Глава 2.5. Деревенский миролюбец
Снова кромешная тьма. Глеб еле дышит, сжимая белоснежную рубашку на груди и выдыхая холодный густой пар из полуоткрытых губ. Наконец поток воздуха попадает в его лёгкие, и он опускает взгляд на свою руку, замечая бардовую струйку то ли вина, то ли крови, что медленно стекает по его запястью из длинного пореза вдоль всей его трупно-бледной ладони.
Стиснув зубы, он терпит и уже не дрожит от страха. Он прекрасно знает, что всё происходящее с ним - не более, чем сон. Долгий кошмар, который мучает его с тех пор, как он встретил Владимира.
Делая медленный шаг вперёд, он ощущает тяжесть на своих ногах и смотрит, как худощавые когтистые руки тянутся к нему и хватают его за лодыжки, со всей силой став тащить вниз. Это конец, земля уходит из-под ног. Глеб не удерживается на ногах и сдавленно кричит, погружаясь во тьму. Словно крыльями он взмахивает руками, будто сможет взлететь и остановить своё падение в бездну. Барабанные перепонки разрывает рой голосов, что кричат всё громче, чем он ближе ко дну.
В глазах темно и рябит. Граф пошатывается и снова открывает глаза, оказываясь теперь уже в повозке рядом с Владимиром. Сквозь ресницы посмотрев на свои руки и проклятый шрам, граф тихо шипит и, пытаясь опомниться от воспоминаний от ночных кошмаров, смотрит в окно. Как вдруг до его уха доходит откуда-то напротив тоненький голосок.
- Вы бледный, Глеб Дмитриевич. Неужели плохо спите? – интересуется милая Ангелина, опустив свои волнистые каштановые волосы на плечо и медленно их поглаживая.
Как бы не хотелось грубо ей ответить, Глеб уже обезоружен её миловидной улыбкой и кивает (и как только ей это удаётся?).
- Благодарю за беспокойство, просто ночью было много незаконченных дел.
- Не знала, что выпивка в кабаках занимает так много времени, - язвит Варвара и скрещивает руки на груди.
Не находя ответа, граф закатывает глаза и отворачивается. Конечно, доказывать ничего и никому он не собирался, но последнюю неделю ни капли в рот не брал, решив покончить с этим делом, тем более Владимир поддерживал его инициативу.
Вид из окна представлял одни золотые поля, да степи. Яркое летнее солнце слепило глаза. Чем дальше они были от города, тем меньше людей они встречали на дороге. Вдалеке виднелись покосившиеся крыши старых деревяных домов.
- Хорошая погода, правда? – вдруг снова отзывается Ангелина, и Максим Дерябин со всей серьёзностью кивает ей, утирая с широкого лба капли пота.
- Нынче лето выдалось знойное, солнце припекает и не щадит.
Тихая деревушка близ города встретила запахом сена и блеянием овец. Жителям здесь далеко не до изменений политической системы – им дела нет до анархистов, монархистов, большевиков и кого-либо ещё: найти бы на этот день кусок хлеба и запастись на долгую холодную зиму солёными овощами. Попадая сюда, ощущаешь себя в далёком семнадцатом веке. Надо же, на дворе девятнадцатый век, а толковые дороги никак не сделают.
На кочках и без того небольшая повозка подрагивала, но быстрее ехать никак не могла хотя бы из-за тяжести тел братьев Дерябиных. К сожалению, на всех анархистов приходилась всего пара лошадей, и тех одолжили родственники Варвары – зажиточные крестьяне.
Наконец повозка остановилась, и Владимир, что до того не мог усидеть на месте, расплылся в улыбке и ловко выпрыгнул первым, подавая свою широкую ладонь дамам. Сначала спустилась неловкая хрупкая Ангелина. Она споткнулась на ступенях и чуть не выронила из своих рук все агитационные плакаты, но её спутник ловко её поймал и задержал в своих руках. Ангелина улыбнулась ему, и они уставили друг на друга долгие взгляды, совсем упустив момент, когда, к слову, ещё одна здесь дама в лице Варвары спрыгнула сама и взяла у Дерябиных часть корзинок с бесплатным продовольствием, гордо подняв голову.
План Владимира был прост до наивности – он даёт людям бесплатную еду и говорит о необходимости забастовки, а они внимают и со всем соглашаются. Однако, его мирный метод практически не работал.
Замечая, как Глеб морщится при одном виде на грязь и коровьи лепёшки на дорогах, поправляя дорогой костюм, Никита Дерябин толкает его в плечо локтем совсем легонько и ловко кидает ему корзинку хлеба, но этого хватило, чтобы граф чуть не свалился в грязь и не высыпал всю выпечку из корзинки в лужу от своей неловкости.
- Раздавай, мы тебя сюда не на прогулку вывезли.
И Глеб хмурится, но из уважения к Владимиру (или нежеланию «получить в морду») молчит, состроив привычный себе величественный вид – не опускаться же до ссоры с этими бугаями.
Дары люди хоть и принимают, но с опаской.
- Благодарю, - сыпется с уст народа, хотя вернее подобрать слово «старики», поскольку только они и остались в этой глухой деревне – вся молодёжь разъехалась на заработки, и от того ещё более непонятно, чего хотел добиться своей акцией Владимир.
Подходя к очередному домишке, Глеб сыпет ругательства себе под нос и находит хозяйку дома на самодельной лавке. Древняя как мир травница скрючилась над пучками трав и опустила свой крючковатый нос, пытаясь хоть что-то разглядеть. Вид её графу несколько противен.
- Спасибо, мил человек, - произносит своим хриплым ведьминским голосом старушка и принимает хлеб.
Тогда с недоверием Глеб окидывает её фигуру и понимает, что всё это время было ему неприятно даже не от исходящего от неё запаха старости и пота – он обращает внимание на травы и видит среди них цветки «адамовой головы» (вид травы; считалось, что растение служило атрибутом колдунов и знахарей, его собирали ранним утром на Ивана Купалу. По поверьям, корень адамовой головы помогал увидеть затаившуюся нечисть, а человек, употребивший настой, «увидит», на ком лежит порча).
«Неужели колдовка?», - проносится в голове у Глеба, и он уже хочет уйти, ощущая нарастающий страх.
- Руки у тебя чистые, да видно порча на них.
- Я не верю в магию и порчи.
- Тем не менее, ты пришёл ко мне с протянутой рукой, и на ней я могу прочитать я твою линию жизни.
- Как же это увидеть по ладони? Глупость какая.
- Знающий человек всё разглядит, поверь моему острому глазу, - произносит она и водит рукой по дереву, ища свои нити
«Да, очень острому, даже нитки не можешь разглядеть под собственной рукой», - проносится в голове у Глеба, но он тактично молчит и подаёт ей моток.
- Через ладонь твою проходят четыре линии: линия жизни, линия судьбы, линия головы и линия сердца. Так вот у тебя, мил человек, большой перерыв в линии жизни. Глядишь, скоро грядут большие перемены.
- Да что там ладони? По ним ничего непонятно. Чтобы знать о переменах, вон лучше газетку почитайте, - произносит и берёт с лавки газету. Взгляд его цепляет название «Народное слово», а затем он перелистывает страницу и видит короткую статью, полную протеста и ненависти к анархизму от лица «Сиерры-Морены», но не придаёт этому значения.
- Да что нам эти газеты! Только голову морочат, больше слушай их, юнец. Верить всегда нужно только того, что видишь сам. А вы, молодые...
- Хорошего дня, - произносит Глеб, возвращая газету на место и не желая участвовать в этом разговоре. Зато старуха продолжает браниться сама с собой, снова себе тихо под нос, обругивая его «невежество». Наверное, от одиночества.
Возвращается Глеб уже к повозке и озадаченному Владимиру. Максим Дерябин держит газету с той же статьёй, что читал сам Глеб, пока брат его и девушки суетятся по деревне.
- Так вот какую политику она ведёт! – от злости произносит Владимир и снова перечитывает одну строчку: «Гады и отравители земли нашей», - не веря, что сестра могла написать так о них, но перепутать этот слог и газету было невозможно. – Только подумайте, Глеб Дмитриевич, а сама посылает меня к родителям в столицу!
- Ты уезжаешь?
- Конечно нет! Как и что я могу здесь оставить? Эта поездка займёт немало времени, но она давит на меня хворью отца, а сама позволяет себе эти статьи!
- Пусть пишет, что хочет. Тебе-то что? Она клятвы не давала.
- Да она назло мне это делает! Обещала поддерживать и не раскрывать всех деталей, не чужие люди!
- Вам бы проветриться и съездить. Скажем, на месяц.
- А кто дела будет вести? Кто поможет Ангелине? Хочешь сказать - ты?
- А может и я, ты мне не доверяешь?
- Не сказать, что не доверяю, но...
- Ты занимаешься этим уже несколько лет и за месяц ничего не потеряешь. Сделай, что требуется, пусть Наталья Владимировна выдохнет.
- Нет, надо немедленно с ней поговорить! Я не прощу ей...
- Позвольте, вы бы смогли отказать крупному анархическому кружку? От издательства и пылинки бы не осталось, не согласись она их поддерживать.
- Прямо так и пылинки! Сдался им этот сарай, я бы за свои идеалы и имущества не жалел.
- А я бы всё-таки подумал об имуществе, которое вас кормит.
И Владимир тяжко вздыхает.
- Скупые у вас позиции. Так или иначе, я кружок не брошу и никуда не поеду, у нас намечены большие планы и тур по деревням.
- Полных стариков? Вы не думали, что это ни к чему не приведёт? Я много раз предлагал тебе раздобыть оружие и начать отстреливать этих...
- Перестань! Анархия не признаёт насилия и не требует смертей, она может существовать и рядом с монархией.
- Это твоя анархия ничего не требует, а миру нужен прогресс. Сам Иерами Бентам писал: «Философ, желающий изменить какой-нибудь дурной закон, не проповедует восстания против этого закона. Совсем иной характер у анархиста. Анархист отрицает самое существование закона, отвергает право закона приказывать нам, возбуждает людей к непризнанию в законе обязательного повеления и зовёт к восстанию против исполнения закона».
- Что мне ваш Бентам! Я хочу показать этому миру иной путь.
- Путь станет другим только тогда, когда мы придём к дружбе с теми монархистами. Наш путь один – истреблять этих чертей, но имеет множество выходов. И я хочу, чтобы ты посмотрел на совершенно отличные от тех, что знаешь. Какая разница, какие методы использовать, если приходишь к одному результату?
- В том, чтобы оставаться и чувствовать себя человеком. Мне кажется, ты плохо понимаешь, зачем мы все собираемся здесь.
- А мне кажется, ты не умеешь мыслить шире. Давай начинать с того, что проблема с издательством решается легко и просто, им ведь заправляет женщина. Это ты должен заниматься этим делом и публиковать в газетах статьи, в которых сам нуждаешься, а дело каждой женщины – хранить семейный очаг. Выдай наконец её замуж.
- Боюсь, ты совсем не знаешь этого дела, всё намного сложнее, нельзя просто писать всё, о чём вздумается.
- Это ты не понимаешь. Тебе необязательно заниматься юридической стороной, просто поставь наконец её на место.
- Но она ведь не просто женщина. Взять, скажем, нашу Варвару. Такой силы воли, как у неё, я не видел ни у одного мужчины.
- Скажешь тоже, выдай её замуж, и с первым своим ребёнком вся эта сила воли расцветёт в ранимость и женственность. Всё это делается легко и просто. Посмотри на Ангелину, разве ты можешь назвать её несчастной? Готовится к свадьбе и бегает со своим женихом по деревням с кусками хлеба и ни на что не жалуется.
И Максим Дерябин снова хмурится, ударяя в плечо Глеба.
- Перестань! Иначе я рыло твоё...
Владимир задумался и помотал головой, придерживая Максима за руку, дабы предотвратить драку.
- Это совершенно разные люди. Увы, если загнать тебя на производство, ты не будешь счастлив, как рабочие «мужики».
Но задумчивость его о радикальных методах касаемо собственной сестры продлилась до самого дома и раздулась до решительности поговорить – надо начинать хотя бы с неё, а потом будет и дело до народа. Обида обжигала грудь, и он, уже полный горечи, входит в их с сестрой общий дом, устало скидывая обувь на пороге и кинув небрежно куртку в кресло. Глаза горят его до того огнём ему немыслимым, ощущение предательства бьёт на виски.
- Наталья Владимировна! – произносит он, сглатывая ком в горле и не решается продолжать, видя, как она сжалась в плечах. И здесь вся его злоба разбивается о глубокие зелёные глаза, полные безмятежности и искреннего непонимания.
- Вы сегодня смурной, выдался плохой день? – произносит Наталья и откладывает на стол стопку бумаг от Софьи Денисовны.
– Поставьте чайник... я правда сегодня устал.
И она снова улыбается.
- Постойте! – набирается он снова с духом и выдыхает. – Душа моя, вы сегодня очаровательны.
Чёрт. Нет, только не сегодня. Может быть завтра, а может через неделю, может даже через месяц, но только не сегодня и не ей. До начала спора она – безусловный победитель, а он – ездок в столицу.