Bittersweet tragedy

Осень пахла сухими листьями и умирающими цветами, пробиралась в комнату на рассвете тонкими рыжими лучами и задувала в окна холодным ветром. Мир наполнился красным и золотым, медленно оголяясь перед предстоящим холодом. Природа увядала, расстилая пёстрый ковер ярких листьев под ногами. Всё вокруг дышало ароматом последних розовых кустов, пока гнилые лепестки заполняли лёгкие. Меланхолия потяжелела. Белоснежные волосы, изящные черты, рубиновый грустный взгляд и никаких зеркал. Субару ненавидит свое отражение.

В этом месте тихо. Заброшенный храм старых времён одинок и уныл, пропитан историями тысячи судеб. Вампир сидит на грязном крыльце, наблюдая как ветер играется в красных листьях клёнов. Тишина и запустение навевают умиротворение. Серая бесконечность тянется мучительно медленно, старые неуклюже затянувшиеся раны ноют притупившейся болью, но упрямо не отпускают. Он слышит шёпот ветра, а цвет кленовых крон напоминает о девушке, которую он бережно накрыл одеялом перед уходом. Ему претят мысли о том, что вновь к кому-то привязался, ведь отпускать всегда больно. Он боится любви, ведь она сжигает заживо, ломает рёбра и оставляет глубокие кровоточащие раны.

Субару любил те дни, когда мама была спокойна, когда от неё веяло умиротворенностью и желанием жить, а сладостная улыбка цвела на губах вишневым цветом. В эти дни она долго гуляла с ним в розовом саду, беседовала на самые разные темы и даже рассказывала сказки, разрешая положить голову на её колени. В эти дни Субару чувствовал счастье: окрыляющее, нежное, что целой весной распускалось внутри, взрывалось фейерверками, но чудилось, словно вместо искр летят лепестки. Он любил мать самой чистой любовью, на которую способен только ребёнок. Когда хорошие дни заканчивались, приходили мрачные, наполненные отчаянием и её постоянным бредом.

Криста могла долго и упорно говорить о своей несчастной судьбе и обманутых чувствах, о собственной никчемности и слепому доверию тому, кому её сердце никогда и не было нужно. Лишь эксперимент... Субару часто слышал, как это вылетало вместе со всеми остальными обесценивающими его словами из уст матери, но он так и не понял, что она хотела этим сказать. Криста много плакала. Все её слова, что она произносила в бессвязной форме полушёпота, ломали детское сердце. Хуже Субару становилось, когда начинались дни молчания.

Тогда Криста сидела около окна башни и смотрела на розовый сад, словно несчастная заточенная принцесса из сказок. Вот только в этом унылом силуэте и болезненно-опухших глазах не было ничего сказочного. От неё веяло отчаянием, всё вокруг пропитывалось мраком, меланхолия цвела внутри рубиновыми розами, что шипами впивались в душу, хотя и принято считать, что у вампиров её нет. И вновь этот надломленный шёпот упорно твердит о преданных чувствах и украденном сердце, но когда она протягивает сыну кинжал, а мольба о собственной смерти срывается с болезненно-бледных губ, Субару кажется, что сердца у неё, правда, нет.

Он боится любви, потому что она шептала об убийстве, которое освободит душу его матери, что безнадёжно растворилась в другом, не оставляя себе места. Он боится той любви, что разрушила его до основания, заставляя глубоко спрятать все чувства.

Невинный израненный ребёнок был укрыт под толстым слоем льда и колючих шипов. У Субару в сердце целый сад спрятан, закрыт от посторонних глаз, чтобы цветы не топтали, но как бы сильно он не ненавидел розы, постоянно прорастали именно они. Предрассветные сумерки мягко осели на позолоченных облаках, листья клёнов блеснули рыжим пламенем, выводя его из мыслей. Субару тяжело выдохнул, пытаясь все мысли из головы вытравить, чтобы насладиться красотой осеннего рассвета. Заброшенный храм тихо напевал давно забытые песни о нелегкой судьбе, скрипел гнилыми досками от порывов ветра и меланхолично нашёптывал хокку.

~~~

«Уходящая осень
Красные листья кленов
По пути рассыпает.»

Криста говорит тихо, её мелодичный голос нежным шёпотом оседает в сердце. Взгляд рубиновых глаз дотрагивается до самой души, мягко отгораживает мальчика от всего мира. Она тихо посмеивается, словно озорная девчонка и Субару чувствует счастье: ласковое, тёплое, словно прикосновения солнечных лучей к замерзшим рукам. Мальчик наблюдает, как женщина срывает одну из белых роз, лепестки которой уже начали гнить от рано наступившего осеннего холода, но этот день был ясным исключением за последний месяц. Она вдыхает её аромат, потемневшие лепестки еле ощутимо касаются атласной щеки.

Криста прикрывает глаза на мгновение, в них плещется спокойствие и радость, что переливаются на солнце драгоценными камнями в эти редкие дни её улыбок. Длинные ресницы отбрасывают на её щёки еле заметную тень, а волосы непривычно, но очаровательно растрепались после их игр. И Субару видит, насколько прекрасна матушка в эти моменты наслаждения самой жизнью, словно перед ним не женщина, что раз за разом проживает параноидальные мысли о смерти, склеивает вдребезги разбитое сердце и терпит унижения от первой жены обожаемого мужа, а совсем юная беспечная девушка, что очаровательна в своей лёгкости и нежности. И Субару понимает, почему его матушку прозвали Белой Розой.

— Ты прекрасен, — она говорит это со всей материнской лаской, что цветами распускается у мальчика между рёбер. Криста ловко отрывает шипы тонкими пальцами, заправляя розу ему за ухо, а потом треплет белоснежные волосы, лучезарно улыбаясь. — мой маленький принц.

Поцелуй-лепесток, оставленный мягкими губами на лбу, впитывается в детскую кожу материнской любовью, ароматом ненавистных роз и приторной сладостью слов. Субару знает, что такое счастье, даже несмотря на то, что оно все чаще стирается до едва ощутимых прикосновений изящных материнских пальцев.

~~~

Он приходит в себя, когда золотые лучи рассвета дотягиваются до его лица в робком прикосновении. Вампир встряхивает головой, пытаясь отогнать картины прошлого, что упрямо закрывали реальность. От них веяло сгнившими розами и утерянным счастьем. Он вновь поднял рассеянный взгляд к пламенно-рыжим листьям клёнов, что перешептывались о красоте одинокого юноши, и невольно вспомнил непослушные кудри, струящиеся под пальцами необузданной мягкостью.

Мысль, почти безумная, но такая правильная, навязчиво пульсировала между рёбер, превращаясь в желание. Это пугало его, злило, заставляя грязную голубую кровь кипеть, кидая в него обвинения-лезвия, что впивались в израненную душу напоминанием о его слабости, которую он видел в своей доброте. Субару поднимается, чувствуя, как лучи солнца обжигают мертвенно-холодную кожу. Он тянется к листьям, срывая великолепие природы, что оседает на руках красками осени. Вампир испаряется в лучах рассвета и шёпоте заброшенного храма.

~~~

Ветер холодными пальцами смыкался на девичьих плечах, заставляя посильнее кутаться в теплые рукава свитера, и всё же она упрямо продолжала сидеть на одной из резных скамей, наблюдая как последние розовые кусты опадали гнилыми лепестками, унося свое великолепие в потемневшую землю. Укусы противно жгли, оставленные на бёдрах и ключицах наглыми ухмылками и холодными прикосновениями языка. Фуджи невольно вздрогнула.

Небо было чистым, сонные звёзды собирались в созвездия, а осень уходила ярко, наливаясь золотым и красным до краёв, ещё и переливаясь. Отчего-то Фуджи чувствовала себя частью этого буйства красок, свою прямую связь с пламенно-рыжими листьями и нежно-розовыми рассветами. Она чувствовала свою принадлежность к чему-то невероятно прекрасному, но неумолимо увядающему и эти смешанные странные чувства вызывали гулкий стук сердца, запертой бабочкой рвущееся внутри.

Очень сильно клонило в сон, зевота нагло и часто рвалась наружу, а в голове была непроглядная дымка усталости, что стала привычной. Субару ходил между рядов увядающих розовых кустов юный и прекрасный с этим печальным задумчивым выражением лица и тяжёлым взглядом рубиновых глаз, в которых всегда было больше грусти, чем злости, даже в моменты его неконтролируемой ярости. Фуджи заметила вампира не сразу, но потом взгляда отвести не смогла. Медленно поднимаясь, следует за ним почти преданно, смотря на изящные пальцы, что невесомо касаются сгнивших лепестков на одном из кустов, и ей вдруг кажется, что она задыхается в этой увядающей красоте опавших красок.

Субару упрямо пытается её игнорировать, идёт все дальше в сад и останавливается только возле пустого фонтана. Фуджи тяжело выдыхает и присаживается на холодный мрамор, подминая под себя свитер. Тело словно свинцом наливается, усталость сводит конечности и даже сидеть даётся с трудом, но её к нему тянет. Неумолимо и почти безнадёжно.

Девушка теряется, не понимая, отчего так сильно к нему рвётся сердце. Он оборачивается и долго смотрит в её глаза, отчаянно желая отвернуться, но чувствует, как непреодолимо тянется к ней его гнилая сущность, как проскальзывает толика коварной надежды, а проклятая привязанность зарождается внутри персиковыми ветвями.

Вампир присаживается рядом, смотря на опустевшие ряды кустов, что так похожи на его сердце. Осенний холод пробирает её до костей, заставляя дрожать, но его холод сковал уже давно. У неё живое сердце болит под рёбрами, бьётся раненной птицей, а его сердца давно уже не слышно, закопано с телом матери.

Тепло её ладони возле его руки невольно порождает желание беречь. Осень приносит красоту, взамен требуя полного опустошения, но Фуджи готова отдавать, оставаясь опустошённой. Вампир горько ухмыляется этим мыслям. Меланхолия давит, на месте сердца словно подвешен тяжёлый камень.

— Спасибо за листья, — она благодарно улыбается и от этого болит в груди. Фуджи ласково смотрит на него и он отвечает, встречаясь с ясным небом в чужих глазах и растворяясь в нежности летних красок. Субару лишь кивает в ответ, вспоминая холодную тишину и скрип гнилых досок, пропитанных множеством историй и слёз. Краски ему больше не нужны, они потеряли своё значение, но для неё палитра жизни необходима, ведь она задыхается в этом бесконечно-унылом месте, что насквозь пропиталось проклятым запахом крови. — Давно я не любовалась клёнами в осеннем цвету, — она небрежно заправляет кудри за ухо. Натягивает вязаные рукава на тонкие пальцы, словно пытаясь спрятаться, но невозможно скрыть открытое нараспашку сердце.

— Давно? — тонуть в неловко натянутом молчании совершенно не хочется. Кажется, он путается в собственных мыслях, глубоко застревая в сомнениях. Его раздражает беспомощность перед собственными противоречиями. Девчонка грустно улыбается, кончик вздёрнутого носа краснеет от холода, а её глаза направлены на пустые кусты, но смотрят словно сквозь них, глубоко в её воспоминания, что отдают едким запахом лекарств и бесконечным белым цветом.

— Мама была не в состоянии совершать долгие прогулки куда-либо, поэтому мы с отцом постоянно были возле неё в больнице, — она пожимает плечами, пытается скрыть предательски набегающие слёзы, но вампир замечает все её заминки и видит каждый дернувшийся мускул на девичьем лице. — Мы могли ненадолго выйти из палаты, но погулять среди ее любимых кленов ей было уже не суждено, — девчонка сладко улыбнулась, скрывая боль. Персиковый аромат завладел мыслями. Он опустошён, как тысячи голых деревьев.

Они сидят в тишине, чего ему так искренне не хотелось. Он двигает рукой, не замечая тонкие девичьи пальцы. Его ладонь ложится на её и она ощутимо вздрагивает, переводя на него небесно-голубой взгляд. Щёки отчаянно алеют, заставляя что-то в груди вампира пуститься бешеным галопом. Её сердце разлетается ласточками. Она судорожно пытается отыскать крупицы своего самообладания, что завалило этим замешательством в рубиновых глазах, но сдаётся слишком быстро, ласково переплетая их холодные пальцы.

— Ненавижу осень, — грубо бросает Субару, выдёргивая руку из плена человеческого тепла. Фуджи с удивлением замечает, что Райто сделал это намного жёстче. Иногда всё вокруг обманчиво, почти призрачно, а он утопает в этой чистой небесной лазури.

— Я тоже, — тихо отвечает она, переводя глаза на небо, словно блёстками усыпанное. В её голосе привычная уставшая печаль, но он такой мягкий, звенит золотыми колокольчиками на ветру. Тишина медленно разливается по жилам, проникает в кровь осенним буйством красок, а после мучительно-медленно выцветает. — Когда все было хорошо и мама была здорова, мы каждый год ходили любоваться клёнами, а потом собирали много листьев и украшали комнаты. Они были во всех папиных книгах. Он постоянно ворчал, но всегда улыбался, слыша, как мы с мамой смеёмся, — отчего-то ощутимо остро хочется рассказать о том тёплом и семейном, что осталось далеко в прошлом. Воспоминания растекаются призрачными иллюзиями. Фуджи почему-то уверена, что он понимает и, кажется, проникается тем лёгким и радостным, что солнечными лучами течёт в её жилах.

— Это всего лишь листья, — в привычной раздражённой манере фыркает вампир, но Фуджи чувствует, как улыбка застревает между его губ. — Ты придаёшь им слишком большое значение, — он кидает на неё непроницаемый взгляд, а потом нервно откидывает в сторону сорванный ранее стебель.

— Это не просто листья, — возражает она смело, совершенно забыв о своем положении. — Это воспоминания, — тихо, нежно и тепло. Его цепляет так, что сводить начинает в груди. Субару слишком хорошо знает, что такое воспоминания и как разбиваешь зеркала, ловя в них вовсе не свое отражение. — Хотя иногда я смотрю в зеркало и думаю, что я сама являюсь самым сильным напоминанием о прошлом, — и ему явно становится плохо. Он смотрит на неё долго, изучающе, комкая молочно-сияющую кожу потерянными кроваво-красными взглядами, а она все неотрывно смотрит на голые кроны деревьев.

— Ты так бесстрашно открываешь мне что-то настолько личное. Разве это не глупо? — вопрос скорее риторический, а у неё в уголках ясных глаз слёзы поблескивают. На дне небесно-голубого когда-то утонула надежда. Девчонка кутается в свитер и на мгновение задумывается. Ее изящные пальцы красные от ночного холода.

— Я открыта не только тебе, — вампир хмурится от замешательства. Встречает её грустный потерянный взгляд своим непониманием. — Думаю, иногда нужно делиться воспоминаниями, иначе они просто сожгут тебя. Даже самые хорошие из них, — печальная улыбка не светится солнечными лучами, а звездная пыль, осевшая от её прикосновений, словно меркнет. Он понимает её, чувствует, как его разъедает то же самое, но ответить ей не находит сил. Не в его правилах открывать кому-то и без того истерзанное сердце.

«Мысль, почти безумная, но такая правильная, навязчиво пульсировала между рёбер, превращаясь в острое желание.»

— Держи, — серебряная рукоять кинжала угрожающе блеснула под светом полной луны. У Фуджи задрожали руки, холодок ощутимо пробежался вдоль позвоночника. Она вдруг побледнела, по красным щекам скатились горячие дорожки слёз.

— Мне не нужны такие подарки, — девчонка попыталась оттолкнуть его руку, но он упрямо протянул кинжал вновь. Фуджи подняла глаза, встретив тяжёлый решительный взгляд Субару. Вампир на мгновение растерялся, увидев сколько эмоций борятся в глубине небесно-голубого: злость, страх, замешательство.

— Возьми, — настойчиво взяв её маленькую ладонь в свою, Субару положил рукоять кинжала. — Теперь он твой. Им можно убить вампира, — он упрямо смотрит ей в глаза, пытаясь увидеть в них понимание, но девчонка только отрицательно мотает головой: она не собирается делать кому-то больно, даже ценой собственной жизни. Субару раздражённо выдыхает, Фуджи познала столько боли, но все ещё остаётся кристально-чистой. — Я просто хочу, чтобы он был у тебя. Ты права, иногда нужно делиться с кем-то воспоминаниями и я не знаю никого более подходящего, чем ты, — по бледным щекам вновь скатываются слезы, неприятно накладываясь на недавно высохшие.

Субару всегда был закрыт. Он прятался, пытаясь скрыть от чужих глаз уродливые шрамы, гниль, что течёт в этой проклятой голубой крови. Она благодарно улыбается сквозь слёзы, хоть руки и дрожат, когда она берёт кинжал. Только сейчас он замечает, что так и держит тёплые пальцы, сжимающие рукоять. Отпускать её отчего-то совершенно не хочется и он поддаётся этому неправильному желанию, так и оставаясь сидеть на холодном камне фонтана.

Осень золотом стекает с дождевыми каплями по окнам. Её красота в буйно-красочном увядании раскрашивает рассветы огненно-рыжим. Фуджи засыпает, как только голова касается подушки. Субару растворяется в теплых прикосновениях и небесно-голубом, а красные листья клёнов на столе отливают пламенем.

~~~

Мальчик словно прикован к месту. Страх в его рубиновых глазах обжигает. Мама жутко буйная, но испуг в детском взгляде не может остановить зверя, насильно усыпленного, тысячами цепей закованного. Слуги держат её, скрутив руки за спину, а у мальчика ком поперек горла встаёт: он не видит ничего, кроме слёз, скатывающихся по её щекам. Он боится за неё, но никак не за себя, хоть сердце и оглушающе трещит, ломая рёбра. Криста рвётся и кричит, но никто её не слушает, только уводят дальше от испуганного сына и мужа, которого женщина в равной, совершенно сумасшедшей степени обожала и ненавидела. Мальчик чувствует тяжелое прикосновение отца: рука, холод которой ощущается даже сквозь одежду, властно ложится на плечо сына.

— Не тронь его! — её голос трещит тысячами разбитых зеркал, сотрясается бьющимся хрусталём. — Предатель! Лжец! Обманщик! Это всё из-за тебя! — Субару инстинктивно сжимает рукоять серебряного кинжала, что она сама дала ему, попросив убить её в прошлый свой припадок, но Того не забирает его, кажется, даже не замечает, как и всё вокруг себя, как обычно это бывало. Он смотрит на неё спокойно, даже холодно, будто мать Субару не вертится в руках слуг, как пойманная птица, словно перед ним рыдала вовсе не та, которую некогда называл любимой. Того просто не умел любить. Субару неотрывно смотрит, как маму уводят обратно в башню, а властная рука отца прожигает детское плечо.

— Не трогай моего сына! Оставь его в покое! Не смей! Предатель! Лжец! — она все кричит одно и то же, но Субару удивляет, что впервые в припадке мама так чётко осознает, кто он, этот испуганный, маленький мальчик перед ней. Ему хочется плакать навзрыд, как она, но сильные пальцы стискивают плечо, заставляя отвернуться. Субару успевает заметить лишь горящий ненавистью рубиновый взгляд матери, направленный на Того.

— Иди поиграй в саду, Субару, — повелительный тон отца не оставляет мальчику выбора: король вампиров не привык к непослушанию и Субару лишь тяжело переставляет ногами, направляясь в сторону сада.

Он оборачивается лишь раз, чтобы увидеть отца, застывшего каменной статуей, и ядовито-красную кровь, стекающую вдоль материнской руки, неестественно яркую на болезненно-бледной коже. Криста вырывается, кидаясь проклятьями, что было удивительно для столь нежного с виду создания, но гниль всё же остаётся гнилью даже под вуалью белоснежных роз.

Мальчик неожиданно подрывается и бежит в самый конец большого, великолепного сада, прячась за очередным кустом душистых роз. Притягивает колени к груди и, уронив на них голову, тихо всхлипывает, боясь, что кто-то услышит. Отец не признает слёз. Криста обесиленно падает на каменный пол, упрямо игнорируя мягкую кровать, и больше не плачет, не кричит, не бьётся. Обессиленно лежит, пытаясь отыскать в памяти моменты, когда она была безумно счастлива возле кузена, с этим глупым обманчивым чувством, что она любима. Безумно счастлива, но никак не безумна.

~~~

Субару смотрит, как закатные лучи медленно тонут в ночной синеве. Осень медленно выцветала. Воспоминания отравляли вечернюю тишину, под рёбрами ныло. Жажда раскаленным свинцом жгла горло, вампир давно не видел девчонку с глазами-озёрами. Он не появлялся в столовой, не ходил в сад вечером, нагло пропускал свою очередь присмотра за ней в школе. Упрямо не хотел с ней сталкиваться. Отчего-то при мысли о Фуджи оставленные ей мягкие прикосновения словно жечь начинали, напоминая, что на его мраморно-холодной коже остались следы звёздной пыли. И всё же жажда была сильнее странного чувства смятения, что возникало возле неё. Ему нужна кровь и он ненавидит себя сильнее вдвойне от осознания этого, когда в очередной раз горло прихватывает глухой болью.

Субару вновь теряется в собственных сомнениях и всё же появляется в её комнате через мгновение. Спальня наполнена человеческим теплом и уютом, который она смогла расставить по полочкам и развесить на стенах, но его настораживает неожиданная пустота: все на своих местах, постель идеально заправлена, лишь кружева занавесок колышатся от холодного ночного ветра. Вампир собирается уходить, подумывает о том, что они просто разминулись в саду, когда осознает, насколько сильно вокруг пахнет кровью. Этот проклятый дурманящий запах исходит из-за закрытой двери ванной комнаты. Он в несколько широких шагов преодолевает разделяющее их расстояние и останавливается, занеся руку над дверной ручкой.

Медленно открывает дверь, натыкаясь взглядом на кровь, что растеклась по полу, словно акварель по мокрому листу. Аккуратно скользит глазами дальше, натыкаясь на девушку, лежащую без сознания: побледневшая, почти сливается с кафелем в полумраке. Только волосы горят в темноте. Субару замечает кинжал в разжатой ладони, а на левой руке аккуратно вырезанную по коже розу, прекрасную и кровоточащую. Стремительно оказывается рядом, хватая тощее тело на руки. Кровь пачкает его одежду, смазанными следами остаётся на мраморной коже. Кинжал падает оглушительно громко в звенящей тишине. Субару появляется в кабинете Рейджи, оставив её на кровати.

Он собран и спокоен, а Субару кипит внутри, отвратительно-яркие эмоции устраивают целый бунт, пока он сосредоточенно смотрит в открытое нараспашку окно, за которым опустевшие ряды розовых кустов и куча сгнивших листьев. Когда Рейджи, обработав рану, накладывает повязки, кровь хаотичным пятном проступает наружу, но все же останавливается. Молчание начинает сдавливать комок в горле и голове, кажется, что младший сейчас взорвётся, а осыпаться будет гнилыми розовыми лепестками.

Рейджи поднимает на него сосредоточенный взгляд карминовых глаз, пока звездная пыль липнет к его изящным рукам. Он думает, а Субару отчаянно пытается забыть. У старшего ответы на странное поведение сводного брата слишком быстро находятся, но он лишь бесцветно произносит:

— Останешься сегодня, — Субару заметно дёргается от приказного тона, но спорить или бить стены не собирается. Если бы вампиры могли уставать, то он мог бы свалить всё на измотанность. — Через пару дней восстановится, — Рейджи не говорит, он отрезает: чётко, холодно, идеально ровно измерив, но младший всё равно не понимает, почему он отвечает на его немые вопросы. — Ты слишком сильно изводишься, — и Субару словно током ударили. Их с Рейджи отношения нельзя было назвать ни плохими, ни хорошими, они всегда держались на нейтральной позиции. Младший помогал ему с домашними делами, Рейджи закрывал глаза на какие-то заброшенные уроки. Взглядами они общались намного больше, чем словами и эта связь что-то да значила.

— Это кинжал моей матери, — сжимает кулаки от злости на самого себя, на свою глупость и жалкую беспомощность, не решаясь взглянуть назад. Он не сберёг родную мать, проживая один её припадок за другим, всё слушая о том, насколько он гнилое грязное дитя.

Фуджи же была по-настоящему чистой: за цветущими персиковыми ветвями не скрывалось никакой гнили. Как он мог сберечь её от их ядовитого безумия, что уже растекалось по девичьим венам?

— Она в прошлом, — Рейджи холодно напоминает ему о реальности, но воспоминания упрямо не соглашаются, преследуя призраками.

Рейджи растворился в темноте ночи. Субару слышит, как хлопают двери лимузина, присаживаясь на край кровати. Фуджи безмятежно спит и вампиру кажется, что она заслуживает быть счастливой хотя бы во снах, но догадывается, что прошлое преследует её и там. Его рука подрагивает на опасном расстоянии от её маленькой ладони, такой болезненно-бледной и непривычно-холодной. Субару пытается отпихнуть мысли о матери, повторяя слова Рейджи, уверяя себя, что старший брат прав, но отпустить не может. Серебряный кинжал давно высох, оставленный на прикроватной тумбе. Появляется мысль забрать его, благие намерения обернулись совсем не тем, чего он ожидал, но он одёргивает себя, передумывая. Она сильная и справится, а он больше этого не допустит.

«... и ядовито-красную кровь, стекающую вдоль материнской руки, неестественно яркую на мертвенно-бледной коже.»

Через пару часов девушка начинает приходить в сознание, тихо постанывает от боли в руке, поворачиваясь к нему. Он вздрагивает, когда её маленькая ладонь находит его руку и тут же пытается вырвать, но девчонка хватает её второй ладонью, пытаясь удержать. Звёздная пыль непривычно блеклая, лениво липнет к его задетому запястью, оседает на коже дыханием умирающих звезд. Ресницы подрагивают: она пытается глаза открыть, но не выходит. Субару обречённо сдаётся её отчаянно-ласковым прикосновениям и охрипшему шёпоту.

— Не уходи, Субару, — тихо, мягко и до мурашек по позвонкам тепло. Фуджи делает ещё усилие и приоткрывает глубокие небесно-голубые глаза. Он заглядывает в них случайно и тонет бесповоротно, проклиная себя за слабость, а её — за этот несчастный, наполненный мольбой взгляд. Он остаётся, молчит, но обхватывает тонкие пальцы в ответ. Впервые она кажется ему холоднее, чем был он сам.

~~~

Криста медленно гуляет по саду. Длинные, белоснежные волосы развеваются от ветра. Осень срывает розовые лепестки, оголяет величественные деревья. Сидеть в комнате стало невыносимо скучно, на улице было свежо, солнце лениво тянуло лучи к её лицу, но не грело. Она срывает одну из роз, по обыкновению отрывает со стебля шипы, но задерживается на одном из них, протыкая палец. Кровь медленно стекает тонкой дорожкой по ладони. Услышав чьи-то шаги, Криста прижимает руку к груди. Мимо пробегает рыжеволосый мальчик и она тихо хмыкает, направляясь обратно в башню: встречаться с Корделией ей совершенно не хочется.

Промыв ладонь, она заправляет розу за ухо, любуясь отражением в зеркале. Она была красива и многими желанна, но выбрала вампира, для которого её красота ничего не значила. Она ничего не значила. Ради него женщина пошла против воли родителей и общества. Отражение в зеркале грустно усмехнулось этим мыслям, а по щеке скатилась слеза. Резкое движение и треск стекла: зеркало раскололось на мелкие осколки. Криста тянется к одному из них, но не успевает взять: в дверь робко стучатся.

— Я могу войти? — тихий голос её сына возвращает женщину в реальность. Она стремительно одёргивает руку и поправляет растрепавшиеся волосы.

— Конечно, милый, — глаза у Субару уставшие, грустные и она проклинает себя за то, что довела этот некогда радостный рубиновый взгляд до жуткой схожести со своим собственным.

— Что-то случилось? — робко интересуется мальчик, заметив осколки зеркала на столе. Криста умиляется: он ещё ребёнок, но переживает за неё совсем по-взрослому.

— Нет, милый. Не хочешь немного полежать? Я утомилась, — женщина протягивает сыну руку, вставая со стула.

Кровать мягкая и большая, проваливаешься во множество перин, словно в облако, и таешь, словно снежинка. Она прыгает на кровать и мальчик весело смеётся, прыгая следом. Криста облокачивается на изголовье, а голова сына оказывается на её груди. Она расслабляется, проваливаясь в свои мысли. Изящные пальцы привычно находят мягкие локоны мальчика и зарываются в них. Субару притих, размеренно дыша и Криста думает, что он уснул.

— Мам, — тихо зовёт он.

— Да, Субару? — она произносит его имя нежно, наполнив надеждой, и все же сердце не отпускает глухая боль.

— Расскажешь мне что-нибудь? — робко просит мальчик, выводя невидимые узоры на её белом платье. Белый... Чистота, непорочность, вера. Он верит в неё, в то, что она изменится. Детские надежды цветут кровавыми цветами.

— Конечно, мой маленький принц, — Криста улыбается искренне, наклоняется, чтобы поцеловать сына куда-то в висок и начинает рассказ, где все плохое пройдёт, зло победят, а в конце самые чистые и прекрасные чувства расцветут счастьем.

~~~

Осенний холод забирается под одежду, исследует мраморную кожу, но натыкается лишь на замороженное сердце. Субару вновь в пустом саду смотрит на иссохшие стебли. Воспоминания противно-горькие, заставляют что-то на месте сердца изнывать от прошедшего горя. Вампир пытается вырваться, наконец-то перестать чувствовать вину, к которой он вовсе не был причастен, но грустная улыбка матери упрямо встаёт перед глазами и он не в силах смириться с тем бессилием, не осознавая, что был беспомощным покинутым в своём одиночестве ребёнком.

— Воспоминания — не самая приятная штука, — аристократическая манера растягивать слова больше отдавала ленью, чем пафосом. У старшего Сакамаки апатия была стилем жизни, её основанием, а их отношения нельзя было назвать плохими, хотя и до хороших они не дотягивали. Субару полагал, что был наиболее расположен к Шу, чем к остальным братьям. Возможно, он ошибался, но считал его самым адекватным и менее раздражающим.

— Тц, тебе какое дело, — раздраженно фыркает Субару. Менее раздражающим, но сейчас хотелось сломать ему что-нибудь, чтобы не лез. Шу лениво усмехается, постучав по столу пальцами. Рейджи следит, чтобы беседку аккуратно красили и реставрировали в ней потрёпанную временем мебель каждую весну. Дело почти бесполезное, ведь бывают в ней редко.

— Никакого. Этот особняк насквозь пропитан воспоминаниями. Ни ты один кого-то потерял, — правда колется, но Субару лишь продолжает игнорировать сапфирово-синий взгляд брата. — Думаю, твоя излишняя привязанность послужит пополнению в этом бесконечном альбоме, — младший вздрагивает: огненно-рыжий уже вспышками отпечатался в истории этого мрачного дома, звездная пыль осела на всех вещах, где девчонка побывала, а персиковый аромат впитался в стены, ему нечего запечатлеть.

— Нет никакой привязанности, — он встречает непривычно сосредоточенный, изучающий взгляд Шу суровостью и решительностью в рубиновых глазах. Это заставляет старшего немного отступить, но всё же продолжить разговор он намерен. Субару вновь отводит взгляд, смотря, как тяжёлые тучи плывут по небу, подгоняемые ветром, словно убегая после проигранной битвы.

— Ты понял о чём я, — холодно бросает Шу, так же посмотрев на небо. Беседка всё ещё хранит отголоски недовольного голоса Беатрикс и шелест страниц Рейджи. — Смертные невероятно хрупкие. К ним нельзя привязываться, не успеешь опомниться, как её уже не будет, — ветер дёргает голые ветви, принося с собой заразительный, мальчишеский смех. Субару резко поднимается, больше не желая слушать старшего брата. Шу продолжает смотреть на небо, пальцы замирают на холодном белом столе.

— Нет никакой привязанности. Да и не твоё это дело, — младший перешагивает пару небольших ступенек, напоследок пожимая плечами. Шу молчит, позволяя ему уйти, понимая, что Субару его не услышал. Он сам пытался убедить себя в том, что говорил, вспоминал единственного друга, что оказался смертным мальчиком, которого потерял, не смог сберечь, но в груди все бесповоротно таяло, когда эта рыжая девчонка оказывалась рядом, заливая всё вокруг солнечными лучами. Шу понимал, что Субару просто не мог сопротивляться. Младший был прав: это не его дело и не ему туда лезть, не разобравшись для начала с собственными чувствами.

Субару идёт быстро, нервно проводит рукой по белоснежным волосам, дёргает край пиджака, а потом и вовсе бьёт первую попавшуюся статую. Камень осыпается мелкими кусочками, а в голове полный хаос. Злость смешивается с растерянностью, а дополняет это всё странное тянущее чувство горьковатой нежности: при воспоминании покрасневшего от слёз лица возникает острое желание покрыть его поцелуями-бабочками и долго не отпускать из жадно-ласковых объятий, но всё это изначально обречённо и Субару мучительно медленно сгорает.

Он не видел её уже несколько дней, вновь начал избегать, утолив жажду совсем ненадолго, и всё же сильнее оказались чувства: яркие и чистые, но он упрямо не хотел им поддаваться. Раздираемый противоречиями вампир перемещается в её комнату.

Фуджи сидит на кровати, облокотившись на изголовье и притянув колени к груди. На тонких ногах книга, девушка бездумно сминает края чуть пожелтевших страниц. Нежно-голубой застревает между рёбер. Субару вновь злится и задыхается от цветов, что распускаются на дне лёгких. Он делает тихий осторожный шаг, словно подкрадываясь, и она замечает его только тогда, когда он присаживается на край кровати. Девчонка тепло улыбается.

Субару смотрит на тонкую руку, что до локтя обмотана повязками, и вздрагивает, не ощутимо почти, но она словно чувствует бардак его чувств и тянется к лежащей рядом ладони, ласково сжимая её изящными пальцами. Субару отрывается от повязок, заглянув в проклятые бездонные глаза, в которых забылось ясное летнее небо. На мгновение его ослепляет жгучее желание прикоснуться к этим искусанным губам и он невольно поддаётся вперёд. Расстояние между ними резко сокращается, а сердце падает.

Они долго смотрят друг на друга: она не решается отвести взгляд от вдруг потеплевшего, рубинового, а ему бы утонуть в этом самом чистом голубом. Её рука всё ещё держит его холодную ладонь, человеческое тепло непривычно покалывает. Субару приходит в себя медленно, когда теплый выдох обжигает его губы. В её глазах тёплая рассеянность отражается солнечными зайчиками: она не знает, что делать, но желания отстраниться нет. Вампир отступает первым. Отстраняясь, заправляет её непослушные кудри за ухо. Звёздная пыль липнет к его ладони. Фуджи невольно вздрагивает и смущённо улыбается. Субару давит улыбку внутри: эти круглые щёки наивно наливаются пунцовым румянцем. Они окончательно отстраняются и тепло чужой руки пропадает, мучительно выцветая осенними красками.

— Мучает жажда? — он слышит, как в ее голосе угрожающе трещит волнение.

— Иначе меня здесь не было бы, — привычный холод в голосе надламывается и дрожит, он удивляется глухой боли, что зарождается под рёбрами. Фуджи кидает на него взгляд полный печали. У Субару что-то внутри рвётся, впивается розовыми шипами.

— Давно тебя не видела, — она медленно подсаживается ближе, прикрывая ноги воздушной юбкой. Субару хочется вновь отстраниться, в голове лихорадочно пульсирует лишь одна мысль: только бы не сорваться, но он остаётся на месте, чувствуя тепло её тела.

— И я тебя, — хочется ударить себя по лбу за такие нелепости. Субару вовсе не из тех робких юношей, что краснеют или теряются возле миленьких девушек. Слишком много боли он познал, чтобы оставаться таким беспечным, слишком гнилой, чтобы быть таким невинным, слишком пустой, чтобы чувствовать. Но редкостная глупость срывается с его языка так привычно легко, что сам поражается, как непринужденно это прозвучало.

— Соскучился? — она посмеивается и звон золотых колокольчиков собирается в нечто мягкое, нежное. Он знает: она понимает, что они не способны любить.

Вампир наклоняется ближе, проводит носом по тонкой шее: Фуджи покрывается мурашками и громко выдыхает. Холодный язык проходится по шелковистой коже, собирая звёздную пыль, что отдаёт горько-сладким сочетанием синяков и персика. Она стискивает зубы, когда клыки вспарывают кожу. Он пьёт медленно, позволяя себе эти минуты сладостного забвения, но что-то внутри ломается, когда девчонка в его руках обмякает. Напившись, он бережно кладёт её на кровать, собирается уходить, но она вновь ловит его руку. Он упрямо не смотрит в её полуприкрытые глаза.

— Останься со мной, — тихо просит она. Темнота тянет к ней холодные руки, девчонку кидает в дрожь. Субару словно насквозь пронзает: залитый кровью пол ванной встаёт перед глазами.

«... побледневшая, почти сливается с кафелем в полумраке.»

— Бред какой-то, — он вырывает ладонь из слабой хватки девичьих пальцев — её рука обессиленно свисает с края кровати. Вампир идёт к двери, хватаясь за ручку, но замирает. Под рёбрами распускаются бутоны и нагло бунтуют бабочки. Отчаянно хочется всё это выблевать. Звёздная пыль жжёт, а персиковый аромат тянет назад.

«Мысль, почти безумная, но такая правильная, навязчиво пульсировала между рёбер, превращаясь в острое желание.»

— Точно сумасшедший, — обреченно вздыхает себе под нос, разворачиваясь. Быстрыми шагами сокращает расстояние между ними и подхватывает девушку на руки, как можно скорее, пока не передумал.

От перемещения все перед глазами плывёт и размывается, кажется, словно её сейчас вывернет наизнанку, но импульс проходит так же быстро, как и появился. Она тяжело дышит от боли, что распространяется по телу пожаром, и Субару понимает, что она сгорает, словно обречённые леса.

Он неспеша поднимается по ступеням и садится на знакомое крыльцо, доски которого впитали в себя тысячу просьб и молитв, а потом начали гнить, покинутые людьми и забытые временем. Девчонка в его руках совсем слабая, он начинает понимать, насколько глупа была его затея, но Фуджи оживляется, рассмотрев место внимательнее. Он садит девчонку перед собой, аккуратно придерживая обессиленное тело в чём-то на подобии объятий. Фуджи кладёт хрупкие ладони поверх его, сильных и мертвенно холодных.

«Звёздная пыль непривычно блеклая, лениво липнет к его задетому запястью, оседает на мраморной коже дыханием умирающих звезд.»

— Тут так красиво, — выдыхает она, смотря как ветер колышет огненно-рыжие кроны клёнов. Она поворачивает к нему голову, пытается заглянуть в глаза, благодарно улыбаясь, но он только выдыхает куда-то в её волосы.

— Смотри, — шепчет он ей на ухо, указывая на что-то впереди. Солнечные лучи медленно подползают, выплывая из-за горизонта. Фуджи восхищенно выдыхает.

Розовый небрежно разливается по небу. Рассвет сонно прикасается к кленовым листьям и деревья вспыхивают пламенем. Фуджи с восторгом наблюдает, как небо заполняется беззаботными красками, проваливаясь в радость прошедших осенних дней, во время которых они с родителями наблюдали за буйством пламенных крон. Слёзы застывают в её глазах, а потом горячими дорожками текут по щекам. Она плачет больше от искренней радости, переполняющего её восторга, чем от боли потерянного прошлого. Вытирает слёзы, пытаясь успокоиться, но не выходит: столько противоречивых сильных чувств бушует внутри и выливаются вместе.

Субару чувствует, как на его руки падают капли, обжигая живым теплом, но ничего не говорит, не хочет мешать ей чувствовать. Он помнит, что она не видела клёны в осеннем цвету очень давно, что она чаще всего спит, когда наступает рассвет, и уже слишком долго сидит в мрачных стенах особняка, выбираясь только в его унылый сад. Снова ему претят мысли о том, что в его ледяном сердце ещё осталось место для чего-то светлого и тёплого, заботы или сочувствия. Его злит осознание того, что он добр к ней, ведь не может гнилое цвести чем-то прекрасным, но он продолжает молчать.

— Спасибо, — до него доносится дрожащий наполненный благодарностью шёпот и порыв ветра срывает листья со старых ветвей. Она расслабляется полностью, наслаждаясь картиной и его присутствием.

— Я дал тебе кинжал не для этого, — вдруг произносит он, еле ощутимо проводя пальцами по повязкам. Фуджи вздрагивает, опустив к руке глаза. Субару вздыхает: он все ещё пытается отпустить кровавое воспоминание.

«... а на левой руке аккуратно вырезанную по коже розу, прекрасную и кровоточащую.»

— Я не хотела, — тихо отвечает она, сжимая ткань платья, обвиняя себя в совершенной глупости. Её голос подрагивает хрупким хрусталём. Дрожат и руки. — Это было что-то неконтролируемое, — и он винит себя, что мог предотвратить это, что отдал ей вещь, которая сохранила в себе частичку семейного безумия, словно он сам вырезал на её руке проклятую розу. — Прости меня, — внутри него что-то обрывается, он зарывается носом в её мягкие кудри, вдыхая аромат персика полной грудью, пока бабочки вылетают из-под рёбер.

— В нём множество воспоминаний, которые я хочу отпустить. Теперь он твой и ты можешь заполнить его новыми, но только не такими, — она снова плачет, пытаясь улыбнуться как можно теплее. Он строил между ними стены, испуганно закрывался в попытке скрыть уродливые шрамы, израненное сердце, но сейчас он так же бесстрашно, как и она когда-то, обнажал старые распоротые раны, зная, что его поймут.

Её тёплые руки накрывают его. Они сидят молча, не желая разрывать уютную тишину момента.

— Желание смерти из–за потерянной невинности. Это значение увядшей белой розы на языке цветов. Я ненавижу розы. Особенно белые, — его слова путаются в её волосах, обречённо тонут в огненно-рыжем. Фуджи посмеивается, звон золотых колокольчиков подхватывает холодный, осенний ветер. Раны медленно зарастают цветами.

— Я тоже, — в ответ шепчет Фуджи, чувствуя, как по швам расходятся воспоминания. Субару улыбается в её кудри, его улыбка тонет в мягкости девичьих волос, а она меланхолично нашёптывает любимое, осеннее хокку своей матери:

«О кленовые листья!
Крылья вы обжигаете
Пролетающим птицам.

Как я завидую тебе!
Ты высшей красоты достигнешь
И упадёшь, кленовый лист!»