Bloodline

Сквозь завесу кружащих в воздухе пылинок кожа его светилась - безукоризненный мрамор, окутанный тончайшей бриллиантовой паутиной. Русые густые волосы, переливаясь в редких солнечных лучах, проникающих в прорехи тяжелых гардин, в беспорядке спадали на узкие плечи, линия позвоночника, прямая, словно бамбуковый стебель соблазнительно перетекала в аккуратные полушария ягодиц. Алекс раскинулся поперек кровати на животе - голова чуть свешивалась с края, длинные ноги, худощавые, жилистые широко разведены. Прелестно угловатое тело, беззащитная поза, горьковатый аромат трав и яблок - сама по себе неземная красота его рождала голод, но открытая ранка на бедре, не успевшая зажить после бурной ночи, будоражила до помутнения в мозгу. Слаще сотворенного для любви тела Александра была только струящаяся в его венах, изумительная по составу кровь - любовный союз луговых цветов с полуденным солнцем, тягучего меда и полыни. Божественный нектар, его сладчайший яд. Одна капля возносила на небеса, отворяла врата Эдемских садов. Прогнившей за века нечисти путь туда заказан, но запретный плод манит не одни неискушенные, чистые души... Крис упивался им, делился целебной вампирской кровью, снова пускался во все тяжкие, превращаясь в бездонный колодец из похоти и жажды, умирал десятки раз, чтобы возродиться, словно Феникс в его объятьях. Ни за какие богатства и знания мира Брансак не готов был с юношей расстаться.

- Давно там сидишь? - Алекс, перевернувшись и оперевшись локтем о кровать, лениво зевнул.

Развалившийся в кресле в нижнем белье - белых панталонах и распахнутой рубашке Крис улыбнулся - любовник его не стеснялся ни своей наготы, ни желаний. Голубую озерную гладь глаз поглотила кобальтовая синева, дыхание участилось, стоило взгляду Александра замереть на бронзовой мощной груди мужчины. Нагло ощупав плоский поджарый живот, Алекс спустился по блядской дорожке к мускулистым ногам и кадык его судорожно качнулся.

- Наблюдать за тобой издалека - изощрённая пытка...- изрек наконец Крис.

Он давно отучился смотреть на людей, иначе, как на еду, воспринимать не мешком крови, срок хранения которой катастрофически мал, а чем - то большим. Бутоном, раскрываюшим атласные лепестки навстречу солнцу, соловьём, надрывающимся по утру пронзительными трелями - частью неизбывной красоты этого мира, недолговечной, хрупкой, и от того ещё более драгоценной.

- Ты совсем не спал?

Алекс морщил лоб, пытаясь восстановить картину прошлой ночи, но та являлась смазанными зарисовками, обрывочными фрагментами, вызывавшими смутное беспокойство и сильнейшее возбуждение. Юноша не мог решить, чему отдать предпочтение - тревоге, опасению или зову тела, в замешательстве кусая пухлую губу.

- Мне требуется немного - пара часов сна, чтобы полностью восстановить силы... - встал с кресла Брансак.

Присев на кровать, он благоговейно очертил ладонью плавные изгибы юношески стройного тела и пристроив её на обнажённом бедре, подался вперёд.

- Утомил тебя?

Оттенок любопытства сквозил в вопросе, от чего Алекс невольно порозовел и сбивчиво, излишне пылко признался.

- Никогда не чувствовал себя лучше. Попадись мне в лесной чаще медведь, справился бы с ним голыми руками...

Крис улыбнулся этой наивной доверчивости, избыточному напряжению, скопившемуся в молодом теле, звенящему, плотному. Он то знал о действии вампирской крови - тоннах энергии, что она вливала в людские организмы, повышая выносливость, взращивая привязанность к хозяину. Делясь ею, Крис восполнял дефицит жизненно важных веществ, которых Алекс лишался кормя его. Но помимо рациональной причины имелась и иная - извращённое удовольствие, которое испытывал он, приучая Алекса к крови, выкармливая подобно птице, жертвующей плотью ради своего недоношенного дитёныша. Было в порочном интимном таинстве этом нечто сакрально возвышенное, от чего мертвое сердце Криса в детском восторге раз за разом отбивало барабанную дробь. Брансак огладил розовеющую щёку Алекса и тот зажмурился - целомудренное касание отзывалось в солнечном сплетении вспышкой острого, граничащего с болью возбуждения.

- Охота подождёт, для начала справься с кем - то посерьезнее медведя...

Грубоватая загорелая ладонь Брансака сместилась туда, где ощущалась правильнее и нужнее, легко заскользила по влажному стволу. Алекс, откинувшись на спину, раздвинув ноги, приподнялся на локтях, чтобы видеть, как любовник ублажает его. Голова юноши обессиленно падала на простыни, моталась из стороны в сторону, на лбу выступил пот. Брансак явно наслаждался мучениями извивающегося в агонии тела, а Алекс не мог избавиться от отвратительного де жа вю. Казалось, всё это с ним было не раз, и он сходит с ума. Лицо мужчины искажалось, приобретало звериную жестокость, превращаясь на глазах в бескровную маску, испещрённую сетью чернеющих вен. Крик застревал в горле, а следом Алекса накрывал оглушительный оргазм, радости в котором было в разы меньше страха и непонимания. Его сопровождали бурные слёзы, но Брансак лаской, заботой сводил истерику на нет. Нежный шепот мужчины колыбельной журчал в ушах и Алекс затихал в крепких объятьях, успокаивался, на следующий день благополучно забывая о своих глупых кошмарах и подозрениях.

Дни, недели пролетали незаметно для влюблённых. Поместье Брансака словно пустынный оазис, не подвластный суровой действительности, осенённый благодатью, существовало по весьма чудным, но миролюбивым законам. Любовники спали до обеда, предавались утехам за пределами хозяйской спальни, при свете дня на природе, выезжали на охоту в полночь, смущая слуг и соседей, шокировали высшее общество на балах у редких семейств, что не осмелились отказать им от дома, безбожно, подобно шейхам кутили в деревенских трактирах. Наглость Брансака Алекс перенимал вместе с кровью, та росла как на дрожжах, ровно как самоуверенность, хотя справедливости ради стоит сказать, что взрастали они в благодатной почве - юноша от природы имел склонность к вспыльчивости и своеволию. Закономерный итог - весь Лимож обсуждал и осуждал вскоре несносного юного маркиза и его высокопоставленного покровителя. Где бы Бонневаль с Брансаком ни появлялись, за ними следовал скандал. Лишённый надзора родителей - Крис смотрел на выходки любовника сниходительно умиленно, поощряя любую блажь - Алекс не считал за необходимость таить истинные мысли и чувства, не сдерживал себя отныне ни в чём. Светское общество вызывало вместо былого уважения в нём презрение, пыльный этикет - зевоту, кодекс благородного аристократа - гомерический хохот. В беседах с духовниками Алекс частенько не гнушался ереси, в одежде - женских деталей и украшений, благо осыпал ими Брансак с неустанной щедростью, и не скрывал вольнолюбивых революционных взглядов, приставших отъявленному авантюристу, но никак не отпрыску достойнейшей династии. Лавры предка вояки не давали Бонневалю покоя, и теперь, когда честь семьи, долг не связывали по рукам и ногам, а стыд подчистую выкочервал аморальный любовник, он всецело предался мечтам о ратных подвигах и далёких странах. Крис и эти сумасбродные, ребяческие порывы поддерживал, глядя на них через призму прожитых лет покровительственно свысока, словно родитель на проказы обожаемого чада. Через несколько дней намечалась сделка по продаже поместья, а после влюблённых ждал Париж, Венеция, Испания - весь мир. Крису не терпелось преподнести его Алексу на блюдечке, подобно бессердечной Соломее, подарившей матери голову Иоана Крестителя, потому он всячески амбиции Алекса наряду с аппетитами в постели подогревал. Брансак жаждал познакомить любимого с богатствами, которыми овладел за сотни лет, впитать его непосредственную радость, изумление и восхищение. Казалось, всё испытанное доныне нуждалось в одобрении, взгляде Алекса, только так прошлое с его тяготами горестями и победами представлялось Брансаку полноценным, оправданным. Крис готовился вручить любовнику и нечто более ценное - вечность, искренне полагая, что Алекс - исключительный человек, достойный в полной мере темного дара. Его не терзали сомнения, не смущало, что тот слишком молод и недостаточно просвещён, полон предрассудков так же, как недалёкий Лиможский крестьянин или монахи Альмерийской епархии и способен без зазрения совести отречься от зла во плоти, подло любовника предать. Брансак не колебался, выжидал подходящий момент и мотивы его были самыми что ни на есть благими, а чувства возвышенными, однако эгоизм собственника, слепая вера влюблённости, к несчастью, напрочь исключали в нём здоровый холодный рассчет.

В один из вечеров накануне отъезда в столицу скандальная парочка развлекалась на балу в имении графа Де Бофан, последнего в очереди на наследство грозного деда, а потому мало заботившегося о репутации в обществе. Вся надежда аристократа заключалась в выгодном браке с одиозной богатой матроной охочей до сплетен. Ради неё Брансак с Бонневалем и были приглашены, однако причины гостеприимства, как и многочисленные критики волновали парочку меньше не открахмаленного воротничка на рубашке. Алекс посвятил по пути в имение этому прискорбному факту поэтическую оду, Бофан же удостоился легкого кивка головы и пары затрапезных приветствий. Изобразив надлежащую случаю благодарность, Бонневаль упорхнул к друзьям и вскоре легкомысленно кружил в бесконечных минуэтах, говотах и паспье, меняя партнерш и напрополую флиртуя под пристальным взором личного стража. Брансак вяло поддерживал беседу, не теряя любовника из виду надолго, но тот словно сойка скачущая с дерева на дерево резвился и шутил, навязываясь то одной, то другой компании. Словно неосознанно пытался запечетлеть, забрать с собой частичку родных мест - улыбающиеся лица старых друзей и знакомых, уют скромных деревенских поседелок, очарование невинного, не обязывающего ни к чему флирта, суету пьяных ссор и карточных драм. Крис с тихой грустью в глазах провожал мельтешащую стрекозой фигурку, чувствуя отголосок пронзительной, не высказанной тоски Алекса по семье. Как бы тот не бравировал, громко не смеялся, Криса не обмануть, даже спустя сотни лет он помнил как до глубины души ранит прощание с родным домом.

- Если не выпью чего - нибудь, умру....- запыхавшись, под дружное улюлюканье товарищей вырвался Алекс из тесного кружка танцующих.

Синий камзол Алекса был распахнут, белая рубашка липла к позвоночнику, нитка жемчуга поддавливала, от чего пальцы его то и дело касались лебединой шеи. Светлые пряди слегка вились у висков от пота, во взгляде сквозило нетерпение. Не сбавляя шага, он пересек бальный зал, с облегчением обнаружив уставленный явствами и напитками. Слуги водрузили на нём пирамиду из груш. апельсинов и винограда, свисающего гроздьями. Кувшины с разноцветными винами - от бледно салатового до черничного - Алекса смутили.

- Вы обязаны попробовать, у него неповторимый вкус.

Алекс удивленно вскинулся на незнакомца, возникшего из ниоткуда с бокалом в руке. Тёмные волосы мужчины были коротко, не по моде острижены, бархатный камзол болотного цвета выгодно оттенял глаза. Изумрудно - зелёные, они с лёгкостью обращались в янтарь, придавая взгляду живости, очарования. По женски деликатные губы дрогнули в снисходительной улыбке и Алекс нахмурился, не разгадав её посыл. Кошачья грация с которой тот двигался, улыбался и смотрел внушала смутную тревогу. Дискомфорт рядом с мужчиной ощущался на уровне инстинктов и был совершенно необъясним.

- Я не любитель вина, предпочту лимонад...

Алекс сам удивился неоправданной грубости, с которой прозвучала фраза, но незнакомец не обиделся, наоборот, подошёл ближе. Пахло от него приятно и свежо. Пихта, кедр, орешник - перебирал ароматы Алекс, а незнакомец, словно прочитав его мысли, по дружески широко улыбнулся. Какой чудесной была эта улыбка... горделивой и ослепляющей, завлекающей тайным знанием.

- О...- обронил с искренним сожалением мужчина и Алекс вмиг оробел, почувствовав укол стыда за то, что разочаровал его своей бестактностью, - но вино и впрямь особенное. Его варят по древнему кельскому рецепту.

Алекс, уступив уговорам, взял бокал из рук незнакомца и сделал глоток.

- Необычно. Из чего оно?

- Белый вереск, немного мускатного ореха, гвоздичного перца, воды, сахара и листьев вербены, - делился мужчина, не сводя с Алекса испытующего взгляда.

- Вербены? Не знал, что виноделы используют её, - Алекс осушил бокал до дна и поднял голову - на губах незнакомца блуждала мечтательная полуулыбка.

- Друиды называли вербену магическим растением, готовили из неё любовное зелье.

- Хотите сказать, его я выпил? - недоверчиво усмехнулся Бонневаль.

Незнакомец поджал губы, глаза его полыхнули янтарём и снова обратились в зелень.

- Существуют два поверья касательно вербены. По одному - напиток из неё является сильнейшим приворотным отваром, средством, распаляющим страсть, по другому ‐ мощнейшим оберегом от зла, - мужчина выдержал многозначительную паузу, словно от последующего вопроса зависела не одна человеческая жизнь, - какое зелье выберете, Александр?

У раздражённого загадками Бонневаля, отвлекшегося на знакомых, шумно вываливших в зал, был на готове язвительнейший ответ, хлесткий отворот поворот неудачливому воздыхателю, но внезапно он вспомнил, что не представлялся мужчине.

- Простите, мы знакомы? - резче, чем планировал, спросил он. повернувшись к собеседнику, но уткнулся в пустоту, незнакомец исчез так же незаметно, как появился.

Камин остывал, как и вода в мраморной ванне, и Алекс, запрокинув голову, прикрыв глаза, ловил последние крохи тепла и неги. Длинные руки распростались по бортикам, словно крылья, на изогнутой шее едва заметно перекатывался кадык, когда он сглатывал, светлые волосы струились по точеным плечам жидким золотом в пламени свечей и зеркальных багетов. Ванну перенести в спальню приказал Брансак, и Алекс сразу отметил преимущества нового расположения. Отпала нужда пересекать темные коридоры, сновать по лабиринтам комнат, которых в поместье насчитывалось не меньше двадцати. Когда силы оставляли его и случались обмороки Брансак поднимал на руки и укладывал в кровать, досуха вытирал полотенцем, а затем долго обмазывал розовым лосьоном подобно заботливой няне. Иногда усталость была настолько сильна, что веки казались свинцовыми, неподъемными, а на лодышках будто свисало по гире, но раздражала эта досадная неприятность будто его одного. Алекс злился, что объяснение неожиданных приступов, провалов в памяти не находилось, но за несколько недель в поместье свыкся со странностями. Затылка коснулась ладонь и Бонневаль вздрогнул - к тому, как бесшумно, незаметно перемещался любовник, он до сих пор привыкнуть не мог. Стоило позвать, тот стоял за спиной, подумать - откликался, зазевать, моргнуть - и удаляющийся стук его сапог доносился у самых дверей. Крис тщательно и осторожно провёл по всей длине волос гребнем, обычно он делал это множество раз, отчего те сияли ярче звёзд. Благодаря его нехитрым манипуляциям каждая мышца в теле Алекса расслаблялась, а подозрения, минуту назад тревожащие разум, усыплялись. Легкие массирующие движения, вкрадчивый шепот творили магию, были настолько чувственными, что заменяли им прелюдию. Брансак боготворил тело любовника, но ещё сильнее боготворил его волосы.

- Вылезай, не то замерзнешь...

Хриплого голоса, ладони, на проверку собственнически мазнувшей по мокрой груди, было достаточно, чтобы по телу рассыпались мурашки, а внизу живота сладко заныло. Алекс улыбнулся, ведь рядом с Брансаком замерзнуть не получилось бы даже при желании - более горячего мужчины он в жизни не встречал - и нахмурился, когда понял, что кроме этого сомнительного факта ничего о любовнике не знает. Лишь сплетни, да домыслы чужаков. Собственная легкомысленность вызывала неловкость - несколько недель они с Брансаком неразлучны, но близость их так и не переступила границы постели. Столовой, конюшни, садовой беседки, если точнее, в имении сложно найти место, которое они самым возмутительным образом не осквернили бы.

- Ты родился в Венеции?

Лишь слабый плеск воды нарушал воцарившуюся тишину. Брансак на мгновение застыл, однако руки его снова принялись за дело, черепаший гребень плавно заскользил по шелковистым блестящим прядям.

- No, soy de Almeria*

Брызги воды, когда Алекс порывисто обернулся, намочили тонкую рубашку Брансака. Тот, улыбаясь, отложил гребень.

- Испанец, так и знал. Я на слух определяю любой, от Сицилийского до Марсельского, но твой...- взгляд юноши победно лучился и Брансак, не устояв, нежно погладил его по щеке.

- Скажи ещё что - нибудь, - потребовал Алекс, и Крис по слогам, страстно выдохнул в его приоткрытый восторженно рот.

- Si que eres curioso...*

Губы юноши расплылись в коварной улыбке, он лисой подластился, прильнул голой грудью к любовнику. Откровенный разговор перетекал во флирт, возможно поэтому они до сих пор и не поговорили по душам - хмыкнул Алекс - были слишком заняты, раздевая друг друга...

- Я раскусил тебя... - проворковал довольный Алекс, изящный палец его очертил острые углы ключиц на широкой загорелой груди.

Брансак не сказав не слова вытащил его из ванны, не обращая внимания на воду, переливающуюся на ковёр, звонкий смех и кулаки, барабанящие по плечам, уложил на кровать. Губы его впились в белую шею, руки жадно смяли влажные бедра. Когда Крис оторвался от Алекса, чтобы раздеться, плохо себя контролировал - яремная вена, разбухнув, пульсировала, склеры затопило глянцевой чернотой. Он снова навис над юношей, когти его нетерпеливо царапнули по молочному бедру и Алекс жалобно всхлипнул, уперся ладонями в горячую вздымающуюся грудь.

- Нет, пожалуйста...

Брансак невозмутимо отвел сопротивляющиеся руки, склонился ещё ниже, и Алекс оцепенел всеми конечностями, загипнотизированный бездонностью бездушных глаз, низким вибрирующим голосом.

- Всего один глоток, малыш...

Голубые озера глаз Алекса неумолимо заволакивало синевой забвения. Безвольно откинувшись на подушки, он коротко часто дышал, не крича, не зовя на помощь, в то время как клыки Брансака вытягивались и заострялись. Мрачная тень легла на породистое, красивое прежде лицо, на котором жуткими веревками проступили вены. Звериный голод - единственное, что в нём читалось, но Алекс покорно отвернулся, открывая любовнику доступ к шее. Брансак вонзил клыки в самое её основание, подминая содрогнувшееся в спазме тело, удерживая взмывшие в отчаянии руки. Слезы омывали щеки Алекса, горло саднило от рыданиий и нестерпимой боли, пока Брансак высасывал из него жизнь. Гневное рычание зверя, плач бесправной жертвы добавляли действу сходства с вульгарным надругательством. Но даже совершенное в грязной подворотне пьяным матросом насилие представлялось более гуманным. Насильник покушался на тело, Брансак же бесстыдно заявлял права на бессмертную невинную душу. Клеймил и обманом присваивал. Внезапно он замер, а затем отшатнулся от своей жертвы. Перепачканный кровью, с перекошенным от ярости лицом вскочил с кровати, но тут же рухнул на пол. Алекс съёжившись, подобрав под себя ноги не мог отвести глаз от того, кого любил, кого час назад принимал за человека. Взгляд светлел, власть Брансака над разумом ослабевала, как и сам он, корчившийся в судорогах на полу. Хватаясь за горло, хрипя и сыпля проклятиями, множество раз он неудачно порывался встать, падал, с каждой секундой всё больше походя на чудовище. Алекс с ужасом наблюдал за его жутким перевоплощением. Сгорбленный, воющий, протягивающий к любовнику когтистые руки, гневно, с пеной изо рта тот изрыгал богохульства, а у Алекса кровь стыла в жилах. Очень скоро не осталось ничего от импозантного вельможи, на глазах Александра любимый переродился в нечисть из баек Мари, которые та читала ему в детстве перед сном - вурдалак, вампир, нежить...Алекс нащупал кровоточащую рану на шее и в отвращении скривился, сполз с кровати. Опасливо обошел затихшее уродливое существо, что валялось ничком на полу без движения. Мозг Алекса лихорадочно работал. Мертв Брансак или нет он не знал и проверять не горел желанием, нужно было скорее уносить ноги. Влёт нацепив на себя панталоны, рубашку и камзол, он ринулся к двери, но у порога замешкался. Бежать вот так, бездумно, в никуда? Родители не примут, родственники тем более. Париж? Он не протянет там и дня без денег. Забитый, как у зверька взгляд его обшарил спальню и споткнулся об шкатулку с драгоценностями, подаренными Брансаком. Не долго думая, Алекс бросился к комоду, вытряхнул содержимое шкатулки на платок и связав в тугой узелок, засунул за ворот рубахи. Сметливость, отвага возвращались к юноше по мере действия, адреналин подстёгивал решимость. Таким как он, людям авантюрного склада, излишния рефлексия, упивание горем лишь вредили, зато риск, опасность придавали недюженных сил. Как огонь наделял железо формой, так препятствия закаляли их непростой характер, вытачивали достоинства, сглаживая недостатки и слабости. Алекс проносился ураганом по коридорам, чувствуя как с каждым шагом горе утраты, любовное разочарование сметает в нём неубиваемая примитивная жажда жизни. Ворвавшись в кабинет, перерыв его вверх дном, он забрал мушкет и шпагу Брансака, бумаги из сейфа, которые шустро пролистав, посчитал важными и выбежал с трофеями во двор. Поднятая на ноги шумом прислуга сиротливо жалась друг к дружке, робко выставляя перед собой факелы, но Алекса не останавливала. Юноша беспрепятственно вывел из конюшни лошадь, нагрузил вещами, а те лишь исподлобья хмуро следили за полуночными, больше напоминающими ограбление и побег сборами. Алекс заткнул мушкет за пояс, запрыгнул в седло и угрожающе оглядел немногочисленных зрителей своего отъезда. Горделиво прогарцевав по двору, выказав каждому презрение за малодушное молчание и трусость, с безумным кличем пришпорив лошадиные бока, Александр рванул из имения во весь опор.

Спустя несколько часов среди догоревших свечей, в кромешной тьме спальни раздалось тихое рычание. Когтистая иссушенная лапа, скребущая по ковру, хрустнув суставами, приподнялась, а за ней и тело, больше похожее на скелет. Шатаясь, сбивая на пути мебель, Брансак, опираясь на дверь, побрёл в коридор. Его вёл запах, единственное, о чём он мог думать - кровь. Без неё регенерация могла длиться неделями, которых у него в запасе не было. Полные ненависти зрачки в запавших глазницах вспыхивали кроваво жёлтым стоило вспомнить об Александре. Кастрюли с грохотом полетели на пол, с мучительным стоном он опёрся на кухонный стол. Кухарка, остолбенев у печи, открывала закрывала рот, но даже на писк бедняге не хватило храбрости. С рычанием кинулся он на женщину, согнув, словно молодую ветвь, взгрызся в шею и блаженно прикрыл глаза. Кровь потекла по венам, чужое сердцебиение замедляло свой ход, затихало навеки в его алчной глотке. С шальной улыбкой Брансак, уже больше походивший на себя, чем на мертвеца, восставшего из могилы, отпихнул обескровленное тело и двинулся на поиски нового. Чтобы полностью восстановиться после яда вербены - единственной отравы, способной лишить жизненных сил даже древнего вампира требовалось как минимум три галона человеческой крови.

Солнце занималось за высокими кронами деревьев. Рассветные лучи, продираясь через кусты золотили чащу, рассекая вдоль и поперёк, гнали прочь отголоски чёртовой ночи. Алекс, шикнув, приложил ладонь к шее, ранка все ещё беспокоила. Лошадь под ним мерно плелась по тропинке, махая чёрной гривой, изредко фырча. Алекс потрепал её по холке.

- Доберёмся до деревни, попьешь, родная, потерпи.

Та кивнула, словно поняла и Алекс устало улыбнулся. Ему и самому не мешало бы выпить кружку воды и поспать, хотя бы пару часов. Глаза слипались, тело зудело как после побоев. Если бы выбрал дорогу по тракту, дрых сейчас в кабаке после сытного ужина, но Алекс перестраховался, опасаясь погони, предпочёл лесную тропинку. Здешние места он знал хорошо, как любой знатный охотник, потому потеряться или сгинуть не боялся. И прокормить себя бы смог, с мушкетом и шпагой. Мысли его прервали шорохи. Натянув удила, он успокаивая, погладил лошадь и прислушался.

- Стой, родная.

Шорохи доносились отовсюду, становились громче, а вскоре к ним добавилось и грозное рычание. Алекс испуганно сглотнул. Стая огромных волков, один в один с тем, что ошивался на Сан Кюлакском кладбище, неторопливо и слаженно выстраивались, образовывая вокруг него цепь. Когда та сомкнулась на вожаке, лениво, важно ступившим на тропинку, Алекс побледнел, но натянув до упора удила и что есть сил ударив сапогами в лошадиные бока, ринулся вперёд.