«Проклятие рассвета»
Сон пришел, как всегда, внезапно и больно.
В нем все начиналось с цвета: нежно-золотой луч утреннего солнца проникал сквозь занавески, мамины пальцы касались ее щеки, оставляя аромат корицы и лаванды. В доме было тепло. Безопасно. Они завтракали вместе – втроем. Смех, крохи на столе, что-то обыденное и настоящее.
А потом все оборвалось.
Земля вздрогнула, дверь вылетела из петель. Заклятия сыпались со всех сторон, как дождь из лезвий. Изабель, еще ребенок, бросилась вперед – инстинктивно, бесстрашно, отчаявшись. Она пыталась защитить маму - стала перед ней, отчаянно тянула руки вперед, произнося первые попавшиеся слова, напоминавшие магию. Но это не остановило врага. Только на мгновение.
Мама шептала ее имя даже тогда, когда уже стояла на коленях. Даже тогда, когда ее сердце остановилось.
Когда тишина впала, папа держал ее – Изабель – в своих объятиях, а она била его кулаками в грудь и кричала:
– Это ты виноват!
А потом - "Это была моя вина," - подумала она не впервые. - "Если бы я тогда была сильнее... Если бы мама не защищала меня - она бы жила."
Удар магии, высвободившийся из ее тела во сне, был эхом того крика.
Изабель проснулась задыхающейся. Лед и огонь пробежались по коже.
Она села, хватаясь за одеяло. Волна темной энергии вырвалась из нее как спазм — неконтролируемо. Воздух задрожал, люстра закачалась, стекла зазвенели, с фотографии на тумбочке упала рамка — треснуло стекло, словно повторив трещину в ее сердце.
Она глубоко вдохнула, сжала челюсть.
– Ты не слаба. Ты не жертва.
Слова звучали как мантра.
Еще до того, как солнце поднялось над лесом, она уже бежала. Над холмами, сквозь утренний туман, среди сосен. Воздух был влажным, свежим. Каждый шаг – удар в землю, каждый вдох – очищение. Она бежала от боли, сквозь воспоминания, навстречу себе. Магия успокаивалась, растворяясь в ритме дыхания.
Лишь когда сердце выбивалось из груди, она остановилась. Стала посреди тропинки, зажмурилась, а в голове — мамин голос. Уже не обвинение. Просто тишина.
Когда вернулась домой, не теряя времени пошла в душ. Вода смывала остатки сна, тревоги, черной магии.
Переоделась в любимый домашний комплект – шелковые бежевые брюки, лонгслив в тон. Она любила эту одежду — она напоминала о том, что даже в мрачном мире еще есть мягкость.
И босиком она спустилась на первый этаж. Путь вел через коридор, где пахло свежим деревом и кофе. Дом выглядел безупречно: темные породы дерева, изящная мебель в стиле классики, каждая деталь – как в музее. Гостиная выглядела уютной, но величественной. Ее любимое место – кухня: просторная, светлая, с большим мраморным островом и окнами в сад.
Изабель налила себе в бокал вишневого сока, включила кофеварку, приготовила кофе отцу. Пока собиралась жарить тосты, услышала шаги. Для папы — кофе, как всегда: черный, крепкий. слегка подплясывая, словно пыталась заставить тело запомнить жизнь. Любимый плейлист играл тихо, едва заметно.
Когда папа вошел в кухню, она уже жарила яйца с беконом.
– Утро у нас бодрое, – отозвался Джон, глядя на дочь. Но глаза – настороженные. – Что это было сегодня утром, Иса? Я ощутил волну. Мощную. Темную.
Изабель не сразу ответила. Окончила жарить, положила все на тарелку, подала ему. Только тогда вернулась и сказала:
– Приснился тот день.
Кратко. Без пафоса, но в словах – все.
Джон кивнул.
– Бель...
– Не надо. Я справлюсь.
Пауза.
– Просто иногда мне кажется, что мы тогда перестали жить. Оба. Мы выжили – да. Но жизнь? Оно стало черно-белым.
– Я знаю, – тихо. – Но мы еще можем вернуть цвет.
Она улыбнулась полуиронично:
– Ну, вишневый уже есть.
Папа сел, взял кофе. Посмотрел на нее долго.
— Мне нужно будет уехать. Клан Архантеус снова ломает перемирие. Ситуация напряженная, может оказаться опасной.
- Как всегда. – Она поджала губы. — Попроси их больше не уничтожать города, пока я учусь. Белые и пушистые. Иронически, как для тех, кто принес нам столько тьмы.
– Скажу, передам от тебя лично.
Он хмыкнул, но в глазах все еще была тревога.
– Папа сделал глоток кофе, а потом посмотрел на дочь – внимательно, серьезно:
– Ты не думаешь немного отдохнуть сегодня? После такого сна...
Она пожала плечами и прищурилась.
– Отдых – это для слабых. А у меня есть «Кара».
Она провела пальцами по обложке гремуара, лежавшему на тумбе у окна. Старый, потемневший пергамент, обернутый красным шелком, посередине лежал камень – темный и опасный. Его синий свет напоминал луну над черной водой, холодный и тревожный. Из глубины пробивались тени, словно что-то смотрело в ответ. Он не просто светился – он предупреждал еще пульсировав едва ощутимой магией.
– Этот гремуар – это не игра. – Джон смотрел на нее с той же смесью гордости и тревоги, которая жила в нем с того дня, когда она создала собственный мир. — Ты ведь помнишь, что сделала с его помощью?
Иса молча посмотрела на папу, глаза вспыхнули.
— Они смеялись над матерью. Говорили, что ее смерть была бессмысленной. Что она погибла зря. Они презирали самую память о ней.
Ее голос стал жестче.
— Я просто показала, что бывает, когда смеются не имеющие право.
Она шагнула к окну, словно видела сквозь стекло то же замкнутое измерение.
— Этот мир — это не наказание. Это тишина. Они хотели вычеркнуть ее имя - я дала им место, где его будут слышать всегда.
Джон смотрел на дочь, как на взрослую – больше не ребенка.
– Иса, я боюсь за тебя не потому, что ты слаба. А потому что ты слишком сильна. Как она.
Изабель обернулась, улыбнулась чуть-чуть.
– Я – ее дочь. Ты это сам говорил.
Она коснулась гремуара, и страницы сами начали пролистываться, как живые.
– И если сегодня будет удачный день... возможно, я найду заклятие, чтобы немного переписать прошлое.
Пауза. Она подмигнула.
— Или хотя бы сделать так, чтобы утром кофе сам варился.
Папа только хмыкнул.
— Вот уже более реалистичная цель в день.
Они обменялись улыбками. И в этот момент, между завтраком и шутками, было что-то живое. Как их мир, хоть и потрескавшийся, все еще держался.
Джон стоял у двери, надевая пальто на плечи, но глаза не отрывал от дочери.
– Иса, если что-то пойдет не так – ты не вмешиваешься. Разумеется?
– Но я могу...
– Нет, – прервал ее резко. – Изабель.
Он произнес полное имя с той глубиной, в которой звучал не только запрет, но и страх. Она замерла, сжимая пальцы на стакане с соком.
– Это Архантеусы. Они не просто клан. Они система. Огонь, сжигающий даже собственных. И если их регент решит, что Черное Солнце больше не имеет права светить, мы сгорим первыми.
Изабель не ответила. Тишина между ними сгустилась, наполненная всем тем, что никогда не казалось вслух: как умерла ее мать, как магия бывает безжалостной, как даже любовь не всегда спасает.
– Я вернусь, – тихо добавил Джон и на мгновение коснулся ее щеки. — А ты, принцесса, будь умна. Без шалостей с «Карой», договорились?
Она закатила глаза, но едва улыбнулась.
— Ни слова обещания, моя злая ведьмочка не так глупа.
— Именно поэтому я и боюсь больше всего, — пробормотал он и скрылся за дверью.
Когда машина отца исчезла за горизонтом, Изабель осталась одна. Ветер еще долго гулял по двору, словно пытаясь повернуть его обратно. Но она уже знала, теперь все на ней.
В доме стояла тишина. Холодная, затянутая воспоминаниями.
Она молча убрала на кухне. Механически мыла чашки, вытирала поверхности, ставила все на свои места. Движения – точные, выверенные. Внутри нее все замерло.
Потом она пошла в гостиную, сняла со специальной полки Кару – мамин гримуар. Его кожаная обложка пульсировала едва уловимой энергией — будто сам переплет был живым. Она провела пальцами по выгравированному названию и вздохнула.
Пора.
Подвал начинался с узкого каменного коридора. Старые стены дышали сыростью и магией. Здесь было несколько комнат: винный склеп с бутылками в толстой пыли, хранилище артефактов, и дальше — та самая комната, которая держала самое сокровенное.
Комната для практики.
Свет включился с щелчком — лампа на потолке загорелась мягким теплым сиянием. Пространство было большим, как храм. Стены из темного камня, покрытые магическими символами. В воздухе висел запах ладана и пепла. Полы — деревянные, но с вкраплениями серебра, чтобы поглощать избыток энергии. На потолке — звездная карта рода Деймерисов, светившаяся во тьме, когда магия оживала.
Эту комнату создали ее родители. И наложили защиту — заклинание такой силы, что могло сдержать даже взрыв экспрессии. Огонь, сжигающий все. Огонь, которого боялись другие.
Экспрессия могла уничтожить не только дом. Она могла сместить город. Но здесь в этом пространстве все оставалось под контролем. Вернее, могло оставаться, если ты сам себя держал.
Она открыла. Вынула листы из гримуара. Начала читать.
«Чтобы принять экспрессию, ты должен открыть тело. Открыть разум. Разрешить ей войти. Она либо убьет тебя, либо срастется с тобой. Только одна из вас выживет».
Изабель вдохнула.
Встала в центре комнаты. Под ногами выложен серебром круг. Она начала
– Protego noctis... protego sanguinem... – голос был ровным, как у матери.
Она создавала защиту. Во весь клан. В свой род. Все, что они носили в крови.
Свет на потолке задрожал. Символы на стенах ожили. Магия из ее рук струилась в пол – шептала давними голосами. Даже воздух стал тяжелее.
Но это было только начало.
Взгляд упал на главу, которую она не решалась читать раньше.
Экспрессия.
Не просто магия – это была стихия, первобытная и дикая. Ее источник – эмоции. Страх. Гнев. Утрата. Мучительная любовь.
И – память.
Именно экспрессию использовала ее мама, когда погибла, спасая дочь.
Ты не можешь контролировать экспрессию. Ты можешь стать только ее частью. Злиться. Отдать то, что ты скрываешь. Принять себя, даже если это разрушит тебя.
Пальцы Изабель дрожали. Но не от страха. От памяти. От гнева, долго горевшего внутри, как тлеющий уголь. Она вспомнила... этот крик, запах крови, пустоту.
«Упусти то, что внутри. Страх, ярость, любовь, горе. Экспрессия обитает в крайностях. И если ты покажешь ей, что не боишься, она станет твоей. Или уничтожит тебя.
— Ex tenebris... ex dolore... veni ad me...
Магия ожила.
Воздух почернел. Пространство словно свернулось вокруг нее. Каждая клетка тела кричала, но Изабель не останавливалась. Экспрессия прорвалась, как взрыв. Не светящее сияние, а пожирающее.
Лампочка мигнула и треснула, рассыпая стекло.
Комнату дрогнуло, воздух стал тяжелым, стены загудели.
Книги задрожали, бутылки в склепе падали и бились с грохотом упала и разбилась. Свечи погасли одна за другой, и пространство погрузилось в темноту.
Огонь поднялся вокруг. Черный, пульсирующий. Он не курил – он вырывал из реальности куски. Земля под ней затрещала. Защита комнаты дрогнула — но выдержала.
Ее тело начало ломаться. Каждая мышца тряслась. По губам – соль. По щекам – ничего. Она не плакала. Из носа медленно, густо потекла кровь. Она проглотила боль.
Нет. Она не кричала.
Она смотрела прямо в огонь. Прямо в магию. И не отводила взгляда.
«Я не боюсь тебя, – подумала она. – Я буду тобой. И ты – мной».
Магия пронзала мозг, ломала внутри что-то глубокое, невидимое. Она чувствовала, как сердце бьется не в ритм с ее телом. Как легкие останавливаются, а затем снова наполняются огнем. Как пространство рассыпается в куски. Но она устояла.
Один вдох.
Один взгляд.
Одно мнение: я смогу.
Огонь еще держался вокруг, но уже не поглощал – он танцевал. Угас. Подчинился.
Она стояла в центре шторма, неподвижная.
Метка на груди – черное солнце с эхом – светилась. В первый раз в жизни.
Изабель вздрогнула – но не упала.
Пол был покрыт солью, кровью, пеплом. А она — дрожащими пальцами закрыла гримуар и выдохнула.
Сильнее сердце билось в ее груди.
– Я справлюсь. Я должна...