Bloodline

Через прорехи штор мягко струилось солнце, подсвечивая поле полномасштабной битвы, развернувшейся на массивной дубовой кровати. Развороченные одеяла вздымались, словно кучевые облака, пуховые подушки валялись по полу, перевёрнутая шахматная доска с рассыпанными слонами, ферзями, королями и королевами стыдливо выглядывала из - за белоснежных холмов и оврагов простыней. Если бы фигуры могли краснеть, непременно поменяли цвет из - за того, что творилось вокруг. Напористый шёпот перемежался умоляющими остановиться выдохами, звонкие влажные поцелуи шелестом одежд. Нога в шелковом белом чулке, с которой на днях сняли повязку, подскакивала на спине борона, пока тот неистово и беспощадно, подобно викингу осаждавшему безоружную галеру, брал измором неопытного маркиза. Заведущие руки лапали бархатные короткие панталоны, мятую рубашку, которую мешал содрать полностью узорчатый жилет, как карманник на базарной площади любовно ощипывает жертву. Однако удалось Брансаку немного. К его огорчению, Алекс отважно сражался за каждый клочок одежды. Мокрыми отвлекающими поцелуями барон прокладывал дорожки от лебединой шеи до острых скул, притирался стояком, припечатывая до жалобного писка к кровати, чтобы парень наглядно оценил степень его помешательства, но тот чудом держался, хоть и млел в его объятьях, заламывая брови, прикрывая мутные от вожделения небесные очи и прерывисто дыша. Робкий стук в дверь юношу охолодил лучше ведра колодезной воды, но барон, увлечённый развязыванием шнурка на его панталонах, проигнорировал сначала стук в дверь, а затем и собственного слугу. Алекс едва не подпрыгнул, услышав деликатное покашливание, забил кулаками в мощную грудь, только тогда Брансак выпустил добычу и в ярости развернулся.

- Ну что?! Я же просил не беспокоить....

Ни один мускул не дрогнул на сухопаром лице Морриса, подчёркнуто безразличный взгляд которого бесцельно плавал в пространстве, минуя запыхавшуюся парочку. Алекс хлопнул себя ладонью по лицу и сквозь зубы грязно выругался. Он не привык к порядкам в имении Брансака. Тот мог, не стесняясь, отодрать его на ломящемся от явств столе в гостиной, в перерыве между закуской и основным блюдом, и никто - ни служанки, ни дворецкий – Алекс подозревал ни даже садовник – не сказал бы и слова, не поменялся в лице. Ни одна чашка не разбилась бы от праведного возмущения и ни единого звука удивления или тем более осуждения не прозвучало бы в стенах этого дома. Алекс пробыл в гостях неделю, но её хватило, чтобы кое - что о нраве Брансака почерпнуть. Тот был королём, богом в своей вотчине, люди его по убеждению или же из- за страха демонстрировали собачью преданность и удивительную немногословность. И всё же лежать, раздвинув ноги, подобно охочей суке или куртизанке в будуаре перед клиентом не приличествует великосветскому юноше. Бонневаль краснел и готов был провалиться сквозь землю от стыда.

- Прошу прощения, господин, в гостиной вас ожидает маркиз Бонневаль...

- Отец?!

Алекс, с силой оттолкнув Брансака, поднялся с постели. Со скоростью света зашнуровал он завязки на панталонах и рубашке, нацепил камзол и, пригладив растрепавшиеся волосы, наспех стянул их ленточкой в хвост. Крис с болью в глазах наблюдал за сборами возлюбленного.

- Какая нелёгкая его принесла? - досадливо прошипел он и тут же получил в ответ осуждающий взгляд.

- Не изволишь привести себя в порядок? Что, в таком непотребном виде примешь его? - раздражённо поинтересовался юноша и нахмурился - Брансак был несносным мужланом, но, к сожалению, в этом и заключалась львиная часть его привлекательности.

Дикарь в расшитом парчовом камзоле, варвар под личиной придворного вельможи. Этот мужчина сводил Алекса с ума. Поразительно, как бесцеремонный грубиян за неделю умудрился не залезть к нему в штаны. Не к чести маркиза дело было отнюдь не в выдержке или целомудренности. Прозаично, но поначалу Брансаку помешала боль в ноге и вытекающая из этого невыносимая капризность Алекса. Тот ненавидел киснуть в постели от скуки и выедал мозг всем, кому не повезло оказаться рядом. Затем, визиты его многочисленных знакомых, родни и друзей, торчащих до позднего вечера, развлекающих больного картами, анекдотами и сплетнями. На Брансака в такие моменты было страшно смотреть - у мужчины пар из ноздей валил, как у быка перед торреадором, машущим красной тряпкой. Каждую минуту Алекс боялся, что Брансак, вздернув незадачливого гостя за шкирку или за пышную многоярусовую причёску, спустит со ступенек, как бродягу попрошайку и в догонку обложит проклятьями. Однако тот стоически терпел, и что - то подсказывало Алексу не по причине опасений нарушить этикет или прослыть невеждой и хамом, а ради душевного спокойствия и репутации любимого. От догадки этой возбуждающая дрожь охватывала тело, рождалось сладостное томление внутри, голод, утолить который можно было лишь одним единственным способом, однако Алекс медлил. Всегда отыскивалась отговорка, чтобы не вверить себя без остатка, не отдаться целиком могучему пугающему чувству, которое он до сих пор ни к кому не испытывал. Феликс... совесть пристыжала другом детства и первым любовником в последнюю очередь, но именно этот довод в споре с самим собой оказывался решающим. Алекс нарекал себя предателем... и не зря.

- Кх кх...

- Ты свободен, Морис, - мрачно отослал слугу Брансак и, поднявшись с кровати, встал за спиной Алекса, всё ещё прихорашивающегося у зеркала.

- Он заберёт тебя у меня...- с глухой злостью выдохнул барон, сгребая ручищами юношески тонкую талию, собственнически вжимая Алекса в своё крепкое, напряжённое тело.

Юноша сглотнул и спешно облизал греховно распухшие губы. Не было надобности объяснять, в каком состоянии мужчина пребывал - литые мышцы живота, стояк, обвиняюще тыкающийся в задницу, шальные, цвета оникса глаза, обжигающие в отражении зеркала.

- Крис, мы не можем... - страдальчески промямлил Алекс, накрывая ладонями чужие пальцы, пытаясь отцепить их от себя, но тщетно.

- Почему?! Мне подвластно всё, скажи лишь да...- развернув, пылко склонял к авантюре Брансак.

Почему тот колебался, что мешало юноше окунуться в омут головокружительного романа барон не понимал и от того злился. Он привык к ясности, а что могло быть проще плотского желания? Доморощенный моральный кодекс, лояльность заветам Христа, изящные душевные метания - излюбленное хобби аристократов, ему, отпрыску неотесанного крестьянина, грязному работяге и циничному церковному клирику были чужды и по природе противны. Да, он отточил светские манеры, виртуозно исполнял роль царедворца, но десятилетия при дворе по сути ничего в характере Криса не изменили, наоборот, взрастили в нём стойкое отвращение к чопорному, лицемерному высшему сословью.
Алекс отпихнул Брансака и направился к двери, но прежде чем выйти, оскорблённо заметил.

- Не всё решается денегами, есть вещи человеку неподвластные. Мы и без того нарушили, чёрт знает сколько, правил приличия. Пожалуйста, не позорь меня перед семьёй.

Дверь за Алексом захлопнулась, а на лице мужчины пролегла тень. В глазах сверкнула хищная жестокость, чувственные губы изогнулись в презрительной усмешке. Алекс прав - люди мало что способны в своей судьбе исправить и на что - то в обществе, построенном на праве сильного и поправии слабого повлиять. Юноша рассуждал здраво, воспринимал мир, как большинство его сверстников – юных домашних бунтарей, зависящих от отца и его наследства, громкого титула, но не знал главного - Брансак вот уже несколько сотен лет не был человеком.

Недовольный Этьен, скупо поблагодарив барона за заботу об отпрыске, отказавшись от приглашения на обед и не особо вежливо отмахнувшись от осмотра поместья, чая и приличествующих ситуации долгих словесных расшаркиваний, спешно распрощался и едва не пендалями затолкал бедного Алекса в карету.

- Графиня с дочкой порог замка без толку обивают, а он тут прохлаждается. Даже не хромает, а паники навёл. Элеонор плачет денно и нощно, свадьба под угрозой срыва, а ему хоть бы что, он баронские харчи распробовал, да шелка опочивальные! Домой сразу тебя гнать надо было, лоботряса...- безостановочно бурчал он.

Забравшись в карету, Алекс отвернулся к окну, пропуская мимо ушей наставления и упрёки родителя. Вдали зеленели знакомые равнины, птицы игриво распевались в кронах вековых дубов. В воздухе зной мешался с цветочной луговой сладостью. Алекс удручённо вздохнул и поджал от расстройства пухлые губы. Наличие королевской крови не гарантирует ни достоинства её обладателю, ни широты мысли и ума - удручённо констатировал Бонневаль - и отец его живое тому подтверждение.

После слезных приветствий, сюсюканий и оханья женской половины замка, скромного рукопожатия брата, Алекс, вымотанный дорогой и брюзжащим отцом, бурной встречей, устроенной домашними, с облегчением закрыл дверь комнаты и рухнул на кровать. Воспоминания о восхитительной неделе в поместье Брансака отзывались разноцветными фейерверками в душе. Не успел Алекс покинуть мужчину, как почувствовал себя обделённым и совершенно несчастным. Каждое слово, нашептанное тем украдкой, пытливый взгляд, интимное прикосновение отпечатались в памяти намертво и терзали неудовлетворённостью. Ни в ком прежде Алекс так остро не нуждался, ничьё внимание не вызывало в нем столько трепета и восторга. Вымученно простонав, он зарылся лицом в подушку и даже тогда испытал горькое разочарование - подушки Брансака пахли хвоей и мускусом - горько, маслянисто и нарочито мужественно, необузданно, анималистски - так же, как их загадочный и властный хозяин.

Ночью его разбудили шорохи. Жар чужого тела за спиной, острые зубки оттянувшие мочку уха, и неразборчивое бормотание, путавшееся в распущенных волосах, окончательно прогнали сонливость.

- Я почти свихнулся за неделю, так соскучился...

Низкий соблазнительный голос Феликса был пронизан мукой, и Алекс снова ощутил жгучий стыд. Он сел в кровати, уворачиваясь от объятий и, взглянув любовнику в глаза, понял, что не может больше лгать - ни себе, ни ему. Детская история любви закончилась на том, что дети выросли, глупо делать вид, что это не так, цепляться за прошлое, которое безвозвратно ушло. Ликс, чьи руки всё ещё обнимали Алекса, неверяще замер, а затем усмехнулся и отодвинулся.

- Это он, да? Ты именился...

Упрек Ликса возмутил Алекса. Брансаком он не на шутку увлёкся, но даже если бы тот не объявился в их захолустье, роман с конюхом не поодлился долго. Ликс, кажется, намеренно отказывался смотреть правде в глаза - у связи юного маркиза и его слуги, не было будущего.

- Крис не при чём, будь честен - ничего не вышло. Сам извёлся от ревности и меня извёл. Сколько дней, часов, минут со мной по настоящему осчастливили тебя Ликс, а сколько из них ты страдал и обижался? Где бумажка, на который ты вёл счёт? Или её нет и никогда не было?

Глаза Ликса потемнели, руки сжались в кулаки.

- Ни минуты с тобой я не променял бы на годы безмятежного счастья с другим, и сколько бы ни мучился, выбирал снова и снова, любовь к тебе - мой осознанный выбор, Александр. Причина в нём, он голову тебе задурил! Слышал, какие жуткие слухи гуляют о бароне в Сан - Кюлаке?

Ликс подался вперёд, гнев клокотал в нём в равной мере, как и решимость доказать Алексу, что прав, разоблачить мужчину, который нагло вклинился между ними. Но Алекс лишь недоверчиво фыркнул.

- Перестань, теперь сплетни пересказывать начнёшь? - теряя терпение, Алекс всё же кивнул, - ладно, давай, что ужасного Брансак натворил за месяц пребывания в Крусаке? Задолжал молочнику, заявился без дурацкого парика на воскресную мессу или согрешил на сеновале с деревенской девкой?

Предупреждаю, последнему точно не поверю. Бедняжки при виде него бегут, осеняя себя крестом.

- Об этом и речь. В его деревушке восемь человек сгинуло, ни слуху, ни духу, - выпалил Ликс, и Алекс привалился к изголовью, недоуменно сведя брови.

- Кто его обвинял?

- Никто, но люди подмечают странности, рты им не заткнёшь. Во первых Делорж. На каждом углу пел о любви к родному поместью, даже не помышлял о продаже, соседям ничего не сказал и бац - на тебе, за сутки оформил сделку и с кем? Чужаком, которых на дух не переносил, с которым сроду бы не договорился.

Глаза Ликса тревожно горели, уши пылали, Алекс же, невозмутимо сложил руки на груди, дал возможность тому закончить. О том, что рассказ любовника попахивал паранойей ревнивца, Алекс тактично пока молчал.

- Слуги в поместье меняются подозрительно часто. Все, кого Брансак выгнал, немедленно, собрав вещички, уезжают.

- Да мало ли по какой причине крестьяне переселяются. Не могу поверить, что именно ты его осуждаешь бог весть за что! - вспылил Алекс, а Ликс гневно сощурился.

- Он мерзавец и лжец. Да, пока его не вывели на чистую воду, но разоблачение не за горами...

На серьёзное обвинение любовника Алекс холодно и сурово прямо спросил.

- Что случилось с Гастоном, Феликс, почему лошадь сбросила меня? Ты седлал его и не заметил раны?

Феликс побледнел. Красноречие парня, пыл мигом испарились. Немалой выдержки стоило ему не отвести взгляд от обвиняющего всем своим видом Алекса. Тот не намекал, открыто заявлял, прекрасно зная, что Ликс сам себя уже наказал и сто раз за выходку проклял. Прикрыв слезящиеся глаза, Ликс обронил тихое прости так униженно, что сердце Алекса сжалось.

- Никто не унает, - пообещал он, и Ликс с надеждой на благосклонность любимого вскинулся.

- Не приходи больше....- добавил Алекс, отворачиваясь, не в силах выдержать отчаяния в некогда любимых глазах.

Ликс убрался из спальни, как побитая хозяином собака, а Алекс сколько не ворочался, не мог потом уснуть. Не раз он порывался броситься следом, найти, успокоить, утереть слёзы, утешить Ликса, как делал это в их безоблачном детстве, но что - то в последний момент его останавливало. Внутренний голос внушал, что отпустить Ликса - отпустить прошлое, значит открыть дорогу будущему, новому будоражащему и неизведанному чувству.

Заснувшего только под утро из-за переживаний о друге Алекса в обед разбудил Этьен. Ворвавшись в спальню, он содрал с сына покрывало и, замахнувшись, отхлестал свёрнутыми в трубку бумагами. Алекс вскочил с кровати, потирая бедро и ошарашенно вылупив глаза – Этьен был в ярости.

- Ради этого срама ты отказал всем порядочным семьям в провинции, выставил нас на посмешище? Да такое даже вслух произнести мерзко...- налитые кровью глаза Бонневаля вылезали из орбит.

Он тряс бумажками перед носом сына, как знаменем, доказательством позора.

- Ничего у тебя не выйдет, слышишь, мерзавец даже на порог замка больше не посмеет явиться. Будешь торчать взаперти до свадьбы с графиней, носу из замка не высунешь. А вздумаешь перечить, за волосы приволоку, силой заставлю. Негодяй, паршивец...- завыл белугой Этьен, швыряя сыну в лицо бумажки и, выбежав из спальни, на глухой засов закрыл дверь.

Алекс растёр опухшее ото сна лицо и нервно подобрал исписанные листы с пола - это оказались любовные письма Брансака, спрятанные им в секретном ящике комода. О тайнике этом знал лишь один человек в замке...

В полутёмной кухонке у засаленного очага, в котором булькала наваристая похлебка, за длинным грубым столом, сгорбившись, сидел черноволосый красивый паренёк. Он шустро черпал суп ложкой, не сводя застывших глаз с неровных, подкопченных стен. Подавившись, парень откашлялся и снова взялся за ложку, с удвоенной злостью принялся черкать по дну миски.

- Что, поди поперёк горла похлёбка то встала? - съехидничала полная розовощёкая Мари, на другом конце стола выщипывая куропатку, - иуда проклятущий...

Феликс замер, но лишь на мгновение.

- Замолкни, дура, что бы понимала. Он ещё спасибо мне скажет, все вы. Не просто так поместье барона гиблым местом стали звать...

- Гляньте, какой благодетель сыскался....- Мари всплеснула руками, злобно косясь на конюха, - скажи ещё, что не от зависти, да ревности ты милорда юного на растерзание отцу отдал, ирод окаянный.

Швырнув ложку в похлёбку, Ликс встал из - за стола, грудь его вздымалась, взгляд исподлобья полоснул решимостью.

- Ничего, женится, уедет за тридевять земель, когда - нибудь, да вернётся. Это лучше, чем в земле кладбищенской гнить или болотах, на которых волки ночами воют. Сколько в последнее время их развелось, словно магнитом каким сюда тянет. Душа болит от этого тоскливого воя...

Мари наскоро испуганно перекрестилась, но всё же возразила.

- У Александра душа, да разум словно у ласточки острокрылой, чистые, у дьявола и того рука дрогнет, зло причинить. Я его выбору доверяю, не мог он душегуба полюбить.

Ликс, растеряв запал что-то доказывать, сдавленно прошептал.

- Да что ты знаешь о любви? Упрекать, советы раздавать каждый горазд. Я чутью, страху своему - не глазам верю, толстушка. Потеряю, так хоть сберегу его...

Дверь едва слышно скрипнула. Алекс, вскочив с пола, кинулся к полной неповоротливой кухарке, крадущейся со свечой в спальню, но та зашипела.

- Тихо, не шуми, не то господ разбудишь. Они сейчас дремлют чутко, сторожат. Боятся, денег графини лишиться.

Переведя дух, Мари широко улыбнулась Алексу.

- Пока Феликс дрых, Жюстин за ворота вывела. Февра после моей настойки, даже кононадой не разбудишь. Всю бутыль вылакал, дурень...

Мари проказливо тихонько рассмеялась и рыжие кудряшки её рассыпались в беспорядке по молочно белому лицу. Алекс чмокнул кормилицу в щёку.

- Спасибо, толстушка.

- Не дело это родным дитём торговать, любви его лишать, обрекать на несчастье, - искренне сокрушалась Мари, а Алекса душили слёзы.

Он сминал плечи женщины и всё не хотел расставаться. Увидятся ли они снова, когда семья откажется от нерадивого отпрыска, смогут ли когда - нибудь вот так обняться, по душам поговорить. Утерев слёзы, Мари первой опомнилась, выпихнула юношу к двери и поторопила.

- Не теряйте времени.

Алекс, словно пьяный вырвался из замковой клетки на волю. Он бежал по знакомым коридорам, мимо комнат родителей брата, с замиранием сердца замедляясь, спустился по лестнице и отворил тяжёлую дверь. Ночной свежий воздух, пропитанный терпким жасмином, бередил нутро близкой свободой. Молодое тело, натянутое, словно тетева лука, звенело готовностью действовать. Пробравшись мимо сопящего охранника, он ступил за ворота, отыскав Жюстин, запрыгнул в седло, и взбивая пыль, пронёсся по мосту стрелой. Никто не поймал беглеца, не аукнулся, замок Бонневаль, словно зачарованный злым колдуном безмятежно спал. Каменные стены его хранили величественное безмолвие.

Чернеющие под звёздным небом великаны деревья расступались, провожая всадника шелестом, луга приглашающе расстелались, источая дивный цветочный аромат. Природа вокруг воспевала отвагу, любовь, подстрекала к подвигам и кровь бешено стучала в висках Александра. Ночь обволакивала предвкушением, ветер яростно хлестал в спину, и он, что есть сил натягивал поводья, в нетерпении подбивая пятками высоких ботфорт перекатывающиеся мышцами лошадиные бока.

Бесчисленные мириады звёзд мерцали в небе. Этой ночью луна висела низко, освещая землю так же ярко, как солнце днём. Только вместо вычурного золота его лучей серебрянные нити паутиной оплетали поместье, укрывая причудливой вуалью. Крис с восторгом прислушивался - к топоту ежей под лестницей, шуршанию насекомых в коре деревьев, испуганному биению сердца зайца, прячущегося в траве и протяжному далёкому вою сородичей. Их глазами он видел застывшие зеркала рек и бескрайние полотнищи равнин, глухие непроходимые чащи, фигурку одинокого странника, посмевшего нарушить безмятежный покой ночи. За многие мили доносилось до его слуха фырчание взмыленной лошади, мерный стук её резвых копыт. Спать в ночь, подобной этой - преступление, но жители Крузака в блаженном неведении храпели в постелях, пропуская всё волшебство, лишь один безумец отважился отворить двери дома. Слепяще белая луна, спустившаяся почти до горизонта, обостряла нюх, оголяла инстинкты. Хищники точили когти, готовясь к охоте, мелкие зверьки вылазили из нор, глазастые совы важно ухали, птицы невилички затаились на ветках. Медный аромат крови витал в воздухе, от него томительно пекло в груди. Крис стоял у мраморных ступенек поместья, всматриваясь в чернеющую даль, на полных изогнутых губах его блуждала улыбка. Топот приближался, и вскоре во дворе поместья, перебирая копытами гарцевал, фырча от усталости, конь. Спешившись, всадник сделал робкий шаг и нерешительности застыл. Брансак в мгновение ока преодолел расстояние, разделявшее их,  подхватил Алекса, впиваясь жалящим голодным поцелуем в ледяные губы.

- Как ты узнал? - смеялся, уворачиваясь, Алекс.

- Тебя приметили на холме, возле реки...

Беспорядочные поцелуи, объятия, не дали Алексу возразить - кто мог видеть всадника ночью, кроме волков, в такой глуши? Вопросы затонули в мареве желания, наглые рыщущие по телу руки отвлекали, скоро Алекс позабыл обо всём, кроме мужчины, что избавлял его от одежды. Камзол, рубашка, панталоны летели на пол, ноги заплетались, пока Брансак уводил его вглубь спальни. Опрокинув на кровать, Брансак снял с себя рубаху, штаны, и как зверь, крадясь, подполз к Алексу. Алекс простонал, когда тот придавил его тяжёлым телом и присосался к шее, попытался вывернуться. Запястья тут же вжали в простыни огромные ладони - алчный рот Брансака исследовал шею, вылизывал до ключиц. Вскрикнув от укуса, Алекс собрался возмутиться, но шершавый язык несколько раз мазнул по ранке, и боль без следа исчезла, оставив после себя лишь приятное покалывание. Брансак поднялся, зашуршал склянками на тумбочке, а сердце Алекса грохотало, как сумасшедшее. Тот вернулся со смазкой, развёл его ноги и обведя двумя смоченными в липкой субстанции пальцами колечко мышц, нырнул внутрь. Охнув, Алекс откинулся на подушках и закусил губу. Странно, но на обычный дискомфорт и намёка не было, зато открылся необъятный простор для иных, гораздо более приятных ощущений. Дерзкого вторжения узловатых проворных пальцев, восхитительного трения о чувствительные стенки и непрестанного давления в том самом сладком месте, от которого он всегда скулил, словно годовалый щенок и бесконтрольно трясся. Млея от удовольствия, Алекс пропустил момент, когда Брансак вынул пальцы. Лишь когда тот шире развёл ноги, придвинулся, и в раскрасневшееся колечко мышц упёрлось нечто большое, скользкое и жаркое, Алекс запаниковал. То, что он испытывал, ни шло ни в какое сравнение с прошлым любовным опытом, и Алекс не знал наверняка в чём причина, в его увлечённости или же непревзойдённом мастерстве барона. Касания его были выверенными и чувственными, от укусов, засосов клубился туман в голове, рождая томление и жар во всём теле. Брансак плавно, но уверенно  толкнулся внутрь и все мысли Алекса рассеялись. Член его, не встретив сопротивления, устремился вперёд, и, скользнув по простате, вышиб из Алекса не стон, скорее стенание. За одним толчком сразу же последовал другой, более яростный, и вскоре долбящий град их обрушился на Алекса всей своей мощью. Спустя несколько часов взмокший, едва переводящий дух, он смирился с тем, что за Брансаком не поспевает и в конец обессиленный, сдался на милость победителя. Очевидно, что барон не приврал, когда хвастался о том, что обращаться с деликатными экземплярами умеет. На животе Алекса растекалась впечатляюшая лужа спермы, опавший член пульсировал, колени дрожали, но возвышающийся над ним Брансак, пресс которого поблескивал в свете ламп от пота, казалось, только входил во вкус, готовясь распробовать самые лакомые блюда с роскошного стола. Сквозь прикрытые глаза, с ресниц которых капал пот, Алекс с содроганием следил за тем, как мужчина, приподняв его ногу, кусает игриво щиколотку, лижет коленку, а затем и порозовевшее от шлепков бедро, всё ближе подбираясь к паху. Когда чувствительную кожу паховой складки пронзило по ощущению парой острых игл, искры посыпались из глаз расслабленного, разморенного игрищами Алекса. Словно подбитая птица он запрокинул голову, отчаянно хапая ртом воздух. Сминая пальцами простыни и мыча, он трепыхался из стороны в сторону, но ладони Брансака надёжно фиксировали бёдра. Иглы остервенело вонзались глубже в плоть, разнося лихорадку по телу, никуда от них было не деться и не спрятаться. Алекс жалобно хныкал, кривясь, чувствуя, как между ног становится противно влажно, и оцепенел от ужаса, различая снизу тихое чавканье. Словно извиняясь, стремясь успокоить взвинченного юношу шершавый язык долго и с упоением зализывал саднящее местечко, настырно кружил по внутренней стороне бедра, ловя ветвящиеся по стройным ногам кровавые дорожки. Ласки сработали, Алекс загнанно задышал, взгляд его помутнел от страсти. Член снова требовательно дёргался от каждого прикосновения, головка, набухнув, алела и сочилась смазкой в ожидании развязки. Брансак мазнул языком по яичкам, причмокивая, вобрал тугой мешочек в рот, и Алекс, выгнувшись до хруста в спине, наконец - то, с первыми лучами рассветного солнца, пробирающегося сквозь шторы и первым криком петухов в деревне, в последний раз за ночь с благодарным стоном, измученно выплеснулся.