Потерянная.

Песня звучала, как шелест мёртвых листьев на ветру — мягкая, пронзительная, будто шепот давно ушедших снов.

«Она пела под звёздами, в травах,
О том, кто был хрупок, как лёд.
Он знал лишь огонь и отвагу,
Но в сердце его жил гнёт.

Эльфийка склонилась над бездной,
Даруя дыхание вновь.
Но лёд под её поцелуем
Превратился в холодную кровь…»

Лейнэль сидела на камне, у кромки ручья, что был больше похож на след крови среди пепла. Она медленно протирала клинок влажной тряпицей, смывая запекшуюся жизнь, оставшуюся от боя. Не спеша, почти нежно, будто гладила что-то очень ценное, но давно ушедшее. Слова песни рвались из её горла, как стоны души. В них не было театральной скорби — только простое, детское смирение перед тем, что уже не изменить.

Йоль стоял чуть поодаль. Его меч был воткнут в землю, руки дрожали, сердце колотилось где-то в горле. Он слышал её голос, и каждый слог пронзал его, будто она пела про него. Или о себе. Или о них. Или обо всём, что было суждено сломаться в этом мире. Он смотрел, как кровь оставляет её оружие, как её пальцы касаются стали — и ему хотелось закричать. Сказать, что она жива. Что он здесь. Что можно иначе.

Но он молчал. Потому что боялся. Потому что знал: она поёт не только о боли. Она поёт о выборе. О том, кого нельзя спасти, даже если отдашь всё.

«И сердце её — как кристалл,
И взгляд — как дыхание мглы…
Он пал. Он разбился. Он сдался.
И в венах остались часы…»

Йоль подошёл ближе. Он не знал, зачем. Просто не мог стоять в стороне. Сел рядом. Плечом коснулся её плеча. Она не вздрогнула. Не обернулась. Только голос стал тише. Усталее. Теплее.

— Это была ты? — выдохнул он.

Она не ответила. Но в глазах таилась печаль, и он понял: не она, но что-то касающейся её. Маленькая девочка, полюбившая не вовремя. И разбившаяся. Как хрусталь.

Йоль смотрел на неё и чувствовал, как в груди гремит буря. Он любил её. Любил, как умирающий любит дыхание. И это было страшно. Потому что она была больше него. Сильнее. Глубже. Она жила в другом ритме, с иными корнями, с иным светом внутри. Но он не мог отпустить. И не мог быть рядом — не так, как хотелось бы. Его любовь рвалась наружу, но казалась ничтожной перед её болью.

Он вздохнул, прикрыл глаза, и прошептал:

— Я не позволю больше ничему сломать тебя. Даже мне.

В этот миг, в тени сломанных деревьев и кровавого неба, в их безмолвии стоял кто-то ещё.

Он наблюдал. Как хищник. Как бог. Как изголодавшийся демон, что только начал осознавать вкус страсти и ярости. Вампир стоял в тени, впитавшей столько крови, что сама почва стала гнить. Его глаза, два прожигающих угля, неотрывно следили за Лейнэль. Не за Йолем. Он существовал в кадре, но был пуст. Вся сцена была для неё.

Вампир не чувствовал по-человечески. Его желания не были словами. Это были импульсы. Клыки. Инстинкты. И сейчас их было три.

Уничтожить.
Соблазнить.
Выпить.

Он хотел видеть, как Йоль истекает кровью. Медленно, болезненно. Хотел вонзиться в Лейнэль — кожей, кровью, с жаждой. Хотел вкусить её магию, её волю, её ярость. И не отпускать. Никогда.

Но было одно «но».

Он не мог. Не хотел, чтобы она исчезла. Чтобы отвернулась. Чтобы испугалась. Потому что она была редкостью. Слишком настоящей, слишком живой, чтобы разрушать сразу. Он хотел её по-настоящему. Навсегда. Сначала — сломить. Потом — завоевать. И, возможно, научиться быть тем, кого она не уничтожит.

Он сделал шаг в тень и растворился. Не время.

Лейнэль встала. Песня закончилась. Тишина легла, как саван. Она взглянула на Йоля — и впервые за долгое время в её взгляде не было ни боли, ни страха. Только усталость. И… доверие?

— Спасибо, — тихо сказала она. И этого было достаточно, чтобы он вновь захотел жить.

А где-то в лесу хищный взгляд продолжал следить. Он ждал. Не ради смерти. Ради вечности.

Они стояли среди обугленных деревьев, молча.

Пепел ложился на плечи, как забытый плащ. Лейнэль ещё чувствовала в себе звон слов, срывающихся с языка — не молитва, не проклятие, но что-то между. Йоль всё ещё держал меч, хотя знал — драться уже не с кем. А вампир, тот, кто появился из тьмы, снова растворился в ней. Почти.

— Здесь больше нечего делать, — тихо сказала Лейнэль, и её голос был не приказом, но выводом. Как дождь, смывающий следы. — В южной части острова есть деревня. Люди. Ночь там — безопаснее, чем под открытым небом. Завтра… мы отплывём.

Йоль кивнул. Он не знал, о чём думать. О её голосе? О взгляде вампира, жгущем даже на расстоянии? О том, как всё это выглядит со стороны — два чужака, и ещё один, что не скрывает жажды, но всё же идёт рядом?

— Я был в той деревне, — отозвался он. — Несколько дней назад. Они не говорят лишнего. Но не выгоняют. Если ты не лезешь к их детям.

Она едва заметно кивнула и пошла вперёд, будто её что-то вело. Не Йоль, не инстинкт, не страх. Просто — движение.

Вампир появился снова, бесшумно, будто никуда и не уходил. Его походка была лёгкой, спина прямая, шаги — не по грязи, а по воздуху. Он не скрылся, не жался к теням, не играл. Просто шёл. В метре позади. Ни ближе.

— Ты пойдёшь с нами? — впервые за долгое время Лейнэль обернулась. Голос её был ровным.

— Конечно, — он чуть склонил голову. — Пока вы — единственное, что интересно на этом проклятом клочке земли. А я… умею быть полезным.

Йоль молча сжал кулак. Он чувствовал: эта тварь не врет. Но и не говорит правду. Он был как дым — всегда рядом, но никогда не чем-то целым и ощутимым.

Они двигались втроём — через спящий лес, в сторону света. Воздух пах влажной золой. Где-то вдалеке кричала птица, но даже она звучала усталой.

— Ты знала его раньше? — вдруг спросил Йоль. Он говорил негромко, не глядя на неё.

Лейнэль чуть вздрогнула. Потом сказала:

— Я знала многих. Он — один из тех, кого запоминаешь не по имени, а по следу.

Йоль понял. Не стал уточнять. Было ощущение, что между ними с вампиром — незаживающее что-то. И он — просто прохожий, застигнутый в этом узле.

— А ты? — её голос был неожиданным. — Почему ты на этом острове?

Он чуть усмехнулся.

— Я… искал работу. Порт. Драку. Себя. В таком порядке.

Она не ответила. Но взгляд её стал чуть мягче. Не ближе — просто… менее острым.

До деревни они добрались под вечер. Луна ещё не поднялась, но небо было уже глубоким, как вода. Лампы над дверями домов светили тускло. Собака зарычала из-за забора, но быстро замолчала. Люди — те, кто был снаружи — просто посмотрели. И отвернулись. Они видели странников раньше.

— Гостевой дом за площадью, — указал Йоль. — Там кормят. И не задают лишнего.

Лейнэль не возражала. Она двигалась, как будто не чувствовала усталости — только хрупкое, едва заметное напряжение в плечах выдавало, что силы на исходе.

Трое под одной крышей.

Им отвели простую комнату — широкую лавку под окном, задернутые шторы, старая печь. Дали хлеб, похлёбку и воду. Больше никто ничего не сказал. Деревня жила по своим правилам. Здесь молчание было нормой.

Вампир, к удивлению, ел. Или делал вид. Его движения были точными, неспешными, словно ритуал.

— Ты умеешь быть… неприметным, — сказала Лейнэль, не глядя на него.

Он усмехнулся.

— Я умею многое, когда хочу остаться. Рядом.

Йоль отвернулся. В груди у него было что-то похожее на тревогу — или раздражение. Слишком много недосказанного в этой комнате. Слишком мало света.

Когда ночь опустилась окончательно, они устроились — каждый на своей половине комнаты. Без слов. Без взглядов.

Лейнэль смотрела в потолок. Йоль — в огонь. Вампир сидел у окна и глядел в темноту, будто видел что-то дальше неё.

Они не были друзьями. Не были союзниками. Не были даже знакомыми как следует.

Но путь у них теперь был один.

До утра.

А потом — отплытие.

И, может быть, хоть один день без приключений.

Свет, просочившийся сквозь щель в ставне, лежал на полу тонкой, зыбкой повязкой — как золотая лента, уроненная неторопливой рукой богини. Он дрожал на дощатой поверхности, как пульс в виске, и казался не освещением, а прикосновением — едва различимым, застенчивым, почти влюблённым.

Воздух, ещё прохладный и влажный, хранил в себе призрачный вкус сна. Дыхание домов с примесью древесного пепла, прелых трав и чего-то молочного, почти невесомого, как пыль на зеркале. Где-то вдалеке — в стороне, откуда медленно надвигалась жизнь — кашляла птица, не в силах определиться, то ли ей петь, то ли зевать.

Всё казалось чуть-чуть подвижным, трепетным, словно мир только что вынырнул из водяной глади и ещё не успел отряхнуться. Кружевная тень от занавеси соскальзывала по стене, словно репетиция лунного танца, забытая и повторяемая по привычке. В углу подрагивал комок света — он то растворялся в плетёной корзине, то вспыхивал в брошенной ложке.

Где-то царапнула дверь. Скрипнула щёлочка в оконной раме. И в этих почти незаметных звуках было что-то нежное, как первый глоток воды после долгого молчания. Тишина уже не была полной — в ней нарастало неторопливое, медовое, ленивое приближение чего-то большого.

Мир медленно распаковывался с шелестом, с запахом, с неожиданной теплотой.

Лейнэль спала тревожно. Её сон был похож на заблудившийся ветер — рваный, бессвязный, с криками, которые могли быть её или чужими. В какой-то миг она ощутила, что воздух стал резче. Плотнее. И тогда — крик.

Резкий, пронзительный, молодой.

Она вскочила с лавки, не успев осознать, что уже проснулась. Рука сама легла на клинок, ещё не остывший после вчерашнего боя. Йоль проснулся одновременно с ней, но она уже выскользнула за дверь. Вампир не шелохнулся — но наблюдал.

На улице стоял бледный свет — рассвет только поднимался. Запах дыма смешивался с сыростью земли. Где-то впереди, в переулке между домами, слышались глухие удары. И снова — крик. Молодой женский голос, сорванный от страха.

Лейнэль метнулась на звук.

Увиденное врезалось в неё, как лезвие.

У стены одного из хлевов мужчина — крепкий, грязный, с налитыми злобой глазами — вдавливал девушку в глиняную стену. Та сопротивлялась, царапалась, отбивалась из последних сил. Её платье было разорвано, на щеке — кровь. Вокруг — ни души. Только тишина и грязь.

Он ударил её кулаком — коротко, жестоко. Девушка вскрикнула и осела. Рука мужчины потянулась к поясу.

Но в этот миг — словно из воздуха — появилась Лейнэль.

Она двигалась молча. Быстро. В её глазах не было ни ярости, ни слов. Только холодная воля. Она схватила мужчину за ворот — и отшвырнула. Не силой — чистой решимостью. Он отлетел, ударился спиной о бочку, заматерился, пытаясь подняться. Но она уже стояла над ним.

— Кто ты, сука? — прохрипел он, и его рука скользнула к ножу.

Лейнэль не ответила.

Клинок в её руке вспыхнул, как луч света.

Одно движение. Быстрое. Неубийственное — но точное. Она разрубила ремень его оружия, рассекла ткань куртки, едва не задев кожу. Сталь остановилась в сантиметре от его горла.

Он замер. В его взгляде впервые промелькнул страх.

— Ещё шаг — и ты никогда больше не тронешь ни одну женщину, — сказала Лейнэль. Голос её был ровным.

Он отступил. Повалился на землю. Пятился. Потом поднялся и бросился бежать, не оборачиваясь.

Лейнэль развернулась к девушке.

Та сидела, прижавшись к стене, дрожащая, вся в грязи и слезах. Она смотрела на эльфийку, как на что-то нереальное — между страхом и благоговением.

Лейнэль медленно опустилась рядом.

— Всё хорошо. Он ушёл. Ты в безопасности.

Девушка кивнула. Заплакала. Беззвучно.

Через минуту к ним прибежали люди. Сначала старуха — мать, потом молодой парень с топором, потом ещё кто-то. Крики, суета, всхлипы.

Мать кинулась к дочери. Девушка, не отрывая взгляда от Лейнэль, всё же прижалась к матери. Мужчина с топором хотел бежать за нападавшим, но Йоль, который подошёл следом, положил руку ему на плечо.

— Не стоит. Поверь, он будет помнить это утро до конца своих дней.

Семья не знала, как благодарить.

Они умоляли Лейнэль остаться, предложили еду, чистую одежду, мед. Старик протянул ей старинную брошь — с камнем, передававшимся по роду. Лейнэль отказалась. Она не пришла ради награды.

— Вы защитили нашу девочку, — со слезами сказала мать. — Вы — как из легенд. Как свет. Как богиня.

Лейнэль чуть качнула головой.

— Я просто увидела. И не прошла мимо.

Её голос был тих, но в нём было больше, чем просто скромность. В нём было то, что не требует слов.

Йоль стоял рядом. Он не сказал ни слова, но смотрел на неё иначе. Словно увидел то, что пряталось под кожей молчания — силу, которая не требует признания или боль которая является её разломом в скале, из которого впервые прорастает что-то живое.

А вампир, всё ещё стоявший в тени, наблюдал. Его взгляд был задумчивым, почти уважительным. Он не двигался. Не усмехался. Только смотрел, как свет касается Лейнэль — и знал: он тоже поступил также и это ему не нравилось, но не из-за поступка, а больше из-за потери контроля.