Глава 6: Личность сброшена
Идиллия была обманкой, тонким слоем позолоты на гниющей древесине. Он окружал тебя роскошью, говорил о вечности, о том, как ты изменила его бесконечное существование. Но за каждым ласковым словом скрывался ультиматум, в каждом прикосновении — владение. Ты была его самым ценным трофеем, и он выставлял тебя напоказ перед самим собой, любуясь тем, как поймал.
Однажды ночью ты проснулась от крика. Это был не твой крик. Он был диким, полным такой первобытной боли и ярости, что кровь застыла в жилах. Он исходил из его спальни.
Ты сорвалась с кровати и бросилась на звук, подгоняемая странным чувством долга — или страха его потерять. Дверь была приоткрыта.
В комнате царил хаос. Шторы были сорваны, зеркало разбито, а он стоял на коленях посреди комнаты, спиной к тебе. Его плечи напряглись, а спина выгнулась неестественным образом. По воздуху распространялся звук — низкий, хриплый рык, больше похожий на звук рвущейся плоти, чем на что-либо человеческое.
«Тэхён?» — выдохнула ты, делая шаг внутрь.
Он обернулся.
И мир перевернулся.
Его прекрасное лицо исказила гримаса нечеловеческой агонии. Кожа, обычно матовая и безупречная, стала прозрачной, обнажив синеватые прожилки под ней. Но самое ужасное были его глаза. Глубины угля, в которых теперь пылали два уголька ада — ярко-алые, светящиеся изнутри звериным голодом и болью. А из-под его идеальной верхней губы, искаженной в злобном оскале, выступали два длинных, острых, как бритва, клыка. Они были белее кости и обещали только смерть.
Это был не кошмар. Это было откровение. Облик, скрытый под маской. Истинная суть того, к чему ты так отчаянно прижалась.
Ты отшатнулась, в горле застрял беззвучный крик. Инстинкт самосохранения, долго подавляемый его чарами, наконец взревел внутри, требуя бежать, спрятаться, сделать что угодно, только бы не видеть этого.
Он увидел твой ужас. И это, казалось, причинило ему еще большую боль, чем та, что исказила его тело. Агония в его глазах сменилась горьким, бесконечным презрением — к себе, к тебе, ко всему миру.
«Вот, — его голос был скрипучим шепотом, полным тысяч сломанных судеб. — Вот он. Тот, кто целует тебя по ночам. Тот, кто кормит тебя своей проклятой жизнью. Нравится?» Он сделал шаг к тебе, и его движение было стремительным, резким, как у паука. — «Это то, что скрывается за красотой. Вечность — это не романтика, глупышка. Это гниение. Это голод, который никогда не утолить!»
Ты прижалась к косяку двери, не в силах пошевелиться. Страх парализовал. Но сквозь него пробивалось другое чувство — леденящее душу узнавание. Тот монстр, которого ты нарисовала… он был правдой. Ты уже знала. Где-то в глубине души ты всегда это знала.
«Я… я не…» — ты пыталась что-то сказать, что-то отрицать, но слова застревали в горле.
Он засмеялся — горьким, сухим, безрадостным звуком. «Ты боишься. Конечно, боишься. Они все боятся. Они видят маску, влюбляются в неё, а когда она падает… бегут. С криками. Со слезами».
Он выпрямился, и его истинный облик, ужасающий и величественный, казалось, заполнил всю комнату. Он был смертью. И он был прекрасен в своем ужасе.
«Но ты… ты не побежишь, — в его голосе вдруг прозвучала та самая знакомая одержимость, та властная надежда. — Потому что ты видишь пустоту. И в тебе она тоже есть. Мы — одно целое».
Он протянул к тебе руку. Не человеческую руку, а лапу с длинными, острыми когтями, которые только что отшвырнули осколки зеркала.
«Беги, если хочешь, — прошептал он, и его алые глаза сияли в полумраке. — Но ты уже часть этого. Ты пьешь из моей чаши. Ты спишь в моей постели. Твоё искусство кричит моей болью. Куда ты денешься?»
Ты смотрела на эту руку, на воплощение каждого ночного кошмара, и понимала, что он прав. Цепь его одержимости была не на твоих запястьях, а глубоко в душе. Ты была привязана к нему гораздо прочнее, чем физически.
«Я… я не побегу», — выдавила ты, и голос дрожал, предательски выдавая террор.
Его оскал смягчился. Чудовище медленно отступило, уступая место знакомым чертам, но алый огонь в глазах не угас, а клыки не исчезли полностью, лишь укоротились, став опасным намеком на улыбке.
«Тогда будь со мной, — сказал он, и это прозвучало как молитва и приказ в одном флаконе. — Не как они. Не как смертная, что стареет и умирает. Будь со мной по-настоящему. Навсегда».
Он не предлагал выбор. Он предлагал судьбу. Ужасающую, неизбежную и единственную, что у тебя оставалась.
Принять вечность с монстром. Или быть сожранной им.