1 глава
1890 год. Гамбург.
Я стал тенью.
Не человеком. Даже не зверем. Просто тенью, что ползёт за другими, пока они идут по своим делам. Их шаги чёткие, уверенные, а мои — вязкие, тяжёлые, будто ноги тянут в землю. Дождь стучит по крышам, стекая чёрными струями вдоль грязных стен. Улицы Гамбурга мокры, скользки. Булыжники блестят, как свежевынутые из реки камни, гладкие и холодные. Каждый мой шаг отдаётся во тьме звуком, но его никто не слышит. Я иду так, словно боюсь наступить на чей-то сон.
Ночью город выглядит иначе. Улицы — это артерии, которые перекачивают не кровь, а грязь: пьяниц, проходимцев, воров. В этой грязи я нашёл себе место.
С тех пор как я сбежал из Оксфорда, я не искал укрытия. Наоборот, я словно искал опасности, но не той, что убивает. Мне хотелось найти ту, что пожирает медленно. Бездомность стала моим домом. Подвалы, крыши, заброшенные чердаки — я видел в них больше уюта, чем в спальне, которую делил с Кэролин. Там хотя бы не было привидений из прошлого.
Но кого я обманываю? Привидения преследуют меня даже здесь. Люси — тёплая, живая Люси — её голос прячется за шумом дождя. Иногда он всплывает в шуме капель, иногда в далёких выкриках пьяниц, иногда я слышу его во сне.
— Уилльям, ты ведь хороший человек... Ты же хороший? — её голос тихий, как шёпот ветра под дверью.
Я зажимаю уши, чтобы не слышать.
"Ты был хорошим человеком, Уилльям", — шипит что-то другое во мне. Не Люси. Не моё сердце. Это то, что живёт во мне, с тех пор как я стал тем, кем стал. Оно говорит шёпотом, но шёпот этот я слышу всегда.
Вчера был день, когда я позволил этому голосу победить.
Это случилось на пристани, куда я спустился в поисках ночлега. Деревянный настил был насквозь пропитан солью и рыбьим жиром. Воздух резал ноздри холодом и вонью рыбы. В тени между ящиками валялся старик. Пьяный. На нём был засаленный плащ, а лицо — как куском грязной тряпки вытерли. Глаза его были закрыты, но я знал, что он жив. У пьяных всегда есть этот запах: смесь перегара и тлеющего тепла.
— Ты же хороший человек, Уилльям, — снова напомнил мне голос Люси.
Я сделал шаг назад, но... почувствовал запах. Сначала я решил, что это рыба. Рыба, да. Но нет. Рыба не пахнет так. Это был запах крови. Слабый, почти невидимый, но он потёк по воздуху, как трещина по стеклу, и я уже не мог отвести взгляд.
Я стоял над ним и смотрел. Долго.
— Что ты теряешь? — зашипел другой голос. — Он и так мёртвый внутри. Ты ведь не убьёшь его, просто попробуешь. Чуть-чуть. Ты ведь голоден. Тебе нужно это.
Тут я заметил, что старик приоткрыл один глаз. Он увидел меня и криво усмехнулся.
— Чего уставился, мальчик? Деньги есть? — прохрипел он, шевеля грязными губами.
Его улыбка была мерзкой. Пьяницы всегда думают, что они выше остальных, когда видят в другом слабость. Но он ошибся. Он думал, что я слабее его.
Я шагнул к нему ближе. Наклонился так, что почувствовал его тёплое дыхание.
— Денег нет, — ответил я. — Но у меня есть кое-что получше.
И я снова услышал её голос:
— Уилльям, ты ведь хороший человек, правда?
"Нет", — ответил я себе.
После этого я не помню деталей. Помню только горячий вкус, обжигающий горло. Помню, как его шея билась под моими руками, как я держал его, пока он пытался оттолкнуть меня. Его руки, слабые и грязные, хватали меня за рукава, но я не отпускал. Этот момент длился вечно, но на самом деле был коротким.
Когда я поднял голову, старик уже не двигался. Его рот был открыт, а глаза остекленели, как у тех мёртвых кроликов, что я когда-то видел на кухне дома моего отца.
Я вытер губы рукавом и почувствовал привкус соли.
Зачем я это сделал? Не потому, что был голоден. Я мог потерпеть ещё. Я сделал это, потому что мог.
Потому что был один.
С тех пор я научился не оборачиваться. Даже когда кто-то зовёт меня по имени. Даже когда голос Люси звучит в тишине. Я не оборачиваюсь.
Годы проходят быстрее, чем кажется. Я вижу, как меняются города. Я видел первые уличные фонари с газовым светом, которые зажигали в Лондоне. А теперь по улицам начинают ходить железные повозки, машины, гудящие, как гигантские шмели. Люди смотрят на них, замирают на обочинах и показывают детям. В их глазах удивление и страх. Я смотрю на них и думаю — когда в последний раз я чувствовал что-то подобное?
Мир бежит, как быстрый ручей, вымывая камни, но я остаюсь стоять на берегу. Всё меняется, но я всё тот же. Даже одежда на мне кажется архаичной. Я прячу лицо под капюшоном, будто стараюсь не вспугнуть это движение времени. Я всегда был тем, кто в стороне. Сначала это был выбор, а теперь — привычка.
Машины гудят. Люди бегут. Время меняется. А я остаюсь.
Движение воды завораживает. Мне даже на миг приходит мысль — что, если шагнуть туда? Прыгнуть и позволить течению унести меня туда, где больше не будет этого груза памяти. Ледяная вода скрыла бы меня, как скрывает тысячи обломков, оседающих на дне. Но я сразу отгоняю эту мысль. Это было бы слишком просто. Забвение — это всегда выход для слабых, а я слабым быть не могу.
Вода продолжает бежать, дробясь на брызги и вихри у камней. Я стою на берегу, и меня охватывает странное чувство, будто река шепчет мне что-то — нечто важное, что я не могу расслышать.
Люди здесь всегда куда-то спешили, но я их не спешил догонять. Вместо этого я изучал их. Я наблюдал за ними из тени, как хищник следит за стаей животных. Первое время я держался в темноте — не из-за страха, а из-за незнания. Я ещё не знал, кто я теперь.
Мне нужно было понять себя. Я много читал, искал ответы в книгах по медицине и философии. Голод был учителем жестоким, но честным. Он не оставлял мне времени на жалость. Каждый новый день был борьбой с самим собой.
В те годы я не хотел привязываться. Люди проходили мимо, словно тени, и я тоже стал тенью. Города менялись, росли вверх и вширь, но я оставался неизменным. Улицы становились чище, дома — выше, а я всё смотрел на это со стороны, как смотрят на театральную пьесу, где ты — зритель, но не актёр.
1910 год. Впервые за долгие годы я почувствовал интерес к жизни. Мир, который менялся вокруг меня, стал мне любопытен. Люди начали говорить о науке и медицине как о чём-то, что может изменить будущее.
1914 год. Война. Сначала я наблюдал за ней издалека. Война казалась чем-то далёким, чужим. Газеты кричали о героизме и славе, но я видел лишь грязь, кровь и лица солдат, возвращающихся домой с пустыми глазами. Я не знал, зачем мне туда идти, но потом понял — я искал место, где мой голод станет привычным. Война была именно таким местом.
Я оказался на стороне Германии. Не из-за идеологии или симпатии — просто я был ближе к их земле, когда началась мобилизация. Война оказалась другой, чем я ожидал. Никакой славы, никаких героев. Только земля, пропитанная кровью, и небо, заволоченное дымом. Люди умирали быстрее, чем я мог это осмыслить. Иногда я задавался вопросом, чем я отличаюсь от них. Может быть, ничем. Может быть, они такие же бессмертные в своей боли.
Мир продолжал меняться. Машины стали броневиками. Лошади сменились на танки. Война меняла всё, кроме меня. Я стоял на берегу этого бурного потока и смотрел, как его захлёстывает пламя. А потом сделал шаг в воду — но не чтобы утонуть, а чтобы плыть по течению.