Когда искушение становится работой

Следующий месяц, я изо дня в день возвращалась в дом Рафаила, в его раскидистые комнаты с мрачными стенами, что вечно будто терялись в налете дымки. Роф с улыбкой предлагал мне выпить кофе, а я каждый раз отказывалась тогда он отвешивал одно из своих язвительных замечаний и принимался пить кофе в гордом одиночестве. Я уходила в комнату и еще с пол часа читала книгу, ожидая пока он зайдет за мной, и мы направимся к очередному должнику. По правде, я не знала, что и думать: на первом своём должнике он умер у меня на глазах, правда, как и говорил Рафаил это было редкостью и больше такого не происходило. И всё-таки я чувствовала себя участником чего-то ужасного. Наблюдать за тем, как человек лишается жизни – не пустяк. Мир беднеет, а если ты достаточно глуп, чтобы не противостоять этому, то беднеешь и ты.

Однако я и дня не жалела о том, что пошла тем вечером в церковь и встретила Рафаила. Напротив, мне казалось, что это сам бог в коем то веке мне посочувствовал и одарил. Будто впервые в жизни справедливость восторжествовала. Рядом с Рафаилом всегда так казалось. Что все правильно. Он помогал людям и никогда не просил непосильного взамен. И я была частью этого механизма. Рафаил, Лили и Роф, казались мне всесильными. Да, они были по-своему странными, но те, кто так избалован судьбой может себе позволить чудаковатость. Я быстро привыкла к характеру Рофа, к его язвительному тону и вечным подколкам. Доставалось всем. Лили правда меньше всего. Она единственная кто отвечала ему на это. И доводила до истерики своим остроумием. Бывало, что вечерами, когда мы все собирались в кабинете, Рафаил пересматривал договоры или просто отдыхал, Лили вместе с Рофом пила чай из белых фарфоровых чашек и стоило ему только намекнуть на то, что сегодня она выглядит уже не так свежо или вспомнить Михаила, то девушка непременно отвечала что-то такое, отчего Роф подскакивал на месте от бешенства, а Рафаил заливался смехом. Сперва меня это пугало, но потом я поняла природу их отношений. Эти трое были друзьями. Даже семьей. А в кругу семьи можно не бояться показаться странным или неправильным. Там можно все. В любом случае я так думала. Признаю, самодовольство я тогда испытывала не слабое, будучи едва ли не единственной в этом городе, кому было дозволено заглянуть в суть отношений этих троих. Иногда и я чувствовала себя частью чего-то большего.

О Олеге я практически не вспоминала и если бы не походы к врачу и не ребёнок, то я о нем бы наверняка забыла, как о страшном сне. Но все было не так просто. В некоторой степени Олег стал частью меня. И навсегда оставил след в мое сердце. А оно саднило и саднило сильно. Ночами, когда я не могла уснуть, когда смотрела на счастливые семьи с детьми что, шагали по улицам. Даже когда видела Риту и Глеба. Они напоминали мне о том, что я никогда не получу. О том, чего я лишилась с Олегом. Благо мы с ним не виделись. Даже в «Альбатрос» я больше не ходила.

Роф припарковался прямо напротив входа в дом. Мы вышли из машины, и я окинула взглядом изрезанный лепниной фасад четырехэтажки. В ней был всего один подъезд и наверняка не больше восьми квартир. Внутри нас ждала Вероника Павлова и ее незакрытый долг. Всего-то прах первенца.

Я старалась не думать об этом. Условия сделки были странными, а от мыслей, откуда кто-то мог знать, что ее первый ребенок умрет мне становилось дурно. Наверное, было неправильно игнорировать вопросы в моей голове, но иначе я не могла.

- В детстве отчим лупил ее по чем зря, - сказал Роф, вставая рядом со мной. – Если это чему и научило девчонку так ненавидеть всех и вся. – Я взглянула на суровое лицо Рофа. Он редко бывал таким. – Если мужчина поднимает руку на ребенка и при этом смеет говорить об этом с любовью, прикрываясь богом – хуже некуда. Тирания в чистом виде. Еще и эгоизм. – Он покачал головой. – Крест на твоей шеи тебя не будет греть ночами Анна, а бог никогда тебя не полюбит. Вероника выросла верующей, но вера ее не спасла в детстве, ровно также как и не спасла ее ребенка. Бог не помог, но мы - да. – Роф посмотрел на меня пустым взглядом и улыбнулся одним уголком губ. – Это я все к тому Анна, что пускай ты и носишь серебро, но настанет день и ты поймешь, как мало оно стоит.

Моя рука неосознанно скользнула к кресту. Я носила его с детства. Мое украшение вечности. Единственное, что нам самим позволяли выбрать в приюте. Мой крест был простым. Без камней как у многих и без резьбы. Идеально ровный крест. Хоть что-то совершенное в несовершенном мире.

- Роф!

Я вскинула голову и увидела на пороге дома пожилую женщину, закрученную в синюю шаль. Она приветливо махала нам рукой

- Вероника Владимировна, - расплылся в улыбке Роф и легко взбежав по ступеням поцеловал женщине руку. – Знакомьтесь – это Анна. – Он указал на меня, когда я поднялась следом. – Она теперь с нами.

Женщина мне приветливо улыбнулась и протянула руку. Я пожала ее и удивленно взглянула в лицо Вероники Владимировны. Я никогда не встречала такого крепкого рукопожатия. Женщина заулыбалась сильнее. Морщинки стали глубже. Но возраст, казалось, не посягнул на ее красоту. Большие синие глаза, аккуратный овал лица, маленький нос и пухлые губы. Эта женщина была очень красива. И синяя шаль ей очень шла. Также как и черное платье под ней.

- Я уже заварила кофе, - сказала Вероника Владимировна, приглашая нас вовнутрь. – Пойдемте.

Мы вошли в подъезд и поднялись на второй этаж по дощатой лестнице. Все вокруг словно застыло. Даже паутина в углах.

В квартире Вероники Владимировны было всего две комнаты и все они были обставлены на манер шестидесятых. Просто, но со вкусом. Уютно.

Идя на кухню, я заметила много фотографий, на которых была улыбающаяся до неприличия красивая женщина. В ней легко узнавалась хозяйка дома. Рядом с ней часто позировал высокий мужчина с длинными уложенными усами. У входа я заметила мужское пальто, так что, судя по всему, Вероника Владимировна все еще жила не одна. Еще я заметила стеллаж, уставленный наградами. И судя по фото женщина занималась танцами. Ее жизнь здесь была как на ладони. Я давно перестала читать папки, которые мне оставляли. Только спрашивала, что мне должны, не проникаясь теплом к тем, к кому иду, но не всегда получалось.

- Как ваше здоровье? – спросил Роф садясь за стол, и я устроилась напротив. – в прошлый раз вы жаловались на ногу.

- Все просто прекрасно. – Женщина поставила на стол фарфоровые чашки с кофе. – Я все еще танцую. Выступаю в театре. Молодежь даже говорит, что я их вдохновляю.

Я улыбнулась, заглядывая в свою чашку. От кофе поднимался пар. Белый фарфор прямо горел вокруг черной бездны. Почему-то ни Роф, ни Лили и Рафаил не пользовались другой посудой кроме как фарфоровой. Это всегда казалось мне странным.

С Вероникой Владимировной мы просидели долго. Больше трех часов. Она рассказывала о своей жизни, о танцах. О том как брала награды и как выступала на сцене. Слушать ее было одно удовольствие. Сразу чувствовалось – женщина грамотная. Жизнь ее напомнила настоящий ураган. Несмотря на то, что всю жизнь она прожила в этом маленьком городишке на ее долю выпало все. И большая любовь, и большое несчастье. Смерть ребенка подкосила ее. Еще сильнее подкосила новость, что детей у нее больше не будет. Хотя, как она говорила, об этом ей было уже давно известно. Но всё-таки такая боль оставила в ее сердце свой след, как запечатленный момент в танце. Взгляд ее потухал, когда она вспоминала об этой трагедии и сиял, когда говорила о репетициях и подготовке к важным концертам. Я почувствовала, как этот свет вдохновения проникает и в меня, пробуждая искру надежды.

Мало кто на наш с Рофом приход реагировали так как Вероника Владимировна. Чаще люди злились и проклинали нас еще с порога. Сначала я даже думала, что меня отправляют на эти жатвы из жалости. Мол займись деточка хоть чем-то. Но оптом поняла – я была громоотводом. Почему-то мое присутствие успокаивало их. Не знаю. Я чаще находила что сказать в поддержку, в то время как Роф либо отшучивался, либо смотрел с видом пола. Всем своим видом показывая, что судьба предрешена.

Вероника Владимировна принесла нам печенье, и я с опаской съела пару штук. В этот раз повезло. Тошноты не было.

Роф непрерывно перебрасывался с женщиной шутками, и, казалось, они старые друзья, а он не пришел за прахом ее дочери. Я улыбалась, наблюдая за их непринужденным общением, и незаметно стала частью их мира. Словно объединенные невидимой нитью. Это было как откровение — наши встречи с должниками, пусть и болезненные, наполняли смыслом и давали надежду на перемены. Да, мое присутствие здесь не просто формальность. Я становилась частью чьей-то истории, даже если эта часть была маленькой.

На улице шел снег.

Вероника Владимировна подняла чашку с кофе к губам, и её глаза на мгновение засияли, словно вспыхнули яркие огни на сцене. Она закончила рассказ о своем последнем выступлении, о том, как восхищенные зрители разрывали аплодисментами тишину. В этот момент я поняла, что, чтобы она не попросила у Рафаила, для нее – это была причина жить. За пределами её печали скрывается невероятная сила искусства, которая поддерживала её на протяжении всех трудностей.

— Вы знаете, — произнесла она, — за каждой историей стоит не только горе, но и радость. Я научилась танцевать даже в самые темные времена. Это как будто способ говорить с миром, когда слова не помогают. Не знаю, как бы я жила без этого.

Роф кивнул, и я заметила, как его улыбка дрогнула.

- Нам пора прощаться, - сказал он. – Теперь встретимся только на другой стороне, но это будет совсем нескоро.

Женщина кивнула и поставила чашку на стол.

- Знаю, - вздохнула она. – И еще раз спасибо.

- Не благодарите за сделку.

- Я благодарю за возможность.

Поправив шаль, Вероника Владимировна встала из-за стола и вышла в соседнюю комнату. Вернулась она уже с похоронной урной. Серебряная. С резьбой ангелов по ободку.

- Это все, что осталось от моей дочери, - сказала она протягивая урну мне.

Я в нерешительности взглянула на Рофа, но приняла ее. Холодный метал обжег мне пальцы.

В комнате стало тихо, словно снег за окном поглотил все звуки. Я держала урну в руках, и Мое сердце сжалось от осознания, что в этом металлическом сосуде заключена не просто пыль, а целая жизнь, полная танцев, мечт и боли.

— Это не только прах, — продолжила она, — это память о моей дочери, о каждом мгновении, когда она смеялась, когда жила. Я сохраню ее в своем сердце, как храню эти воспоминания. Это моя любовь.

Я медленно кивнула, осознавая, что эта хрупкая христианская надежда на связь с ушедшими важнее любых слов. Роф встал и подошел ближе, его лицо стало серьезным, будто он тоже чувствовал этот невидимый груз.

- Спасибо за доверие, - сказал он.

Женщина в ответ грустно улыбнулась.

Мы вышли от Вероники Владимировны, когда уже cтемнело. Я в последний раз взглянула на дом. Сегодня нас ждал еще один долг. Это был мужчина, которому не было и сорока лет. Профессор, что преподавал физику в университете. Он жил один. Когда мы приехали к его обветшалому дому я удивилась. К этому времени я поняла, что люди заключая сделки часто просили деньги, просто в разных их проявлениях. Одним нужен был успех их бизнеса или крах соперника, другим лотерейный билет или выгодный брак, но так или иначе все сводилось к деньгам. Такие как Вероника Владимировна были исключением, а не правилом.

Профессор встретил нас с грустной улыбкой обреченного человека. Он не смотрел на нас как на палачей, нет. В нем не было злобы. Взгляд его потухших глаз одинаково безразлично блуждал что по нашим лица, что по окрестным пейзажам. Ветхость его деревянного дома отражалась в ветхости его сознания. Он выглядел обреченным. Весь он. И его поеденная молью шуба, и сухие потрескавшиеся от морозов руки, и осунувшееся лицо, и даже нос с горбинкой.

В дом нас не пригласили. Мужчина просто протянул Рофу пожелтевший конверт и не сказав ни слова скрылся за рядом покосившихся построек.

- Думала, сделка с вами залог счастья, - сказала я Рофу.

Тот посмотрел на меня странным взглядом и усмехнулся. В его лице читалась жалость. Так смотрят на глупого непогодам ребенка.

- Иногда люди не знают, что их сделает счастливыми, - ответил он. – Заблуждаются. Неправильно оценивают себя и свою жизнь. Такие как профессор – пример неудачных сделок. Они наш личный провал. В конце концов эта система создана не для страданий. В любом случае, до момента расплаты.

- И что попросил профессор? – рискнула спросить я и Роф вновь усмехнулся.

- Любовь. –

Я улыбнулась чистоте этой просьбы.

- Разве вы можете влиять на чувства?

Роф отрицательно мотнул головой.

- Нет конечно. Профессор был молод и насколько мне известно мечтал о соседской девчонке. Ему показалось, что заключи они брак, то она сможет смириться и полюбить его. Поэтому, когда заключали договор, он просил о браке. Но та девушка, Ира, она уже была влюблена в другого. Для нее этот брак был по расчету. Еще и без выбора. – Роф сощурился и посмотрел вдаль, будто вспоминая те дни. – Она убила себя прямо на свадьбе. Напилась таблеток в туалете и видимо для большей уверенности выпила еще какой-то дряни для мытья пола. Жуть в общем.

Роф взглянул на меня и хмыкнул, видя мое серьезное лицо.

- Нам пора возвращаться, - сказал он.

- Точно, домой...

- Или ты хочешь в отель?

Я недовольно на него посмотрела и пошла к машине.