не знает, как усмирить бунт отвратительно-ярких эмоций.

— Нельзя заниматься подобными непотребствами в общих комнатах, Шу. Ты ведь знаешь, — его голос холоден, словно зимнее утро, в нём сталь. Она невольно начинает дрожать. Страх липкими противными щупальцами скользит под кожей. Фуджи открывает глаза, наблюдая, как двое кровных братьев смотрят друг на друга с полнейшим пренебрежением, словно другой ничего не стоил. Она видит, что под толстым слоем льда яро горит огонь ненависти.

— А реветь, значит, можно, — презрение звенит в бархатном голосе подрагивающим хрусталём. Он смотрит в потемневшие глаза младшего брата ещё пару мгновений и испаряется в темноте вечера и её слезах. Рейджи переводит на неё взгляд и у Фуджи в груди трещит от тяжёлого отвращения в карминовых глазах. Она тлеет. Тишина давит и даже шум дождя за окном слышится словно издалека.

— Твоё наказание ожидает тебя позже, юная леди, — в его голосе лёд: он вновь восстанавливает самообладание. Девчонка смиренно кивает, отворачиваясь обратно к окну. У Рейджи лёд на месте сердца, но от вида этих веснушчатых плеч он невольно тает. Бретель всё ещё болтается, упав с плеча. — Завтрак через десять минут и не опаздывай, если не хочешь получить ещё одно, — и он испаряется, пытаясь вытравить ароматные цветы, что распускаются внутри от безграничного неба в её глазах, вывести въевшийся в рассудок аромат персика.

Фуджи тяжело вздыхает, осознавая насколько жалкой она выглядит в его глазах. Рейджи ненавидит глупость, а она ощущает себя до невозможности ограниченной. Прикосновения Шу остаются на коже ожогами, а сапфирово-синий застревает между рёбер. Шу ненавидит чужие чувства, потому что не в силах справиться со своими. Сияющие следы звёздной пыли на его руках выводить отчего-то не хочется и вампир лишь тихо хмыкает, осознавая это. Фуджи тяжело вздыхает: лучше отправляться в столовую прямо сейчас, если не хочет, чтобы Рейджи вновь выходил из себя.

~~~

У Рейджи всё под полным контролем: в кастрюлях что-то бурлит, кипит, шипит и кажется, словно единственно тёплое место в доме — это кухня. Он ненавидит предаваться воспоминаниям, но они упрямо лезут в голову, будто пытаясь его с ума свести. Изящные черты материнского лица с остервенением отталкиваются, он бросает их в огонь обиды. Шу всегда был неблагодарным: Беатрикс растила из него наследника, но он отверг эту честь, растоптал её надежды. Ему не хотелось той власти, к которой стремился Рейджи, ему не нужно было её расположение, ему нужна была свобода, но они изначально были выведены в клетках, словно удачные эксперименты. Рейджи осознал это слишком поздно, а постоянные унижения, которые их мать молча терпела от Корделии, заставили младшего сына тут же охладеть, а искренние восхищение и уважение обратиться прахом.

Дверь в кухню медленно открылась и в небольшом проеме показалась рыжая копна. Запах персиков перебил все остальные и воспоминания вдребезги разбились, оставляя после себя лишь осколки сапфиров. Раздражение бурей поднялось внутри. Фуджи аккуратно прикрыла дверь и откинула назад мешающие волосы. Рейджи перевёл на неё карминовые глаза и девчонка как-то комкано улыбнулась, на круглых щеках проступил румянец. Вампир хмыкнул, находя это нелепым.

— Тебе что-то нужно? — его голос словно замёрз в ледяном презрении. У Фуджи по коже бегут мурашки. Рейджи отвлекается от плиты, глянув в её сторону. Она встречает тяжёлый взгляд ясными глазами.

— Я просто подумала, что могу помочь, — пожимает она плечами. Её нежный голос разливается внутри лазурными волнами и ему утонуть в нём без остатка хочется, но он лишь внимательно смотрит на неё поверх очков, а потом, собравшись с мыслями, вновь возвращается к плите.

— Можешь порезать те овощи для салата, — он сдержанно кивает на овощи, лежащие около раковины. Девчонка берёт доску и нож. В её изящных руках всё происходит стремительно и аккуратно, показывая многолетний опыт дежурств на скромной кухне монастыря. Рейджи не нравится то, как увлеченно он наблюдает за игрой искусственного света на её коже. Тишина больно бьёт по голове тяжёлыми ударами собственного сердца, пока на фоне, словно за стеклянными стенами, до него еле доносится шум кухни.

— Что сегодня на ужин? — вопрос слетает с её губ так естественно и просто, словно граница между ними стирается и все звуки тут же возвращаются. Рейджи мешает, перекладывает, а она тихо напевает себе под нос. Неловко посмеиваясь от собственного вопроса, Фуджи быстрым движением руки вновь откидывает кудри за спину.

— Спагетти Карбонара, — его голос звучит властно, в нём слышится сила, гордость и превосходство. Фуджи чувствует себя абсолютно комфортно, почти уютно, находясь на кухне, словно тепло от неспешной готовки пропитывает её. Тосковать по безликому монастырю казалось безумием, но при воспоминании о проделках с дежурствами, что они с Минори устраивали, её сердце наполнялось белыми розами, которые одна люто ненавидела, а другая — обожала.

— А в монастыре, обычно, не подавали ничего вкусного, — она вновь пожимает плечами. Её улыбка приторно-сладкая, но он никогда не отличался любовью к сладостям.

— Монастырь — это место, где люди усмиряют свои плотские вожделения и чревоугодие является одним из них, — Фуджи слушает его с интересом. В её глазах нет мёртвого равнодушия драгоценных камней, холодных брызг разъярённых океанских волн. В них летнее небо: ясное и беспечное, что заглядывает в самые дальние уголки сердца, пытаясь глубоко въевшуюся черноту осветить. — Тебя, по-видимому, хорошо научили готовить, — это вовсе не похвала, лишь факт, но что-то в её взгляде вспыхивает тысячами фонариков и он уже жалеет о сказанном.

— Мы с сестрой Минори часто менялись дежурствами. Я не переносила их розовый сад, а она любила белые розы. Вот я и уговаривала её, правда, приходилось получать за самодеятельность, — её тихий смех переливается золотыми колокольчиками и что-то внутри, покрытое беспросветной тьмой, крапинками от солнечных лучей покрывается. — Ты то вот отлично готовишь. Какой запах, — девчонка блаженно прикрывает глаза, вдыхая запах блюда полной грудью.

— Годы практики, — сухо отвечает он, бросая на неё редкие взгляды, словно боясь забыться, если будет смотреть чуть дольше положенного. Жажда сковывает горло раскаленным свинцом, но он упрямо вздёргивает подбородок, словно показать пытаясь, что самообладание у него крепкое, годами воспитания запечатанное.

— Ты управляешь целым особняком. Полагаю, это ужас, как непросто, — Рейджи ломано усмехается, есть в этой ухмылке усталость и вечное клеймо соперничества. Фуджи такая наивная: в безоблачном взгляде читается участие. Как можно проникнуться к такому, как он, сочувствием? Она точно глупа.

— Вампиры бывают так похожи на людей, — в её глазах проскальзывает искреннее удивление. — Особенно, когда дело касается ответственности, которую они не хотят на себя брать, — воспоминания-иголки вызывают злость, отрава в голубой крови отдаёт горечью. Шу, мать и отец оставили Рейджи одного, возложили на него все заботы и хлопоты о братьях, заставили разбираться с их проблемами, а потом забыли, заперев в особняке, словно в клетке, и даже если бы он захотел вампир слишком горд, чтобы признать собственную слабость, поэтому он несёт это бремя, не желая показаться таким же жалким, каким считал старшего брата.

— Не знаю, можно ли винить отца в слабости или безответственности. Просто после смерти мамы всё так изменилось, — Рейджи хочется фыркнуть, кинуть что-нибудь о бесполезности этой информации, сказать, что ему плевать, но внутри что-то щёлкает, заставляя молчать. Голова у девчонки как-то подозрительно низко опущена и он понимает, что разочарование в тех, кого преданно любил, способно растоптать сердце до кровавых ошмётков.

— Невозможно найти оправдание для слабости и безвольности. Если ты не можешь усмирить собственные эмоции, то ты не можешь занимать господствующее положение, никто не будет слушать тебя, а значит ты — пустое место, — у Фуджи ком в горле, слёзы подступают к глазам: она помнит, что всегда была лишь блеклой тенью, никем, как вампир и сказал. Рейджи ненавидит слабость и пренебрежение, никогда и никому он этого не позволял. Но несмотря на её ранимое сердце, на слабость, которую она не скрывала, на искренние чувства, которые он презирал, в его гнилой душе для этой глупой девчонки появилось место.

— Может, иногда таким людям просто не хватает тепла, — всё внутри зарастает ветвями персиковыми, что пытаются вывести его гниль, но Рейджи уверен, что гниль эта вовсе не приобретенная, она всегда в них была, передалась вместе с этой проклятой голубой кровью. — Им лишь нужны забота и участие, чтобы не чувствовать себя так потеряно и одиноко, — она тихо, но устало вздыхает, вновь слабо улыбнувшись.

— Если ты слаб, не имеет значения есть ли возле тебя кто-то или ты один. Ты все равно остаёшься слабым, — сталь в его голосе заставляет мурашки расползаться по телу и это не ускользает от проницательного карминового взгляда.

— Если считать чувства слабостью, то я выберу быть слабой, — в её словах столько решимости, что он невольно удивляется. По его телу словно ток пустили, он ещё никогда так ясно не осознавал, насколько был потерян. Она заканчивает с овощами, а он почти забывает про последние ингредиенты. Шум воды слишком громкий в наступившей тишине.

— Значит, ты просто глупа, — холод от его слов колко пробегается вдоль позвоночника. Фуджи верит, что не иметь никаких чувств легче, чем чувствовать столько и сразу, а у Рейджи глаза стеклянные, в них ничего не видно. Молчание трещит в ушах. Граница между ними вырастает вдвое выше и девушка чувствует, как срывается.

Рейджи ненавидит всё, что заставляет его чувства колебаться, а наивная девчонка с надоедливо очаровательными веснушками заставляла его чувствовать себя потерянным. Он злится сильнее, осознавая, что власть, к которой он так стремился, меркнет перед желанием коснуться этих искусанных губ и он это господствующее положение готов кинуть к её ногам, чтобы взамен ощутить хоть толику тепла, о котором она все твердит. Он яростно топит эти унизительные желания в своей ненависти, делая её ещё тяжелее, а затем медленно возвращается в реальность. Рейджи злится на девчонку с вечным летом в душе. Он не позволит никому подчинить себя.

Скоро ужин, а Рейджи наблюдает за её неловкими движениями. Фуджи неожиданно поднимает глаза на него, стоящего в дверном проёме, и улыбается. Рейджи пытается ухватиться за реальность, но тонет в небесно-голубом. Ещё никогда он не позволял себе растворяться в ком-то, ведь видел в этом самую глупую ошибку.

~~~

Светловолосый мальчик промчался мимо кустов с душистыми розами, направляясь к белой беседке в другой части сада. В ней за столом сидел его младший брат, который увлеченно что-то читал. Книги, знания, дисциплина. Рейджи упорно стремится к расположению матери, пытается доказать, что достоин быть признанным и любимым, но она упрямо игнорирует все его попытки. Старший брат затмевает его без усилий, совершенно ничего не делая, просто потому, что первый и Рейджи до горьких слёз обидно. И всё же мальчик к нему отчего-то привязан, он сопротивляется, отрицает, пытается затушить этот еле горящий огонёк братской любви, но ничего не выходит: Рейджи всё ещё хочется, чтобы старший был рядом. Шу появляется в беседке с лёгким дуновением ветра и лучами закатного солнца.

Старший брат и сам похож на солнце, он весь словно сияет изнутри, дышит самой жизнью, хотя и принято считать, что вампиры изначально мертвы. Взгляд глубоких, сапфирово-синих глаз затягивает, будто утопить в своей искренней радости пытаясь, встречается с уставшим, серьёзным, кроваво-красным и тут же обжигается об стальное равнодушие.

Рейджи хочется, чтобы его заметили и, не смотря на то, что сам он это упорно отрицал, его выматывает затеянное им же соперничество, ведь он больше не намерен быть чьей-то тенью, дополнением и на всякий случай заменой. Он хочет расположения матери, её участия и, конечно же, похвалу отца, которого мальчики почти никогда не видели.

— Рейджи, опять ты со своими книжками! — махнув рукой, светловолосый подошёл к столу и забрал из рук младшего очередную книгу. — Пошли уже поиграем. Нужно же отдыхать хоть иногда! — Шу выжидающе смотрит на брата, пока тот пытается игнорировать его, показаться до противной жути между позвонков холодным, чётко дать понять, что присутствие старшего его утомляет, но тот так и стоит на месте, ожидая, что же ответит Рейджи.

— А ты ничего и не открывал, — тяжело вздыхает мальчик, потирая переносицу, кажется, этот жест так и въелся в него, становясь неотъемлемой частью. Голос у мальчика уставший, он сильно утомлён, но свою слабость брату показывать не намерен. — Она опять будет недовольна, — Рейджи прекрасно понимает, что Шу бунтует.

Каждый раз старший брат делает всё поперек словам матери: убегает, прячется и проводит время в вязком безделье, не собираясь уступать Беатрикс и её параноидальному соперничеству с первой женой вампира, которого они едва ли могли назвать отцом. И всё же пренебрегать матерью постоянно нельзя и Шу, ломая себя до хруста собственных желаний, идёт ей навстречу, пытается потакать её прихотям и делать то, что она требует от него, как от будущего наследника. Но быть наследником старшему сыну вовсе не хочется. Ему хочется свободы и запах океанских волн, но есть только соперничество и строгий надзор матери.

— Ну и пусть, — Шу скрещивает руки на груди, качнув головой от раздражения при упоминании женщины, карамельные локоны мальчика грациозно мотнулись вслед. — Она всё равно не выиграет в их самодельном соревновании. Отец не любит ни её, ни Корделию, — мальчик фыркает, Того ему противен. Он не видит в нём отца, поддержку, опору или защиту. Того словно воплощение безразличия, ему нет дела ни до кого, кроме самого себя, интересуется он лишь безграничной властью, а Шу слишком далёк от подобных желаний, с ней приходит тяжёлая ответственность, которая наваливается вместе с безграничными возможностями, пока не раздавит, оставляя после себя лишь израненные сердца тех, кто осмелился полюбить такое чудовище.

— О чём ты говоришь? Это ведь твоё будущее. Представь, какой властью ты будешь обладать, что сможешь делать, когда мир падёт к твоим ногам. Она думает о тебе, — Рейджи чувствует, как злость и зависть медленно обвивают рассудок терновым венком, впиваясь до крови, глаза наливаются ревностью. Он растерян от такой глупости брата и зол на него за холодное пренебрежение матерью, что так заботилась о нём. Шу просто был неблагодарным.

— Обо мне? — старший усмехается как-то ломано, голос его дрожит, словно он вот-вот рассмеётся, но Рейджи чувствует, что смех этот будет вовсе не от большой радости. — Она думает только о том, что бы такого сделать ради внимания отца, как будто не понимая, что он её не любит, — младший хмурится, очки сползают к переносице и он одним резким движением кидает их на стол возле стопки массивных книг.

— Но... — он обдумывает вопрос, ведь так не привык искать ответы у кого-то, Рейджи всегда приходилось отвечать себе самому. — способен ли он на любовь? — ему приходилось с детства оттачивать свой ум, чтобы доказать всем, что он вовсе ни пустое место, ни тень, ни дополнение, что он самый достойный, но в это мгновение он неожиданно показался себе великим глупцом, когда сердце рухнуло, словно карточный домик, от осознания, что мать никогда бы и не обратила на него внимания, ведь она полностью отдала себя вампиру, которого безответно любила. И в этот момент, когда чувства одолели его, заставляя бессмысленно глядеть в одну точку, он почувствовал себя до ломоты в костях жалким.

— Не думаю, что он способен на такие возвышенные чувства, Рейджи, — старший небрежно пожимает плечами и разворачивается на каблуках испачканных туфель, за которые обязательно получит наказание от Беатрикс, но уже позже. — Приходи, когда книжки запорхают перед глазами, словно бабочки, — его тихий смех переливается хрусталём и он выскакивает из беседки, направляясь как можно дальше от этой золотой клетки. Шу устал от барьеров, но выбраться самому не хватало сил. Неозвученный вопрос горчил на губах.

«А мы, Шу... Мы способны любить?»

~~~

Робкий стук в дверь выводит его из воспоминаний, заставляя больно удариться об реальность. Рейджи поправляет съехавшие очки, оглядывает костюм и тут же разрешает войти, убедившись, что всё, как обычно, в порядке. Горечь прошлого жжёт в груди. Он отгоняет ненужные мысли, что настойчиво лезут в голову, и хмыкает, когда персиковый аромат осторожно подкрадывается ближе, заполняя собой всё пространство. Рейджи кидает недовольный взгляд на дверной проём.

— Добрый вечер, Рейджи. Извини, если беспокою, я просто...

— Проходи.

Фуджи поднимает на него свои проклятые глаза и он чувствует, как срывается с самой верхушки своего стального самообладания, теряясь в самом чистом голубом. Она тут же кивает, проходя к небольшому дивану, и мягко улыбается краешком искусанных губ, поймав его пристальный взгляд: раздавит без раздумий и, тем более, сожалений.

— Я не хотела отвлекать тебя, — она неожиданно присаживается около его кресла. Он тихо хмыкает, когда девчонка протягивает ему какую-то книгу по алхимии, что он, по-видимому, уронил, полностью погрузившись в воспоминания.

Мимолётное прикосновение приятно обжигает, когда их пальцы соприкасаются, а у него внутри что-то ломается, оттаивать начинает и в промерзшем насквозь сердце самая настоящая весенняя капель наступает. Она улыбается, а потом с очаровательной небрежностью откидывает косу за спину, присаживаясь на предложенное место.

— Так что ты хотела? — от Рейджи веет высокомерностью, мертвенно-холодной серьёзностью и мятным чаем. Отчего-то желание спровадить надоедливую девчонку ощущается в разы острее.

— Ну, я... То есть у меня... В общем, я хотела сказать... — у неё мысли не клеятся, она пытается собрать бессвязный бред, что вертится на языке, во что-то понятное, но оно ускользает и приходится начинать заново. У неё есть просьба, но нет надежды.

— Не бормочи себе под нос, — Фуджи словно током прошибает, она неосознанно комкает подол короткого платья. — Это очень невежливо, — Рейджи замечает, как изящные пальцы начинают дрожать, но понять отчего девчонка так пугается он не может. Воспоминания наотмашь бьют по девичьей щеке знакомой рукой преподобной. Давно прошедшие на руках синяки словно ноют фантомной болью. Она выдыхает.

— У меня есть просьба, — уже увереннее произносит девчонка. Он усмехается тому, как темнеют волны в её глазах, словно небо накрыло тучами.

— Просьба? — вампир скептически поднимает бровь. У этой наглой смертной в этом доме нет голоса, прав или желаний, но все же она упрямо хватается за воспоминания и мечты, что хочется с корнем вырвать, чтобы всякий свет в ней погас, чтобы наконец-то перестать чувствовать себя таким потерянным возле неё, чтобы и она стала такой же унылой и гнилой.

— Да, просьба, — дрожь почти совсем пропадает, когда она поднимает на него глаза. — У меня закончились холсты и мне не на чем рисовать. Я бы была очень признательна. Они мне, правда, нужны, — из косы выбиваются короткие пряди, а в глазах мольба такая кристально чистая, какой не увидишь даже когда делаешь ей чертовски больно.

— Я подумаю об этом, — у Рейджи голос до мурашек бесцветный и всё же девчонка словно сиять ярче начинает от частички надежды, что предательски закралась в душу.

— Спасибо, — она улыбается широко, лучезарно, вскакивая с дивана.

— За всё должна быть плата, — кроваво-красный застревает в лёгких, ей становится трудно дышать, но она послушно подходит ближе и он тянет её к себе на колени. Болезненная радость осыпается на него звёздной пылью.

Фуджи робко заглядывает в его покрытые льдом глаза и вновь замечает огонь, горящий под толстым слоем самообладания и гордости. Она отчего-то улыбается ласково, изящные пальцы к его лицу тянет, но он не отстраняется, замирает, словно в предвкушении. Её руки, по обыкновению, тёплые. Девчонка аккуратно убирает с его лба упавшие волосы, осторожно, едва касаясь, проводит дорожку от виска до подбородка, любуясь острыми чертами идеального лица. Нежные прикосновения горят на мертвенно холодной коже. Он тянет руки к её шее. Злость от потери контроля давится этим самым чистым голубым, но жажда жжёт глотку.

— Я понимаю, что вы, возможно, никогда не знали любви, — отчего-то её слова звучат ломано, словно ей стыдно в этом признаться, но она, правда, искренне сочувствует. Рейджи усмехается и от этой усмешки кровь стынет в жилах, расползаясь внутри живого тела загробным холодом: она такая наивная, никому не нужно её сочувствие.

— Вампиры не способны любить, — он чувствует тёплый выдох на своих губах. Рейджи и не хочется вовсе ничего от этой девчонки, кроме крови, но она почему-то не отводит глаза, хоть щёки и горят пунцовым, а гулкий стук сердца довольно громко отдаёт в наступившей тишине.

Она поддаётся чуть ближе, все ещё глядя в его глаза, и еле ощутимо касается горячими мягкими губами его, холодных и тонких. Их сладость расцветает недопоцелуем-лепестком, ведь это невинное касание почти не ощутимо, но девчонка почему-то улыбается и улыбка эта распускается цветком глицинии под толстым слоем льда, что плотно покрыл сердце. Его клыки оставляют кровоточащие раны на её душе. Они заживут, но будут затягиваться почти незаметно, невыносимо долго. Он пьёт медленно, смакуя и растягивая свое удовольствие и её боль.

Рейджи зависим от чувства превосходства и ему нравится наблюдать, как эта девчонка собственное сердце по кускам собирает. Он пьёт почти жадно, неистовое желание её душу присвоить разжигает пламя внутри. Он пытается раздавить то светлое в ней, что сияет солнечными лучами, высосать всю её ангельскую сущность, чтобы больше не чувствовать, как гниль разъедает собственные кости.

Рейджи ненавидит всё, что заставляет его чувства колебаться. Они бессмысленны, а он выше этого. Вампир выбран самой судьбой занимать господствующее положение, а свет в её глазах разжигает в нём нечто неподдающееся контролю. Он хочет это своей гнилью вытравить, но не справляется с цветами, что заполняют лёгкие, а недопоцелуй горит на губах, словно оставленное ей клеймо, но в его сердце никогда не было место для любви.

Немой вопрос превратился в пепел и он неожиданно отдаёт персиковой сладостью.