Глава 2.6. Жена солдата
Внимание! Глава содержит описание сцены насилия и нанесения увечий. Читайте с осторожностью и не повторяйте!
.
.
.
Пар отделяется от поверхности горячей воды и поднимается к потолку. Окна, выходящие на тихий сад, за тонким тюлем запотели, и сквозь них толком ничего не видно.
Татьяна погружает одну ногу в неглубокую ванну, затем вторую. Её кудрявые тёмные волосы падают из небрежного пучка, кончики их намокают и расплываются по водной глади, когда она погружается в воду, выдыхая клубок тёплой дымки из полуоткрытых губ. Нежная ручка ложится на бортик ванны, а вторая осторожно берётся за тонкое лезвие, что заранее заготовленное лежало на тонкой дощечке. Кончик лезвия касается руки, ведёт вдоль еле видных вен. Капли крови медленно выступают из порезов и превращаются в струйку, что ползёт по бортику ванны и затекает в воду. Боль не успокаивает, просто есть ожидания того, что это поможет закончить бессмысленное существование.
Запрокидывая голову, Татьяна слушает плеск воды и устремляет стеклянные глаза в потолок. Но она проделывала это уже не раз. Она бросалась с крыши, хваталась за нож, глотала таблетки и яд – ничто не спасает от бессмертия, кроме серебра, а он был в доме Горшковых под строжайшим запретом. Раны затягиваются за пару минут, не оставляя за собой и шрама. Всё, что напоминает об очередной попытке – растворяющаяся в воде тёмная кровь и багровые пятна на полу.
- Татьяна Алексеевна, - кричит старуха-экономка за дверью. – Вы здесь?
Тяжёлый вздох.
- Что-то срочное?
- Прибыла Софья Алексеевна, гостья Софьи Денисовны. Я пригласила её войти, но Софья всё ещё у Эдуарда Феодосьевича.
- Неужели никто больше не сможет её встретить?
- Все уехали, только Вы остались!
Недолгое молчание.
- Скоро буду, - произносит Татьяна с каплей сожаления и выходит из воды. По рукам стекают капли воды и крови, оставляя за собой дорожку из небольших капель. Дойдя до полотенца, она обнаружила, что и вовсе запястье её чисто. Утерев его полотенцем, она принимается одеваться и надолго задерживается у зеркала, окидывая свой отчаянный вид в отражении.
Софья Алексеевна – златовласая девушка, симпатичная, с чуть припухлыми розовыми губками, сразу бросающимися в глаза, чувством вкуса и бездонными тёмными глазами. Но известна она была не своим именем или красотой, и даже не своим великолепным образованием, полученным в столице, а тем, что восемь лет назад спровадила на военную службу любимого мужа и больше не получила ни единого письма, ни единой весточки о нём.
Любая бы уже давно, конечно, отчаялась: кто-то говорил, что он точно погиб, а кто-то что он нашёл другую женщину и живёт с ней, потому что вышла Софья Алексеевна замуж крайне рано, а ребёнка так и не родила. Но стояла Софья стойко и так ни разу замуж отдана не была, писала письма на фронт и ждала ответа.
Увлечением стали книги и вырезки стихов молодых писателей из газет, которых она коллекционировала и не упускала возможности встретиться с некоторыми из них. Правда, ни одно издательство к публикации собственных стихов её не пускало – женщина, им ума стихов писать не дано, да и куда уж там. Пока женщина работает и хозяйством заняться некому, да мужу услужить.
- Доброе утро, - учтиво произносит Татьяна и проходит в зал. Софья уже устроилась в кресле, и экономка подала ей чай. Она улыбается, предвкушая встречи и кивает на её приветствие.
- Прошу меня простить, наверное, я поторопилась? Не могла дождаться этого дня.
Встреча с Натальей, в большинстве своём, обещала не встречу с приятной личностью, а возможность публикации собственных стихов – девушка не должна ей отказать, возможно их трудности должны быть во многом похожи, раз издательство «Народное слово» только тянуло своё существование.
- Всё в порядке, для нас Вы всегда почётный гость, - слабо улыбается Татьяна, чуть растягивая подсохшие губы.
- А Софья Денисовна...
- Решает предсвадебные вопросы. Не переживайте, она скоро будет.
- Ни разу не видела Вас на собраниях кружка.
- А должна была быть? Не люблю политику и не хочу в ней разбираться, это тяготит меня. Если и грозит что-то страшное, об этом узнаю последним делом.
- А мне иногда страшно, очень боюсь гражданской войны. Знаете, что когда-то будут ликвидированы все наши чины, заслуги. Что Империя разобьётся на сотню стран, что в город войдут люди с ружьями, что Григорий не успеет вернуться, и я потеряю надежду на встречу с ним. Осталось всего два года, вот бы потерпело...
- Глупости это, ничего не будет.
- Вы так считаете?
И они неловко замолкают. Только дрова в камине тихонько трещат, пока голос Софьи снова их не перебивает.
- «Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.»
- Любите Лермонтова?
- Уважаю. Только человек высоких взглядов и глубоко любящий свою страну мог произнести такие строчки.
И они снова молчат под треск дров, пока в парадной не хлопает дверь. Торопливая Наталья тихо здоровается со всеми и, не глядя, принимается раскладывать на столе статьи, но внезапно поднимает свои большие растерянные глаза.
- А Софьи Денисовны ещё нет?
- Обещала скоро быть. Вы не переживайте, присаживайтесь, - просит Татьяна. – Позвольте представить Вам Софью Алексеевну.
- Дайте угадаю, монархистка?
- Вы очень проницательны, - и Татьяна наконец расплывается в широкой улыбке.
Она никогда не выражала своего отношения ко взглядам сестры, но разделяла неприязнь к «Сиерре-Морене» и потому была рада, что в этом деле Наталья её понимала, а главное – таковой не являлась.
- Очень приятно, я приехала сегодня специально к Вам, - не скрывая интереса наконец говорит Софья.
Наталья смущается, но ничего не говорит, отвернувшись от Софьи. Приняв это за грубый тон и видимую незаинтересованность, тем не менее, она продолжает.
- Мне много о Вас говорили и об издательстве «Народное слово». Это ведь Вы публикуете стихи Никанора Ивановича?
Наталья силится вспомнить и понимает, что речь идёт о пьянице, которого по имени-то они редко называли.
- А, да... неплохо.
- Талант! У него большой потенциал, вот, посмотрите, я принесла пару его работ. Вот, посмотрите.
«100 грамм держит здоровье в весе
И пойдёт совсем другая песня.
Поднимем эмоциональный фон
И поддержим российский генофонд.»
- Да, текст, конечно, хромает, но зато какой слог!
- И вправду, - Наталья говорит сухо, и от того возникает чувство неловкости. Она нервно заламывает руки и кусает нижнюю губу при разговоре, будто всё тело просило оставить эти попытки её разговорить.
- Можно посмотреть? Это новая статься для «Сиерры-Морены»?
- А... да.
И Софья берётся за листы, перебирая их и внимательно прочитывая каждую строчку под внимательным взглядом хозяйки редакции.
- Это Вы написали?
- Просто отредактировала, изменила формулировку.
- Хотелось бы встретиться с этим удивительным человеком, который не просыхает, но связывает слова в рифмы.
- Что же, приходите.
- Правда?
- Вы будете... почётным гостем. Для нас любой доходяга ценен. обратитесь к Анастасии Юрьевне, она Вам поможет.
- А с Вами когда можно будет поговорить?
Наталья недолго молчит.
- У меня плотный график, не могу обещать, - желая увильнуть от личной встречи, что-то её отталкивало.
Татьяна чувствует напряжение и всю неловкость, потому оборачивается в сторону широкого окна и сквозь прорезь штор высматривает карету, которую узнает из тысячи, ведь ровесницей она была самого старшего Горшкова и приобретена еще в 1800 годах.
Софья входит первой в холл и стучит каблуками по плитке, а за ней следом раздаются шаги минимум еще четырёх ног. В дороге она ругается шепотом, и собеседники стараются ее перекричать. До зала доносятся обрывки фраз, и девушки в комнате потупили взгляд, не желая подслушивать, но замолчали, сгораемые интересом.
- Софья... Не можем разделить... Соглашение.
- Так... Себя в руки! Почему... Илларион... Так сложно?
- Не пойми меня неправильно, я просто не могу выгнать родного брата.
- А я не могу жить под одной крышей с душегубом!
- Софья, он не душегуб, послушай...
На секунду перешептывания затихают, и еë статная фигура появляется в дверном проходе.
- О! Вы уже здесь, доброе утро. Не ожидала увидеть вас так рано.
- Уже около двенадцати.
- Оу... Прошу меня простить, я немного задержалась, - и тут же опомнилась, когда следом за ней входят два статных высоких мужчины и коротко кивают, тут же чувствуя неловкость.
С легкого жеста руки девушки, братья Кровенко садятся на разные диваны и прожигают друг друга внимательным взглядом, ожидая, когда смогут продолжить перепалку, однако Софья Денисовна не имеет никакого желания вести дальше бессмысленный диалог, на котором стоят они уже не один день, и падает в кресло, сразу забирая у своей тески статьи и листая их, часть откладывая на стол, дабы не терять ни минуты в своём плотном графике.
- Правда хорошо написано? – снова улыбается Софья Алексеевна.
- Я и не сомневалась в талантах нашего редактора. Превратить писанину Лизаветы в полноценную статью нужно уметь.
Эдуард тянется к листам и, зевая, без всякого интереса смотрит в лист тупым взглядом, смотря между строк, а затем откидывается на спинку дивана.
- Может, нам не стоило мешать? Илларион, позволите с Вами поговорить за пределами...
Не скрывая интереса и хамского отношения, Илларион принципиально не уделяет должного внимания брату и берёт отложенный лист статьи.
- Вы называете это талантливой редакцией? Безвкусица, сразу видно, что это не женское дело. Писал дилетант. Люди просто не станут это читать и будут сушить на них лук.
- А Вас не спрашивали, Илларион Феодосьевич, - грубо произносит Софья Денисовна.
- Потому что я душегуб?
- Потому что Вы в культуре и искусстве не разбираетесь уж точно, куда уж там.
- Я в нём разбираюсь, искусства здесь нет. Обычная пропаганда Ваших взглядов.
- А Вы имеете что-то против?
- Извольте, - Софья Алексеевна спешит это прекратить, - у Всех могут быть разные мнения, тем не менее, Ваша «критика» не более, чем оскорбление. Хотите сказать, Вы могли бы выполнить работу лучше?
- Я мог бы не отредактировать, а написать качественную статью сам. Чтоб Вы знали, я читал стихи собственного сочинения в одном из лучших заведений столицы.
- Я наслышана, - хозяйка поместья откидывается на спинку кресла, - это та невероятная история, когда Вы изрядно выпили, вышли на сцену со своими стихами в глухом баре и избили за критику своего единственного пьяного слушателя?
- Я не собираюсь оправдываться перед человеком, вроде Вас.
Татьяне становится душно и жутко от этих разговоров, и она шепчет Наталье: «Давайте выйдем». Пока за перепалкой никто и не заметил, Наталья и Татьяна тихонько выходят за пределы комнаты.
- Вы сегодня несколько подавлены, - спрашивает Татьяна. – Если это из-за волнения или комментариев этого господина...
- Ничего особенного, просто небольшие разногласия с моим родным братом по поводу его отъезда в столицу. Кто эти мужчины?
- Не стоит Вашего внимания, монархисты, - и они улыбаются друг другу, но после Татьяна добавляет уже серьёзно. – Тот что с глупым взглядом – жених моей сестры Эдуард Феодосьевич, а тот, что с длинным языком – его брат Илларион Феодосьевич, история не стоит Вашего внимания, просто они делят между собой имущество погибшего отца без капли святых помыслов. А что, приглянулись?
- Бросьте! – выпалила Наталья и перекрестилась. По коридору разносится сдержанный смех, перекрывающие говор в дальней комнате.
Лишь девушки выходят на улицу, на их лица дует прохладный ветерок. Стук в висках постепенно утихает.
- А когда Владимир Владимирович поедет в столицу?
- Через пару месяцев, полно времени уговорить его.
- Если будет одиноко в особняке на отшибе, можете приходить к нам.
Татьяна смотрит с небольшой надеждой на то, что Наталья даст согласие, и дни станут красочнее, но она одним взглядом снова выражает неопределённость. К тому же она очень боялась того, что Софья скоро уедет, и надеялась на поддержку и понимание – у неё не останется смысла в этом доме.
В какой-то мере Татьяна завидует людям, от бессмертия, которое ищет человечество, она порядком устала и ищет способ выйти из этой петли. Пожалуй, её жизнь должна была оборваться ещё около тринадцати лет, может это было бы и правильно, но время пошло против неё, а линия судьбы будто остановилась, будто всё замерло в груди.
Экономка выбегает из дома и прерывает их жестовый разговор.
- Куда же вы запропастились? Софья Денисовна зовёт Вас и хочет обсудить детали статьи! Не хочется задерживать и господ... как нехорошо! Я даже не предложила им чаю! – начинает хлопотать старушка и бежит на кухню.
- Мы скоро будем, - обещает Татьяна, но до кабинета она так и не дошла – снова ненавистная боль затрещала в голове, и она пошла в свою комнату, ощущая невероятную слабость с каждым движением, распрощавшись с обеспокоенной Натальей у лестничной площадки.
«Надоело» - глухо доходят до неё собственные мысли, и она мотает головой, скидывая с себя это наваждение и воспоминания о собственной смерти, от которых её сразу бросало в жар, как при том пожаре.