Прах и Лампа.

20 лет назад. Восточный Готэм. Старый многоквартирник в Ист-Энде.

Окна не открывались. Не из-за холода – от страха.
Грязь покрывала рамы изнутри, как плёнка, искажая свет снаружи, превращая его в мутный, глухой. В комнате воняло плесенью, сырой одеждой и дешевым алкоголем.
На кухне кричал отец, в очередной раз вернувшись с тюрьмы.
Не громко – сдавленно, с тяжестью в голосе. Так кричат те, кто не спорит – приказывает.
А потом – глухой стук стекла о раковину. Он знал этот звук. Знал наверняка, что будет следующим.
Восьмилетний мальчик съёжился и вжался в стену в комнате, прижав к груди грязную и изодранную плюшевую игрушку. Это был не медведь, не собака – просто что-то, что когда-то дарили. Когда-то, когда мать ещё не пахла гарью и холодом.
— Где деньги, Кэт? — голос отца хрипел.
— Я…я не брала… — а голос матери был вялым, как будто она говорила сквозь сон. Или забывалась прямо на ногах.
Звук пощёчины – не первый, не последний. Не самый сильный, просто обыденный.
Как звон стекла, как хлопок двери. Как дыхание.
Мальчик не плакал. Не сжимал губы. Просто смотрел в стену.
Отец не любил, когда он плакал  – это "делало его тряпкой". За это били больше.
Когда мать ввалилась в комнату – от нее шел запах крови и пота. На губе – кровь. В руках – зажигалка и согнутая пачка.
Она не посмотрела на сына. Просто села в угол и начала что-то тереть между пальцами. Зрачки у неё были почти чёрные, огромные. Как будто она уже улетела.
Он знал – она не встанет в ближайшие часы. Он останется один.
Мальчик медленно встал. Прошёл мимо неё. Осторожно, будто боялся потревожить.
На кухне отец наливал себе дешёвый виски, мутный, как вода в луже.
Рядом на полу – упавшая банка консервов. Он её пнул.
— Джей. Ты чего тут шастаешь? — и снова этот голос – хриплый, зубастый. Глаза налиты злостью и выпивкой.
— Я…я хотел только...
Щелчок ремня.
Боль ударила неожиданно, как холодный лязг по спине. Он не упал – не хотел. Не при нём.
— "Только хотел"… — передразнил отец.
— Хотел, он. А я хотел нормального сына, а не серую мышь! — ещё удар. По плечу. По спине. Мальчик кричал – но только внутри.
Он уже привык. Не то чтобы не чувствовал – просто научился не подавать виду.
Научился стоять, даже если горло сводило от боли, а губы были в крови.
Отучился просить. Навсегда.

Позже, той же ночью, он лежал на матрасе без простыней. В комнате, пахнущей гарью, пылью и виной.
На спине – свежие синяки. На губе – кровь.
Окно чуть приоткрылось от сквозняка – с улицы долетел звук сирены. Но никто не спешил сюда. Никто не знал. Никто не приходил.
Он смотрел в потолок.
Не плакал. Не шевелился. Не молился.
Только сжал пальцы. И прошептал в тишину.
— Когда-нибудь…я уйду отсюда. Никто меня больше не тронет. Никогда.

Готэм. Наше время.

Он зашёл без слов.
Так, как входят в места, о которых себе не признаёшь.
Тихо, уверенно, без нужды в оглядке.
Ни дежурного кивка, ни рассеянного взгляда на зал – будто пустота вокруг и вовсе не существовала.
Только лёгкое, почти незаметное замедление шага, когда глаза нашли её за стойкой.
Да и Лана не удивилась.
Не вскинула бровь. Не произнесла ироничное "опять ты". Не сменила позу.
Только чуть сильнее надавила на край прозрачного высокого стакана, который уже стоял на столе, точно там, где нужно.
Жидкость внутри могла бы сойти за воду – чистая, без пузырьков, почти без цвета.
Но ближе к стенкам оставалась едва заметная дымка, как у расплавленного стекла, только холодная.
Он подошёл и сел – на тот же стул, как и в прошлый раз.
Движения спокойные, неторопливые. Как будто этот вечер ничего не значил.
Хотя сам себе врал.
Он посмотрел на стакан, потом – на неё.
— Вода? — голос прозвучал сухо, почти рассеянно, но с той самой усмешкой в глазах.
Не упрёк, а будто вопрос внутри другого.
Как и в прошлый раз – подслойный смысл, спрятанный под будничностью.
Лана чуть повернула голову, только в профиль. Локоны легко качнулись и осели обратно.
Пожала плечом. Ни да, ни нет – не ответ, а словно нечто тонкое.
Как будто это он должен был догадаться.
Он поднял стакан, провёл пальцами по стеклу – скользкому, прохладному.
Потом отпил. Задержался.
Вкус оказался странным. Мягким.
Будто лёгкий намёк на цитрус, растворённый в чём-то пряном. Сначала – тепло, потом – тень терпкости, еле уловимая, как след на губах после чего-то давно забытого.
Внутри не было сладости, но и горечь не брала – всё держалось на грани.
Баланс для тех, кто умеет замечать эти тонкости.
Он поставил стакан обратно, не отрывая от неё взгляда.
— Не вода. — произнёс он тихо. Почти как констатацию. Или как начало разговора, которого сам не собирался вести.
— Нет. — так же тихо ответила она.
Как будто знала, что именно так он отреагирует.
Никакого торжества, никакой игры. Только знание – сдержанное и точное.
— Что это?
— Придумала от скуки.
Он чуть наклонил голову.
— Когда?
— Когда было слишком тихо. — теперь её голос звучал чуть теплее, но без улыбки.
Она наконец посмотрела на него прямо.
— Мне тогда было около двадцати. Работала ночами. Пустой зал, разбросанные бутылки, и много времени, чтобы остаться наедине с собой. Иногда, чтобы не уснуть – мешала что-то из того, что оставалось на полке.
— И решила, что люди хотят пить…что-то непонятное?
Лана слегка качнула головой, не отводя взгляда.
— Нет. Я решила, что когда-нибудь кто-то сядет вот так… — она слегка коснулась пальцем края стакана.
— И не уйдёт сразу. Даже если не поймёт, что пьёт.
Пауза повисла между ними, как занавес, но не разделяя – скорее, пряча лишнее.
Он не ответил сразу. Смотрел на неё – как в первый раз, но глубже.
И будто не в неё, а сквозь. И при этом – точно в точку.
— Часто ты так делаешь?
— Что именно?
— Готовишь что-то для кого-то неизвестного.
Она выпрямилась, движение ощущалось как дыхание.
— Нет. Обычно – нет.
И добавила, мягко, почти в полтона.
— Но ты уже дважды удивился.
— Было интересно, на третий раз получится или нет.
Он смотрел на неё, и во взгляде было что-то...незнакомое.
Скорее – признание, за которым стояло слишком многое, чтобы произнести вслух.
Она не отвела взгляд, не улыбнулась. Лишь стояла, с тем самым особым умением – не ломать тишину. Казалась спокойной, но ощущалась некая власть.
Власть женщины, которая не тянет за рукав и не зовёт – но если ты сел рядом, то, возможно, уже не уйдёшь.
Он снова взял стакан. Сделал последний глоток – медленно, сдержанно.
Затем поставил его обратно.
— У него есть имя?
— Нет.
Но выждав паузу – Лана добавила.
— Но ты можешь назвать.
Мужчина долго смотрел на стакан, но потом встал оставив чаевые.
Никакой спешки и никакого взгляда на дверь. Но только слова, сказанные почти рассеянно, но…с точностью выстрела.
— Безымянное.
— Безымянное? — переспросила она.
— Безымянная встреча. Безымянный напиток.
Так он и покинул бар. Будто просто исчез в темноте, не нарушив ритма ночи. В прочем, как и всегда.
Лана осталась за стойкой с пустым стаканом перед собой.
Пальцы всё ещё касались стекла, как будто в нём было нечто большее, чем просто напиток.
Что-то неуловимое. Без имени.
Но будто бы поэтому – важное.