Глава 8: Идиллия, сотканная из праха
Первые дни после Клятвы были похожи на странный, затянувшийся сон. Ты просыпалась от него лишь изредка, чтобы понять, что реальность не изменилась, что это не сон, а твоя новая, вечная жизнь.
Боль ушла, сменившись оглушительной тишиной. Но в этой тишине теперь постоянно звучал он. Его присутствие было фантомной конечностью, ощущением, которое невозможно было игнорировать. Ты чувствовала смутный отголосок его настроения — приглущенную волну меланхолии, когда он смотрел на закат, или внезапную острую вспышку чего-то темного, когда в поле его зрения попадал незнакомец. Это было похоже на тень, навсегда привязанную к твоей душе.
Он, казалось, преобразился. Суровость и ярость, всегда витавшие вокруг него, как грозовая туча, отступили, уступив место почти болезненной нежности. Он был одержим тобой еще сильнее, но теперь в его одержимости сквозило благоговение, как будто он не просто владел тобой, а поклонялся тебе как своему величайшему творению.
Он осыпал тебя подарками. Не просто дорогими, а несущими в себе тяжесть веков. Колье с сапфиром, которое, как он шептал, когда-то носила маркиза, сброшенная с балкона в ночь полнолуния. Веер из пожелтевшего кружева и слоновой кости, пахнущий пудрой и тайнами Версаля. Первое издание «Фауста» с пометками на полях, сделанными чьим-то нервным, старомодным почерком. Каждый предмет был артефактом, фрагментом прошлого, которым он теперь делился с тобой, вплетая тебя в ткань своей бесконечной истории.
Ночи были самым странным временем. Ты больше не спала, не по-настоящему. Ты впадала в короткие, беспокойные трансы, а просыпалась от того, что он сидел на краю кровати и смотрел на тебя в темноте своими сверкающими в ночи глазами.
«Я писал стихи, — говорил он однажды ночью, его голос был тихим, как шелест страниц в забытой библиотеке. — Век назад. Два. Я пытался запечатлеть это. Боль времени. Тщетность всего».
Он читал их тебе. Стихи на языках, которых ты не знала, но смысл которых проникал прямо в душу, понятный и мучительный. Строфы о том, как луна видела тысячи его слез, о том, как вкус крови на губах приедался сильнее, чем самое дешевое вино, о том, как тень от собственного тела была единственным неизменным спутником.
Ты слушала, завороженная, и впервые по-настоящему увидела не монстра, не собственника, а существо, измученное грузом бессмертия. Его боль резонировала с той пустотой внутри тебя, находила в ней отклик, и на миг казалось, что вы и правда — две половинки одного целого, две одинокие души, нашедшие друг друга в океане вечности.
Он водил тебя по особняку, показывая свои сокровища. Не золото и не драгоценности — он презирал их как тлен. Он показывал воспоминания. Засохший букет цветов, хранящийся под стеклом. Портрет женщины с печальными глазами, написанный им самим сто лет назад. Пулю с отлитым на ней серебряным крестом — сувенир от неудачной охоты.
Он говорил, и его слова ткали вокруг вас кокон из прошлого, красивый, утонченный и бесконечно грустный. В этом коконе было легко забыть о склепе, о крови, о клыках. Легко было поверить, что вечность — это бесконечная ночь, полная искусства, поэзии и его всепоглощающей любви.
Ты начала рисовать снова. Но теперь краски ложились иначе. Ты писала не кошмары, а его. Его глаза, полные вековой тоски. Его руки, державшие время, как песок, утекающий сквозь пальцы. Тень, что следовала за ним, — его собственную, одинокую, неизменную.
Он смотрел на эти картины молча, и в его глазах стояла та самая боль, о которой он писал в стихах. Казалось, он наконец-то увидел себя отраженным не как чудовище, а как трагедию. И это, казалось, приносило ему облегчение.
Это была идиллия. Самая прекрасная и самая обманчивая из возможных. Золотая клетка, устланная бархатом его воспоминаний, с потолка которой вместо неба нависала тяжелая, вечная ночь. Ты пила из хрустальных бокалов, слушала стихи на мёртвых языках и почти, почти могла убедить себя, что счастлива.
Потому что альтернативой была пустота. А он заполнил её собой. Всю, без остатка.