Прах и Лампа.

Готэм. Грей-Пойнт. 18 лет назад.

Весенний день в Готэме не обещал тепла, но и не пугал ливнями – облака лишь скользили по небу, серые, как пыль на крышах. Улицы были влажными после утреннего дождя, и в воздухе витал запах мокрого асфальта, чёрного кофе и свежей кирпичной крошки. Где-то вдалеке жалобно скрипел тормоз трамвая.
Шум города тлел в фоновом гуле, как будто сам Готэм не спал даже днём.
Бар "Прах и Лампа" был тише, чем улица за его окнами. Густой полумрак внутри защищал от внешнего мира, а старые абажуры отбрасывали мягкие овальные пятна на деревянный пол. На стойке стояла стеклянная банка с леденцами – почти пустая, как память о детстве, которое в этих стенах не задерживалось.
Элисса стояла за стойкой, вытирая бокалы. Движения её были размеренными – в них не было спешки, но чувствовался порядок. Волосы убранные в строгую заколку – блестели в свете лампы, а взгляд то и дело скользил к часам над входной дверью: привычка, выработанная годами.
И тут дверь хлопнула. Слишком резко для обычного посетителя. Сквозняк швырнул в бар прохладный весенний воздух. Вбежала фигура в светлой ветровке, с торчащими растрёпанными локонами, раскрасневшимися щёками и сверкающими глазами.
— Ма-а-ам! — голос Ланы разнёсся по бару, звонко, радостно, с хрипотцой от бега.
В руках она сжимала аккуратно сложенный лист бумаги. Юбка была перекошена от спешки, носки сползли, туфли в пыли. Но она этого не замечала – не замечала ничего, кроме бумаги, которую прижимала к груди.
Элисса подняла голову, и впервые за утро на её лице появилась настоящая улыбка. Та, которую она прятала за деловитостью, за привычкой держать себя в руках. Та, которая появлялась только для Ланы.
— Что у нас тут? — тихо спросила она, не торопясь выходить из-за стойки.
Лана пересекла зал почти на бегу, вбежала за бар, обняла мать одной рукой, другой протянула бумагу.
— Смотри! Грамота! За отличные оценки! Все предметы – "отлично"! Даже по математике! — выдохнула она, едва отдышавшись. В уголках глаз блестел азарт и упрямое “горжусь собой”.
Элисса взяла лист аккуратно, как нечто ценное. Поднесла ближе к глазам, изучила, кивнула.
— Ты умница, Лана. — голос был мягким, без сюсюканья, но с теплотой, от которой внутри становилось светлее.
— Я знала, что ты справишься.
— Ты правда рада?
— Конечно. — Элисса посмотрела на неё с искренней гордостью.
— Такая бумага не обеспечивает, но доказывает, что в тебе есть сила. И ты умеешь идти до конца. А это – намного важнее.
Она потянулась, пригладила Лане волосы, но в этот момент что-то насторожило её. Её взгляд скользнул вниз – по ногам, по пыльным коленям, и остановился на содранной коже.
— Колено... — сказала она спокойно, но с той ноткой, которую Лана хорошо знала: "ты у меня не из стекла и я всё вижу".
Лана сразу опустила взгляд, будто только теперь заметила запёкшуюся кровь. Под тканью юбки торчала ссадина, тёмная, с пылью.
— Я...упала. — сказала девочка закусив губу.
— Хотела скорее показать тебе.
— Конечно хотела. — мягко сказала Элисса.
— Ты у меня упрямая. Я это знаю.
Она развернулась, достала аптечку, привычным движением поставила на бар. Указала на табурет.
— Садись. Давай сюда.
Лана послушно залезла, зажав руки на коленях. Элисса села на корточки перед ней, осторожно приподняла ткань юбки, осмотрела рану.
— Ничего страшного, мам. Я живая. — сказала девочка спокойно.
Женщина кивнула, уже открывая антисептик.
— Только в следующий раз не мчись, как ураган. Успеешь и похвастаться, и упасть, и какао попить.
— Прости. — тихо прошептала Лана.
— Не надо "прости". Надо аккуратнее. — Элисса улыбнулась и коснулась раны ваткой. Лана дёрнулась, но ничего не сказала.
— Сильно щиплет? — спросила мать.
— Немного...
Элисса склонилась ближе, подула на ссадину – осторожно и легко.
Лана слегка расслабилась.
Это был тот момент, когда простая забота умела снимать боль лучше любых слов.
— Всё. Теперь официально – грамота получена, ранение пережито, герой награждён. — проговорила Элисса с лёгкой улыбкой, аккуратно приклеивая пластырь.
Лана усмехнулась уголком губ.
— А теперь – марш мыть руки. Потом и чай с мёдом. Грамоты нужно отмечать, даже если ты весь день варишься в пиве и сигаретном дыму.
Лана слезла с табурета, пошла в сторону задней двери, остановилась и, обернувшись, прошептала почти неслышно.
— Мам, я люблю тебя.
Элисса мягко улыбнулась.
— И я тебя.
Она снова вытерла ладонью стойку, но уже без спешки. В углу заработало радио – старый голос запел что-то про дождь и весну. А в её взгляде, следившем за дочкой, было всё – и гордость, и тревога, и глубокая любовь, которую она не произносила вслух.

Готэм. 8 лет назад. Спустя три недели.

Запах жареного масла в забегаловке был таким густым, что казалось, будто он прилипал к коже и одежде. Будто въедался в волосы и даже в лёгкие. Лана давно привыкла: этот фон сопровождал её почти каждый вечер. Рабочая униформа пропахла так, что никакой порошок не помогал, а фартук словно навсегда стал частью этой кухни. Обычно она не замечала – тело и сознание фильтровали раздражители, когда вокруг и так слишком много усталости.
Но в последнее время всё изменилось. Стоило курице на кухне зашипеть во фритюре – как к горлу подступала тошнота. Сначала лёгкая, ноющая, потом всё сильнее. Она морщилась, отворачивалась, глотала слюну, чтобы сдержаться, но запах бил прямо в нос, в самую глубину желудка. Несколько раз её уже вырвало прямо на заднем дворе: холодный воздух с улицы бил по лицу, а пальцы цеплялись за бетон стены, пока её тело выворачивало изнутри.
— Опять? — бросила коллега, проходя мимо, но без особого участия.
— Может, ты съела что-то не то?
Лана лишь кивнула, вытирая губы и стараясь выглядеть равнодушной. Объяснять бессмысленно – сама пока не понимала, что с ней. "Вирус, желудок, стресс" – уговаривала себя она, умываясь ледяной водой в крошечной подсобке.
Стресс – да. Медицинский институт, в который она поступила недавно забирал практически все силы. Вдобавок – работа в забегаловке: ночные смены, постоянные клиенты, уставшие люди, которые требовали еды и внимания. Сон был роскошью. Иногда Лана ловила себя на том, что живёт на автомате: заученные движения рук, улыбка клиентам, а внутри только гул усталости. И всё же, тошнота не проходила. Запах жареной курицы с каждым вдохом превращался в пытку. Даже мимо лотка на улице она не могла пройти спокойно – желудок скручивало, будто внутри поселился чужой, враждебный организм.
Когда кафе наконец закрыли и наступила тишина, Лана сняла фартук, переоделась и достала телефон. Календарь – обычная привычка. Пролистала дни, чтобы понять, какие пары завтра и во сколько. И вдруг...замерла. Задержка.
Сначала в голове щёлкнуло и Лана едва заметно пробормотала.
— Ошибка?
Она пролистала ещё раз, медленно, вглядываясь в цифры. Ошибки не было.
Холод пробежал по позвоночнику. Сердце будто провалилось куда-то вниз, а потом ударилось о рёбра с такой силой, что стало трудно дышать. Она прижала пальцы к экрану, словно это могло стереть даты.
В голове начали всплывать слишком реальные картины: рвота на улице, утреннее головокружение, как её вдруг вывернуло от запаха лука, когда она ещё дома собиралась на работу. Сонливость, которую она списывала на ночные смены. Тело, которые стало болезненно чувствительным, хотя она не хотела этого замечать.
Все кусочки сложились в пазл. И это была страшнее всего, что она могла вообразить.
Лана вышла из забегаловки быстрым шагом, почти бегом. Ночной Готэм шумел машинами, фонари рассеивали муть тумана, но всё вокруг казалось неясным, размытым. Она шла, зацепившись взглядом за тротуар, лишь бы не встретиться глазами ни с кем.
Аптека светилась на углу холодным белым светом. Для кого-то – обычное место, для неё – сейчас как трибунал. Дверь с характерным скрипом закрылась за спиной, и Лана почувствовала, как напряглись плечи.
Фармацевт приветливо кивнула.
— Здравствуйте. Что-то нужно?
— Да… — Лана сглотнула, стараясь говорить ровно.
— Тест.
Слово само по себе будто ударило в уши. Слишком громкое. Слишком явное. Нечто, что прозвучало как приговор.
Фармацевт молча достала коробку, протянула. Лана быстро вытащила деньги, положила их на стойку, забрала покупку и почти выбежала на улицу.
Дома она прошла прямо в ванную. Мир сузился до этого крохотного пространства. В руках дрожала коробка.
Девушка распечатала её слишком резко, пальцы соскальзывали. Читала инструкцию, хотя всё и так было понятно. Всё равно нужно было за что-то зацепиться глазами, лишь бы не думать.
Время тянулось вязко, как в кошмаре. Она села на край ванны, уставившись в белый пластик в руках. Сердце колотилось так, что отдавало в горле.
С одной стороны хотелось верить что это – нормально. Что это не может быть правдой.
И вместе с тем звучала холодная, но навязчивая мысль...А если правда?
Когда на тесте проступили две полоски, мир вокруг замер.
Сначала Лана не поверила глазам. Она прищурилась, перевела взгляд, словно результат мог измениться, если посмотреть иначе. Но полоски становились всё ярче, отчётливее.
Её дыхание сбилось, а руки затряслись так сильно, что тест едва не выпал из пальцев.
Она уставилась на маленький кусок пластика, как на нечто чужое и враждебное. Внутри всё сжалось, будто холодный комок обмотал сердце и лёгкие.
Девушка попыталась вдохнуть, но воздух застрял в горле. Лишь спустя несколько мучительных секунд вырвался короткий, отрывистый выдох. Словно с неё сорвали последнюю надежду.
— Нет… — голос был тихим, глухим, словно принадлежал не ей.
Она положила тест на раковину и обхватила голову руками. Всё тело дрожало. Внутри бушевала паника, но и вместе с ней – странное, липкое чувство неизбежности.
Перед глазами мелькали обрывки: его лицо, тяжёлые руки, запах перегара и табака. Всё, что она пыталась выбросить из памяти, вернулось с новой силой. Теперь – не просто воспоминания...а последствия.
В ванной стало слишком тихо. Часы в комнате за стеной тикали медленно, размеренно, словно издевались над её состоянием. Лана сидела неподвижно, боясь пошевелиться, будто любое движение изменит её жизнь окончательно. Но внутри понимала: она уже изменилась.

Следующий день.

Коридор медицинского центра был слишком белым. Белым до слепоты, до стерильного холода, в котором не оставалось места для тепла. Свет от ламп резал глаза, отражался в отполированных стенах, в линолеуме, будто пытался стереть всё человеческое, оставляя только пустоту.
Лана сидела на жёстком кожаном стуле у стены. Перед ней тянулся длинный коридор, где люди приходили и уходили, где хлопали двери кабинетов и звучали тихие голоса медсестёр. Она чувствовала себя чужой среди этого движения, словно оказалась в аквариуме, в котором вдруг стало нечем дышать.
В руках у неё был паспорт и медицинская карточка. Пальцы так сильно сжимали документы, что те помялись. Ладони вспотели, но она не разжимала хватки. Это было единственное, за что можно было ухватиться, чтобы не упасть в бездну собственных мыслей.
Сердце било в висках. Она смотрела на дверь впереди – ту самую, за которой всё решится. Простая табличка с фамилией врача, зелёный свет над входом. Казалось, эта дверь огромна, как врата в другой мир. Сделаешь шаг – и пути назад уже не будет
— *Ребенок...* — мысль пронзила её внезапно, больно, как нож.
Она закрыла глаза. В голове вспыхнула картинка: маленькая ладонь, тёплая, доверчивая, цепляющаяся за её пальцы. Детский смех, тонкий и чистый. Она слышала его будто наяву, и сердце сжалось.
— Он ведь не виноват... — шевельнула Лана губами, даже не замечая, что сказала это вслух.
Несколько человек в коридоре обернулись. Она резко прижала документы к груди, будто хотела спрятаться, стать невидимой.
Девушка пыталась представить будущее. Себя с ребёнком на руках. Маленькая квартира, запах молока, упущенная молодость, возможности и усталые ночи без сна. Но рядом – жизнь, которая смотрит на неё большими глазами.
Может ли она полюбить его? Конечно. Она знала, что сможет. Её сердце не было каменным. Но вместе с этим образом приходил другой: его тяжёлый взгляд, руки, насмешка. И мысль, что этот ребёнок – тень того, от кого она бежала. Его кровь. Его след внутри неё. Даже если он никогда не узнает. Даже если удастся скрыть. Но Лана понимала: он всё равно найдёт. Он всегда находит.
Девушка вдруг представила: ребенок вырос, повзрослел. И в один день задал вопрос: "Кто мой отец?" И что она скажет? Сможет ли смотреть в эти глаза и лгать? Или правда всё равно вырвется наружу?
И тогда...он узнает всё. Узнает, каким был его отец. Узнает, что он появился на свет не из любви, а из боли, насилия, ужаса. Каким будет его детство после этого? Каким будет его сердце?
Лана содрогнулась.
Она вспомнила себя маленькой. Маму, которая одна тянула всё, которая улыбалась, но глаза у неё были всегда уставшие. И ту пустоту, что зияла рядом – отсутствие отца. Лана ощущала это каждой клеткой. До десяти лет ей всегда казалось, что чего-то не хватает: опоры, уверенности, что есть за кем спрятаться от мира.
И вот теперь её ребёнку предстояло бы пройти через то же. Нет…даже хуже. Ведь в отличие от собственного дитя она смогла познать отцовскую любовь. Пусть поздно, пусть не так, как представляла – но познала. Но в этом случае...это будет его очертание – страшное, тяжёлое. Вечное.
— *Если я оставлю…это не будет жизнью. Это будет клеткой. Для меня. Для него.*
Она вжалась спиной в холодное кресло, сжала колени руками.
Дверь напротив открылась, вышла медсестра в белом халате. Позвала фамилию – чужую, не её. Пациентка поднялась, вошла внутрь. Дверь снова закрылась.
Лана снова осталась одна с этой дверью.
Внутри неё шёл спор. Что-то внутри неё кричало: "Оставь! Это твоя кровь, твоя жизнь. Ты справишься. Ты сможешь дать ему всё. В чём его вина?" Другое шептало, но голос был холоднее, старше: "Если оставишь, он всё равно придёт. Ты снова станешь пленницей. И не только ты – твой ребёнок тоже. Ты готова сломать его так же, как сломали тебя?"
Она сжала голову руками. Мысли метались, как зверь в клетке. Время тянулось мучительно медленно. Коридор пустел, потом снова наполнялся людьми. Кто-то смеялся вдалеке, кто-то спорил у регистратуры. Всё это звучало глухо, будто через воду.
Для Ланы существовали только она, дверь и её мысли.
Девушка вдруг представила, что встанет и уйдёт. Просто выйдет отсюда, не оборачиваясь. Вернётся домой, будет носить ребёнка, скрывать. Никто не узнает. А потом – бессонные ночи, новая жизнь.
На секунду это показалось возможным. На секунду она почти поверила.
Но тут же пришло другое: Марко. Его смех, его уверенность, что всё в его руках. Его умение контролировать, заставлять, ломать. И вместе с этим – крик ребёнка, который рос бы в атмосфере страха.
Лана вскочила, будто от удара. Она поняла: если оставит – кошмар станет реальностью. Неважно, сколько она будет прятаться. Неважно, как будет лгать. Он найдет. А может – заберёт. Это необратимо.
Дверь снова открылась, медсестра назвала её фамилию.
В этот момент всё внутри Ланы обрушилось: словно всё прошлое, все страхи, все сомнения собрались в один клубок и сжали сердце. Она глубоко вдохнула. Раз. Два. Три.
Документы в руках казались тяжёлым грузом, но она сжала их крепче. Сделала шаг вперёд, за ним – второй. И вошла.