Глава 7: Клятва, высеченная в плоти
Он привёл тебя туда, откуда, казалось, истекал сам холод этого места. Глубоко под особняком, за потайной дверью, скрытой за ковром с вытканными символами, о которых ты боялась спрашивать. Вниз по винтовой лестнице из грубого, отполированного временем камня. Воздух становился гуще, тяжелее, пахнул спрессованной вековой пылью, солью и медью.
Склеп. Не тот романтичный, под открытым небом, где он впервые поцеловал тебя. Это было место силы. Могила. Стены, сложенные из грубых плит, сводчатый потолок, подавляющий своим весом. В центре — каменный саркофаг, служивший алтарём. На нём горели черные свечи, их пламя не колыхалось, было неподвижным и зловещим, как взгляд хищника. Их свет отбрасывал мерцающие тени, которые танцевали на стенах, изображая древние, забытые ритуалы.
Ты дрожала. Холод проникал под кожу, в самые кости. Это был не холод склепа — это был холод вечности, которой он так жаждал.
Тэхён стоял перед саркофагом, облаченный в простую черную рубашку, расстегнутую у горла. Он был серьезен, торжественен. Его красота в этом мерцающем свете казалась нечеловеческой, высеченной из мрамора самим дьяволом.
«Подойди», — его голос эхом разнесся под сводами, усиливаясь, обрастая множеством шепотов, которых не могло быть.
Твои ноги, ватные и непослушные, повиновались. Каждый шаг отдавался в висках тяжелым ударом сердца. Он взял твои ледяные пальцы в свои, холодные, как сама смерть.
«Ты видишь пустоту во мне, — начал он, и его слова ложились на камни, как клятвы. — Я вижу её в тебе. Мы — два осколка одного зеркала, два эха в одной бездне. Одиночество — наш общий язык, наша общая тюрьма».
Он поднял руку, и в его пальцах появился кинжал. Он был древним, из темного металла, с рукоятью из желтой кости, испещренной руны, что клубились и двигались в свечном свете.
«Сегодня мы разобьём эту тюрьму. Но мы построим другую. Общую. На века. Или навсегда».
Он провёл лезвием по своей ладони. Кровь не хлынула. Она выступила густой, почти черной жидкостью, медленной, как смола. Он не моргнул, не выразил ни малейшей боли. Он поднес ладонь к твоим губам.
«Пей. Прими мою суть. Мою жизнь. Моё проклятие».
Запах ударил в нос — медный, сладкий, невыразимо соблазнительный. Тот самый запах, что витал в клубе, что был на его губах. Инстинкт кричал «нет», но что-то более глубокое, более тёмное, уже пробуждённое в тебе его ядом, потянулось к этому. Это был голод. Его голод. Твой голод.
Ты приникла к его ладони. Первый глоток был огнём. Он обжёг горло, разлился по жилам жидкой лавой, дикой, всесокрушающей силой. Мир заплясал, свечи погасли и вспыхнули с утроенной силой. Ты видела его жизнь. Мгновениями, обрывками. Бесконечные ночи, лица, которые старели и умирали на его глазах, боль одиночества, такую острую, что она рвала душу на части. Это было не питание. Это было слияние.
Когда ты отстранилась, дыхание перехватывало. Сила, дикая и первобытная, пела в твоей крови. Ты чувствовала каждый камень под ногами, каждое движение воздуха, каждое биение его сердца — нет, это било твоё собственное сердце, но в унисон с его.
Теперь его глаза засияли. Он взял твою руку. Лезвие кинжала коснулось кожи. Боль была острой, чистой. На миг. Затем он приник к ране губами.
И это было совсем иначе. Не больно. Это было… окончательно. Он не брал, он забирал. Вытягивал саму твою суть, твою смертность, твою хрупкую человеческую душу. Ты чувствовала, как она уходит, как темнеет в глазах, как тело становится легким, почти невесомым. Это было блаженство. Это было умирание.
Он отпустил тебя, и ты рухнула бы на камня, если бы он не подхватил тебя. Его лицо было близко, губы запеклись твоей кровью. Его глаза сияли лихорадочным, торжествующим светом.
«Теперь, — прошептал он, и его голос звучал уже внутри тебя, — клятва».
Он заговорил на языке, которого ты не знала. Древнем, гортанном, полном шипящих и стонущих звуков. Слова были похожи на змей, выползающих из тьмы. Они обвивали тебя, впивались в кожу, в разум, в самую душу. Ты не понимала смысла, но чувствовала его. Каждое слово было цепью. Обещанием. Проклятием.
Магия склепа сжалась вокруг вас, невидимая, но ощутимая, как давление на дне океана. Воздух затрепетал. Свечи погасли, и на мгновение вас поглотила абсолютная тьма. А в ней — только его рука, сжимающая твою, и его голос, врезающий в плоть вечные обеты.
Когда свет вернулся, ты была другой.
Боль утихла, сменившись странной, оглушительной пустотой. Но в этой пустоте теперь жил он. Его присутствие было не снаружи, а внутри. Как второе сердце, как шепот в тишине, как тень, что теперь будет следовать за тобой даже при свете дня. Ты чувствовала его каждой клеточкой своего существования. Его ярость, его тоску, его собственничество. Они стали твоими.
Он смотрел на тебя, и в его взгляде была странная смесь триумфа, благоговения и той самой вечной тоски, что теперь навсегда поселилась и в тебе.
«Это сделано, — произнес он, и его голос был тихим, но он отозвался эхом в твоей груди. — Теперь мы — одно. В жизни, в смерти, в вечности. Кровь к крови. Душа к душе. Ничто не разлучит нас».
Ты не могла говорить. Ты могла только чувствовать. Новую силу. Новый голод. И новые, несокрушимые цепи, навсегда приковавшие тебя к нему. Клятва была дана. Вечность началась.