Потерянная.

Где-то между картами, которые давно никто не рисует, и дорогами, что вечно идут мимо, стоит трактир с покосившейся вывеской и именем, которое одни произносят со смешком, другие — с уважением, третьи — не называют вовсе. «Упавший Кентавр». Его не найти случайно. Он открывается только тем, кто ищет — отчаянно, глупо, слишком поздно. Или тем, кто уже потерял всё, кроме последних вопросов.

Здание стоит, будто склонившись в вечном поклоне прошедшим временам. Крыша держится на честном слове, которое давно никто не повторяет вслух. Внутри пахнет элем, горелыми снами, ветром из прошлых столетий. Где-то в углу бренчит на лютне чья-то беспокойная душа, пытаясь уговорить тишину спеть вместе с ней. Пламя в очаге ведёт себя, как старый рассказчик: потрескивает, замирает, вдруг вспыхивает от неожиданного слова.

Легенда говорит, что трактир стоит на костях — последних стоянках кентавров-наёмников, преданных теми, кого защищали. Один из них — так гласят слухи — всё ещё бродит по окрестностям, искалеченный, забытый, неживой. Его силуэт мелькает в тумане — чёрная тень, которую не спрашивают, куда она идёт. Он ищет, но сам уже не помнит, что именно.

В «Упавшем Кентавре» не нужно задавать вопросы — здесь каждый сам себе ответ. Здесь прошлое не умирает. Оно просто ждёт, терпеливо, бокал за бокалом, чтобы снова сесть за твой стол. И поговорить. Или осудить.

У окна сидел эльф — недвижимо, будто его вырезали из сумерек. Плащ цвета затуманенного леса обнимал плечи, пальцы ритмично постукивали по столешнице, как будто в этом глухом, почти не слышном звуке таился какой-то порядок, нужный только ему. На губах — еле уловимая складка. Насмешка? Горечь? Или просто усталость, научившаяся улыбаться?

Лейнэль не вернётся. Эта мысль вертелась в голове, как старая стрелка компаса, лишённого севера. Она не будет мстить. Не соберёт тех, кто остался. Не поведёт никого в бой. Она не королева. Была? Возможно. Но теперь — нет. Все эти годы… ради чего?

Дверь трактира со скрипом отворилась, впуская в тёплый полумрак запах дождя, пыльных дорог и фигуру, будто вынырнувшую из очередной неприятности. Вик. Маг, у которого слова всегда опережали здравый смысл. Он отряхнул капюшон, осмотрелся, заметил эльфа — и направился прямиком к нему, как будто именно здесь, именно сейчас и был нужен.

— Ты выглядишь, как утопленник, у которого отпуск совпал с похоронами, — сказал он, усаживаясь напротив. — Даже плащ у тебя шуршит с обречённостью.

Натаниэль не обернулся. Лишь скользнул по нему взглядом — медленно, как ледяная вода по запястью.

— А ты, кажется, опять потерял чувство такта. Посмотри, не застряло ли оно в том сугробе снаружи?

Вик фыркнул, махнул на трактирщицу, заказал эль и, пока ждал, вертел в пальцах монету. Мысли жужжали в голове, как раненые осы — не утихали, не давали покоя. Он снова возвращался к тому моменту. Та встреча. Пара слов, брошенных с дурацкой самоуверенностью. Теперь всё оборачивалось сомнением.

Это было домогательство? Или просто я идиот?
Эльфийская культура — лабиринт из стеклянных стен. Одно неосторожное движение — и ты весь в крови, а сам лабиринт всё такой же целый. Может, он действительно перегнул. Или просто искал повод считать себя виноватым, потому что так легче, чем признать: она не выбрала его. Она — королева. А он... всего лишь вечно мешающая муха. Она убежала — и не зря.

— Молчишь? — голос Натаниэля был хрупок и твёрд одновременно, как ледяная кора на весенней реке. — Вот это точно конец света. Обычно твои фразы выскакивают раньше, чем у тебя появляется мысль.

— Думаю, — буркнул Вик. — Иногда случается. В минуты экзистенциального отчаяния.

— Подцепил проклятие? Или опять связался с кем-то, у кого больше власти, чем терпения?

— Просто думаю. Об эльфийках. И их привычке прятать правду между строк, обёрнутую в поэзию и двадцать восемь культурных обрядов.

— Ты не с Лейнэль ли говорил?

Вик отвёл взгляд, изучая кружку так, будто её строение могло ответить на все вопросы бытия.

— Было пару слов. Вроде бы ничего особенного. Только... как будто всё после них пошло не так. Или я пошёл не туда. Не уверен. Она — как осенняя ночь в древнем лесу: красива, пугающа, и ты не знаешь, то ли тебе повезло её встретить, то ли уже пора бояться, что назад пути нет.

Натаниэль долго молчал. Потом сказал:

— Ты догадался, кто она.

— После настоящего имени — да.

— Она не хочет возвращать трон, — глухо отозвался эльф. — Я видел это в её взгляде. Не говорит, но всё в ней кричит: не стоит. Не верю. Не смогу.

— А может, — тихо предположил Вик, — она просто больше не хочет терять. Не хочет быть той, кто всегда идёт первой — и платит за это.

Натаниэль резко поднял на него глаза. Взгляд — как лезвие, подцепившее нерв.

— А кто, если не она? Я? Или ты — с твоими «возможно, я случайно оскорбил её культурное чувство собственного достоинства»?

Вик засмеялся. Горько. Без смеха.

— Я с короной не справлюсь. Я и шляпу-то часто теряю.

Натаниэль выдохнул. Тяжело. Но, кажется, впервые — по-настоящему.

— Ты идиот, — сказал он. — Но, возможно, не самый бесполезный.

— Спасибо. Я это запишу себе на герб: «Вик Триссон: идиот, но с потенциалом».

Они стукнули кружки. Глухо. Без звона. Не тост — скорее, акт подтверждения бытия. Пунктир существования.

— За тех, кто ушёл, — сказал Натаниэль.

— И за тех, кто ещё не понял, что остался, — ответил Вик.

Пили молча. Каждый — со своими тенями. Но в этот миг, всего на одно дыхание, в «Упавшем Кентавре» возникла иллюзия: может, мир и правда можно собрать обратно. Пусть не идеально. Пусть со швами.

— Она сбежала, — нарушил молчание Вик.

— В её духе. Только легче от этого не стало. Я не найду её. А если найду — она уже будет кем-то другим. Или её уже не будет вовсе.

— Самое страшное — не это. Что с её силой?

— Не знаю. Она так и не сказала, что произошло тогда, в той битве. Только одно — она спасла нас. Но какой ценой?

— Ты говоришь слишком много. Не боишься?

— Здесь — нет. А тебе говорить смысла нет. Если я не ошибаюсь, кто ты есть... меня удивляет, что ты вообще встрял в это.

— Я увидел черноволосую эльфийку. И понял: с ней всё изменится.