Наш сладкий мальчик

Примечание перед главой:
Прошлая глава была началом оригинальной концовки, поэтому обязательно к прочтению, если вы хотите понимать, куда всё идёт дальше по сюжету.

Эта же глава — факультативная.
В ней будет много стекла, давления и тяжёлых моментов, так что, если вы чувствительны к таким сценам — смело можете её пропустить. Она раскрывает эмоции и психологическое состояние персонажей, но не влияет критично на основную сюжетную линию.

Выбор за вами.

                                       ***

Дайшо прошёл в комнату неторопливо, почти лениво, останавливаясь возле стола. Он усмехнулся, постукивая пальцами по деревянной поверхности — ритмично, раздражающе.

Каору вошёл следом, прикрыл за собой дверь и встал чуть поодаль, скрестив руки на груди. Он лениво бросил взгляд на Шоё, но было видно — всё шоу интересовало его постольку-поскольку.

Хината даже не сразу понял, что именно его так резко ударило по глазам — и только спустя секунду осознал: шрам. Глубокий, уродливый, пересекающий половину лица Дайшо. Тот стал ещё мерзее, чем был. Если вообще такое возможно.

— Я так скучал по тебе. Просто не представляешь, — проговорил Дайшо, насмешливо выгнув бровь. Его губы растянулись в фальшивой, хищной улыбке, пока он опирался на стол обеими руками.

Каору тихо фыркнул, едва заметно качнув головой. Он до конца и сам не понимал, зачем Дайшо этот омега — столько усилий, ради кого?

Шоё с трудом сглотнул, горло пересохло. Шея ныла под тяжестью цепи, и он чуть приподнял голову, чтобы хоть как-то облегчить боль.

— Ты… ты всё это сделал только из-за того, что тебя выгнали из академии? — голос прозвучал хрипло и неуверенно, будто чужой. Даже сам Хината не верил, что это сказал он.

Дайшо резко притих.

Пальцы на столе замерли. Костяшки побелели от напряжения. Челюсть сжалась, но уже через миг он заставил себя расслабиться и усмехнулся, будто ничего не произошло.

— Не говори глупостей, — протянул он почти ласково. — Это слишком мелко… чтобы ради этого тебя украсть.

Шоё напрягся. Значит, всё-таки из-за того случая. Из-за того, что тогда он вырубил его и волоком потащил вниз по лестнице. Других причин просто не было.

«Или… из-за того, что у него не получилось меня изнасиловать?» — пронеслось в голове как удар грома, и он тут же постарался выбросить эту мысль. Нет. Не думать об этом. Не позволять даже коснуться её. Не дай Бог…

Он сглотнул, но в горле пересохло. Тело снова затрясло — уже не от страха, а от предвкушаемой бессилия. Он не знал, что хуже — боль в теле или безысходность в голове.

— Ладно, я тогда пойду. Зайду под вечер, — не глядя на Шоё, Каору махнул рукой на прощание.

— Только не светись в лагере. Надеюсь, я заплатил тебе достаточно, — холодно ответил Дайшо, даже не оборачиваясь.

Каору остановился в дверях, бросив на него короткий взгляд.

— Как и договорились. Я туда больше не вернусь.

Звук его шагов по паркету быстро затих, оставив за собой глухую, тяжёлую тишину.

— Как думаешь, когда тебя начнут искать? — с ленцой спросил Дайшо, придвигая к себе стул и опускаясь на него. Он смотрел прямо на Шоё, не моргая.

Шоё молча забрался на кровать с ногами, прижал колени к груди и обхватил их руками. Матрас под ним скрипнул, такой хрупкий, словно вот-вот проломится под его весом.

— Без понятия, — хрипло выдохнул он. — Зачем тебе это всё?

Дайшо склонил голову набок, взгляд лениво скользнул по телу Шоё — от растрёпанных рыжих волос до пальцев на ногах, сжимающихся от холода.

— Вся моя жизнь полетела к чертям из-за тебя, — наконец заговорил он, вставая со стула. — То, что меня вышвырнули из академии, — это только половина. Я бы, может, и пережил позор. Может, даже простил бы себе то, что меня вырубил омега. Сковородкой, блядь.

В голосе зазвенел металл, и Шоё невольно вздрогнул — не от слов, а от отвратительного, тошнотворного феромона, который вдруг повис в воздухе.

— Я ведь знал, что за тобой глаз да глаз. Столько альф... Слишком жирный кусок. Слишком опасный. Я и не думал тебя трогать. Но потом всё посыпалось.

Он скривился, глядя в потолок, будто ища там ответ.

— Родители, как только всё узнали, отказались от меня. "Ты не наш сын", сказали. Никаких денег, никакой поддержки. Я остался ни с чем.

Он ненадолго замолчал, будто вспоминал, как именно рухнула его жизнь.

— Работал как проклятый, не спал, не ел. Протёрся до костей, чтобы поступить хоть куда-то. Меня взяли в самую никчёмную академию. Пришлось учиться даже волейболу. Только бы шанс появился. Только бы всё сработало. Но самое паршивое...

"Чувствую себя психотерапевтом. Только плату забыли выдать. И вместо дивана — цепь к батарее. Великолепно." — Шоё отвернулся, удерживая на лице выражение каменного равнодушия. Но с каждым словом внутри него всё больше нарастало раздражение.

— ...из-за этого шрама, — Дайшо провёл пальцем по лицу, пересекая уродливую отметину, — даже омеги меня сторонились. Словно я прокажённый. Никто не хотел даже говорить, не то что спать.

Он начал нервно ходить по комнате, жестикулируя, как будто перед ним был не один Шоё, а целый зал слушателей.

— Хочешь знать, где я жил? Всё это время?

— Нет, — резко отрезал Шоё.

— Два месяца у одного знакомого. Как только он узнал, из-за чего меня выгнали, — избил и вышвырнул. Оказалось, он, блядь, фанат "чистых" отношений. Омеги у него как реликвии. А потом...

"Это пытка. Реальная. Для ушей, нервов и тела," — думал Шоё, чувствуя, как затекают ноги, а тяжесть ошейника начинает отдавать в позвоночник. Он не слушал. Он просто выживал, не давая себе сломаться. Не перед ним. Не сейчас.

Но он знал: долго он не выдержит. А главное — он не один. И если кто-то из его альф узнает, что его нет...

Он чуть сильнее вжался в стену, сердце забилось быстрее, не от страха — от упрямой, бешеной надежды.

"Вы же придёте… правда?"

— И всё это из-за какого-то мелкого омеги! — зло бросил Дайшо, снова сверля Шоё взглядом. Тот вздрогнул, не в силах скрыть реакцию.

— Хочешь меня убить? Это и был твой план? — удивительно, но голос Шоё не дрогнул, звучал холодно и даже немного вызывающе, хотя внутри всё скручивало от ужаса, который медленно поднимался от живота к горлу.

Дайшо неожиданно усмехнулся и шагнул вперёд. Шоё, действуя на автомате, пополз назад, но тот резко схватил его за запястье, сжав так сильно, что в глазах потемнело от боли. Потом без предупреждения сжал подбородок, резко подняв лицо омеги вверх.

— Нет, малыш… — голос стал липким, почти ласковым, но в этой "нежности" чувствовалась змея, скользящая к добыче. — Сначала я думал — может, продать тебя на органы?

Шоё побледнел. Рука Дайшо медленно скользнула по его груди, остановившись чуть выше сердца… а потом — ещё ниже, до уровня печени. Омега резко вжался в стену, тело его напряглось, будто он пытался исчезнуть из этого мира.

— Но… — продолжил Дайшо, наслаждаясь каждым словом, — если я это сделаю, шанс, что выживу, ничтожен. Так же и если убью тебя. Ты слишком ценная игрушка, слишком много альф за тобой.

Он убрал руку, развернулся и небрежно отошёл, как будто говорил о чём-то обыденном, вроде погоды.

— Так что ты просто побудешь тут со мной. Совсем чуть-чуть. А потом посмотрим…

Он ухмыльнулся, не глядя на Шоё, и направился к двери, будто бы давая ему время переварить сказанное.

А Шоё остался сидеть, прижавшись к стене, будто слился с ней, сердце бешено стучало, а воздух не хотел проходить в лёгкие.

"Недолго", — эхом звучало в голове. — "Это значит, он уже придумал, чем всё закончится."

Но Шоё знал одно — его альфы не простят это. Никогда.

"Тсукки… Куроо… кто-нибудь… найдите меня…"

                                    ***

Что могли подумать Карасуно, когда, зайдя в комнату, не обнаружили там Шоё?
Лёгкий, почти выветрившийся аромат мандаринов тянулся в воздухе — значит, он ушёл не недавно, а как минимум час назад, если не больше.

— И где эта креветка? — пробурчал Тсукишима, подходя к окну.
Оно было приоткрыто, за ним сгущались сумерки, а ветер тихо раскачивал кроны деревьев.

— Может, он в столовой? — неуверенно предположил кто-то, но тревога уже начала сгущаться. Шоё никогда не пропадал так надолго — и без предупреждения.

Они ещё не успели выйти на поиски, как дверь резко распахнулась, и в комнату влетел взволнованный Куроо.
Он сразу обвёл всех взглядом, надеясь увидеть знакомую рыжую макушку.

— Где Шоё? — голос его был напряжённым. — Я пишу ему, он не отвечает. Даже в сеть не заходит.

— Мы только вернулись. Сами пока без понятия, — мрачно отозвался Кагеяма, оглядываясь по комнате. Ни телефона, ни каких-либо следов Шоё не было.

Куроо сжал челюсть, в его глазах мелькнуло беспокойство.

— Первым делом — проверить столовую, — спокойно, но твёрдо сказал Дайчи, подходя к двери. — И обойти все этажи.

Но что-то в воздухе подсказывало — всё не так просто.

Куроо быстро вытащил телефон и начал строчить сообщение. Сначала отправил Кенме, а потом переслал тем, кому доверял без вопросов: Ойкаве, Тендо, Атсуме, Суне, Бокуто и Сакусе. Эти точно поднимут шум и предупредят остальных.

Кенма, увидев имя Шоё в сообщении, сразу ответил, что уже идёт. Спустя пару минут он стоял у двери их комнаты.

— Как вы, чёрт возьми, его потеряли? — хмуро пробормотал он, даже не глядя на Куроо. — Ты же только вернулся от него.

— Так в том-то и дело, — Куроо говорил быстро, словно оправдывался сам перед собой. — Я ушёл совсем недавно. А их комната рядом с нашей — если бы он куда-то собирался, я бы услышал. Но он просто... исчез.

Они спустились вниз к столовой. Внутри почти никого не было, но пройти мимо было нужно — вдруг он там.

К ним почти сразу подошли Суна и братья Мия.

— Шо-чана всё ещё не видно? — нахмурился Атсуму, взгляд метался по коридору.

Суна смотрел прямо на Куроо. Холодно. Зло.

— Объясни, как можно потерять этот ходячий источник шума, а? — проговорил он сдержанно. — Ты же последний с ним был.

Куроо уже собирался идти дальше, но резко остановился, повернувшись к нему. На лице не читалось ничего: ни гнева, ни равнодушия. Пустая маска. Но внутри всё кипело. Он видел его буквально недавно — тёплого, живого, улыбающегося. А теперь он как будто исчез. Растворился.

— Ты серьёзно сейчас? — его голос был низким. — Думаешь, я это устроил? Думаешь, я не переживаю?

Суна сжал кулаки так сильно, что побелели костяшки. Челюсть сжалась, скулы ходили.
Куроо попытался взять себя в руки — он понимал злость Ринтаро, чёрт, он бы и сам бесился на его месте. Но следующие слова Суны выбили из него последнюю каплю сдержанности.

— Ты, чёрт возьми, не уследил за нашим парнем! — прошипел Суна. — Сколько раз ты твердил, что ты главный в отношениях. И что? Потерял его вот так, легко. Какой же от тебя тогда толк?

Куроо рванулся вперёд, подойдя вплотную, лицо перекосило от гнева.

— Рини, что за хуйню ты несёшь?! У меня уши вянут от твоего бреда! — голос Куроо задрожал, но не от страха — от боли. — Думаешь, я тут стою и мне нормально?! Я видел его всего пару часов назад. Мне, блядь, так больно, что будто душу вырвали, а ты только и можешь — винить других, потому что сам боишься признать, как страшно!

Он даже не заметил, как его феромоны вырвались наружу — запах горькой корицы резко наполнил воздух, резкий и агрессивный. От привычной мягкости осталась лишь едкая горечь.
Феромоны Суны ответили мгновенно, его аромат стал напряжённым, тяжёлым, давящим. Между двумя альфами повисла почти осязаемая стена напряжения.

Кенма отшатнулся, прижав руку к горлу — для более слабого альфы эта волна эмоций и силы была как удар. Его чуть не вывернуло, сердце забилось быстрее, ладони вспотели.

"А Шоё... он, наверное, чувствовал себя ещё хуже, когда сталкивался с таким." — промелькнуло в голове Кенмы, пока он пытался удержаться на ногах.

Внезапно раздался резкий звук — хлопок. Не один, а сразу два.
Кенма вздрогнул и резко поднял голову, думая, что Куроо и Суна уже сцепились. Но вместо этого увидел, как Осаму с совершенно спокойным, но ледяным лицом стоит перед ними и отдёргивает руку.

Он зарядил по затылку обоим — не сильно, но достаточно, чтобы сбить пыл.

— Заткнулись, оба, — сказал он тихо, но его голос звенел, будто сталь. — Сейчас важно только одно — найти Шоё. А не меряться, кто главнее или кто больше накосячил.

Атсуму в ту же секунду оказался рядом с Кенмой, положив руку на его плечо.

— Ты как? — спросил он с беспокойством.

Кенма кивнул, глубоко вдохнув и выдохнув. Ему всё ещё было хреново, но он держался. Атсуму чуть расслабился.

Куроо раздражённо цыкнул, не скрывая злости, и снова отвернулся, в который раз набирая номер Шоё. Гудки шли, но — как и прежде — никто не отвечал.

Позади него Атсуму опустил голову. Голос дрогнул:

— А если с ним уже что-то случилось?..

— Не смей так говорить, — резко перебил Осаму. — Пока не найдём — даже не думай в эту сторону.

Сзади послышались быстрые шаги — в коридоре появились Ойкава и Акааши, с телефонами в руках. Оба выглядели мрачно.

— Проверили другое крыло. Пусто, — коротко сказал Ойкава. В его голосе не было ни грамма прежней легкости. — Ни камер, ни следов. Будто испарился.

Акааши кивнул, добавляя:

— Камеры у выхода к старой тренировочной площадке были отключены. Причём вручную. Туда обычно никто не ходит… но систему кто-то перезапустил.

Тишина повисла тяжёлая. На лицах — понимание: Шоё не просто ушёл. Его кто-то увёл.

Они уже собирались выйти во двор, чтобы прочесать территорию, когда в столовую буквально влетел запыхавшийся парень.

Шоичи. Его влажные розовые волосы прилипли ко лбу, одежда была растрёпана, дыхание сбивалось. Он резко остановился, согнувшись, опираясь на колени, и стал судорожно шарить глазами по залу.

Их он заметил не сразу. А вот они — его сразу.

Парни молчали, не до конца понимая, кто перед ними, пока он сам не шагнул в их сторону.

— Вы… вы из одной академии с Хинатой Шоё? — выдохнул он хрипло, не поднимая головы. Грудь вздымалась с каждым тяжелым вдохом.

Атсуму, нахмурившись, шагнул ближе.

— Ты знаешь Шо-чана? — в голосе слышалось напряжение.

— Он… он здесь? В комнате? С ним кто-то был? — парень начал сыпать вопросами, даже не дождавшись ответа. Но стоило взглянуть на их лица — и он всё понял сам. И по пустым взглядам. И по горьким, затхлым феромонам, повисшим в воздухе.

— Ты что-то знаешь? — прямо спросил Ойкава, внимательно оглядывая незнакомца.

Шоичи опустил глаза и медленно выдохнул.

— Возможно… я догадываюсь.

                                    ***

Прошло уже пару часов, как он оказался взаперти в этой тухлой, пропахшей сыростью комнате. Перед тем как уйти, Дайшо швырнул на кровать свободную белую рубашку и такие же штаны — лёгкие, просторные… и слишком большие, они спадали с бёдер, раздражающе напоминая о чужой власти.

Дверь он, конечно же, запер на ключ, оставив Шоё одного. Совсем одного.

За это время он облазил комнату вдоль и поперёк — каждый угол, каждый миллиметр стен. Цепь на шее позволяла ему дойти максимум до двери — стоило потянуться дальше, как она впивалась в горло, заставляя замирать на месте.

Окно открывалось… но едва-едва. А за ним — тяжёлая решётка, будто он в тюрьме. Смысл в этом окне, если даже птичка бы не пролезла?

«Если только я внезапно не стану суперменом и не выдеру эти прутья», — мрачно усмехнулся он, и рука сама собой потянулась к решётке. Холодная. Грубая. Бесполезно.

На ногах тоже была цепь — длинная, вроде бы не мешала передвигаться по комнате. Но он уже понял её смысл.

«Если попытаюсь сбежать — навернусь и разобью себе лицо. Прекрасная стратегия, прям аплодисменты», — он фыркнул, мотнув ногой вперёд. Лодыжки ныли от постоянного движения, но боль была терпимой. Пока.

Он сел обратно на край кровати, уставившись в пол. Комната была тишиной, а в этой тишине всё сильнее пульсировала тревога.

Вдруг послышался щелчок замка.

Шоё вздрогнул, инстинктивно попятился назад, прижимаясь спиной к холодной стене. Он обхватил колени, сжавшись в комок, словно это могло защитить его.

В комнату вошёл Дайшо — в одной руке он держал тарелку с какой-то серой, вязкой массой, в другой сжимал сигарету, дым от которой резал воздух.

— Ждёшь ужин? Как мило с твоей стороны, — хихикнул он, проходя вглубь. Развернул стул, сел на него, зажав сигарету в зубах, а затем с демонстративным презрением уронил тарелку на пол.

— Я похож на собаку? — хрипло, но твёрдо выдавил Шоё. Его голос был сухим, как после бури. Он устал. Но не сломался.

Дайшо лишь ухмыльнулся и подтолкнул тарелку ногой ближе.

— Хм… шпиц. Или чихуахуа. Такие же мелкие, шумные, вечно на взводе. И кусаются. Забавно, — он сделал глубокую затяжку и выдохнул дым в сторону Шоё.

Лицо омеги дёрнулось, но он не сдвинулся ни на сантиметр.

Снова хмыкнув, Дайшо достал из кармана ложку и бросил её на кровать.

— Хотел проверить, вдруг реально станешь на четвереньки и начнёшь лизать кашу. Как щеночек, — в его усмешке было мерзкое удовольствие.

Шоё хмуро взглянул на ложку и, не говоря ни слова, отодвинул её рукой.

— Я не буду есть.

Дайшо скривился. Он стиснул зубами сигарету, злоба неторопливо разливалась в груди.

— Придержи язык, мелкий. Ты в заперти. Привязан, как пёс. Ни выйти, ни спрятаться. Лес кругом. И ты ещё в позу встаёшь? — он резко затянулся и выдохнул дым в потолок. — Я бы и рад дать тебе подохнуть от голода. Но, как я уже говорил… ты мне нужен живым.

— Всё равно не буду, — глухо повторил Шоё. Пальцы подрагивали. Он знал, чем может закончиться этот разговор. И всё равно стоял на своём.

Дайшо резко встал, потушил сигарету, подошёл к окну и приоткрыл его, чтобы выбросить окурок. Помолчал.

— Я ведь хотел… мягко, — будто сам себе сказал он, приглаживая волосы. — Хотя… какая, к чёрту, мягкость?

Не дожидаясь ответа, он поднял тарелку, шагнул к кровати и поставил колено на матрас. Шоё вжался в стену, но далеко отойти не мог — цепь на шее натянулась до предела.

Дайшо рванул за цепь, притянув его ближе. Холод металла впился в горло.

Он зачерпнул ложкой кашу, схватил Шоё за подбородок и резко сжал, заставляя тот приоткрыть рот.

— Ешь, — процедил он сквозь зубы.

Шоё стиснул зубы, отчаянно стараясь не поддаться. Дрожь прошла по телу, но он не отводил взгляда.

— Я сказал, ешь, — голос Дайшо стал тише, но опаснее. Он снова дёрнул цепь, и боль прошила шею.

…в этот момент за окном что-то хрустнуло.

Резко. Громко. Как будто наступили на ветку.

Шоё и Дайшо одновременно замерли.

Дайшо прищурился, медленно повернулся к окну. Его тело напряглось — как хищник, уловивший движение в кустах. Несколько шагов — и он у окна. Приоткрыл створку, глубоко вдохнул воздух.

Молчание.

Тишина такая глухая, что даже собственные вдохи слышались как удары сердца.

Шоё тоже замер, не отрывая взгляда от окна, в груди затрепетала едва уловимая надежда. Они пришли? Это они? Он приподнялся чуть с кровати, забыв про цепь, и металл тут же напомнил о себе болезненным рывком за шею.

Дайшо фыркнул и усмехнулся. Закрыл окно и отступил назад, бросив на Шоё короткий взгляд.

— Бобры. Или кабан. Или просто ветер. Не льсти себе, — голос снова стал ледяным, лишённым всякой игривости.

Он подошёл обратно к кровати, схватил ложку и снова поднёс к лицу Шоё.

— Где мы — даже бог тебя не найдёт. Так что сиди, ешь и не мечтай, щенок.

Шоё опустил глаза. Никаких шагов. Никаких голосов. Только хруст сучьев… и пустая тишина. Гадкая, давящая, как цепь на его шее.

Он тихо выдохнул сквозь сжатые зубы.

— Лучше сдохну, чем стану тем, кем ты хочешь меня сделать.

Дайшо замер на долю секунды. А потом — рассмеялся. Глухо, зло, с надрывом.

— О, поверь, солнце. Ты ещё не понял, кем я хочу тебя сделать.

Он снова сел на стул, откинулся назад и, будто вяло, добавил:

— Завтра начнём по-настоящему.

Шоё только сжался и с предельной неохотой начал есть кашу. Та была солёной, неприятной, с каким-то прогорклым привкусом. Он поморщился, но молча проглотил.

— Я, значит, специально пытался приготовить что-то нормальное, а он, видите ли, морду корчит, — проворчал Дайшо, откинувшись на спинку стула и глядя на него с раздражением.

Шоё поднял на него взгляд исподлобья, но ничего не ответил. Зачерпнул ещё ложку, машинально пережевывая.

Дайшо молчал пару минут, наблюдая за ним, будто ища в его лице хоть какие-то признаки страха или отчаяния. Но не находил. И это его бесило.

— Ты мне сразу показался странным, — наконец снова заговорил он, с недовольным прищуром. — Но теперь, когда ты сидишь тут, на цепи, в заперти, ты стал ещё более странным.

Шоё неуверенно взглянул на него, в этот момент проглотив четвёртую ложку. Больше он не смог — от еды мутило. Он отодвинул тарелку в сторону.

— Ты слишком спокоен. Для омеги. Для человека, которого похитили. Ни крика, ни истерики. Даже феромоны твои — обычные. Нейтральные. Только если прям сильно надавить, тогда появляется легкий, горьковатый оттенок. И то — слабый, будто приглушённый, — он раздражённо цыкнул, отбросив волосы с лица. — Я думал ты будешь плакать, умолять, цепляться за мои ноги... А ты сидишь, будто ничего не происходит.

Шоё посмотрел на него из-под ресниц. Молча. Спокойно.

"Ещё бы мне при тебе слёзы показывать..." — мысленно усмехнулся он.

Конечно, он понимал, почему ведёт себя так спокойно, даже если внутри всё разрывается.

Шоё снова взглянул на него и слегка нахмурился, но продолжал молчать. Внутри всё, конечно, тряслось, но он умел держать лицо.

Как учил Ушиджима-сан… Вернее, вся его семья. Тогда он и представить не мог, что эти «уроки» однажды действительно пригодятся.

Шоё опустил глаза и медленно вдохнул. И воспоминания начали накрывать…

Кажется, это был третий день их занятий… а может, уже восьмой. Со счёта сбился. Всё слилось в одно.

Нобу, как всегда, гонял Шоё по полю до тех пор, пока у него не подкашивались ноги. Солнце, пыль, крики команд. Всё как обычно.

Но сегодня тренировку завершили раньше. Мисс Хари снова приготовила гору еды, встречая его с широкой улыбкой и фартуком с мукой на плече. Шоё не знал, как на это реагировать, кроме как благодарно кивать. Она всегда говорила, что любит его кормить — как-то даже пригрозила Вакатоши, мол, «если ты довёл его до такого состояния в академии, я тебя самого на кашу посажу».

— Кушай, Шоё, ты сегодня молодец, — ласково сказала она, аккуратно налаживая в его тарелку уже четвёртый хотток.

Шоё с обожанием смотрел на эти лепёшки с корицей и орешками… но желудок уже просил пощады. Он с трудом доел третью, и то — запихнул через силу.

Харуки, как обычно, с тёплой улыбкой подкладывал ттокпокки, нахваливая, какой он стал сильный и выносливый. Но Нобу лишь хмуро отпил зелёного чаю и холодно заметил:

— Хватит его перекармливать.

— Я объелся… — простонал Шоё, уткнувшись лбом в стол.

Вакатоши в тот день не смог остаться, был вызван обратно в академию. Но даже без него Шоё начал чувствовать здесь тепло, ощущение покоя, как будто это не строгий «лагерь выживания», а почти… дом.

Несколько минут прошли в тишине, пока Шоё потягивал воду, борясь с перееданием. И вдруг Нобу заговорил снова, на этот раз серьёзным тоном:

— Учитывая, сколько у тебя альф, и кто они… ты понимаешь, что становишься не просто интересной фигурой, а возможной целью?

Шоё удивлённо приподнял брови.
— Целью?

Хари и Харуки переглянулись и синхронно кивнули.

— Конечно, — продолжил Нобу, поставив чашку на стол. — Сыновья и наследники глав кланов. Куроо, Бокуто, Ойкава, Тсукишима, Тендо… твои связи — это влияние. Если кто-то захочет пошатнуть систему или просто сорвать куш — ты станешь прекрасной мишенью. Похищение, выкуп, давление. Или даже… банальное развлечение.

— Нобу! — одёрнула его Хари, но мужчина только откинулся на спинку стула.

— Это реальность, — сказал он строго. — И он должен быть к ней готов.

— Нобу прав, — мягко добавил Харуки. — Мы не хотим тебя пугать, Шоё. Просто… тебе нужно знать, как себя вести, если такое произойдёт. Даже если шанс маленький.

— Первый и самый важный совет, — сказал Нобу. — Не паникуй. Паника — твой враг. Она парализует и делает тебя предсказуемым.

— Смотри на людей, даже если боишься, — добавил Харуки. — Взгляд — это сила. Он держит тебя в сознании. Он может отпугнуть, даже если тебе страшно.

— И запоминай всё, — вступила Хари, уже более серьёзным тоном. — Голоса, запахи, звуки, маршрут. Всё. Это может спасти тебе жизнь. Или помочь тебя найти.

Шоё тогда молча кивнул, сжав руки на коленях. Он запомнил каждое их слово.

И теперь, в пыльной комнате, закованный в цепи, вспоминая всё это — слова Нобу, мягкость Харуки, заботу Хари — он знал: он выстоит.
Не потому что не страшно.
А потому что надо.

— Ты меня вообще слушаешь? — раздражённо прорезал тишину голос Дайшо.

Шоё дёрнулся, будто вернулся издалека, поднял голову и кивнул один раз. Он не слушал. Последние минуты его мысли были далеко, в тепле, где пахло корицей и зелёным чаем. Там, где его учили быть сильным.
А тут… просто очередной поток нытья.

— Хотя, кстати, — голос Дайшо вдруг стал задумчивым, словно он вёл беседу сам с собой, — в нашу первую встречу ты был куда более трусливым.

Пауза.
Тишина, как перед грозой.

— Хотя, наверное, это и понятно… Я тогда хотел тебя изнасиловать, — усмехнулся он, будто вспоминая какую-то забавную сцену из прошлого.

"Вау, он это осознаёт." — с горечью и отвращением подумал Шоё, хмурясь.

— Ты так дрожал… Плакал… Это было так мило… Даже сейчас, вспоминая, возбуждаюсь, — почти мурлыча, протянул Дайшо, облизывая губы.

"А нет. Он нихрена не понимает." — с силой отворачивая голову, подумал Шоё. Лицо скривилось, словно он вдохнул испорченный воздух.

Живот скрутило.
Отвращение, злость и еле сдерживаемое желание вырваться наружу затопили всё внутри.
Он чувствовал, как где-то на дне души снова всплывает голос Нобу:

"Не давай им увидеть, что тебе плохо. Покажешь слабость — они на ней станцуют."

Шоё закрыл глаза. Вдохнул. Медленно, как учили.

Он выстоит.

— Чёрт, как же с тобой скучно, — раздражённо выдохнул Дайшо, вставая со скрипнувшего стула. Он недовольно покосился на Шоё, словно ища хоть какую-то реакцию, и подошёл ближе.

Шоё непроизвольно вжался в стену, стараясь отодвинуться, пусть даже на пару сантиметров. Слишком близко. Слишком невыносимо.

Но, к его облегчению, Дайшо лишь схватил тарелку и выпрямился, даже не посмотрев ему в глаза.

— Даже не вздрагиваешь больше, — процедил он, направляясь обратно. — Как будто куклу держу в клетке. Безжизненную. Ни кайфа, ни злости, ни веселья. Пусто.

Он бросил тарелку на стол, она глухо стукнулась об дерево.

— Не удивлюсь, если это твои альфы тебя так натаскали. Хотя, зная, какие у тебя любовники, — он усмехнулся, — в этом даже есть смысл.

Шоё поднял глаза. Ничего не сказал.

— Если у тебя в гареме кучка отпрысков от глав мафиозных кланов — а у тебя, по слухам, так и есть, — продолжал Дайшо, будто сам с собой, — неудивительно, что ты сейчас сидишь тут. Тебя рано или поздно кто-нибудь да захотел бы выкрасть. Сделать выкуп. Или просто поиздеваться. Твоя мордашка такая… наивная.

Он не ждал ответа, но Шоё тихо выдохнул.

— Чёрт, с тобой правда скучно, — снова пробурчал Дайшо, качнув головой. — Такое чувство, будто ты не омега, а монашка из храма, честное слово.

Он уселся обратно, закинул ногу на ногу и громко зевнул.

— Такое ощущение, что мне просто не с кем было поболтать, и я тебя выкрал тупо чтобы хоть кто-то молча слушал мои гениальные рассуждения.

Он хмыкнул сам себе, будто сказал что-то особенно умное. Шоё промолчал, как и раньше. Только отвернулся, устав смотреть на этого кретина.
Даже молчать уже надоело. Хотелось просто… выжить.
Выжить — и вернуться.
Слово Нобу, строгое "наблюдай и жди" — крутилось в голове.

Дайшо тем временем достал из кармана телефон и мельком взглянул на экран.

— Ладно, мне уже пора, — пробормотал он, и вдруг остановился, уставившись на Шоё как-то уж слишком серьёзно. — Ах да… чуть не забыл.

Он медленно выпрямился, и голос его стал приторно вкрадчивым:

— Когда тебя только сюда притащили, мы, разумеется, вытащили всё из карманов. Стандартная процедура, понимаешь?

Шоё напрягся, но старался не подавать виду. Слишком спокойно сказал. Слишком буднично.

— Там был телефон. Думаю, ты не сильно злишься?

С этими словами он вытащил из-за спины… телефон. Вернее, то, что от него осталось. Полностью разбитый корпус, пробитый гвоздём прямо посередине, как будто в насмешку.

Шоё невольно распахнул глаза, прикусив щеку изнутри.

Дайшо с победной ухмылкой бросил останки телефона на пол, и те со звоном отскочили в сторону. А потом, лениво пошарив в кармане, достал поломанную пополам сим-карту, с усилием демонстративно разломанную.

— Нам ведь не нужно, чтобы твоим богачам-любовникам удалось нас найти с помощью своих "великих клановых связей", верно? — он снова оскалился, слишком мило для человека, только что уничтожившего последнее связующее звено с внешним миром. — Все улики нужно убирать. Я же молодец?

Он сам себя похлопал по плечу и, подхватив обломки телефона, напоследок бросил через плечо:

— Спи хорошо. Сон тебе тут точно понадобится.

С этими словами он вышел, громко хлопнув дверью. Через секунду щёлкнул выключатель — снаружи — и комната погрузилась в темноту, в которой только слабый лунный свет через заклеенное окно пробивался тусклым отблеском.

Температура будто сразу упала. Влажный, пыльный воздух стал колоть кожу. Было холодно. Тихо.

Шоё сжался, прижимаясь к стене, пытаясь согреться, но руки всё равно дрожали. Не от страха. От ярости. От бессилия. От тишины.

Проползя к подушке, он рухнул на неё с тихим вздохом, зарываясь лицом в ткань. От неё пахло пылью, чуть-чуть плесенью и чужим — но хотя бы не им.

Он натянул тонкое, почти прозрачное одеяло на себя, завернулся в него, как в кокон, и лёг на бок, поджав колени к груди. Поза эмбриона — инстинкт, защитная реакция. Как будто если он свернётся, станет меньше, то сможет исчезнуть. Или спрятаться от всего.

Он дрожал. Не от страха, от холода. Хотя… нет, и от страха тоже. Просто уже не было сил это признавать.

Одеяло почти не грело. Оно больше напоминало простыню, забытую где-то на чердаке. Даже воздух был ледяной, будто в подвале — сырой, неподвижный. Казалось, стены дышали плесенью и гнилью.

"У тебя слишком тонкая кожа, Шоё," — всплыло в голове, будто шёпотом. Хари. Она смеялась, когда говорила это, гладя его по спине.
"Ты как будто из фарфора. Нужно беречь."

Он закрыл глаза крепче. Хотелось снова туда. В их дом. На кухню, где пахнет рисом, чаем и лепёшками. Где Нобу цокает языком и грозится выгнать всех, если не перестанут пялиться на Шоё, пока тот жуёт. Где Харуки шутит, а Хари кормит его, как будто он их родной.

И пусть там была тренировка, строгие взгляды, Ушиджима, от которого не сбежать, — но там было тепло. Там был дом. Там было безопасно.

Слеза скатилась по щеке, но он быстро стёр её рукавом. Нет. Нельзя. Ни одной больше. Ни перед ними. Ни перед собой.

Он сжал зубы и зарычал сквозь одеяло так тихо, что сам себя едва услышал. Как животное, что хочет выть, но знает — за это его могут найти и добить.

"Выстою. Обязательно."

Шоё свернулся ещё плотнее. И, как бы странно это ни было, вскоре уснул — в этом кошмаре, в этом мраке. Потому что тело просто сдалось. А разум всё ещё сражался.

                                    ***

За пару часов до того, как комната погрузилась в темноту, где Шоё, дрожа, прятался под одеялом...
...в лагере начиналось движение.

— Хочешь сказать, что ваш капитан тоже пропал? — постукивая пальцем по столу, спросил Суна. — Не отвечает на звонки, даже в сети не появляется?

Шоичи закивал, нервно теребя край футболки.

— Он был... странным последние пару часов. После того, как снова сорвался с феромонами, он куда-то ушёл. Я даже не понял, что случилось и куда он…

Куроо смотрел на него хмуро. Он не знал, кто этот парень, но тот всё объяснил — правду о том, что произошло на тренировке.

Акааши потёр виски, тяжело выдыхая. Мозг кипел: нужно было срочно что-то решать.

Но они не успели задать ещё хоть один вопрос, как к их столику подошёл ещё один.

Хошиуми бросил на всех взгляд, и, не теряя времени, заговорил:

— Я случайно подслушал ваш разговор… Но вот ваш капитан, — он посмотрел на Шоичи, — как бы странно ни вёл себя, он бы не стал сам выкрадывать Шоё. Он не верил в те слухи, которые, к слову, пустил совсем другой капитан.

— Что ты имеешь в виду? — хмуро спросил Осаму, прекрасно понимая, что этот тип, скорее всего, давно уже знал, что Шоё — омега.

Хошиуми закатил глаза — жест раздражающий, особенно для альф.

— Я уверен, за этим стоит капитан Нохеби. Я знал его раньше. Полгода назад он приполз ко мне, весь в соплях — родители выгнали, оставили без ничего. Я сначала не вникал, дал ему остаться на пару месяцев… пока не спросил, за что.
Оказалось, он попытался изнасиловать омегу в своей прошлой академии.
Конечно, я его отпинал и выставил. С тех пор не знал, где он...

Он не успел договорить — со скрипом стула резко поднялся Ойкава.
Хотя, если честно, ошарашены были все.

— Как зовут этого ублюдка? — процедил Ойкава сквозь зубы.

— Дайшо Сугуру.

Повисла тишина. Несколько длинных, липких секунд.

Потом Куроо вдруг рассмеялся. Нервно, с надрывом, от чего остальным стало не по себе.
Смех быстро сошёл на нет — и на его лице не осталось ни капли улыбки.

— Чёрт… Этот мудила зашёл так далеко.

— Что будем делать дальше? — серьёзно спросил Кенма.

— Собрать всех. Обсудить, как лучше действовать, — уверенно сказал Атсуму, хмуро взглянув на экран телефона.

Он зашёл в чат "Верхушка академии", не теряя ни секунды, и быстро написал: "Срочно. Все в комнате Карасуно. Это важно."

Парни уже поднялись. Шоичи, пусть и с тревогой на лице, вернулся к себе — как бы ни хотел остаться и помочь, он видел, как остальные напряжены, как на пределе их эмоции. И в этот момент, пожалуй, лучше было не мешать.

— Ты тоже можешь идти, — глухо бросил Куроо, заметив, как Хошиуми неотступно следует за ними.

— Нет, — Хошиуми покачал головой, коротко и уверенно. — Я вам помог. И сам хочу узнать, что со Шоё. Если могу быть полезен — останусь.

Куроо смерил его долгим, тяжёлым взглядом, будто пытаясь прочитать мысли прямо с лица. Но через мгновение только цыкнул, чуть отвёл взгляд и коротко кивнул. Это и было молчаливое разрешение.

В комнате уже собралась половина нужных людей. Когда Хошиуми вошёл, многие замерли, переглядываясь. Шепоток недовольства скользнул по рядам, но Куроо резко прервал его:

— Успокойтесь. Без него у нас бы не было и половины информации. Сейчас важен каждый, кто действительно хочет помочь.

Наступила напряжённая тишина. Куроо вышел вперёд, сцепив руки за спиной. Его лицо было суровым, голос — хриплым от усталости и злости.

— Сразу скажу: всё серьёзно. Шоё... скорее всего, действительно похищен. Сначала мы думали, что это капитан из команды Торнадо — тот тип, Каору. Но у нас пока нет стопроцентных доказательств. Зато есть другое. — Он на секунду замолчал, чтобы все услышали следующее отчётливо. — Дайшо. Каким-то образом он тоже оказался в этом лагере.

Кто-то вздрогнул, кто-то выругался вполголоса. Атмосфера в комнате мгновенно стала ещё тяжелее, будто воздух стал гуще.

— Не думал, что мы когда-нибудь снова услышим даже его имя... Видимо, решил так отомстить, — без особого энтузиазма пробормотал Тсукишима.

Куроо кивнул. Он тоже не был в восторге от этой мысли.

— По логике... никому из вас не приходило сообщений о выкупе? — серьёзно спросил Хошиуми, сидя чуть поодаль от остальных, словно сам не был до конца уверен, имеет ли право быть здесь.

Каждый в комнате отрицательно покачал головой. Ни одного сообщения, ни одного намёка — пустота.

— Значит, это не ради денег. И не ради возвышения его семьи, — подытожил Яку, уловив ход мыслей Хошиуми.

— В том-то и дело, — отозвался Хошиуми, опустив взгляд. — Его семья давно вычеркнула его. Полностью. Оставили с пустыми руками. Он сам говорил, что ненавидит их, проклинал каждый день и мечтал, чтобы они все сдохли. Так что этот вариант отпадает.

Повисла звенящая тишина. Глухая, звенящая, давящая.

— Тогда сначала обыщем территорию лагеря, — заговорил Куроо, нарушая молчание. — Займёмся лесом, заглянем в складские помещения. Если он всё ещё здесь — мы найдём его. Если нет... будем выдвигаться дальше.

— Ты кое-что забыл, Куроо.

Голос Киты прозвучал жёстко. Куроо замолчал, обернувшись к нему с вопросом во взгляде.

— Мы в лагере. Это только начало тренировок. И да, я бы сам с радостью бросил всё к чертям и отправился искать Шоё, но если сейчас все команды покинут территорию... ответственность упадёт на академию. На тренеров. На наши семьи. Мы не просто ученики, мы наследники кланов. Начнутся слухи, попадёт информация за пределы. Родители могут начать действовать... а это уже совсем другой уровень.

— Точно, — хрипло добавил Бокуто, тяжело опускаясь на край стола. Его вид был измучен, а теперь — окончательно подавлен. — Было же у нас правило... ещё с детства.

— Первым делом — репутация семьи. Что бы ни случилось, никто не должен узнать о твоей связи с омегой. Пока нет брака, эта омега для тебя — никто. Если с ней что-то случится — это дело её семьи, не твоей, — отстранённо повторил Тсукишима, словно цитировал навязанный с юности догмат.

— Но это же... — начал было Бокуто, но Суна его перебил:

— Мы что, и дальше будем просто сидеть здесь и надеяться, что судьба смилостивится? Что Шоё вдруг сам появится ниоткуда — живой, целый, невредимый? Вы себя слышите вообще?! — он резко встал, голос дрогнул от напряжения.

Кита тоже поднялся.

— Я не это имел в виду. Нам нужен чёткий план. Мы не можем уезжать все вместе. Даже одна команда не должна уехать полностью. Поймите, нельзя поднимать панику.

— Никаких лишних признаков, — добавил Кенма, тихо, но весомо. Его взгляд скользнул по тем, чьи семьи возглавляют кланы. — Особенно вам. Если всплывёт хоть намёк на странности, слухи моментально разлетятся. А последствия вы и сами знаете.

— Тогда так, — выдохнул Суна, уже спокойнее. — По трое-четверо из каждой команды. Остальные остаются. Если сделать всё тихо, проблем не будет. Так сойдёт?

— Именно, — кивнул Кита. — Сейчас определим, кто именно отправится на поиски. Добровольцы?

В ту же секунду все без исключения подняли руки.

Кита вздохнул с лёгкой улыбкой, в которой сквозила боль.

— Конечно... кто бы не захотел пойти искать Шоё...

Пока остальные команды с ожесточённым азартом играли в камень-ножницы-бумагу, чтобы без скандалов определить, кто пойдёт на поиски, в «Некоме» даже не понадобилось лишних слов — Куроо, Кенма, Яку и Лев были выбраны сразу. Без споров. Без колебаний.

— Если мы не найдём даже следа… — спокойно, но с жёсткой решимостью произнёс Куроо, стоя чуть в стороне с остальными. — Подключу к этому отца.

— Мистера Акиру?.. — с лёгкой опаской переспросил Лев. Хоть их семьи и ладили, но с детства он одновременно уважал и боялся этого человека.

— А он вообще поможет? — скептически приподняв бровь, поинтересовался Яку.

Куроо тяжело вздохнул, кивнув. На секунду его лицо потемнело.

— Его отец любит Шоё больше, чем самого Куроо, — спокойно вставил Кенма, даже не отрывая взгляда от экрана телефона. — Так что если мы просто скажем, что не можем найти Шоё... он, не раздумывая, пришлёт сюда своих людей. Сразу. Уверен в этом на сто процентов.

Куроо одарил его выразительным взглядом, в котором смешались раздражение и обречённость.

— Замечательный у вас отец, Куроо-сан, — хмыкнул Лев, еле сдерживая смех.

— Заткнись, Лев.

Каждая команда разбилась на группы и сразу двинулась в разные стороны — лес, старые строения, складские помещения, даже старые тренировочные базы, давно заброшенные, но всё ещё стоящие на карте лагеря.

Сакуса, Акааши, Кагеяма, Тсукишима и Ямагучи выбрали путь через овраг к старым складам, расположенным в получасе от лагеря. Место было закрыто высоким забором, но охрана сработала на удивление быстро — едва они подошли, как из ворот вышли владельцы.

Сакуса спокойно, без лишней суеты, объяснил ситуацию, сдерживая эмоции. Акааши, более дипломатичный, добавил пару вежливых фраз, а Кагеяма вставил глухое:
— Это важно. Очень.

Но именно когда Ямагучи вежливо представился и вскользь упомянул фамилии присутствующих, лица у охраны изменились.
— О, конечно. Проходите. Нам даже лестно, что вы обратились, — сразу закивали те.
Внутри ребята тщательно проверили каждый угол, но кроме паутины, старых коробок и запаха пыли — ничего. Ни следа Шоё.

А вот у другой группы всё пошло… не по плану.

— Я говорю, залезем через окно! Это быстрее, — возбуждённо шептал Бокуто, уже подсаживая Куроо к рамке.

— Мы же будущие главы кланов, нам можно, — вторил Куроо, широко ухмыляясь.

— Ага, особенно можно, когда вломаешься без разрешения, — мрачно пробурчал Кенма, стоя с Иваизуми чуть поодаль. — Может хотя бы постучим?

— У нас нет времени, — упрямо отрезал Бокуто. — Шоё может быть где угодно. Что если он прямо сейчас зовёт нас?

Иваизуми со вздохом прикрыл глаза. Он уже знал, чем это закончится.

Через пару минут вся команда была внутри — Ойкава, хоть и с неохотой, тоже полез следом, поскользнувшись на подоконнике и громко чертыхаясь.

— Тихо, блин! — прошипел Куроо. — Мы же скрытно!

— Скрытно ты бы и окно не разбил, — огрызнулся Иваизуми.

Они старались двигаться тихо… примерно тридцать секунд. Потом Бокуто споткнулся, Куроо задел мётлы, Тендо что-то уронил, а Кенма наступил на пластиковый контейнер, издавший звук, как будто кто-то лопнул ведро с водой.

Прошло минут тридцать. Они быстро осмотрели весь склад — ни Шоё, ни даже следов, кроме забытых коробок, каких-то старых шкафов и паутины. И как только они решили, что пора уходить…

Внезапно раздался треск.

— Куроо, не трогай это окно...

БАХ.

Остекление осыпалось на бетон, за ним послышались крики.

— ЭЭЭЙ! А НУ СТОЯТЬ!!! — пронёсся яростный крик со стороны входа.

— О, нет… — простонал Кенма, уже забираясь обратно на окно.

— Быстрее! — завопил Бокуто, первым вылетая наружу.

В следующее мгновение из окна один за другим стали выскакивать молодые главы будущих кланов — сначала Бокуто, потом Куроо, за ним Кенма и Тендо. Ойкава чуть застрял, и Иваизуми буквально вытолкнул его, сам прыгнув последним.

— МЫ ЗАПЛАТИМ ЗА СТЕКЛО! — крикнул в сторону разъярённых владельцев Куроо, убегая, — ОБЕЩАЮ!!

— Да ты уже заплатишь, я тебе скину счёт! — отозвался Кенма, даже не оборачиваясь.

Кенма чертыхался, отряхивая стекло с капюшона.
Иваизуми ворчал, что предупреждал.
Куроо ругался, считая в уме, сколько теперь должен за это окно.

— А ведь почти обошлось... — простонал он, когда они, запыхавшиеся, укрылись за оградой.

— Я точно добавлю это в доклад твоему отцу, — пробормотал Кенма.

— Попробуй — и я сам тебя сдам, что полез в окно, — фыркнул Куроо.

— Я туда не хотел, между прочим!

— Ладно, тихо вы, — задыхаясь, прошипел Ойкава. — Ещё немного — и нас примут за воров.

К вечеру все вернулись на базу. Уставшие, пыльные, но никто не терял надежды. Они ещё не знали, где Шоё. Но знали точно — завтра продолжат, и будут рыть землю, если придётся. Никто не собирался сдаваться.

                                      ***

Шоё даже не успел нормально проснуться, как вздрогнул и почти подскочил на кровати, услышав, как кто-то возится с замком.
Щёлк. Скрип. Ключ повернулся в двери, и в ту же секунду в комнату ворвался тусклый уличный свет — серый, неуютный, едва освещающий стены.

Он не знал, сколько сейчас времени. Ни дня, ни ночи — тут всё слилось в бесконечное «теперь».

В дверях показался Каору — свистящий, беззаботный, как будто пришёл к другу на чай. Он крутил на пальце ключ, заметив, что Шоё уже проснулся, и ухмыльнулся.

— Доброе утро, пташка, — весело бросил он. — Дайшо ещё спит. Будет, наверное, до обеда храпеть. А может и больше... — В его глазах промелькнуло что-то странное. Животное. Скользкое.

Шоё от этого взгляда съёжился, натянул одеяло до носа и отвернулся к стене.

— Тогда и я посплю, — хрипло буркнул он.

— Нет уж, — резко ответил Каору и сдёрнул с него одеяло одним движением.

Омега нехотя поднялся, волосы растрёпаны, глаза сонные. Он не ожидал ничего особенного — пока не почувствовал, как что-то щёлкнуло у горла.

Цепь. Её сняли.

Шоё замер, потирая шею.
— И что это?.. — недоверчиво пробормотал он. После цепи шевелить головой стало непривычно легко.

Каору схватил его за запястье и потянул. Не грубо, но решительно. Без объяснений. Шоё послушно встал. Впервые он увидел, где вообще находился — длинная лестница, подвал... Каменные стены, пыль, мрак.

Наверху — мрачный зал, неосвещённый, как из старого фильма. Пыльный телевизор, облупившаяся кухня, запах сырости.

— Куда... — начал было Шоё, но Каору уже толкал его в комнату.
В ванную.

Тот включил свет, резко, будто ударил им. Затем оглянулся и скривился:
— От тебя несёт... так отвратительно. Не могу понять, почему.

Шоё в ступоре замер. Поднёс руку к носу. Проверил запястья. Подмышки. Шею.
Ничего.

Наоборот — запах стал мягче, спокойнее. Ни следа раздражающих феромонов. Даже для себя он пах по-другому. Уютно. Безопасно. Необычно.

— Они обычные, — наконец сказал он. — Ты чего-то путаешь.

— Ты просто не чувствуешь. Все вы такие, омеги, — отмахнулся Каору, закатывая глаза.

Он вдруг потянулся к пуговицам рубашки Шоё.

— Не нужно, — испуганно выдохнул тот и отпрыгнул, врезаясь спиной в холодную стену.

Каору замер, цыкнул и щёлкнул кран.
Из душа хлынула ледяная вода. Прямо на Шоё.

Тот с визгом упал на пол, сбившись дыханием. Кожа мгновенно покрылась мурашками.

— Радуйся, что я тебя не раздел, — пробурчал Каору. — Настроения нет. А феромоны твои... душат.

Он посмотрел на него с отвращением и вышел, хлопнув дверью.

— Я за одеждой. Дверь закрою. У тебя двадцать минут.

Щелчок ключа. Гул воды. Тишина.
А Шоё сидел под ледяным потоком и не мог понять — что с ним не так?

Каору вернулся быстрее, чем Шоё ожидал. Или чем хотел.
Стоило ему только переступить порог комнаты, как он бросил на кровать рубашку и шорты, а потом с металлическим щелчком снова защёлкнул цепь на ошейнике.

Шоё вздрогнул, глядя на одежду.
Рубашка — белая, мужская, чуть великовата, но нормальная. А вот шорты... короткие, едва прикрывающие бёдра. От одного вида по телу пробежала волна отвращения.

— А штанов не нашлось? — холодно спросил он.

Каору резко подошёл, сжал его подбородок. Боль пронзила кожу, ногти впились в щёку, но Шоё лишь прикусил губу и выдержал взгляд. Нельзя показывать страх.

— Блять, ты ещё спасибо должен сказать, что тебе вообще дали одежду, — прошипел Каору. — В следующий раз притащу тебе костюм с ушками и хвостиком. Посмотрим, как ты в нём завоешь.

Он отстранился с самодовольной ухмылкой, порывшись в кармане. Достал маленький флакон духов и кинул его на кровать.

— Ты точно нормально мылся? Всё так же от тебя несёт... странно. — Он фыркнул и направился к двери.

— Есть тебе даст Дайшо, когда проснётся. Будь паинькой, пташка, если хочешь что-то кроме голода. — И с этими словами он вышел, снова заперев дверь.

Шоё остался один.
Он сел на кровать, медленно потирая подбородок. Щипало. Грязное ощущение — как будто прикосновение Каору всё ещё на коже.

Он поднял флакон, понюхал — резко, сладко, почти приторно. Сделал пару распылений на шею и запястья. Запах быстро наполнил комнату. Фальшивый. Как будто он должен маскировать что-то другое.

Прошёл час. Или два.
В комнате не было часов. Только окно. Маленькое, высоко под потолком. И ничего, кроме темноты и силуэтов деревьев за стеклом.
Был вечер. А может, уже ночь.

Шоё переоделся. Неохотно, но выбора не было. Рубашка — слишком свободная, чужая. Шорты — тесные, неприятные.
Он сел на кровать, потом встал. Пройдился по комнате. Один круг. Второй. Третий.
Потом снова лёг. Потом снова встал.

Он думал о своих альфах.
О Куроо — его тёплых руках, спокойных глазах. О Бокуто — громком, ярком, родном. О Кенме, который всегда замечал даже его мельчайшее дрожание рук.
О Тсукишиме. О Суне. О Сакусе. О Тендо. О Ойкаве.

Думал, где они.
Ищут ли его.
Жив ли он ещё для них.
Чувствуют ли, что он зовёт.

Иногда казалось — да. Где-то в груди теплилось ощущение, будто кто-то касается его души. Осторожно. Тревожно.

Но тут — снова тишина.

Он прижался лбом к стене, потом снова сел на кровать. В какой-то момент стал складывать скомканную простыню в квадраты. Просто чтобы занять руки.
Время в этой комнате было как сироп — густое, вязкое, тянущееся бесконечно.

Дверь открылась резко.

Не Каору.
Дайшо.

Он вошёл без лишнего шума, без слов. В тени он казался выше, опаснее, спокойным хищником, который не спешит нападать.

Глаза его скользнули по Шоё.
По шортам. По рубашке. По лицу.
По тому, как омега сжал губы и опустил взгляд.

— Пахнешь... не тем, — пробормотал он, морща нос. — Каору сказал, что от тебя воняет, но... это не запах. Это ты.

Он подошёл ближе. Опустился на корточки перед Шоё.

— Что с тобой не так, а?

Голос был тихим. Почти ласковым. Но в нём чувствовался холод.

Дайшо молчал. Смотрел на Шоё. Прищурился.
Что-то было не так.

— Ты должен пахнуть иначе. Должен... звать. Провоцировать. Беспокоить. А от тебя...

Он помедлил, вдохнул глубже.

— ...от тебя пахнет, как от...

Он нахмурился.

— ...как от чего-то странного.

Шоё отвёл взгляд. Сжал пальцы. Молчит.
Что он мог сказать? Сам не понимал, что с ним происходит. Уже несколько дней ему становилось то жарко, то холодно, подташнивало, ломило внизу живота. Иногда кружилась голова. Он думал — от голода. От стресса. От страха.

Но внутри... будто что-то менялось.
Необычное. Незнакомое. Теплое. Но пугающее.

— Ты что, болеешь? — Дайшо приблизился, снова вдохнул. Нахмурился сильнее.

— Или... или ты боишься? — он вдруг ухмыльнулся. Глаза чуть сузились, и в них появился знакомый блеск. — Вот оно.

Шоё резко поднял взгляд.
Ошибка.

— Ты боишься, — с наслаждением выдохнул Дайшо. — Вот в чём дело. Не феромоны странные, не тело ломается...

Он рассмеялся. Тихо. Почти с нежностью.

— Ты просто боишься. Ты не робот, Шоё. Не кукла. У тебя, оказывается, есть чувства.

Он встал. Прошёлся по комнате медленно, будто раздумывая. Потом снова остановился у кровати.

— А я-то думал... ты один из тех идеальных омежек, которые только глазками хлопают и ждут приказа. А ты, оказывается... ломаешься, когда на тебя давят.

Слишком радостный. Слишком довольный.

— Знаешь, это даже приятно. Знать, что тебя можно напугать. Что ты всё ещё человек, — он склонился ближе, почти касаясь губами уха.

— Сломаешься ли ты полностью — вот в чём вопрос.

Шоё замер. Не дышал. Сердце стучало в ушах.
Ему было плохо. Всё внутри будто сжалось.

В этот момент снова что-то вспыхнуло.
Едва заметный, но ощутимый выброс феромонов. Резкий. Тёплый. Непривычный.
Он не звал. Не вёл. Не просил.
Но он был.

Дайшо тут же отшатнулся.
Молча. Резко.
Словно кто-то ударил его по носу.

— …Что за…? — он уставился на Шоё. Потом помотал головой.

— Ха... — вдруг усмехнулся. — Переиграл, да? Боишься так сильно, что феромоны глючат.

Он обернулся, не сводя глаз с омеги.

— Ты чудной, Шоё. Очень чудной.
И это делает тебя интересным.

Он повернулся к двери.

— Завтра поговорим ещё. А сейчас... не облажайся. Не хочу, чтобы ты сдох от стресса раньше времени.

Щелчок. Дверь закрылась. Тьма снова окутала комнату.

Он даже не заметил как лёг спать, и быстро уснул, закутавшись в холодное одеяло.

Проснулся Шоё медленно. В теле чувствовалась неприятная тяжесть, голова будто ватная, веки — словно налитые свинцом.
Он лежал на боку, уставившись в стену. Долго. Без мыслей. Просто... существуя.

Болело внутри. Не сильно. Но неприятно. Глубоко. Словно что-то тянуло изнутри, ломало, двигалось — и при этом было странно тепло.

Он даже не сразу понял, что дверь отворилась.

— Подъём, пташка, — раздался знакомый голос. Липкий, с ленцой и насмешкой.
Это не Каору. Это Дайшо.

Шоё вздрогнул. Повернул голову.
Дайшо вошёл в комнату один, медленно щёлкнул замком, подошёл и, будто мимоходом, отцепил цепь от батареи.

— Пошли. У меня руки отваливаются одному готовить, — бросил он через плечо.
И без особой церемонии потянул цепь, как поводок.

Шоё встал не сразу. Задержался на мгновение, словно сопротивляясь. Но цепь дёрнулась — и он подчинился.

Коридор. Потом кухня.
Полумрак. Запах сырости и приправ. Тёплый свет лампы под потолком.
Дайшо прицепил цепь к ножке стула — щелчок, и Шоё понял: он пёс.
Завели для развлечения. От скуки.

Он опустился на стул. Послушно. Без слов. Голова кружилась.
Живот тянуло. Не сильно, но противно.

Дайшо щебетал, как всегда.
Говорил что-то про омлет, про пригоревшую сковородку, про то, что Каору опять не вымыл за собой посуду, что вода в доме какая-то вонючая...
Слова сливались в фон.

— Я, между прочим, умею готовить, — проговорил он, поворачиваясь к Шоё с ножом в руке. — Лучше Каору, между прочим. Тот только и умеет, что лапшу разогревать и фрукты жрать.

Он ткнул ножом в сторону, показывая, как «ловко» шинкует помидоры.

Шоё не реагировал.
Сидел. Смотрел в одну точку. Молча. Пару минут.

Потом тихо вздохнул. Опустил голову.
Губы шевельнулись. Едва слышно.

— Я так и не поел...

Слова повисли в воздухе.

Живот не ныл от боли.
Он ныл... от чего-то другого.
Словно там внутри кто-то медленно просыпался.
Нечто крошечное. Тёплое. Живое.
И это пугало больше всего.

— Привереда, — отозвался Дайшо, повернувшись. — Вот видишь, я всё правильно сделал. Голодным тебя держать — эффективнее, чем все цепи и угрозы.

Он подошёл ближе.

— Но ты странный, знаешь? Стал тише. Медленнее. Хуже пахнешь — но интереснее.

Шоё не отвечал.
Он смотрел вниз.
Слушал себя.

— Эй, ты оглох что ли? — Дайшо бросил на стол тарелку.

Что-то горячее, парящее. Пахло приятно, слишком приятно.
Шоё скосил взгляд: рис с овощами, немного мяса.
Горячая еда.
Первый раз за… кто знает, сколько прошло времени.

Он потянулся к ложке. Руки дрожали.
Дайшо стоял рядом, наблюдая.
Слишком близко.

Как будто смотрел на щенка, которого сам подобрал и теперь ждал, как тот поведёт себя.

— Ты смешной стал, — наконец сказал он, усевшись напротив.

— Такой тихий, такой послушный. Даже не фыркаешь уже. Похоже, страх наконец делает своё дело.

Шоё не ответил.
Просто ел. Медленно, осторожно, как будто еда могла оказаться ловушкой.

Голод был странный.
Он не сжимал желудок, не пульсировал болью —
он был будто в голове, в крови, в пальцах.
Шоё казалось, что тело само подталкивает: ешь. нужно. ешь.

— Хотя, может, ты не из-за страха стал тише, а потому что ты не робот. Ты живой, значит, и сломаться можешь.

— Я же говорил, что ты не выдержишь. У нас тут нет счастливых финалов, пташка, —
он усмехнулся, поставил локти на стол, склонившись ближе.

— Но знаешь, я даже рад. Иначе с тобой было бы скучно. А теперь ты такой… интересный. Как будто на грани.

Шоё сглотнул.
Вкусы ощущались ярче.
Даже слишком.
Мясо было мягким, но чуть тёплее, и оно обжигало.
Овощи хрустели громко.
Голова пульсировала — в висках, в груди, чуть ниже живота.

Он замер.
Опять это странное тепло.

Но он всё списал на стресс.
На голод.
На то, что не спал нормально уже чёрт знает сколько.

— Закончил? — спросил Дайшо, когда Шоё отодвинул тарелку.

— Молодец. Прям послушный зверёк. Может, дать тебе погладить по голове? Или косточку бросить?

Шоё устало перевёл взгляд на него, не отвечая.

Тепло внутри… стало тише. Но не исчезло.
Оно будто затаилось. Ожидало.

— Всё. Хватит на сегодня, — Дайшо встал, подошёл, отцепил цепь от ножки стула. — Пошли.

— И не вздумай шататься ночью. Я слышу каждое твоё движение.

Он потянул цепь, и Шоё пошёл за ним.
Ноги гудели.
Голова кружилась чуть сильнее, чем раньше.

Он не знал, что это.
Но что-то менялось.
Где-то глубоко.
И это было страшно.

Ночь в этой комнате была одинаково чёрной, как и прошлая, как и та, что была до неё.
Шоё лежал на кровати, свернувшись калачиком.
Одеяло почти не грело.
Прохлада сочилась от стен и пола, цепь на шее неприятно тянула, даже когда он не двигался.

Он закрыл глаза.
Но спать не получалось.

Сначала появилось странное жжение в груди.
Тепло… как тогда, за ужином.
Будто кто-то провёл ладонью внутри тела — не больно, но липко и тревожно.

Потом пришёл тянущий дискомфорт внизу живота.
Шоё тихо выдохнул, положив руку на живот.

— Что за…

Пульсация.
Слабая, едва уловимая, но от неё становилось мутно.
Неестественно.

Он прикусил губу и сел.
Тошнота вдруг накрыла резко, без предупреждения.
Пришлось наклониться, удержаться, чтобы не вырвало.
Пусто ведь… он съел всего пару ложек.
И всё.

Тело ныло.
Каждая мышца, каждый сустав. Как будто он пробежал марафон, а потом получил по рёбрам.
Он не мог понять — это от голода, от духоты, от нервов?
Или от… чего-то другого?

Шоё поднялся.
Подошёл к окну. Там всё так же — чёрные деревья и луна, половина которой пряталась за тучами.

Он прислонился лбом к стеклу, тяжело дыша.

— Я не могу… — прошептал.
Слова потерялись в темноте.
Живот опять тянуло.

Как будто внутри что-то двигалось. Или… просто дергало мышцу?

Но он не верил себе.
Не мог допустить ни одной мысли, которая вела бы к…
Нет. Это невозможно.
Не сейчас. Не в этом месте. Не после всего.

Он медленно поплёлся обратно к кровати, снова лёг.
Слёзы подступили к глазам, но он сжал зубы.

Нельзя. Не здесь. Не сейчас.

Он должен держаться.
Нужно. Выжить.
А всё остальное — потом.

Шоё впервые за долгое время проснулся более-менее нормально. Не идеально — но уже не так паршиво.
Живот почти не болел, не так, как ночью. Было даже ощущение, будто в теле стало чуть легче дышать.
Он медленно сел на кровати, поправил сползшую рубашку и встал.
Шея зудела. Он всё утро машинально тёр её, царапая кожу ногтями.

Щелчок замка.

Шоё даже не вздрогнул.
Он знал, кто это.

— Проснулся уже? Рановато, — лениво усмехнулся Дайшо, заходя в комнату и тут же закрывая за собой дверь.

— А ты тем более, — огрызнулся Шоё. Это был первый ответ за долгое время, в котором звучало хоть что-то, кроме апатии.

Дайшо присвистнул.
— Гляди-ка, зубки снова показываешь? Хотя ладно… у меня сегодня хорошее настроение.
Он без приглашения плюхнулся на кровать, игнорируя тяжёлый взгляд Шоё.

Ты давно вместе со своими парнями? — вдруг бросил Дайшо, и Шоё на пару секунд просто застыл, глядя на него в тишине.

Странный, мерзко личный вопрос.
Он молча подошёл к стулу и сел.

— Какая, блядь, разница…

Цок. Дайшо недовольно щёлкнул языком, как будто Шоё был ему чем-то обязан.

— Знаешь, как альфы завидуют твоим парням? — проговорил он уже тише, плавно, почти ласково, будто в уши яд капал. — Не только из-за власти их семей… больше всего из-за популярности у омег.

Шоё сжал кулаки. Он и сам это знал.
Слишком хорошо знал.

— Сильные, высокие, клыки — как из рекламной блядской витрины. Витрина мечты. Будущие главы кланов — ух. — он ухмыльнулся и чуть замолк, а потом с презрением продолжил, — вот этим они меня всегда и бесили.

— Куроо, этот уёбок… я когда-то даже уважал его. Поступил в академию ради него, прикинь? Наши семьи тогда были близки, я реально хотел попасть в одну команду с ним. Старался быть на уровне, ровнялся на него.

Он скривил лицо, передразнивая:
— «Не хочу даже разговаривать со слабыми альфами».

Голос сделал фальцетом, мерзко вытягивая слова.

Шоё хмыкнул. Отвернулся.
«Тетсу как обычно», — подумал он с тёплой грустью.
Но тут же вздрогнул.
Он давно не называл их по именам. Даже про себя.
И от одной мысли стало… тесно в груди. В животе будто что-то сжалось.

— Так вот, к чему я, — протянул Дайшо. — На втором году у Куроо была омега. Единственное, что о ней знали — миниатюрная девочка, длинные белые волосы. Как фарфоровая кукла.

Шоё чуть напрягся.
Он никогда не спрашивал о прошлом. Никогда не думал. Ему и в голову не приходило.

— У них у всех в кланах правило: пока омега не твоя — официально, с меткой и браком — никто не должен знать. Но весной, в это же время, фотки всплыли. Смотри.

Он резко сунул в руки Шоё телефон.
На экране — фото: мелкая, действительно хрупкая девушка, обнимает кого-то черноволосого. Куроо? Похож слишком.
Комменты под фото — смесь шока, недоумения и обожания.
Одни уверены, что это Куроо, другие не верят, третьи восхищаются.

— Мол, «как это будущий глава клана целуется с какой-то левой на улице»… — ухмыльнулся Дайшо. — Но, блядь, он тогда на всё плевал. Говорил: «это судьба, я влюбился по уши, пойду против клана, женюсь хоть завтра».

Шоё чувствовал, как в ушах звенит.
Противно.
Мутно.

— Были вместе недолго. Два месяца, может меньше, — он сделал паузу, пристально глядя в лицо Шоё, — А ты сколько с ними? Даже не берём Куроо, но ведь все они были с кем-то до тебя, не так ли?

Шоё сглотнул.
Молча поднял взгляд.

— Тоже пара месяцев? — прищурился Дайшо.

Молчание.

— Пять?

Тишина.

— Почти год?

Шоё кивнул. Медленно.
На хера он вообще отвечает ему?..

— Ох, бедняжка… — театрально выдохнул Дайшо.

Шоё снова напрягся.

— Ты же мне врёшь, — спокойно сказал он.

Дайшо рассмеялся. Поднялся с кровати и подошёл.
Резко дёрнул за цепь.

Шоё захрипел, пытаясь отстраниться, но та чёртова цепь давила, оставляя красный след.

— Ну-ну, как можно врать такому сладенькому мальчику? — прошептал он, почти касаясь его губ.

Пауза.
Затем — щёлк, цепь ослабла.

— Хотя… — лениво бросил Дайшо, — немного соврал. В любви тогда клялась она, не он. А Куроо таких омег менял, как перчатки.

Он давил. Прессовал. Смаковал.
С наслаждением.
И делал это вкрадчиво, мерзко — чтоб гноилось изнутри.

Дайшо с наигранно милой улыбкой отлип от него и снова завалился на кровать, развалившись как у себя дома.

— Сегодня ты весь день будешь с Каору. Повезло тебе, да? — фальшиво весело пробормотал он, зевнув. — Если он тебе чего-то сготовит — считай, день уже удался, пташка. А то вдруг у него снова "плохое настроение", а ты у нас теперь за моральную поддержку отвечаешь.

Шоё фыркнул, отвернувшись. Сердце сжалось — от усталости, от пустоты внутри и от раздражения.

— Лучше бы я сдох, чем с ним целый день торчать... — пробормотал он под нос, но не так тихо, чтоб Дайшо не услышал.

Тот, конечно, услышал. Резко привстал с кровати, но на этот раз не подошёл — просто рассмеялся.

— Не говори так, ты у нас живучий, как таракан. Сдохнуть — не твоя тема. Лучше уж сиди и кайфуй от жизни. Каору у нас, конечно, мудак, но… в меру воспитанный. Он тебя не грохнет. Пока.

Шоё ничего не ответил. В голове всё плыло, как в тумане. Казалось, что он становится всё легче, как будто тело не его. Мысли прыгали от одного к другому — еда, боль, тянущие ощущения внизу живота, голос Куроо в голове, запах духов с кровати…

— Кстати, — вдруг добавил Дайшо, вставая, — не вздумай его злить. У него, знаешь ли, терпения меньше, чем у меня. А я, если чё, тебя хотя бы слушаю иногда.

Он подошёл к двери и, перед тем как выйти, глянул на Шоё поверх плеча:

— Улыбайся, бля, тебе везёт — тебе уделяют внимание.

Дверь щёлкнула, и он ушёл.

Остался странный гул в ушах и чувство, будто тебя снова в грязь макнули. Шоё прикрыл глаза. В груди — пусто, в животе — будто что-то ворочается.

И он понятия не имел, что из всего происходящего — самое страшное он ещё даже не осознал.

Прошло, наверное, пару часов. Может и больше. Было бы хоть чёртовы часы в этой дыре — хоть что-то, чтоб не сойти с ума. Каждая секунда тянулась, как жвачка, натянутая до боли. За окном темнело, в комнате — всё та же гробовая тишина. Он бы даже не удивился, если б Каору опять не пришёл. Ну и чёрт с ним. Не покормят — и хрен с ним. Не в первый раз.

И тут — щелчок замка.

"Спомнишь говно — вот и оно," — скривился Шоё, не поднимаясь с кровати. Алкогольный запах врезался прямо в мозг. Он поморщился и уткнулся лицом в простынь.

Каору вошёл. Злой. От него несло алкоголем и феромонами — смесь, от которой Шоё хотелось вывернуть наизнанку. Даже запах сигарет был бы милее, чем этот.

Но стоило ему встретиться взглядом с Шоё, как его злобная мина сменилась на слащавую, мерзкую улыбку. Дверь он даже не закрыл.

— Пташка моя любимая… ты мне как раз и нужен, — протянул он, растягивая слова, как пьяный идиот.

Шоё скривился ещё сильнее. Приподнялся на локтях, хотя в теле было мерзкое ощущение липкости и усталости.

Каору вдруг вытащил из-за спины какую-то сраную длинную цепь и с металлическим лязгом кинул её на пол. Ухмылка до ушей. Мерзкий, довольный ублюдок.

— Хочешь по дому гулять? Кухня, гостиная, толкан — всё твоё. Ну, почти. На второй этаж не лезь.

Что за хрень? — у Шоё внутри всё сжалось. Просто так ничего не бывает. Особенно от него.

— Думаю, тебе скучно в одной комнате, да? Я ж заботливый, правда? — он почти мурлыкал, как кот, который только что разорвал мышь и горд собой.

— Что ты хочешь? — Шоё сел прямо, не поддаваясь на его театр. Это не может быть просто "так".

Каору скорчил обиженную рожу, будто его не похвалили за рисунок в детсаду. Но быстро снова усмехнулся.

— Ну давай, малыш. Сядь на пол. Как хорошая шавочка. Ползи ко мне. Хочу посмотреть, как ты выглядишь, когда совсем без гордости.

У Шоё рот открылся сам собой. Он даже не понял, как сказать что-то. Это… это уже даже не мерзко. Это ниже плинтуса.

— Чё, блядь?! Я тебе..! — начал он, но договорить не успел. Воздух наполнился гнилым, едким феромоном Каору. Он сразу начал кашлять, согнувшись вдвое, как от удара.

На пол рухнул сам собой. Грудь сдавило. В горле будто ком застрял. Хотелось блевануть, но даже этого сделать не мог.

Подняв голову, он увидел, как тот урод смотрит на него — ровно, холодно, как будто просто мебель осматривает.

— Хочешь снова жить в клетке? — его голос стал ниже, противнее.

— Да пошёл ты… чтоб я ползал перед тобой… — Шоё снова закашлялся, схватившись за живот. Было так хреново, что аж перед глазами плыло.

— Я сказал — ползи. Пару шажков. Это не так сложно, шавка. — Каору хлопнул по коленке, как будто звал собаку.

Шоё сжал кулаки, ногти вонзились в ладони, но даже эта боль не спасала от ощущения тошноты и ужаса. Он ненавидел его. Каждый дюйм этого ублюдка, каждую ноту его голоса, каждый чертов запах, от которого хотелось выцарапать себе нос.

Он попытался подняться, хотя бы на колени, но тело дрожало, как после жесткого перегруза. Глаза слезились. Феромоны пробивали на слёзы не хуже газа — мерзкий коктейль, от которого хотелось только одного — вырубиться и не просыпаться.

— Не хочу, — хрипло прошептал он, — не буду…

— Будешь. — Каору подошёл ближе. Схватил его за волосы, резко дёрнул вверх. — Или я тебя прямо тут выебу. Грязно, без смазки, чтоб ты до утра не мог встать. А потом таки прицеплю эту цепь и поведу на кухню, чтобы попозировать для камер. Да, Шоё, у нас теперь и камеры есть. Так что решай, пташка. Либо ты ползёшь, либо я заставлю. И всем покажу, какая ты на вкус.

У Шоё вырвался рваный всхлип. Горло пекло. Тошнило. Его трясло, и он сжимал зубы так сильно, что они скрипели. Он пытался держаться. Правда. Но тело предавало. Голова кружилась, казалось, что упадёт в обморок прямо сейчас.

Он вскинул мутный, наполненный яростью взгляд, хотел послать его, плюнуть, сорваться… но не смог. Его тело уже потянулось вперёд, дрожащее, ломающееся. Колени коснулись пола.

Первый шаг. Второй. Он чувствовал, как внутри всё разрывается. Горло сжимается. Ему хотелось выть.

— Молодец, — усмехнулся Каору, приподнимая подбородок Шоё. — Вот так, малыш. Вот это послушание я понимаю.

Он проиграл. Но не навсегда. Не окончательно. Где-то внутри всё ещё горела маленькая искра ярости. Осталась. И если её не задушат — он вырвется. Обязательно.

Он поклянётся себе в этом. Только бы дожить.

Как и обещал ублюдок, цепь всё-таки сменили. Конечно, пока он стоял, привязанный за ошейник, Каору держал его, будто пса, посреди кухни. Сказал с довольной миной: теперь, мол, будешь спать на диване. И, надо признать, диван действительно оказался получше той сраной кровати в подвале — по крайней мере, не воняет сыростью и не грызут мыши.

— Последний штрих... — раздался щелчок замка, цепь окончательно защёлкнулась на ошейнике.

Каору засунул ключ в карман и лениво потопал к столу, даже не глянув назад. Шоё остался стоять на месте, глаза в пол. Он не знал, что чувствует. Хотя нет — знал. Боль в животе. Постоянная, тупая, давящая. Он машинально прижал ладонь к животу, будто это хоть как-то поможет.

— Чё ты там замер? Иди сюда, пташка, — прозвучал голос Каору, ленивый, как будто он говорил с мебелью.

Шоё сделал шаг. За ним глухо звякнули звенья цепей, прикреплённых к лодыжкам. Да, никакая это не "свобода". Просто новая форма клетки.

Он подошёл ближе, шаги тяжёлые, взгляд остался в полу. Каору даже не обернулся.

Сел на стул и просто ждал — сам не знал, чего именно. Запах алкоголя от Каору до сих пор бил по носу, аж выворачивало. Противно. До тошноты.

— Знаешь, из-за тебя нам с Дайшо теперь валить в другую страну придётся. Как только он наиграется — съебёмся. Симки мы ещё у лагеря выкинули, — начал Каору как-то будто невзначай, нарезая помидоры.

Рука дрогнула, нож соскользнул — палец тут же раскрылся тонкой струйкой крови.

— Чёрт... — буркнул он, резко сунув палец в рот.

Шоё скривился.
"Я-то тут при чём, ублюдки сами всё замутили…", — пронеслось у него в голове, но вслух он не сказал ничего. Только продолжал пялиться в стол, стискивая зубы.

Каору посмотрел на него краем глаза и вдруг странно усмехнулся:

— А вообще, Дайшо… сука, редкостная. — Он хмыкнул, вытаскивая палец изо рта и лениво обмотал его салфеткой. — Свалил вчера на весь день к каким-то омегам. "Развлекался", блядь. А я сижу один, как долбоёб.

Он поставил нож и, будто забыв про помидоры, опёрся о стол, глядя куда-то сквозь Шоё. В голосе стало меньше агрессии, но больше... чего-то надломленного.

— Я из-за него напился так, что чуть себе башку не разбил. Прикинь, — горько усмехнулся. — Какого хрена, а? Я — альфа, а дрочу в подворотне, потому что мой напарник ебётся с омегами.
Кстати, ты не поверишь… я, оказывается, сломанный, — усмехнулся сам себе, будто это был анекдот.

Он вдруг замолк. Шоё молчал тоже, но в глазах у него уже читалось: "Ты серьёзно щас это мне вываливаешь?"

В кухне повисла тяжёлая тишина, нарушаемая только цоканьем цепей, если Шоё случайно двигался.

— Омеги меня вообще не вставляют. Сколько не пробовал — всё не то. Даже с бетами не шло. — Он выкинул кусок окровавленной салфетки в мусорку, будто это была метафора всего, что он сейчас говорил. — А вот с альфой… — он посмотрел куда-то в сторону, щурясь, как будто вспоминал приятное. — Один раз попробовал. И всё. Как будто с меня пелена слетела. Всё стало на свои места.

Шоё сжал губы, наблюдая за ним. Внутри всё клокотало. Этот ублюдок — похититель, насильник — и ещё умудряется страдать, как какой-то грёбаный романтик.

«Значит, он реально педик…» — с отвращением подумал он. Если бы речь шла о ком-то другом, Шоё бы и не моргнул. Ему всегда было пофиг на таких — кому, с кем, зачем. Но Каору… от него хотелось блевать.

Он знал, что лучше бы заткнуться, но язык сам выдал:

— А если Дайшо узнает, что ты по нему сохнешь? — бросил он лениво, будто просто интересовался ради прикола.

Каору резко поднял голову. Глаза его сузились, и на секунду во взгляде мелькнуло что-то острое, колющее. Но он тут же усмехнулся — натянуто, фальшиво.

— А ты, я смотрю, у нас шустрый, — проговорил он, вытирая руки о тряпку. — Решил поиграть в угрозы, да?

Он подошёл ближе, встал прямо напротив Шоё, смотрел сверху вниз, будто изучая.

— Послушай, пташка, — голос у него стал тише, но от этого только мерзее. — Если я хоть на секунду подумаю, что ты решил стравить нас с Дайшо, клянусь, я тебя сожру живьём. Мне по хую, что ты омега. У меня, блядь, нет тормозов, понял?

Он резко взял Шоё за подбородок, сжал, заставив посмотреть прямо в глаза.

— И не строй из себя умника. Он тебе точно не поверит. Он считает, что ты здесь только для удовольствия. Для мести. Игрушка. Даже если будешь орать ему в лицо, что я дрочу на него по ночам — знаешь, что он скажет? Что ты завидуешь. Всё.

Он отпустил Шоё, и тот еле сдержал дрожь.

Каору вздохнул, отступил на шаг, будто выдохся.

— Я сам в ахуе от себя, понял? Этот придурок со своими омежками… А я сижу и думаю, где он, с кем, обнимает ли их так же, как мог бы прижимать меня…

Он не договорил. Помолчал, потом добавил:

— Ладно, хуй с ним. Сиди, молчи, не зли меня.

Шоё отвернулся. Ему хотелось вымыть мозги с мылом. Эта кухня была полна дерьма — в воздухе, в запахах, в словах.

И в Каору — до краёв.

Каору снова подошёл к столу, порезал пару кусочков сыра, вяло швырнул их на тарелку и замер, глядя в никуда. В комнате повисла тяжёлая тишина, которую нарушал только слабый скрип цепи на ноге Шоё, когда тот попытался поудобнее устроиться на стуле.

Каору неожиданно заговорил снова — тише, спокойнее, но не менее стрёмно:

— Он, сука, даже не замечает. Знаешь, сколько я рядом с ним пробыл? Сколько раз он бухал со мной, ржал, трогал за шею, говорил всякую хуйню… и всё это — по-дружески. Блядь. По-дружески. А у меня башню сносит каждый раз, как он ко мне прикасается.

Он усмехнулся — но в этой усмешке было столько горечи, что у Шоё аж внутри скрутило.

— Я не должен был влюбиться. Особенно в такого ебаната, как он… но, видимо, я окончательно сломанный. Альфа, блядь, которому даже не стоит рядом омега — как это звучит, а?

Он повернулся к Шоё, посмотрел на него с каким-то почти жалким выражением. Тошнотворно-жалким.

— Знаешь, пташка, иногда мне даже хочется просто взять и сказать ему всё. Мол, вот он я, дебил с проблемами, который в тебя втрескался, пока ты пялил очередную тряпку с феромонами. Но… — он цыкнул, откинул голову назад, — а потом вспоминаю, кто я. Что я. Что он за тип. И просто закрываю рот.

Пару секунд молчал. Потом, будто резко вспомнил, что перед ним не подружка, а омега, к которому он же и применяет насилие, сжал челюсти.

— Не думай, что мы с тобой стали типа ближе, понял? Просто я говорю, а ты слушай. Мне похуй, что у тебя там в голове.

Шоё отвернулся. Он бы всё отдал, чтоб забыть этот голос, эти слова, это гнилое "я влюбился". От Каору всё казалось каким-то извращённым. Даже любовь.

— Пошёл ты, — буркнул он едва слышно.

— Что ты там вякнул?

— Говорю, ты даже с этим не можешь быть нормальным. Любишь — и что? Всё равно всех вокруг портишь, потому что сам гниёшь изнутри.

Каору застыл. Потом тихо рассмеялся. Смех сухой, без капли радости.

— Ты даже не представляешь, насколько ты прав, пташка.

Он повернулся обратно к столу, словно разговор окончен.

А Шоё остался сидеть в этой пропитанной перегаром кухне, чувствуя, как цепь на его ноге — это, оказывается, ещё не самое тяжёлое, что его связывает.

Шоё отвёл взгляд. Он ненавидел этого ублюдка. Но впервые — тот выглядел не как монстр. А как… человек. Жалкий, жалкий человек.

Но от этого легче не становилось. Только противней.

— Хочешь совет? — вдруг сказал Шоё. — Перережь себе глотку. Будет честнее, чем рыдать перед своей жертвой.

Каору прищурился. Потом ухмыльнулся.

— Ты реально нарываешься.

— А у меня, видишь ли, выбора нет, — бросил Шоё и облокотился на стол. — Зато тебе есть с кем поговорить. Поздравляю.

                                    ***

Почти неделю каждый из альф срывался с места при малейшем слухе, будто Шоё мог быть за следующим углом. Они прочесали всё — от академии до ближайших лесов, от магистралей до заброшенных построек. Камеры молчат. Свидетелей нет. Словно Шоё просто выдернули из этой реальности. Пропал. Испарился. Ни запаха, ни следа.

На улице снова темнело. Один за другим альфы возвращались в академию, вымотанные, злые и бессильные. И всё равно — пусто. Даже стены молчат.

Куроо сжимал в пальцах сигарету — уже третью за вечер. Он ведь совсем недавно почти бросил, Шоё не переносил этот запах. Всё прикрывал нос рукой, но при этом всегда улыбался — мол, "ничего, я потерплю". Чёрт, он даже вечно старался не подавать виду, чтобы не обидеть своего альфу. А теперь... теперь Куроо ненавидит каждый вдох дыма.

Он прикусил фильтр так сильно, что аж хрустнул пластик. Злость просто клокотала внутри, всё сильнее и сильнее.

— Это уже какая? — раздался за спиной голос Кенмы. Он подошёл тихо, как всегда, протягивая стакан с горячим кофе.

— Третья, — буркнул Куроо, не задумываясь. И тут же цыкнул, сжав сигарету в кулаке. Даже не почувствовал боли, когда пепел прожёг кожу. — Блядь, как же всё хуёво.

Он тяжело вздохнул, глядя в темноту. Паника будто вползала под кожу, щекотала нервы, сжимала сердце в кулак. Он почти не спал с момента пропажи. Каждый раз, как только закрывал глаза, ему слышался голос Шоё — тихий, испуганный... как тогда, в их первую ночь вместе.

— Я поеду сегодня к отцу. Узнал, где он сейчас. Надо копать глубже. Здесь мы всё вывернули. — Голос был ровным, почти безжизненным, как будто Куроо боялся, что если даст эмоциям выйти, просто взорвётся.

Кенма молчал. Он чувствовал — с Куроо происходит что-то странное. Тот стал слишком резким. Периодами замирал, будто ловил что-то в воздухе. Несколько раз за день дёргался, будто его кто-то звал. И особенно часто он тянул руку к своему затылку — туда, где могла бы быть метка... если бы он успел её поставить.

Куроо не понимал, что с ним. Ни с того, ни с сего у него учащалось дыхание, грудь будто сдавливало, как будто в воздухе чего-то не хватало. Он срывался на людей, на стены, на себя. Начал пить крепче кофе, чем раньше, бросал дела, потому что не мог сосредоточиться.

И сны. Чёрт бы побрал эти сны.

Он видел Шоё. Всегда в темноте, всегда заплаканного. Иногда тот что-то шептал, иногда просто смотрел, как будто умоляя о помощи. А однажды Куроо проснулся с ощущением, что ему в грудь что-то вонзили — сердце стучало в горле, ладони были мокрые, а запах... запах феромонов омеги всё ещё витал в воздухе, будто Шоё только что был рядом.

— Мой отец тоже, оказывается, возле твоего, — откуда-то сбоку появился Суна. Он не отрывался от экрана телефона, только что получил инфу. — Оба на каком-то задании, не шибко палевном, но чё-то мутят.

Куроо и Кенма синхронно обернулись на него, как по команде. Суна лишь приподнял бровь, будто мол: ну чё, поехали уже?

— Тогда едем прямо сейчас, — с хрипотцой сказал Куроо, опрокидывая почти полный стакан кофе в один глоток. Горячее, сраное, аж язык обжёг, но зато не вырубится по дороге. — Надоело ждать. Меня уже трясёт нахрен.

Он вытер рот рукавом, кинул стакан в урну и направился к тачке, даже не спросив — кто за руль. Он знал, что Суна и Кенма поедут с ним, просто знал. Тут не "если", тут "иначе никак".

Суна убрал телефон в карман и тихо хмыкнул.

— Ты вообще заметил, что начал вести себя как бешеный? — пробурчал он, догоняя Куроо. — Ты даже вчера чуть не врезал чуваку за то, что он дышал слишком громко рядом с вами.

— Это не бешенство, — Куроо щёлкнул ключами, открывая машину. — Это потому что где-то там мой омега, блядь, один. И я ничего не делаю. Ничего. Ни-че-го. Сидим тут, как овощи. Меня это нахуй убивает.

Он садится в машину, но на секунду замирает, сжимая руль. Глаза закрыты, губы чуть дрожат — будто он сдерживает какой-то рёв внутри.

Ему плохо. Настолько, что начинает ломать физически — будто органы внутри сжимаются. И он сам не понимает, от чего сильнее: от боли за Шоё или от неизвестности, что творится с ним.

Кенма сел рядом, бросив короткий взгляд на него, но ничего не сказал. Просто тихо достал планшет, уже копаясь в картах, спутниках и базах данных. Если они едут — значит, инфа будет нужна по ходу.

Суна устроился сзади, ноги на торпеду, руки в карманы.

— Погнали, блядь. Пока нас реально не повыламывало от нервов. Если не найдём их — я сам чокнусь.

Машина сорвалась с места, фары прорезали темноту.

И никто из них не сказал больше ни слова.

На крыше полуразрушенного здания стоял сильный запах крови и гари. Где-то на первом этаже ещё доносились хриплые крики тех, кто пока что был жив, но вряд ли надолго. Солнце почти скрылось за горизонтом, бросая длинные тени на бетон и раскалённый металл.

— Эй, Акира, — спокойно сказал Юичи, вытирая руки от крови о труп под ногами. — Ты говорил, этот мудак задолжал вам два миллиона?

Акира стоял немного поодаль, держа за шкирку дрожащего мужика. Его костюм был в пятнах, но он будто и не замечал.

— Два и триста. С процентами. Да хуй с ним, — он лениво посмотрел на свою жертву, будто взвешивал, бить ли сейчас или потом. — Но он, сука, врал. А я не люблю, когда мне врут.

Он резко дёрнул мужчину вперёд и впечатал его лицом в стену. Послышался хруст, и по бетону потекла тёмная полоса. Тело мешком осело у ног.

— Вот и всё. Без лишнего шума, — Акира отряхнул руки, закуривая. — Ну что, Юичи, осталось трое?

— Двое. Одного мои уже раздели, второй прячется внизу, — Юичи помахал рукой, и один из его советников, высокий, сухощавый мужик по кличке Кусака, тут же дал знак. — Он твой, если хочешь размяться.

Акира прищурился и усмехнулся.

— Размяться — это ты хорошо сказал. А то я уже заскучал.

Он направился вниз по лестнице, телохранители молча следовали за ним. Внизу они нашли второго должника — тот пытался спрятаться за металлическими ящиками, трясясь как осиновый лист.

— Я-я-я верну деньги, честно! М-мы не хотели!.. — мужик захлёбывался в страхе.

— Поздно, — голос Акиры был безжизненным. — Деньги ты мог вернуть неделю назад. А теперь…

Он вынул из-за пояса короткий нож, сверкающий в тусклом свете. Миг — и кровь залила бетон. Всё было молча, спокойно, без истерик.

Юичи наблюдал с балкона второго этажа, закуривая сигарету. Его телохранитель — молодой, но уже успевший прославиться своей жестокостью парень по имени Сигэру — стоял рядом, глядя, как Акира методично разделывает тело.

— Когда он в настроении, даже я не хочу с ним спорить, — тихо сказал Сигэру, глядя вниз.

— Ага. Но с ним весело, — ухмыльнулся Юичи.

На телефон Юичи вдруг настойчиво зазвонили. Он цыкнул, зажав сигарету зубами, и на автомате потянулся к карману. Или Ринтаро, или его любимая жена — других таких, кто мог бы звонить без остановки, он знал по пальцам.

— Ого, сам лично Рини решился позвонить? — ухмыльнулся он, глядя на экран. — Что, бабки закончились или снова с кем-то подрался?

Он приложил телефон к уху, но не успел и словом молвить, как в трубке прозвучал спокойный, но явно тревожный голос:

— Выйдите на улицу. Срочно. Нам нужно поговорить.

— Что? Ринтаро, ты—

Гудки.

Юичи медленно опустил руку с телефоном, нахмурившись. Даже не дал спросить ни хрена. Это уже не просто "привет, как дела".

— Что-то не так? — спросил Акира, стряхивая с руки кровь и вяло вытирая её платком.

— Щенок оборвался. Сказал выйти на улицу, срочно.

Юичи бросил окурок на труп, что лежал у его ног, и выдохнул в сторону дым.

— Такое ощущение, что я не с сыном говорю, а с заказчиком бомбы, — пробормотал он и махнул Сигэру. — Чисто тут, оставайся, доделай. Мы с Акирой сходим, глянем, что там.

Акира хмыкнул, пряча нож за пояс и засовывая окровавленный платок во внутренний карман пиджака.

— Если они нас ради какой-то фигни дёрнули — я их сам закопаю.

Они спустились с крыши, прошли мимо останков и охрипших от ужаса выживших. На улицу их вывела разбитая бетонная лестница. Темнота уже сгустилась окончательно, и тусклый свет от фонаря делал лица мужчин жуткими и нечеловечески спокойными.

У обочины стояла чёрная машина. Кенма сидел на капоте, Суна — опирался о дверцу, а Куроо метался туда-сюда, судорожно закуривая одну за другой. Сразу видно — не фейковый срыв, не ради драмки.

— Что случилось? — Юичи подошёл ближе, даже не пытаясь скрыть раздражение.

Суна бросил на него тяжёлый, полный тревоги взгляд:

— Шоё пропал. Уже почти неделя. Ни следа, ни запаха. Мы его найти не можем.

Куроо сжал зубы и зашипел:

— Ни камер, ни свидетелей. Его будто выдрали из ебаной реальности!

Акира резко остановился. Его выражение лица будто застыло, как будто в нём что-то перегорело — на миг. Потом он чуть склонил голову и тихо переспросил:

— Пропал?

Кенма кивнул. И впервые за долгое время страх отразился на его лице. Настоящий, не спрятанный за сарказмом, не прикрытый привычным равнодушием.

— Он не просто пропал. У нас есть чёткие данные, что его... забрали. Или..

— Даже не заканчивай, — рыкнул Куроо так резко, что Юичи впервые увидел в его глазах не ярость, а настоящую панику. Животную, первобытную.

Акира выдохнул, потёр лицо рукой, стиснул зубы.

— Кто видел его последним?

— Я, — ответил Куроо, сжав кулаки. — Мы были вместе, где-то за час до того, как он перестал выходить на связь. Он, кажется, ушёл в столовую, когда мы были в лагере. И всё. Дальше — пустота. Даже феромонов нет. Будто стерли. Или сожгли.

Юичи молчал. Жестко сжал челюсть, потом резко развернулся и с яростью пнул ближайший мусорный бак. Грохот раскатился по всей улице.

— Вы ебать издеваетесь?! Почему только сейчас?!

— Мы думали, он просто свалил. На день, два, — пробормотал Суна. — Хотели поверить, что это шутка. Или срыв. Или обида. А теперь… теперь уже поздно.

Молчание. Тяжёлое, как бетон. Только хриплое дыхание Куроо в тишине звучало как злобный тикающий таймер.

Акира смотрел в темноту, глаза его сузились. Голос был ледяной:

— Поднимем всех. Всю ебучую сеть. Если кто-то тронул моего… нашего Шоё — я спалю их к херам. Землю, здания, кланы. Ад покажется курортом. Мне похуй, кто это.

— Согласен, — коротко бросил Юичи. — Поехали. Но сначала… — он повернулся к троице. — Всё. Расскажите всё с начала и до конца. Без вранья. Без истерик. И без жалоб.

Куроо плюхнулся в машину. Его скулы напряглись так, что, казалось, челюсть вот-вот треснет. Он едва держался. Где-то глубоко в груди скреблось что-то дикое, рвущееся наружу.

Он должен его найти. Сейчас.

Иначе разнесёт всё к чёртовой матери. И себя в первую очередь.

                                      ***

Тепло. Как будто он лежит в траве, только трава слишком мягкая, почти как пух. Вокруг всё в лёгком тумане, будто мир затянулся прозрачным вуалью. Небо — блекло-голубое, как разбавленное молоко, и в воздухе витает запах дождя, хотя капель нет.

Шоё оглянулся.

Рядом с ним — маленький рыжий котёнок. Необычный. С чёрными ушками, как будто кто-то обмакнул их в чернильницу. Он сидит, поджав одну переднюю лапку, и внимательно смотрит на Шоё. Глаза — янтарные, почти человеческие. В них странная смесь — любопытство, тепло... и боль.

— Привет, — прошептал Шоё, присев рядом. Котёнок не убежал. Наоборот — ткнулся в его ладонь тёплым лбом.

Шоё заметил — лапка действительно повреждена. Вывернута неестественно, будто сломана. Крови нет, но вид — болезненный. Он хотел было позвать кого-то, но не знал кого. Здесь не было никого. Только он, этот котёнок... и пустота, что начинала давить на уши.

Котёнок замурлыкал. Тихо-тихо. И снова ткнулся в него, словно говоря: "Всё хорошо. Пока хорошо."

Он поднял его осторожно на руки, чувствуя, как сердце котёнка бьётся — слабо, но ровно. Шоё вдруг ощутил тревогу. Не страх. Не панику. А именно ту тихую, липкую тревогу, которая вцепляется в грудь, когда что-то не так, но ты ещё не знаешь что именно.

— Я… не хочу просыпаться, — прошептал он, сжимая котёнка чуть крепче. — Здесь хотя бы... не больно.

Но мир вокруг начал медленно тускнеть. Не резко — будто кто-то крутил ручку яркости. Трава поблёкла, небо стало серым, а с телом котёнка что-то начало происходить. Он стал тяжелее. Холоднее.

Шоё дёрнулся, пытаясь удержать тепло, но всё вокруг рассыпалось, как пепел на ветру.

Он проснулся. Грудь сдавило. Не было боли. Не было крови. Но было что-то… неправильное. Где-то там, внутри.

Он даже не знал, где именно болит. Но ощущение, будто он теряет что-то важное, не отпускало.

Послышался раздражённый голос из кухни, и Шоё только сейчас вспомнил, где он… и с кем.

— Слышь, от тебя опять воняет этими сраными феромонами, — недовольно пробурчал Каору, подходя ближе и швыряя флакон духов к его ногам.

Он с глухим стуком отлетел к стене.

Шоё поморщился, потёр глаза. После сна было какое-то дурацкое чувство — будто внутри что-то перекрутили и забыли обратно поставить. Всё тело ломило, как после тренировки на выживание, и даже воздух казался тяжёлым.

— Да пошёл ты, — буркнул он себе под нос, поднимаясь с дивана и машинально хватая флакон. Руки дрожали, хоть и едва заметно. Он пшикнул пару раз на шею, запястья, грудь — всё по схеме. Как будто это реально что-то меняло.

Каждое утро одно и то же: «воняет», «бесит», «подави это дерьмо». И каждый раз — эти чёртовы духи, которые только мешали дышать.

Он знал, что от него пахнет сильнее обычного. Альфы вокруг вели себя так, будто он спровоцировал их намеренно, но он-то знал — с ним что-то не так. Феромоны, сон, эта странная тошнота… И котёнок.

Воспоминание о сне всплыло неожиданно — рыжий, с чёрными ушками, тёплый… и с поломанной лапкой. Почему-то от этого снова закололо в груди.

— Долго там пшикаешься?! — донеслось из кухни. — Мы хавать будем, а не нюхать тебя, как цветочек, принцесса.

Шоё вздохнул, поставил флакон обратно и бросил взгляд на своё отражение в стекле шкафа. Бледный. Уставший. Глаза затуманены.

Что-то не так. Серьёзно не так.

Но пока никто не должен знать.

— Иду я, блядь, — буркнул он и двинулся в сторону кухни, натянув на лицо выражение "всё норм", хотя внутри всё кричало.

Дайшо снова спит до обеда — или даже дольше. Удивительно, но в этой дыре нигде нет часов: ни на кухне, ни в прихожей. Будто кто-то специально убрал всё, что могло напомнить о времени. Чтобы он, блядь, даже не знал, сколько дней уже тут сидит.

На столе — тот же хренов завтрак: тост, чуть подгоревший, пара унылых ломтиков помидора и всё.

Каору сидел напротив, молча, лицо кислое как лимон. Хотя… когда он вообще бывал в настроении?

Еда была безвкусной, как вода. Шоё даже не понял, когда успел всё доесть. Мысли не цеплялись, голова гудела, тело ныло. Всё казалось каким-то смазанным и ненастоящим.

Он встал, вытер руки о шорты и пробормотал:

— Пойду в душ.

Единственное место, где можно хоть немного остаться наедине с собой. Просто сидеть под горячей водой, не видеть их ебало и не слышать этих феромонных заскоков.

Он уже почти дошёл до двери, когда с верхнего этажа послышались шаги.

Тяжёлые, ленивые. Узнал бы их из тысячи.

Дайшо.

Шоё даже не обернулся, погружённый в мысли. Вспомнился сон. Рыжий котёнок. Сломанная лапка. Это странное щемящее ощущение под рёбрами.

Он не заметил, как Дайшо подошёл слишком близко.

— Ого, — голос раздался почти у самого уха, и только тогда Шоё дёрнулся. — Опять пахнешь так… вкусно. Будто просишься.

Грубые ладони легли ему на талию, сильно, с нажимом, будто сразу заявляя права. Он прижался, вдохнул запах из-за шеи, и прошептал прямо в кожу:

— А когда ты стонешь… у тебя глаза тоже так блестят?

Шоё вздрогнул. Его чуть не стошнило прямо сейчас.

Но быстрее него среагировал Каору.

— Почему ты всё время прикасаешься к нему?! — резко, почти срываясь на крик. — Он тебе что — игрушка?!

Дайшо отпрянул совсем чуть-чуть, ухмыльнувшись. Лень и раздражение в глазах.

— С каких это пор ты стал заступаться за омег, Каору? — с насмешкой.

— Заткнись… — голос Каору сорвался. — Ты даже не видишь, кто действительно рядом с тобой.

Тишина.

Слишком громкая, как перед взрывом.

Шоё смотрел на них и чувствовал, как внутри всё скручивается. Отвращение подступало к горлу. Каору. Он вроде бы за него, вроде бы защищает — но с таким ебанутым выражением лица, с такой... больной влюблённостью в Дайшо, что становилось страшно.

Союзник, да? Ага. Пока Дайшо на него не посмотрит.

Пока Каору не сорвётся.

Шоё сглотнул, отвернулся, схватился за косяк двери. Если останется тут ещё хоть на минуту — вырвет прямо на пол.

Он даже не успел дойти до душа.

Удар тошноты накрыл резко, как пощечина. Он ввалился в ванную, почти влетел, сдёрнул крышку унитаза и успел только опереться, прежде чем его вырвало.

Громко, некрасиво, с надрывом. Он почти не помнил, когда ел — а желудок всё равно выворачивало, как будто внутри сидело что-то чужое и пыталось вырваться наружу.

Он задыхался, слёзы сами текли из глаз, цепь на шее больно натянулась, будто напоминая — даже блевать ты будешь на поводке, щенок.

Когда всё закончилось, он долго сидел, опершись лбом о холодный кафель. Горло жгло, в висках стучало. Хотелось просто исчезнуть.

Потом всё-таки дополз до душа, включил воду и забрался внутрь, прямо в одежде. Упёрся лбом в стену и сел, поджав ноги, обхватив их руками.

Горячая вода текла по затылку, плечам, спине, как будто могла смыть всё — запах феромонов, прикосновения, голоса, их взгляды. Всё, что отравляло его.

Но не смывала.

Прошёл час. Может два. Никто не звал. Никто не ломился в ванную.

Шоё бы удивился, если бы у него остались силы удивляться.

Цепь, идущая из прихожей, чуть мешала закрыть дверь — она оставалась приоткрытой на пару сантиметров. Ему уже было всё равно. В первые дни это бесило. Унижало. Сейчас — плевать. Он и не надеялся на личное пространство.

Цепь к ошейнику тянулась откуда-то снаружи, крепилась на шее туго, с кожаной прокладкой под металлом, чтобы не натирало. Как заботливо, да?

На ногах — ещё одна.  Движения — ограничены, но жить можно. Спать. Есть. Дойти до душа.

Свободы, правда, ни капли.

Он привык.

Привык, мать его, как к боли в горле, к еде без вкуса, к сну вполглаза, к взглядам. Даже к шёпотам в темноте за дверью.

Когда наконец выбрался, уже было темно. Или просто свет никто не включил — кто их знает, этих двоих. Всё равно не скажут.

Шоё медленно доплёлся до гостиной, устало рухнул на диван.

Он смотрел в выключенный телевизор. Пустой чёрный экран отражал только его тусклый силуэт.

Тишина стояла мёртвая. Каору, Дайшо — где-то там, может в спальне, может ещё спят, может просто надоел он им, и они решили оставить в покое.

Пусть думают, что он благодарен.

Цепь на шее казалась сегодня особенно тяжёлой. Будто кто-то добавил груз — или просто накопилось. За все дни, пока он тут. Сколько уже прошло? Неделя? Две? Он сбился со счёта.

Он поёрзал, и звякнула цепь на ногах. Металл чуть тянулся, когда он двигался, но не больно. Не сейчас. Когда-то натирало кожу, оставляло красные следы, теперь… как часть тела.

Он обнял себя за плечи, сгорбился. Вроде не дрожал. Просто хотел, чтобы хоть на минуту всё исчезло.

А котёнок из сна… рыжий, с чёрными ушками, с поломанной лапкой… снова всплыл в памяти.

Шоё на миг прикрыл глаза.

Что, если он не просто так приснился?

Что, если его тело уже знает, а он — ещё нет?

Тяжёлые шаги сверху выдали их ещё до того, как они появились. Скрипнула лестница. Звякнула цепь на его шее — он вздрогнул, хотя даже не успел подумать, чего боится больше: Дайшо или Каору.

— Ты живой тут вообще, феромонная бомба? — Дайшо хмыкнул, спускаясь, в одной руке небрежно крутя пластиковый блистер с таблетками. — Мы вот с Каору подумали… А знаешь чё? Задолбал.

Шоё даже не обернулся. Он всё ещё сидел на диване, поджав ноги, в мокром халате, с каплями воды на шее и спине. Глаза были полуприкрыты, в груди всё тянуло, но не от боли — от страха.

— Слушай, — продолжал Дайшо, — от тебя так несёт, что я даже дышать нормально не могу, как-будто умру от этих феромонов. Серьёзно, ты не омега — ты, блядь, феромонный генератор.

Каору спрыгнул с последних ступеней, подошёл ближе.

— Даже когда тебе плохо — ты воняешь. Не романтично, не возбуждающе. Просто — воняешь. Как будто тебя трясёт изнутри, и всё это летит наружу. Нам это не надо.

— Так что, — вставил Дайшо, кидая блистер на стол, — мы нашли решение. Таблетки. Крутые такие. Альфе в три раза феромоны режут. А тебе, мелкий, и полтаблетки хватит, чтоб вообще не тянуло никого.

Шоё поднял глаза, медленно, будто не верил, что слышит это всерьёз.

— Эти таблетки… они опасны. Для омег. Я читал.

— Ну и чё? — Дайшо пожал плечами, усмехаясь. — Это ж не наш организм. Это твой. А у нас, знаешь, чё-то мигрени, кровь из носа, хрен стоять не хочет, когда ты фонить начинаешь. Так что... твоя безопасность — не в приоритете.

Каору подошёл ближе, взял таблетку из блистера, раскрутил крышку с бутылки воды.

Шоё отпрянул.

— Не трогай меня.

— А ну открыл пасть, сучка, — Каору схватил его за подбородок, сжал, вдавливая пальцы так, что челюсть хрустнула. — Не хочешь сам — я запихну. А то обдолбаешь нас всех случайно феромонами, убьём тебя без плана, кому это надо?

Он попытался вставить таблетку, но Шоё заёрзал, вывернулся, рванулся назад — ногами, руками, всей душой.

Пальцы Шоё царапали Каору до крови. Один резкий удар — ногтем по руке — оставил борозду. Каору зашипел. Потом второй, ещё глубже.

Капли крови упали на пол, пока Каору, матерясь, удерживал его.

И тут — щёлк.

Каору дёрнул цепь.

С силой.

Так, что Шоё откинула назад, как куклу. Воздух вырвался из груди, он захрипел. Начал задыхаться, хватаясь за ошейник, но Каору, бешеный, уже вдавил таблетку в горло и залил водой.

— Глотай, сука! — прошипел он, сжав его за горло так, что тот едва не захлебнулся.

Шоё содрогнулся всем телом. Таблетка прошла внутрь. Почти сразу — неприятная тяжесть в животе, лёгкое головокружение, мутная тошнота.

Он сжал зубы.

Каору выпрямился, лицо у него было перекошено.

— Хватит с него. Я вспомню ему, где он, — выдохнул он и, копаясь в кармане, отщёлкнул замок цепи.

Шоё даже не понял, что происходит, пока его не подняли за ошейник и не потащили волоком через коридор. Он упирался, хватался за косяки, но Каору был яростен, силён и злой.

Они дошли до комнаты — той самой, где он был в первые дни. Маленькая, голая, с кроватью и столом.

Каору со всей силы швырнул его внутрь.

Шоё упал, ударился локтем о пол, выдохнул с хрипом.

— Нужно тебе напомнить, где твоё место, вшивая псина, — процедил Каору сквозь зубы и захлопнул за ним дверь.

— Лучше бы мы тебя сожрали, чем так нюхать каждый день, — усмехнулся Дайшо из-за спины. Он шёл за ними всё это время, просто чтобы... посмотреть.

Дверь закрылась с глухим щелчком.

Щеколда.

Тишина.

Шоё остался лежать, прижавшись щекой к полу.

Он не плакал.

Не кричал.

Просто лежал, как тряпка. Головокружение не отпускало. Темнота в комнате была глухая — даже не серая, а чёрная. Ни единого проблеска.

Он нащупал рукой край стены, ползком добрался до кровати, осел на него. Сердце билось глухо, медленно, будто из-под воды.

Даже луна больше не светит.

Они забили окно досками.

Теперь здесь не было ни неба, ни времени.

Только он, темнота и глухая боль в горле.

Он не знал, сколько времени прошло.
Может, час. Может, восемь.
Темнота была такой плотной, что время перестало существовать. Ни луча света, ни намёка на звук. Даже дом будто вымер.

Тошнота от таблетки только усилилась.
Сначала мутило. Потом живот скрутило так, что Шоё подогнулся на матрасе, обхватив себя за талию, уткнувшись лбом в колени. Пульсация в животе была ноющая, мерзкая — как будто внутри что-то свернулось и гниёт. Он пытался вырвать остатки таблетки, засовывая пальцы в рот, но организм лишь содрогался в сухих спазмах. Ни глотка воды, ни грамма пищи — только горечь.

Голова кружилась. Глаза слезились.
Пальцы дрожали.

Он больше не чувствовал, где шея, а где руки. Только тяжесть от ошейника, странную пустоту внутри и усталость, такую, будто его били всё это время, даже если физически никто к нему не прикасался.

Он сидел на полу, прижавшись к стене, дышал медленно, будто боялся нарушить хрупкое равновесие темноты.

Он так просидел до самого вечера.

Щелчок. Дверная щеколда. Скрип петель.

Резкий свет ударил по глазам, как плеть. Шоё тут же зажмурился, закрыв лицо рукой, инстинктивно отползая дальше в темноту, но не успел.

— Ну чё, соскучился? — голос Каору, ленивый, насмешливый. — Сам виноват — много выёбывался.

Он шагнул внутрь, щёлкнул пальцами по ошейнику, хмыкнул, будто проверяя, цел ли. В другой руке — та самая длинная цепь.

— Вставай, не притворяйся овощем, — рывок за ошейник. — Пошли.

Шоё не сразу послушался. Ноги не слушались, всё тело было ватным, но Каору не ждал. Он дёрнул сильнее, заставляя омегу вскочить, чуть не упав лицом в пол.

Шоё шёл, цепляясь за стену, босые ноги шаркали по полу. Он едва не падал на каждом шаге, но Каору не жалел ни одного рывка.

Они поднялись на первый этаж. Прошли мимо кухни, где было пусто. Мимо выключенного зала. Всё такое же мёртвое, как и он сам внутри.

В прихожей Каору остановился, наклонился, защёлкнул карабин на цепи.

Щёлк.

Шоё снова прикован.
Ошейник на шее.
Цепь, уходящая в сторону двери ванной.
Другие звенья — к щиколоткам. Одна общая цепь, туго обвивающая обе ноги.

Он опустился на пол, почти безвольно.
Цепь чуть мешала сидеть, но он уже привык.
Как и к холоду от стены. Как и к свету, который колет глаза.

Каору усмехнулся, глядя сверху.

— Вот и умница. Так и сиди.

Шоё не ответил. Только медленно повернул голову, снова уставившись в пустоту.

На выключенный телевизор.
В стену.
В никуда.

А цепь…
Цепь с каждой минутой казалась тяжелее.

Следующий день не принёс ничего нового — ни времени, ни света, ни еды.
Шоё проснулся от глухой боли в животе и слабости во всём теле. Горло горело, во рту пересохло, всё тело ломило. Он почти не шевелился — просто сидел у стены, уставившись в пространство, цепь позвякивала, когда он двигал ногой.

Каору исчез. Ни звука с его стороны, ни шагов, ни запаха феромонов. Дом казался ещё тише, ещё пустее, как будто на паузе.
Шоё не знал, где он. Не знал — и это пугало больше всего. Может, уехал. Может, сдал его. А может, просто оставил умирать.

На самом деле Каору ездил к знакомым — всё было почти готово. Фальшивые паспорта, новые имена, документы, билеты, маршрут, даже место в Германии, куда они собирались свалить через пару дней. Всё — чтобы избавиться от Шоё и начать жить, как им хочется.

А Шоё просто сидел, не зная, что это затишье — перед настоящим пиздецом.

Вечером хлопнула входная дверь.
Дайшо вернулся.

Он был злой.
Запах от него стоял ядовитый, даже без акцента на феромонах — просто злоба, обида и раздражение.

Шоё даже не посмотрел в его сторону. Он просто сидел, как обычно, на диване, уткнувшись лбом в колени.

Дайшо подошёл, плюхнулся в кресло рядом. Помолчал. Потом начал говорить, как будто сам с собой.

— Нашёл, блядь, идеальную омегу, — начал он, устало. — Человеческую. Кожа такая белая, будто фарфор. Запах — ааа… мягкий, сладкий, аж самому захотелось умереть в нём.
Сводил её в ресторан. Всё по красоте. Даже если счёт пополам — похуй. Хоть и врал ей про себя, не сказал, что вампир. Не хотел пугать, прикинь?

Он усмехнулся. Шоё всё ещё молчал.

— Но когда пришли в мотель… начала выделываться. «Рано», «не хочу». Сбежать пыталась.
Ну я её туда затащил. И чё? Она даже не дала нормально прикоснуться, начала плакать, кричать. А я же думал, ей понравится. Думал, она просто стесняется.
Но нет. Орёт, сучка. Я ей говорю — «расслабься, тебе понравится», а она — «нет, отпусти». Ну не дура?

Он даже не замечал, насколько мерзко звучат его слова. А может, и замечал. И наслаждался этим.

— Ты бы слышал, как она захлёбывалась, Шоё. Я думал, что ей приятно будет. Я ж альфа. Я знал, что делаю… Но она…

Он рассмеялся. Тихо, мерзко. Шоё медленно поднял взгляд, глаза горели от ненависти.

— Ты… — прохрипел он, — ты же реально мудила.

Дайшо замолчал.
Две секунды.
Пять.
Десять.

А потом его лицо перекосило, он подался вперёд, злой, как черт.

— Даже ты, блядь, не хочешь меня выслушать? Даже ты?
Да пошёл ты. Знаешь что? Раз ты думаешь, что я такой мудила, покажу, насколько.

Он встал. Подошёл к Шоё, резко схватил за волосы, рванул на себя. Шоё попытался оттолкнуть, но тот был сильнее. Прижал его к дивану, начал облизывать загривок, горячо дыша.

— Поставлю тебе метку, псина. Ты уже не будешь моим. Ты будешь ничьим.
Своих альф забудешь. Будешь страдать, выть на цепи, а мне кайф.

— Ублюдок, — прохрипел Шоё и со всей силы ударил его лбом в лицо.

Дайшо зашипел, как бешеный. Сразу повалил Шоё, силой прижал к дивану, стянул с него штаны, с себя — тоже.
Руки сжались на его горле.

Шоё начал задыхаться. Пятки скользили по полу, он пытался сбросить с себя тело, но пальцы давили всё сильнее. Сознание плыло.

Но в следующую секунду —
всплеск феромонов.

Сильный. Густой. Ядовитый.
Тот самый, от которого Каору и Дайшо теряли ориентацию в пространстве.

Дайшо взвыл. Его лицо посерело, он схватился за голову, шатаясь.

— Твою мать… что ты…

Шоё, не теряя секунды, со всей силы ударил его коленом в пах.

Дайшо рухнул на пол, выругавшись, тяжело дыша. А Шоё сорвался с места, босыми ногами метнулся в ванную, захлопнул за собой дверь и обеими руками упёрся в неё, прижавшись всем телом.

Дверь не запиралась. Он знал.
Но он держал.

Дышал часто, в панике. Слёзы текли по щекам. Всё тело дрожало. Он даже не сразу понял, что снова плачет.

— Сука, — донеслось из прихожей.

— Я тебе устрою, мразь! — Дайшо застонал, шатаясь, побрёл к лестнице, держась за перила, пошатываясь.

А Шоё — остался. На холодном полу. Задыхающийся. Обнажённый.
Но не сломленный.

Дверь громко щёлкнула.
Каору, как обычно, зашёл первым, кидая сумку на пол. В прихожей повисла гробовая тишина. Ни одного звука из комнаты.
Он прищурился, прошёлся дальше и увидел Шоё — тот сидел в углу дивана, в той же позе, как будто вообще не двигался всё это время. Бледный, пустой взгляд. Как кукла.

Каору уже хотел пошутить что-то в духе: "Ну чё, не сдох без меня?", но вдруг замер.
Запах.
Сладко-кислый, густой, почти гниющий — страх, паника, отчаяние. Он всё ещё висел в воздухе, будто кто-то резал омегу прямо в этой комнате.

— …Что тут, блядь, произошло?

Он быстро поднялся на второй этаж. Дверь в спальню Дайшо была открыта.
Внутри — тот, развалившийся на кровати, лицо перекошено, под глазом синяк, на шее царапины. Рядом — выброшенная рубашка и какой-то мусор, словно всё происходило в спешке.

Каору зашёл внутрь.

— Что случилось?

Дайшо даже не посмотрел на него.

— Твой хомячок меня ударил, — прохрипел он.

— …Не пизди.

— А чё, не видно, что ли? — усмехнулся Дайшо, криво повернув голову. — Хотел его трахнуть. Почти получилось.

Каору замер.

— Ты… что?

— Он начал пиздеть. Какой я урод, как я её изнасиловал… — усмешка стала злее. — Я только показал ему, какой я есть. А он, блядь, воняет своими феромонами и лупит меня по яйцам.

Каору медленно опустился на край кровати.

Он молчал.

Но внутри всё горело.
Ты трогал его.
Ты почти поставил метку.
Ты хотел его.
Ты мог. Ты мог.

Он вспомнил, как однажды, несколько месяцев назад, просто обнял Дайшо со спины. На секунду. Просто тепло.
А тот сбросил его руку как змею:

— Ты чё, ебнулся?

А Шоё… Шоё тот чуть не трахнул. Лизал загривок. Держал за шею. Почти поставил метку.
И Каору почувствовал, как ему становится тошно.

Он встал, не попрощавшись, и спустился обратно.

Шоё всё так же сидел на диване. Не смотрел. Не дышал почти.
Каору подошёл, встал перед ним. Смотрел сверху вниз. Пальцы дрожали. Грудь сжималась от злобы.

— Ты ему дал, да?

Шоё молчал.

— Не ври, сука. Ты же даже не сопротивлялся?

— …Что?

— Тебя, значит, хочется, а меня — нет?! — Каору сжал челюсти. — Даже он тебя захотел. Он, блядь, не может меня обнять, а тебя — чуть не выебал!

Он схватил Шоё за подбородок, пальцы больно впились в кожу.
Омега дёрнулся, пытаясь отстраниться, но Каору держал.

— Что с тобой не так, а? — прошипел он. — Почему тебя все хотят?..

— Тебя все хотят. Тебя, блядь, все хотят. А я… я просто кусок мусора рядом, да?

Шоё смотрел на него с ужасом. Глаза затуманенные, дыхание сбилось.
Каору резко отпустил его, отшатнулся — как будто сам себя испугался.
Он схватил со стола чашку и с силой швырнул в стену. Она разбилась с громким грохотом.

И ушёл. Наверх. Даже не обернулся.

Ночь.
Дом тёплый, но холод внутри не уходил.
Шоё всё так же сидел, завернувшись в плед, на диване. Дверь не закрывалась, но он держал её рукой.
Тело болело, внутри всё было пусто. Страшно было даже думать.

Тихие шаги.
Каору снова спустился.

На этот раз — без куртки, без маски злобы. Просто в чёрной футболке и с опущенными плечами.
Он подошёл к дивану, присел на пол рядом, медленно, осторожно. Не тронул.

— …Прости.

Шоё не ответил.

— Я… Я просто завидую тебе, понял?

Он засмеялся, коротко, сухо.

— Я знаю, что это тупо. Ты здесь в плену, ты страдаешь, а я завидую. Мне, блядь, тошно от себя.

Молчание.

— Я люблю его. — голос стал тише. — Давно уже. Даже сам не понял как.
А он… он не смотрит. Не трогает. Не целует. Только орёт.

Каору опустил голову, положил подбородок на колени, глядя куда-то в пол.

— А ты… Ты его бесишь, но он всё равно тебя хочет.
Даже почти… Пиздец, Шоё.

Тишина. Только дыхание двух людей в комнате.

— Я никому не нужен. Даже ему.
Даже тебе.

Он не ждал ответа. Просто сидел.
Молчал.
Один.
Как всегда.

С тех пор как Каору вернулся, в доме стало… странно спокойно. Настораживающе. Шоё сидел в гостиной, скрюченный под пледом, и слушал, как наверху скрипят половицы. Ни криков, ни звуков борьбы — тишина. И от этого было даже хуже. Как перед бурей.

Каору почти не разговаривал. Не бил. Не трогал. Он будто избегал Шоё, но при этом появлялся рядом, как тень. Иногда приносил еду, иногда просто смотрел. Глаза у него были какие-то чужие. Потухшие, измученные. Как у человека, который долго терпел и в какой-то момент перестал понимать — зачем.

На следующее утро Каору снова встал первым. На кухне пахло луком и специями, он жарил что-то на сковородке, двигаясь нервно и резко, будто каждый его шаг вызывал раздражение.

Шоё, сжав зубы, встал, умылся и даже попытался уложить волосы. Хотел хоть как-то вернуть себе ощущение, что он человек, а не вещь.

Он заглянул в кухню.

— Ты готовишь?

Каору не ответил сразу. Сжал сковородку, как оружие, потом, не поворачиваясь:

— А ты думал, мы сдохнем с голоду?

Шоё сделал шаг ближе.

— Я могу помочь.

Резкий разворот. Лопатка со звоном полетела на стол.

— Да ничего ты, блядь, не можешь! Только стоишь и дышишь!

— …

— …Блядь. — Он выдохнул, потер лицо ладонями. — Прости. Это не на тебя.

Шоё подошёл ближе, встал рядом. Не трогал. Просто был.

— Я не сломаюсь. Даже если хочется.

— Что?

— Я не дам вам это удовольствие.

Каору уставился на него, будто впервые видел.

— Ты ебанутый.

— Может быть. Но я всё равно останусь собой.

Каору сел за стол, голова опущена. Руки дрожали.

— Я, кажется, тоже сломаюсь.

— Тогда пусть хотя бы не вместе, — тихо ответил Шоё.

В течение дня Каору то ходил по дому, как загнанный зверь, то садился рядом с Шоё и просто молчал. В какой-то момент он даже накрыл парня пледом, когда тот дремал на диване. А потом, спустя час, сорвался:

— Хватит смотреть на меня с жалостью, блять!

— Я не…

— Не ври. Все вы врёте. Даже он… даже Дайшо...

Каору внезапно умолк, и Шоё не стал спрашивать. Просто отвернулся и зажал пальцы в кулак. Он чувствовал: если даст себе сдаться, то утонет. Без вариантов.

Но хуже всего стало вечером.

Он услышал, как хлопнула дверь — вернулся Дайшо. Сначала — шаги. Потом тихий разговор наверху. И вдруг — всплеск, как будто прорвало:

— Ты вообще в своём ебучем уме?!

Шоё замер. Сердце в груди как будто остановилось.

— Ты думаешь, он просто кукла?! Думаешь, можешь с ним делать всё что угодно?!

— Не ори, — холодно отозвался Дайшо.

— Ты чуть не трахнул его, блять! Я тебя покрываю, я с тобой ночами не сплю, а ты — ты трогаешь его, будто он шлюха!

— Он и есть шлюха.

— Сука, повтори. Повтори, блядь!

Грохот. Будто что-то упало.

— Ты — чудовище, Дайшо. Думаешь, раз я тебя люблю, то проглочу всё?

— Ты не любишь меня. Ты просто сломан.

— А ты — нет?!

Потом наступила страшная тишина. Ни шороха, ни дыхания.

— Если ещё раз тронешь его… Я тебя убью.

Шоё прижался к подлокотнику дивана, зажав уши. У него дрожали пальцы. В животе тяжело ворочалось что-то болезненное. Он уже чувствовал — не всё в порядке. Но внутри горел только один голос: не сломаться. Не дать им победить.

Утро выдалось на удивление тихим. Ни ругани, ни грохота. Только приглушённые звуки из кухни — Каору, как всегда, что-то жарил. Шоё, медленно вставая с дивана, потёр лицо. Глаза резало от света, тело ныло, как после драки, хотя его вроде никто не бил.

Он прошёл в ванную, умылся ледяной водой и, взглянув на своё отражение, зыркнул как на врага.

— Ты ещё не труп, — пробормотал он. — Потерпи. Чуть-чуть.

Когда он вошёл на кухню, там уже был Каору — сидел на подоконнике, курил в открытую форточку. Глаза прикрыты, в пальцах сигарета, на столе недопитая кружка кофе. Рубашка нараспашку, волосы растрёпаны, как будто не спал.

Шоё молча налил себе воду, сделал пару глотков.

— Где твой пёс? — спокойно спросил он.

— Ушёл. Надолго. — Каору выдохнул дым. — Возвращаться не торопится, видимо. Надоел ты ему.

Шоё покосился на него.

— А ты не?

— Я устойчивее, — коротко бросил Каору.

— Да ты вообще подарок судьбы, — пробормотал Шоё и сел напротив.

— Точно. Только тебя не радует, что тебе выпал я.

Пару минут они молчали. Просто сидели. Слышно было, как за окном по крыше бегают птицы.

— Я думал, ты меня ударишь, — сказал Шоё.

— Пока не охота. — Каору потянулся, положил голову на ладонь. — Ты не заслужил сегодня.

— Приятно знать, что у тебя есть график.

Каору усмехнулся, но без веселья. Сигарету затушил, встал и прошёлся по кухне.
Он уселся за стол, и какое-то время они молча ели. Даже не так — сосуществовали. Каору выглядел уставшим, мешки под глазами, руки дрожали, будто он пил или не спал уже пару суток. Шоё ел, не поднимая глаз, но впервые за долгое время внутри было не только страх. Что-то другое. Надежда? Нет, скорее — ожидание.

После завтрака он хотел уже уйти обратно в гостиную, как Каору вдруг заговорил, не поднимая головы:

— Родители твоих альф почти нашли нас.

Шоё застыл. Сердце пропустило удар.

— Что?

— Пару дней назад мы перебросили ложный след. Они думают, что ты где-то в другом конце страны. Мы вытянули немного времени.

— Зачем ты мне это говоришь?

Каору пожал плечами.

— Через два дня мы уедем. Тебя оставим. Тут. Думаю, тебя быстро найдут.

Шоё не знал, что сказать. Мыслей — миллион. Но изо рта вылетело:

— Прям как щенка на обочине. Бросите, чтобы подобрали.

— Ага. С запиской: «Зовут Шоё, любит волейбол и грызть провод зарядки».

Каору даже усмехнулся, но глаза у него были мёртвые. Шоё тоже еле улыбнулся, но внутри что-то кольнуло. Не боль. Что-то похожее на… облегчение. Пусть крошечное. Пусть шаткое. Но оно было.

Он хотел было сказать что-то, но вдруг передёрнуло живот. Волной. Глухой, тяжёлой. Его вырвало прямо в раковину. Боль резанула от живота к горлу. Он задыхался, прижимаясь к холодному металлу, трясущимися пальцами хватаясь за край мойки.

— Эй, спокойно! — Каору уже был рядом. — Дыши. На, держи.

Он протянул таблетку. Настоящую. Не ту дрянь, что они раньше пихали ему. Настоящую, проверенную.

Шоё сглотнул, ополоснул рот. Осел на пол, прислонился к тумбе.

— Спасибо.

— Не думай. Это не ради тебя. Просто мне не нужен ты обосравшийся от боли, пока нас тут ищут.

— Каору… — тихо сказал он, глядя в сторону. — Почему ты не сбежал сам? Зачем остался?

— Не твоё дело, — коротко бросил тот и ушёл.

Весь день прошёл в глухом молчании. Каору сидел в одной комнате, Шоё — в другой. Они не пересекались. Даже воздух между ними был натянутый, как струна. И всё шло к вечеру.

Когда за окном стемнело, Каору зашёл в гостиную. Без стука. Просто встал у двери и уставился на Шоё, как будто ожидал, что тот снова скажет что-то ехидное.

— Что тебе?

— Ничего. Просто… хотел убедиться, что ты ещё не сдох.

— Ещё нет. Но ты стараешься, знаю.

Каору подошёл ближе. Сел на подлокотник дивана, глядя мимо него.

— Я тебя ненавижу.

— Я знаю.

— Хочется тебя придушить. Но ещё больше — защитить.

Шоё горько усмехнулся.

— Стабильность у тебя, конечно, железная.

Каору резко повернулся, лицо перекосилось от злости.

— Заткнись! Ты думаешь, я не вижу, как ты радуешься?! Ты думаешь, я не понимаю, что ты сидишь тут и мечтаешь, чтобы кто-то явился и спас тебя? Ты уже мысленно дома, да?! Своим сладеньким альфам в кроватку хочешь?!

— Да, хочу! — вдруг выкрикнул Шоё. — Потому что я человек, а не ваша игрушка! Потому что я живой, понял, сука?!

— Ты никто! — заорал Каору. — Ты просто омега, который всех сводит с ума! Всё, что с тобой происходит — ты заслужил!

— Тогда убей. Сейчас. Чего ждёшь?

Они смотрели друг на друга — обнажённые, не телом, — душами. Израненными, изломанными, почти мёртвыми. Каору сжал кулаки… но не ударил. Просто развернулся и вышел, хлопнув дверью.

Шоё остался один, тяжело дыша. Тело дрожало, внутри всё жгло, но… он улыбался. Сумасшедше, криво. Через слёзы.

— Ещё два дня. Два дня.

Каору стоит у крыльца, курит. Воздух холодный, но он будто не замечает.
Дым тянется ввысь, как единственная стабильная линия в его жизни сейчас. Он в старой чёрной худи, капюшон сполз с головы — волосы растрёпаны, под глазами синяки. Выглядит, как человек, который не спит уже чёрт знает сколько.

Он смотрит вперёд, но видит не деревья, а Шоё. Его глупую ухмылку, его взгляд — такой полный ненависти и страха.
И голос — тихий, но резкий, будто нож:
«Ты больной ублюдок, Каору.»

Каору тихо выдыхает.
— Ну да, — бросает он в никуда. — А кем, блядь, ещё быть в этом доме?

Он затягивается, держит дым внутри, как будто это поможет заглушить то, что болит.
Шоё остаётся. Через два дня они с Дайшо уедут. В Германию. Новый город, новая крыша, новые документы. А Шоё... его просто оставят, как мусор.

И дело даже не в этом. Каору уже не может понять — он защищает Шоё или хочет, чтобы его не было?
Завидует ли он тому, что Дайшо срывается именно на Шоё, а не на него? Да. Бесит ли, что даже в насилии Дайшо выбирает не его? Да. Страшно ли от того, что как только они уедут, он больше никогда не увидит Шоё?

— Пиздец, страшно, — говорит вслух.
Пепел с сигареты падает на мокрый бетон. Небо затянуто серым. Холод пробирает до костей, но Каору не двигается. Он будто врастает в землю. Стоит, как памятник чему-то сломанному.

Он гасит окурок о край крыльца. Замирает.
Потом медленно разворачивается и уходит в дом, будто знает — скоро всё закончится.

Последние два дня прошли слишком быстро. Каору это раздражало.

Всё вроде бы по расписанию: просыпается, готовит. И, блядь, не только себе — Шоё тоже. Это уже вошло в какую-то тупую, мерзкую привычку, от которой хотелось блевать. Он каждый раз говорил себе — всё, в последний раз, но всё равно резал овощи, жарил, таскал воду. Зачем? Он сам не знал.

Шоё сидел на полу, облокотившись о стену, жевал лениво, как будто делал одолжение, и слишком уж хмуро косился на него из-под лба. Каждую ночь его тошнило. Настолько сильно, что он по два часа торчал у толчка, зажимая рот рукой и дрожа всем телом. А Каору стоял рядом. Просто стоял. Потому что спать в это время ему почему-то не хотелось. Точнее, он не мог.

— Нет чтобы лечь и спать, я, блядь, дежурю возле этого идиота, — буркнул он себе под нос, цокнув языком.

Он знал, что мог бы уйти. Просто повернуться и уйти. Но не уходил. Почему? Хер его знает.

Он поставил на стол тарелку с фруктами. Яблоки, немного винограда и дольки апельсина. Шоё вздрогнул, глядя на них, как будто это был не завтрак, а граната без чеки.

— Меня бесит твоё мрачное и зелёное лицо, — Каору бросил, садясь напротив.
— И я начинаю бояться, что ты сдохнешь раньше, чем мы отъедем. Мне вообще не по кайфу везти труп в самолёте.

Шоё лениво оторвался от своей миски и глянул на него снизу вверх.

— А ты сдохни первым, тогда не придётся переживать, — буркнул он. — Спасибо за фруктовую симфонию, блядь. Ты ещё свечки поставь.

Каору закатил глаза.

— Если хочешь — могу втыкнуть тебе одну в задницу. Для атмосферы.

— Слишком романтично для тебя. Ты ж не переживёшь, если я подумаю, что ты заботишься.

— Не переживу, — фыркнул Каору. — Так что давай быстро жри, и не умирай, пока я докурю.

Он достал сигарету, вышел на улицу.
Сквозняк трепал занавески, а изнутри всё ещё доносилось чавканье.

Каору закрыл глаза, поднёс сигарету к губам и прикурил.
Воздух был прохладный, как перед бурей. И где-то глубоко внутри всё чесалось — как перед катастрофой.

Сегодня он сделает это. Сегодня он даст ему ключ.
Но, сука, не просто так. Ни за что.

Он выдохнул дым и прикрыл глаза, сигарета подрагивала в пальцах. Слишком спокойно. Слишком тихо. А внутри гудело, как перед землетрясением.

Вчерашний разговор с Дайшо крутился в голове, как заевшая пластинка.

— Уезжаем завтра. Всё. Больше не нужно его держать тут. Я сам дам ему снотворное. Он даже не поймёт, как окажется в самолёте.

Каору тогда будто что-то щёлкнуло в груди.

— Ты прикалываешься? — спросил он, вскинув брови. — Ты хочешь накачать его, как мешок картошки, и увезти без слов?

Дайшо только пожал плечами, как будто обсуждал заказ еды, а не человека.

— А что, жалко стало?

Каору тогда промолчал. Потому что сказать «да» — значило признать, что он облажался. А сказать «нет» — уже не мог.
Шоё, этот упрямый мелкий комок феромонов и злости, впился в его голову. Как заноза под кожей.

— Если ты не хочешь его вести — не проблема, — сказал тот легко, с усмешкой, будто речь шла не о человеке, а о сломанной мебели. — Подорвём этот сраный дом. Без мусора, без следов. Жалеть его никто не будет.

Каору тогда завис на секунду. Смотрел на него и чувствовал, как в груди что-то неприятно сжалось.

— Да? Вот так просто?

— А что? Мы же всё равно забираем тебя. А он… пусть остаётся. Нам он больше не нужен.

Каору тогда кивнул. Просто кивнул, сделал затяжку и выдал:

— Хорошо. Тогда подорвём.

Но внутри… внутри закрутило так, что хотелось рыгать.
С того самого момента он уже знал, что врёт.

Каору тогда отошёл в сторону и просто выкурил три сигареты подряд.

Он понимал, что всё катится к чёрту. Они оба, и он, и Дайшо — уже давно перешли черту.
И Шоё, несмотря на весь яд, который они выливали на него, не сломался. Хуже того — он смотрел им в глаза. Каждый раз.

Каору в тот вечер так и не сказал Дайшо, что перед отъездом собирается отдать Шоё ключ.

Потому что... потому что это его грёбаное дело.

Он понимал, что если парень сбежит — их прикончат. Возможно, медленно и больно. Особенно его.
Но внутри было странное, почти тупое спокойствие.
Типа: ну и ладно.

Каору снова взглянул на сигарету. Почти догорела. Ветер обжигал лицо, а внутри всё будто уже сгорело.

Сегодня ночью он даст ему ключ. Просто кинет — без слов, без пафоса.

А дальше — уже не его проблема. Или... наоборот, именно его.

Каору долго молчал, стоя у дверного проёма. Сигарета давно догорела, пальцы пахли пеплом. Шоё сидел на полу, спиной к стене, как всегда хмурый и недоверчивый. Ему и не нужно было говорить — он уже чувствовал, что Каору не просто так явился.

— Чего надо? — буркнул Шоё, не глядя.

Каору подошёл ближе, достал из кармана что-то металлическое и, не говоря ни слова, бросил ему на колени. Ключ.

— Что это? — Шоё смотрит на него с подозрением, пальцами сжимая холодный металл.

— Удивительно, что ты вообще можешь спрашивать, — фыркнул Каору. — Это от твоей цепи, гений.

Шоё резко поднял голову. Но Каору уже отвернулся, будто это просто какая-то мелочь.

— В километре отсюда есть старый дом, крыша там чуть не провалилась, но внутри норм. Там никого нет. Место глухое, но если повезёт, кто-то из твоих альфы туда заглянет.

— …Почему ты мне это говоришь?

Каору скривился, будто проглотил что-то горькое.

— Потому что я не настолько мразь, как ты думал. И потому что завтра тут будет весело. Очень.

Он окинул комнату взглядом и снова посмотрел на Шоё.

— Дайшо предложил подорвать этот дом к херам, и тебя тоже в том числе, — его голос был ровным, почти холодным. — Сначала он хотел просто взять тебя с собой в самолёт, напичкать снотворным, и всё, забрать как мешок. Но мы решили по-другому.

Он немного откинул голову назад, закурил сигарету, внимательно наблюдая за Шоё, как тот, не веря, пытался воспринять сказанное.

— А я... ну. Я ему сказал — «ладно, подорвём».

Шоё несколько секунд не мог вымолвить ни слова. Он только смотрел на Каору с таким выражением лица, что тот почувствовал себя почти виноватым. Но, как ни странно, не переставал усмехаться.

— Ты серьёзно?.. — голос Шоё сорвался, как если бы он был в шаге от того, чтобы сорваться сам.

Каору снова усмехнулся, отпустив лёгкую затяжку, и через мгновение ответил.

— Ага. Серьёзней некуда, — его лицо оставалось беспристрастным, как всегда, но в глазах скользила пустота, которая не могла скрыть всю тяжесть происходящего. — Но ты ведь у нас не тупой. Сам разберёшься.

Он молча посмотрел на Шоё, снова бросив взгляд на ключ в его руках. Чуть ли не ощущал, как это расстояние между ними стало ещё больше, как если бы тот мог в любой момент сделать шаг, который всё изменит. Но он знал, что Шоё теперь зависел от этого выбора.

Он уже собрался выйти, но на секунду остановился и бросил через плечо:

— У тебя будет меньше часа. Не затупи. Если сдохнешь — не моя вина.

Каору ушёл наверх, хлопнув дверью громче, чем стоило. Шоё затаил дыхание, прислушался. Тишина. Только тогда он резко вскочил на ноги и почти бегом бросился в сторону ванной.

Он захлопнул за собой дверь и, как обычно, опёрся спиной, одной рукой сжав ручку, будто кто-то мог ворваться в любую секунду. В другой — всё ещё был ключ. Такой знакомый, металлический, чуть потёртый, точно такой же, как тот, что щёлкнул, когда цепь впервые сомкнулась на его шее.

— Серьёзно? — прошипел он себе под нос, резко выдохнув. — Придурок.

Попытался вставить ключ в замок, чуть дрожащими пальцами. Щелчок. Подошёл. Идеально.

— Ну а вдруг это его дебильное чувство юмора, — пробормотал он себе, приподнимая бровь и ухмыляясь, — и он решил сунуть мне просто похожий ключ, чтобы я обоссался от надежды?

Он покачал головой, убрал ключ в единственный внутренний карман своей кофты, ближе к телу. Там он точно будет в безопасности. Пока.

— Ладно, Шоё… — выдохнул он, смотря на своё отражение в зеркале. — У тебя есть шанс. Один. Постарайся, блядь, не просрать.

Он вытер пот со лба, плеснул в лицо холодной водой — и вышел из ванной, как ни в чём не бывало.

Слава Богу, ему не пришлось пересечься ни с Дайшо, ни с Каору. Прокрадываясь мимо тускло освещённого коридора, Шоё чувствовал, как сердце бьётся слишком громко — будто каждый шаг может выдать его. Но всё обошлось.

Он, как обычно, лёг на старый потрёпанный диван, поджал ноги, укрылся одеялом до подбородка и повернулся лицом к стене. Пытался заставить себя уснуть — но глаза не закрывались. Мысли гудели в голове, как назойливые мухи.

Надо успеть...
Убежать, пока не поздно.
Скрыться в том другом доме, который описал Каору.
И ждать.
Просто ждать.
Ждать до одури.
Другого не дано.

Он не знал, придут ли за ним. Не знал, найдут ли. И тем более не знал — хочет ли он, чтобы кто-то вообще пришёл.

Утром он даже не повернулся к ним — просто лежал, прислушиваясь к шагам Дайшо по дому. Тот что-то искал, бормотал себе под нос, но, к счастью, к Шоё не подошёл.
Спустя пару часов оба вышли.

Шоё медленно поднялся с дивана, подкрался к окну. Те даже не глянули в сторону дома.

"Меньше часа с момента, как они уедут…" — снова и снова вертелось в голове. Он отошёл от окна, всё тело поддёргивало, живот скручивало с каждой новой мыслью.

Осталось только попрощаться с цепью на шее и ногах — и бежать.

Перед тем как они сели в машину, Каору проверил маленький кейс, спрятанный под сиденьем. Внутри — не просто фальшивые паспорта, но и тщательно собранные досье: новые имена, легенды, медицинские карты, справки об обучении, даже визы. Они не просто исчезали — они становились другими.

— Надеюсь, твой хакер был не последним кретином, — буркнул Дайшо, усаживаясь рядом. — Потому что если нас найдут через базу, я тебе яйца оторву.

— Не найдут, — спокойно ответил Каору. — Через интернет они не засветятся, все следы прошиты в оффлайне. Мы — семья из Европы, сбежавшая от диктатуры, ты — младший брат, я — старший. У тебя астма, я бросил университет, потому что нас преследовали. Классика.

— Надеюсь, ты не придумал, что мы пара, — скривился Дайшо.

— Не переживай. Я не стал указывать это. Хотя… — Каору усмехнулся, — мог бы.

Они также поменяли внешность. Каору укоротил волосы, затемнил их, надел контактные линзы. Дайшо наоборот — отрастил чуть длиннее, подбрил висок, сменил стиль одежды на максимально серый, незаметный.

Кроме того, они заранее организовали остановку в третьей стране — пересадку, через частную авиалинию. Это дало бы им фору в несколько дней. В той стране их не ждали. И оттуда они исчезнут совсем.

Пока Дайшо пихал последние сумки в багажник и заводил двигатель, Каору на секунду обернулся. Это глушь, где даже связь не всегда ловит, держала их в тени.

"Надеюсь, ты не оплашал…" — он не знал, к кому были обращены эти мысли. К себе? К Шоё? Он только знал одно: больше они не увидятся.

— Знаешь, почему я сразу согласился подорвать этот жалкий дом и того жалкого омегу? — спросил Дайшо, усмехаясь. Он держал руль одной рукой, в другой — сигарету. Окно приоткрыто, ветер играл с дымом, как будто свобода была уже рядом.

Каору молчал.

— В начале я ещё думал — пусть живёт. Хотел оставить ему шанс. Но потом… этот мелкий тварь начал слишком часто огрызаться. Смотрел, как будто выше нас. Меня это выбесило. Я вспомнил, зачем мы его притащили.

Он выкинул окурок. Провёл пальцами по своему шраму.

Каору смотрел, замирая. Этот шрам... всегда казался ему красивым. Прям таким, каким должен быть настоящий альфа. Сильный, грубый, живой.

Он бы мог сейчас потянуться к нему. Поцеловать. Прямо в висок, на шрам, или за ухо, как мечтал пару раз по пьяни. Представлял, как он это сделает. Как Дайшо оттолкнёт его с отвращением.

А может, не оттолкнёт. Может, даже притянет. Может, обругает, ударит, но потом...

Или он сам ударит первым. Врежет кулаком по этой ухмылке, что так бесит. Или поцелует и потом врежет. Какая, блядь, разница.

"Ты же всё равно грязный. Сломанный. Педик."

Он сжал пальцы на колене. Пальцы дрожали. Зрачки расширились. Его качало.

"Чем же этот мудила меня зацепил?" — мимоходом мелькнуло в голове.

Он отвернулся к окну. Словно в этом стекле была другая жизнь, где он не сходил с ума, не мечтал трахнуть своего напарника и не бил омегу за то, что тот просто дышит.

"Хотя… я ведь такой же. Отличная пара бы вышла. Поломка на двоих."

                                     ***

Когда Шоё заметил, что машина наконец тронулась и скрылась за первым поворотом, в голове сразу возникло ощущение свободы. Он резко потянулся за ключом и, не колеблясь, снял цепь с шеи и ног. Состояние облегчения прошло как холодный ветер — но он знал, что это только начало. Ошейник снимет уже, когда выберется отсюда.

Он не терял времени. Подбежал к двери, но, конечно, она была заперта. Ключ, который он так долго пытался вставить в замок, не подошёл. Лишь короткое, раздражённое цыкание вырвалось из его груди. Он обернулся к окну — цель была ясна.

Шоё без колебаний подскочил к кухонному столу, прыгнул на него и начал с размаху бить локтем в стекло. Окно треснуло быстро, а осколки посыпались вниз. Он не заметил, как кровь потекла по его руке, но для него это было ничто. Боль — это была просто часть всего. Его тело ощущало каждый удар, каждое движение, как живое подтверждение, что он был ещё жив, а значит, мог убежать.

Он быстро приподнял осколки и перепрыгнул через окно, ловко спрыгнув на траву. Хорошо, что не угодил в более острые стеклянные кусочки. Шагнув на землю, он почувствовал, как страх уходит, уступая место бешеному пульсу свободы. Шоё, не теряя времени, побежал, не оглядываясь.

Шоё быстро перебрался через ещё одну полосу деревьев и заметил очертания заброшенного дома, который Каору упоминал. Сердце дрогнуло, а на губах появилась слабая улыбка — он дожил. Реально дожил. Всё, что его окружало, уже казалось почти нереальным, словно всё, что он пережил, было частью какого-то другого мира.

Он шагнул в сторону дерева, из которых здесь было больше, чем мог бы сосчитать. Лес... или что-то похожее на него. Везде были эти густые, тёмные деревья, и казалось, что даже небо скрыто ими, как бы они замкнули его в этом месте.

Шоё опёрся на ствол, пытаясь отдышаться. Почему-то воздух стал тяжёлым, и с каждым вдохом ему было всё труднее дышать. Он положил руку на живот, ощущая, как боль расползается по всему телу. Не осознавая, что происходит, он медленно опустился на землю. Боль в животе была настолько сильной, что он не мог сдержать её. Но слёз не было. Как будто всё внутри него было зажато, не позволяя ему проявить слабость.

Когда всё вокруг затихло, в воздухе раздался взрыв. Шоё вздрогнул от громкого звука и резко повернулся назад. В ту сторону, где он только что был. Дом, в котором его держали, теперь был лишь грудами обломков, в воздухе клубился чёрный дым. В голове мелькнула одна мысль: Каору и Дайшо действительно подорвали дом.

— И правда подорвал... — прошептал Шоё, не веря своим глазам. Он опустился на землю, сидя на коленях, и просто смотрел на это уничтожение. Он не чувствовал страха. Даже не чувствовал сожаления. Просто… ничего. Он был слишком истощён, чтобы думать о последствиях.

Дым поднимался всё выше, скрывая остатки того, что когда-то было его тюрьмой. Но Шоё уже не беспокоился. Его сердце больше не билось в панике, а только в том спокойствии, которое приходит с освобождением.

Добравшись до заброшенного дома, Шоё сразу направился в сторону туалета — или того, что от него осталось. Место было ещё более запущенным, чем их прежний "дом", и всё же в нём было что-то похожее. Пустота, сырость, и глухая тишина. Он добежал до унитаза, опёрся на край — и его тут же вырвало.

Тело содрогалось, будто пыталось вытолкнуть наружу не только остатки еды, но и всё дерьмо, что он пережил за эти недели. Когда рвота прекратилась, Шоё осел на холодный кафель, опустив голову на руки. Он тяжело дышал, спина чуть подрагивала, как будто всё ещё не верила, что всё — позади.

Мысли в голове скакали, как бешеные.
Сначала — облегчение. Он выжил. Он сбежал. Он выдержал все их угрозы, боль, унижение — и всё же остался собой… Или ему просто так кажется?

Потом — сомнения.
Он ведь сейчас просто сидит в чужом доме. Один. Без доказательств. Без свидетелей.
Кто вообще ему поверит? Кто посмотрит на него и скажет: "Да, тебя правда похитили, тебя держали в цепях, кормили таблетками и почти убили"?
Может, они просто решат, что он сбежал из лагеря. Или, ещё хуже — что он врёт.

" А если они не поверят? И только разочаруются?.." — пронеслось в голове, с болезненной ясностью.

— Нет, Шоё, — он резко поднялся, отшлёпал себя по щекам ладонями, — не думай о таком. Всё уже хорошо. Ты выбрался.

Он подошёл к раковине. Ржавая, облупившаяся, но... тут реально есть вода. Он открыл кран — скрипнув, из него хлынула тонкая струя. Шоё тут же подставил руки, умываясь, стирая кровь с локтя, грязь с лица, смывая остатки боли, словно пытался себя отмыть от прошлого.

Он взглянул в треснувшее зеркало над раковиной.
— Живой, — выдохнул он тихо, глядя в собственные глаза. — Значит, всё не зря.

Он быстро осмотрел дом. Пыльный, старый, но вполне годный для укрытия. В одной из комнат даже был диван, пусть и порванный. Он достал из кухонного шкафа старую тряпку и замотал ею руку. Потом вернулся к окну. Пыльная занавеска пропускала свет — солнце уже клонилось к горизонту.

Надо было решать, что делать дальше.

Первым делом — выбраться из леса. Он помнил: в ту сторону, где был взрыв, была старая дорога. Если повезёт — дойдёт до трассы. А если повезёт сильно — встретит кого-то.

Но идти сейчас он не мог. Боль в животе стала сильнее. Он инстинктивно прижал к себе ладонью низ живота, снова ощущая тупую ноющую боль, от которой начинало мутить.

— Не вовремя, — прошептал он, опускаясь обратно на пол. — Только не сейчас...

Он закрыл глаза. Просто немного передохнуть. Только пару минут. А потом — идти.
Он должен.

Хоть и казалось, что сил уже не осталось.

Сон снова начинается с тишины.

Но теперь нет травы. Только серый туман под ногами — густой, плотный, как вата. Шоё стоит босиком на холодной, гладкой поверхности. Вроде бы земля... но без цвета, без запаха, без жизни.

Он идёт вперёд. Не зная зачем и куда. Просто так легче, чем стоять. Туман то сгущается, то рассеивается, и вдруг перед ним — маленький силуэт. Не котёнок. Человек. Совсем крошечный. Ребёнок?

Шоё замер.

Фигура сидит спиной к нему. Белая пижама, рыжие растрёпанные волосы, поджав ноги, будто замёрз. Вокруг — всё то же серое ничто. Ни звука. Ни ветра. Только слабое дрожание воздуха, как будто само пространство болезненно дышит.

Он осторожно подошёл. Присел на корточки, протянул руку.

— Эй, ты в порядке?..

Ребёнок обернулся.

Лицо размытое, как будто смазано водой. Только глаза выделяются — большие, чёрные, без зрачков. Шоё вздрогнул, но не от страха. От чего-то другого. Пронзительная, невыносимая тоска ударила в грудь, сжала сердце в кулак.

— Я… — ребёнок открыл рот, но звука не последовало. Только губы шевельнулись. Он будто пытался что-то сказать, но внутри него было пусто. Пусто настолько, что Шоё сам почувствовал, как начинает выдыхаться.

Он хотел прижать его, взять на руки, но пальцы прошли сквозь тело. Ребёнок рассыпался на кусочки света, как пепел, исчезая в воздухе.

Шоё вскрикнул. Протянул руки, но ничего не осталось. Только холод. Такой липкий, пронизывающий до костей.

Он стоял посреди тумана, снова один. С грудной клеткой, будто выжженной изнутри. Без причины. Без объяснения. И эта тишина — теперь не мягкая, а глухая, тяжёлая, в которой звучал лишь один вопрос, на который он не знал ответа:

Кого я потерял?..

Он проснулся с криком, сжимая живот, тяжело дыша. Сердце колотилось, всё тело было в холодном поту. Он даже не понял, что плачет.

— Приснилось, — выдохнул он, пытаясь сбросить с себя липкий ужас. — Это просто сон… Просто…

Но внутри уже поселилось то самое ощущение. Тревога, но уже без формы. Безобразная, тихая. Как будто что-то ушло. Навсегда.

И он не знал — что именно.

Дальше уснуть не получалось. Живот ныл от голода, и о сне можно было забыть — мозг цеплялся за всё подряд, лишь бы не думать о доме, о днях внутри, о том, что происходило.
Находить что-то съедобное тут было глупо — дом полузаброшен, пыльный, разваленный, будто тоже устал и хочет сдохнуть.
Время? Он не знал. Ни часов, ни телефона, ни даже солнца, которое бы сказало: «эй, уже день». Было просто не темно. Наверное, раннее утро.

Он снова перевязал руку — на этот раз другой тряпкой, чуть менее грязной. Подошёл к двери.
Прохладно. Логично — на нём лишь белая рубашка, вся в пятнах крови, и штаны, что норовят сползти с бёдер.
Выглядел он… дерьмово. Грязные, спутанные волосы, кожа бледная, под глазами такие тени, что любая косметика отдыхает. Худой… пиздец какой. От него будто только кости да боль остались.

Шоё вышел из дома, встал и пару минут просто стоял.
Что теперь? Идти? Или ждать? Может, кто-то придёт? Найдёт?..

Он резко мотнул головой.
Нет. Нельзя. Он уже ждал. Уже надеялся. Хватит. Желудок скручивался так, что в глазах темнело. Надо двигаться.

Как и помнил, где-то впереди, за тем домом — дорога. Трасса. Он шагнул туда, где всё началось.

Проходя мимо дома, в котором провёл эти три недели ада, он остановился.
От него почти ничего не осталось — обугленные доски, заваленный потолок, запах гари.
Если бы Каору не дал ключи… он бы сгорел там. Вместе с домом.

Он сглотнул и отогнал эти мысли к чёрту. Хватит. Надо идти.

Он шагал, шатаясь. Дорога показалась через пару минут — асфальт, щебень по краям, пусто, как будто этот мир вымер. Но это хоть что-то, хоть цивилизация.

Он двинулся вдоль трассы, где-то впереди должна быть заправка или магазин, хоть что-то.
Он не чувствовал ног. Знал, что если остановится — просто ляжет и не встанет. А он не хотел умирать. Не сейчас.

Через какое-то время он увидел здание. Небольшое, серое, с вывеской, не работающей полностью.
Магазин.
Он зашёл внутрь, звон колокольчика над дверью будто ударил по черепу.

Тепло. Яркий свет. Холодильники гудят. Чужие запахи — феромоны, химия, моющее средство — всё это накрыло, как волна. Но он видел еду. И это было главное.

Он схватил первое, что попалось — энергетик, какую-то булку, протеиновый батончик. Даже не разглядывал. Всё дрожащими руками. Подошёл к кассе и… завис. Внутри всё сжалось.

— Блядь, — выдохнул он, опуская взгляд. — У меня… у меня же даже денег нет…

Он уже развернулся, чтобы сбежать, начал что-то бормотать:

— Простите, я… я забыл кошелёк… я сейчас… я просто уйду…

— Эй, подожди! — окликнул его кассир, молодой альфа с короткими белыми волосами. — Тебя… тебя ищут тут, ты…

Шоё резко обернулся, в глазах — паника.

"Ищут?.. Они?.. Дайшо?.. Он узнал?.. Каору сдал меня?.. Или кто-то ещё?.. Или они уже едут за мной?.. Сейчас схватят… закроют… добьют…"

Не дослушав, он кинулся к выходу, но не успел — врезался в кого-то грудью, аж чуть не упал.

— Эй! Осторожнее! — донёсся голос. Второй сотрудник — выше ростом, с золотистыми глазами — быстро подхватил его, не давая упасть. — Ты в порядке?

Шоё дёрнулся, отталкиваясь, как загнанный зверёк. А первый парень уже подбежал, запыхавшись:

— Эй, стой, всё нормально! Я не про тех, кто тебя держал! Тебя реально ищут. Тут в городе. Ищут альфы — не просто альфы, они…из кланов. Куроо, Ойкава, Суна… даже главы кланов..просили если кто-то заметит рыжего человеческую омегу, тут же звонить.

Он говорил быстро, будто боялся, что Шоё снова сбежит.

— Ты… это ты, да? Шоё Хината?

Шоё застыл. Вся тревога, всё, что кипело внутри, будто застыло в одну точку. Куроо… Ойкава… Суна… Они… правда ищут?.. Всё это… не просто обман?

Он почувствовал, как подкашиваются ноги. Воздуха не хватало.

— Я… — голос его сорвался. — Я просто… хотел поесть…

                                     ***

Он сидел на мягком диване, закутанный в тёплое, пахнущее порошком и каким-то домашним уютом одеяло. Чай обжигал губы, но всё равно был самым вкусным, что он когда-либо пил. Горячий. С сахаром. И с этим теплом в груди, которого не было три ебучих недели.

Парни — те самые сотрудники — суетились рядом: один уже грел булочки в микроволновке, другой принес шоколадку, накрывал его вторым пледом, словно боялся, что он рассыплется.

— Ты точно в порядке? — первый, тот, что окликнул его у кассы, присел на корточки, глядя прямо в глаза. — У тебя губы синие, ты дрожишь весь. Может, врача?

— Не надо врача, — сипло отозвался Шоё, сжимая кружку обеими руками так, будто та могла удержать его в реальности. — Всё нормально… правда…

— Нормально? — вмешался второй, тот, в которого он врезался. — У тебя кровь на рубашке, ты выглядишь так, будто месяц спал в подвале. Кто тебя обидел, а?

— Ты хотя бы скажи, что произошло, — добавил первый. — Как ты сюда попал? Из какого ты района? Кто тебя держал?

"Вот дерьмо..." — пронеслось в голове Шоё.

Он чуть сильнее вжал лицо в пар от чая.

"Что им сказать?.. Что сбежал от психов-вампиров, которые держали меня в каком-то заброшенном доме?.. Что меня почти убили, кормили отбросами и давали таблетки?.. Что один из них меня пожалел и отпустил? Им это покажется бредом. Они подумают, я лгу. А если они скажут кому-то?.. А если Дайшо узнает?.. Вдруг он уже знает?.. Вдруг они вообще его люди?.. Вдруг это всё ловушка?.."

"Нет, нельзя. Нельзя. Просто сиди. Успокойся. Не думай… Нет, думай! Надо придумать, что сказать!"

Он чувствовал, как холодный пот скатывается по позвоночнику, как пальцы дрожат так, будто он замёрз, хотя был закутан как капуста. В голове гудело, в горле подступал ком.

"Скажи что-то. Хоть что-то, идиот. Иначе они поймут, что ты врёшь. Ну давай. Просто скажи — ты заблудился. Нет, ты… сбежал. Да, сбежал. Но как? Почему не сразу?.. Почему только сейчас?.. Почему ты жив?.. А если они спросят — как ты выжил?.. Что ел? Где спал?.. Чёрт, чёрт, чёрт…"

— Эй, парень… — голос словно пробился сквозь ватный кокон.

Он резко поднял взгляд, судорожно сглотнул и выдавил:

— Где… где тут туалет?..

— Прямо по коридору, вторая дверь слева. Всё ок?

— Да, я… щас вернусь…

Он встал, чуть не уронив чашку. Одеяло соскользнуло на пол. И, шатаясь, почти побежал в указанном направлении. Едва захлопнув дверь туалета, он рухнул на колени.

И его снова вырвало. На этот раз не от еды — от нервов, от усталости, от того, как сильно всё накатило.

Он вцепился пальцами в холодный ободок унитаза, пытаясь восстановить дыхание. Вдох. Выдох. Ещё раз.

Главное — не разреветься. Эта мысль крутилась в голове, как заезженная пластинка.

Минут через пять он умылся ледяной водой — немного отпустило. Он подошёл к двери, дотянулся до ручки…
И замер. Даже сквозь плотный материал почувствовал запах — слишком знакомый, родной. Феромоны его альф.

Шоё отступил на шаг назад. Чего он вдруг прячется? Там, за дверью — те, кто любит его. Он должен выбежать, броситься им в объятия…
Но тело не слушается. Всё дрожит от непонятного, липкого страха.

Снаружи — шаги. Много шагов.
Кто-то говорит громко, наверное, Бокуто. А кто-то — тише, осторожно.

И тут он услышал чужой голос — один из работников магазина:

— Он… он здесь. В туалете. Сказал, что ему плохо…

Шоё прижался спиной к стене, будто хотел в неё вжаться. Пальцы дрожат, дыхание снова сбивается. Голова гудит. Он не готов. Он не знает, как им в глаза смотреть.

Щелчок. Дверная ручка тихо провернулась.
— Шоё?.. — голос глухой, осторожный. Куроо. — Зайчик, можно я войду?

Шоё сжал зубы, будто от этого мог удержать подступающее к горлу рыдание.
— Не надо… — хрипло выдавил он. — Пожалуйста… подождите…

Но Куроо не послушал. Или не смог. Он вошёл медленно, словно боялся спугнуть, как дикое животное.

Увидел Шоё на полу — бледного, с покрасневшими глазами, с мокрыми от воды волосами, которые прилипли к щекам.
И замер. Потом опустился рядом на корточки.
— Прости, мы не хотели… — начал он тихо. — Мы… испугались. Когда ты исчез.

Шоё опустил взгляд, снова уставился в пол. Он знал, что должен сказать что-то, хоть слово. Но в горле — ком. Он чувствовал себя виноватым и одновременно хотел, чтобы его просто обняли. Чтобы не задавали вопросов. Чтобы всё исчезло.

Куроо будто понял.
— Можно? — спросил, протянув руки.

Шоё сначала не шевелился. А потом как будто что-то надломилось — он резко бросился вперёд и вцепился в него. Обнял так крепко, что у самого руки затряслись. Куроо обнял в ответ, закрыл его собой, прятал, как мог.

— Всё хорошо. Ты дома. Мы рядом, — шептал он. — Никто тебя больше не тронет. Клянусь.

За дверью кто-то тихо всхлипнул — кажется, Сугавара.
Бокуто что-то сказал шёпотом.
Но Шоё уже ничего не слышал. Он уткнулся в Куроо и просто плакал.

Куроо держал его крепко, чуть раскачивая из стороны в сторону, как делают с испуганными детьми. Шоё всхлипывал у него на плече, кулаками сжимая ткань его рубашки. Ему было страшно, мерзко, тяжело — всё сразу. И вместе с этим невероятное облегчение. Он вырвался. Он больше не там. Он снова с ними.

Дверь снова скрипнула.
— Котёнок?.. — уже тише, почти неслышно позвал Бокуто.
Куроо кивнул, не оборачиваясь:
— Он здесь. С нами.

Но Бокуто всё равно вошёл. Осторожно, медленно, будто боялся задеть. Он встал рядом и, не говоря ни слова, накинул свою куртку Шоё на плечи.
— Мы нашли тебя, Шо… — выдохнул он. — Я думал, опоздали. Если бы не Сугамама, я бы... Я бы взорвал этот грёбаный магазин к чертям.

Шоё хрипло всхлипнул. Почти смех, но горький.
Куроо чуть отстранился, чтобы заглянуть ему в лицо.
— Ты как, зайчик? Больно где-то? Или… тебя нужно в больницу?

Шоё мотнул головой.
— Домой… — едва слышно. — Только домой…

— Тогда домой, — твёрдо сказал Куроо, почти в рычании.

Сугавару прорвало. Он влетел в туалет, будто не мог больше ждать, подошёл ближе, поцеловал Шоё в макушку.

— Ты живой… — прошептал он. — Ты, чёрт возьми, живой. Мы думали, не успеем. Я думал… я уже начал прощаться с тобой…

Шоё зажмурился, прижался к нему. Он не мог говорить. И, может, не нужно. Всё, что нужно — они здесь. Он почти дома. А те, кто держал его взаперти, теперь пусть дрожат.

Как только они спокойно вышли, Шоё заметил остальных.

Кенма сразу подошёл ближе. Осторожно, будто боялся задеть. Его глаза были красными, воспалёнными от бессонных ночей и слёз, которые тот явно не собирался никому показывать.
Он не стал ничего говорить — просто стоял рядом, как всегда, как раньше, как будто это поможет склеить то, что сломалось.

Сзади, чуть в стороне, стоял Тсукишима. Он молча осматривал Шоё с головы до ног, взгляд жёсткий, почти яростный, но направленный не на него — на призрак тех, кто это сделал.
У самого Тсуки темные круги под глазами, плечи напряжены, губы плотно сжаты.

— Прости, — выдохнул Шоё, едва слышно. В груди всё сжалось — от их молчаливой боли, от собственной вины, от того, что всё ещё не может на них нормально смотреть.

— Не ты должен извиняться, — хрипло выдал Кенма, не отрывая взгляда. — Ты не виноват, Шо. Это они. Только они.

Шоё кивнул, но сердце сжималось всё сильнее.

Тсукишима шагнул ближе, говорил ровно, почти без эмоций, но каждое слово — будто лезвие:
— Когда ты пропал, я думал, что убью кого-то из них. Реально. И если бы не Суга, не Куроо... — он выдохнул, будто пытался сдержать очередной приступ гнева. — Они заплатят. Ты знаешь это, да?

Шоё не ответил. Он знал. И это пугало.

Шоё попытался кивнуть, но вместо этого резко вдохнул, как будто не хватило воздуха. Его руки дёрнулись, пальцы сжались в кулаки. Он открыл рот, чтобы сказать что-то — может, успокоить их, может, убедить себя, что всё хорошо, — но в горле застряло что-то вязкое, липкое, как страх.

— Я… я пытался… — начал он, голос сорвался, стал хриплым. — Кричал, звал вас… Но никто не приходил. Ни-ко-гда… — он всхлипнул. — А потом… я начал думать, что вы… бросили меня. Что вам… плевать.

Кенма вздрогнул.
— Шо, нет. Нет, мы…

— Я знаю, что неправда! — выкрикнул Шоё, и это прозвучало почти как крик боли. — Но там… я ничего не знал! Меня держали в этом сраном доме, как вещь! Я не знал, день сейчас или ночь! Я боялся, что сойду с ума, что забуду, как вы выглядите! Я даже боялся, что… что забуду, как говорить!

Он рухнул на колени, и теперь уже не было сил держаться. Слёзы хлынули потоком, будто прорвало плотину.
— Я больше не могу… — прошептал он. — Просто не могу. Мне страшно. Даже сейчас.

Куроо опустился рядом, обнял сзади, укрыл руками.
Кенма тоже присел, его ладонь легла на руку Шоё, тихая, тёплая.
Тсуки подошёл ближе, сел на корточки, опустив голову.

— Тогда мы будем бояться вместе, — сказал он тихо. — Пока ты не почувствуешь себя в безопасности. И даже потом.

Сзади послышались шаги — это Бокуто не выдержал и подошёл, опустился рядом, приобнял Шоё с другой стороны. Он дрожал — не от страха, а от ярости и бессилия. Но в этот момент был просто теплом.
Сугавара осторожно прислонился к стене и вытер глаза рукавом, наблюдая, как его мальчик ломается прямо на глазах, зная, что это нужно. Что хуже было бы, если бы он продолжал улыбаться, будто всё в порядке.

Шоё рыдал. А они просто были рядом.

                                     ***

Шоё неудивительно уснул — как только дыхание стало ровнее и пальцы разжались, отпуская скомканную футболку, парни поняли: ему нужно время. И тишина.

Тсукишима с Сугаварой коротко кивнули продавцам, поблагодарив за помощь, и первыми вышли на улицу. Морозный воздух обдал лица, но никто не дрогнул — слишком многое кипело внутри, чтобы чувствовать холод.

Бокуто аккуратно подхватил Шоё на руки, придерживая за согнутые колени. Тот даже не шелохнулся — спал, будто без сознания, истощённый до предела. Куроо молча открыл перед ними двери — сначала магазина, потом машины. Всё происходило в тишине, нарушаемой только скрипом снега под ботинками.

— Они уже, наверное, в самолёте, — тихо проговорил чей-то голос позади.

Акира стоял в тени, закуривая. Пламя зажигалки осветило его лицо — злое, измождённое, с красными от бессонных ночей глазами. Он затянулся, долго, глубоко. Плечи его были напряжены, будто он готов был врезать кому-то прямо сейчас.

— Три недели, — проговорил он сквозь зубы. — Три ёбаные недели. И мы даже не знаем, где именно он был. И он сам выбрался. Один.

Он резко затушил сигарету о стену и швырнул окурок в сторону. Сугавара мельком взглянул на него, но промолчал. Никому сейчас не было до выяснений.

Куроо тем временем помог Бокуто усадить Шоё на заднее сиденье, подложив под голову свёрнутое пальто. Рядом сел Кенма, тихий, как тень, и всё ещё с красными глазами. Он ни разу не посмотрел в окно — только на Шоё.

— Он в порядке? — хрипло спросил Акира, подойдя ближе.

— Физически — да, — ответил Тсукишима глухо, пристёгивая ремень. — А вот с остальным… Мы не знаем.

Машина тронулась.

Акира не сел. Он остался стоять у магазина, докуривая, не сводя взгляда с дороги. Его пальцы дрожали — от ярости. Он знал, кто стоит за похищением. Знал с самого начала. Но доказательства? Место? Всё было как назло вычищено, подчищено. Как будто его, Акиру Куроо, решили унизить.

Он раздавил окурок каблуком, достал телефон.

— Подними жопу, — бросил он кому-то на том конце провода. — Мы начинаем охоту.

Машина уже была на полпути к дому Куроо — его дом находился ближе всех к больнице, а именно к той, где работал Мацуда. В случае чего, если Шоё вдруг станет хуже, добраться туда можно было быстрее всего. Это было разумное решение.

Остальные уже ждали в особняке. Конечно, мама Шоё и Нацу узнали о его исчезновении почти сразу. Успокоить их было почти невозможно, но даже в панике они подключились к поискам. Искали до последнего, надеясь, что он жив.

Шоё резко очнулся. Веки дрогнули, глаза дёрнулись в попытке сфокусироваться — незнакомое ощущение дороги, приглушенного света и чужих голосов, которых не было. Он зажмурился, глубоко вдохнул, пытаясь понять, где находится.

Бокуто сидел рядом, крепко держа его за руку, будто боялся отпустить даже на секунду. С другой стороны, ближе к двери, сидел Кенма — тихий, бледный, почти не дышал. Рядом с ним — Сугавара, усталый, с опущенными плечами, будто на нём висел весь этот кошмар.

Куроо вёл машину. На переднем сиденье рядом с ним — Тсукишима. Оба молчали.

В салоне стояла гнетущая тишина — такая, что даже тихое дыхание казалось громким. Давящая, вязкая. Шоё поёжился.

Он медленно повернул голову к Бокуто. Тот заметил движение и тут же встретился с ним взглядом — тёплым, внимательным, обеспокоенным.

— Мы едем домой, — тихо сказал Бокуто, стараясь говорить спокойно, почти шёпотом. Его голос дрогнул, когда он встретился с глазами Шоё.

Тот молчал. Моргал, пытаясь прийти в себя, но в глазах сквозила тревога. Неуверенность. Он сжал пальцы Бокуто, будто проверяя, реально ли это — или всё ещё сон. Его губы чуть дрогнули.

— Шоё, всё хорошо, — прошептал Кенма, не сводя с него взгляда. — Ты в безопасности. С нами.

Он не сказал «всё будет хорошо». Потому что не знал, будет ли.

Шоё медленно сел, его дыхание сбилось, и в груди что-то начало сжиматься. Машина казалась тесной, удушающей. Он снова повернул голову, взгляд метнулся от одного к другому.

— Шо… солнце, ты сбежал от них? — голос Куроо прозвучал глухо, будто издалека. Он посмотрел на Шоё через зеркало заднего вида, в глазах тревога.

Шоё молчал, уставившись в окно. Несколько долгих секунд просто сидел, прежде чем ответить:

— Нет… всё сложнее, — он выдохнул, голос был хриплым.

В салоне повисла тишина. Она сдавила всех. Её будто можно было потрогать.

— Один из них сначала хотел взять меня с собой… в другую страну. Но, видимо, понял, что это тупо. Тогда они решили взорвать дом. Ну и меня заодно, чтобы не возиться, — губы Шоё искривились в какой-то жуткой, неуместной улыбке. Парни вздрогнули.

Чёрт, насколько его надо было морально раздолбать, чтобы он сейчас улыбался?

— Но… один из них дал мне ключ. От цепи, что держала меня всё это время, — Шоё замолчал, и, будто только сейчас вспомнив, потянулся к шее. — Блядь… я даже не снял ошейник.

Он цыкнул, пробуя расстегнуть его, но руки всё ещё дрожали. Кенма и Бокуто одновременно подались вперёд, и Кенма всё-таки аккуратно снял его. Ошейник с глухим стуком упал на колени Тсукишиме.

— Он сказал, что дом взлетит через полчаса после их отъезда. Я снял цепь и просто убежал. Переночевал в каком-то заброшенном доме, а утром пошёл искать людей… цивилизацию, — он почесал шею, кожа там саднила. Но Шоё будто не замечал — он больше думал о сне, что приснился ему прошлой ночью. Но отогнал это. Сейчас не до того.

Сказать, кто именно его украл?.. Или промолчать? Он сам не знал.

А тишина сгущалась. Становилась вязкой и противной, как дёготь.

— Мы… мы не знали, где ты, — сказал Куроо, тихо, не отрывая взгляда от дороги. В его голосе было что-то мёртвое. — Они всё зачистили. Камеры, следы… всё. Даже ложные следы подкидывали — туда, где тебя никогда и не было.

— Но мы знали, кто, — добавил Тсукишима глухо. — С самого начала.

У Шоё задрожали губы. Он резко обернулся к Бокуто, уставился на него. Потом прорвало.

— Знали?! — он почти сорвался на крик. — ЗНАЛИ?! И что… ждали, блядь?! Пока они… пока они…

Он не договорил. Ударил кулаками по коленям, сжал голову руками, будто хотел заткнуть себе рот. Но уже не мог остановиться. Слёзы полились — тяжёлые, злые, бессильные.

Он задыхался.

— Вы знали… вы, сука, всё знали… — голос рвался и срывался. — А я там был один. Один, блядь! Они трогали меня. Пичкали чем-то. Угрожали. Я думал, я сдохну нахрен!

Машина дёрнулась, но Куроо быстро вернул её на полосу.

— Прости, — выдохнул он. — Прости, Шоё.

Бокуто обнял его крепче, но не сдерживал. Дал ему кричать. Плакать. Дрожать, пока вся эта рваная боль не вырвалась наружу.

— Я вас ненавижу! — выкрикнул Шоё, вырываясь. — Вы обещали! Обещали, что защитите! Где вы были?!

— Мы были рядом… — прошептал Кенма, и голос у него тоже дрогнул. — Просто… слишком поздно.

И вдруг — голос, спокойный, но пропитанный болью:

— Мы не только опоздали, мы всё проебали, — заговорил Сугавара. До этого он молчал, но теперь развернулся на сиденье, глядя прямо на Шоё. — Я был тем, кто сказал: «Давайте не рисковать. Подождём, пока выйдут на связь». Я. Это моё решение. Моё. Прости меня.

Шоё замер. Он не знал, как реагировать. Он не знал, чего хочет больше: ударить или обнять.

— Я всё это время молился, чтобы ты был жив, — продолжал Суга, глядя прямо в глаза. — И молился, чтобы ты потом не смотрел на нас так, как сейчас.

Шоё сидел, тяжело дыша, всё ещё трясясь, пока слова Сугавары не начали потихоньку проваливаться сквозь глухую боль.

Он сглотнул, смахнул слёзы рукой и хрипло выдохнул:

— Ты не виноват.

В салоне снова повисла тишина.

— Серьёзно. Каору говорил мне, что они специально кидали вам фальшивые наводки… на вообще другие локации. Каждый раз, когда вы были слишком близко к нам — всё, сбивали след. Я слышал, как они это обсуждали… с довольными ебальниками. — Голос дрогнул, но он сдержался. — Так что вы не могли. Даже если бы и хотели.

Пауза. Несколько секунд — тишина, шуршание шин по асфальту и Шоё, который вдруг раздражённо выдохнул и буркнул:

— Придурки… обнимите меня нормально, блядь.

Не нужно было повторять дважды. Кенма почти сразу потянулся вперёд, Бокуто с другой стороны обнял его так, что у Шоё хрустнула спина, а Сугавара, пересев чуть ближе, прижал лоб к его плечу. В машине было тесно, кто-то локтем ткнулся в окно, кто-то нечаянно задел рычаг коробки передач. Но всем было похуй.

Шоё уткнулся лицом в плечо Бокуто и чуть всхлипнул, на этот раз — тихо. Спокойнее. Он ещё не простил, но уже позволил себе верить.

А с переднего сиденья Тсукишима наблюдал за этим через зеркало. Уголки его губ дрогнули. Он не прятал улыбку — небольшую, почти незаметную, но настоящую. Они снова были вместе. И этого было достаточно.

— Бля… — раздался вдруг голос Куроо, почти жалобный. — Сейчас остановлю машину, только бы обнять Шо-чана, а то вообще невыносимо, нахуй!

Кто-то фыркнул. Кто-то рассмеялся — тихо, но впервые за всё это время искренне. Воздух в салоне стал чуть легче. Живее.

Шоё всё ещё дрожал. Но уже не от страха. Теперь — от облегчения.

                                      ***

Как только машина затормозила у ворот, Шоё с удивлением уставился на высотное здание — почти полностью стеклянный фасад, огромные окна, балконы, на которых спокойно могли бы жить три семьи. Пентхаус выглядел так, будто это не просто квартира, а мини-дворец.

Он вышел из машины и, чуть прищурившись от солнца, пробормотал:

— Это чё, блядь, небоскрёб?

Бокуто, хлопнув дверцей, раскинул руки и, будто ничего особенного:

— Домой приехали!

Шоё вытаращился на него:

— Домой?! Это у кого, нахрен, такой дом?

— А вот щас узнаешь, — лениво протянул Куроо, выходя из машины, но Шоё уже не слушал.

Потому что из входной двери вышла она.

Знакомая до мурашек фигура. Строгая, красивая, сдержанная. Волосы — собраны в аккуратный пучок, будто ни один волос не посмел ослушаться. Макияж — лёгкий, но подчёркивающий черты лица. Белая водолазка и чёрные, идеально выглаженные штаны. На ногах — изящные, но чёткие каблуки. Всё в ней говорило не «мамочка», а «ледяная королева с повесткой».

Шоё резко замолчал, почти съёжился и прошептал:

— Мисс Юки… — выдохнул он почти беззвучно, будто снова стал маленьким.

Не успел договорить — она уже подошла. Наклонилась, положила руки на его щеки. Холодные ладони. Тонкие пальцы касаются его лба, шеи, затылка — будто проверяя, живой ли он вообще. Он даже не сразу понял, что начал дрожать.

— Милый мой, — голос её был низким, чётким, но с каким-то надрывом. — Ты как?.. Я знаю, это тупой вопрос после всего, но...

Она замолчала, и на долю секунды на её лице дрогнула маска.

— Я думала, что тебя уже не найду. Что ты...

Она не договорила. Просто прижала его к себе, аккуратно, но крепко, и Шоё впервые за всё это время почувствовал... безопасность.

Не мнимую. Не временную. А настоящую.

Он даже не понял, что уже снова плачет, но на этот раз — тихо, без криков. Просто стоял и прижимался лбом к её плечу.

— Ты всё ещё можешь злиться, — прошептала она. — Можешь ненавидеть. Можешь кричать. Только не молчи больше, ладно? Не исчезай.

Он кивнул. Еле-еле.

Сзади он заметил слишком знакомый силуэт. Юки, будто почувствовав это, на прощание мягко провела рукой по его волосам — жест, от которого сердце сжалось, а потом медленно отошла в сторону, давая Шоё увидеть ту, кого он не ждал... и боялся увидеть.

Мама.

Мико стояла возле двери, будто приросла к земле. Взгляд затуманенный, руки сцеплены, спина будто подломилась от всех пережитых дней. Всё это время она твердой рукой выбивала разрешения, угрожала юристам, рвала на себе волосы, лишь бы забрать сына в нормальное, спокойное место… и вот сейчас — слов нет. Никаких. Всё застряло в горле.

Шоё быстро стёр слёзы рукавом и сделал к ней шаг.

— Мам...

Мико вздрогнула и чуть качнулась вперёд, будто хотела подбежать, но не решилась. Она опустила голову, глаза спрятались за длинной чёлкой.

— Если я сейчас предложу поехать домой… к нам, — голос дрогнул, но она продолжила, — ты согласишься?

Слова ударили в самое сердце. Глухо, больно, будто в живот кулаком.
Он не знал, что сказать.

За его спиной — ни звука. Ни дыхания. Все смотрели. Ждали. И знали, о чём шла речь. Они это обсуждали. Ещё в те дни, когда не знали — жив ли он.

Шоё глянул через плечо — на Бокуто, Кенму, Сугавару, Куроо. На тех, кто тянул его из ямы. Их глаза не умоляли и не держали — в них была только тихая поддержка.

Он снова повернулся к матери. Подошёл ближе.
Протянул руку и коснулся её пальцев.

— Я… не знаю, — выдохнул он. — Правда. Я… только начал дышать. Тут. С ними.

Мико опустила голову ещё ниже. Лицо дрогнуло. Но она кивнула.

— Я понимаю, — прошептала она. — Это... не упрёк. Просто — если когда-нибудь захочешь. Мы с Нацу… мы всегда будем рядом.

Шоё шагнул ближе и, неожиданно даже для себя, обнял её. Осторожно. Как будто боялся, что она сломается. Но она крепко прижала его к себе, зарывшись лицом в его волосы.

— Ты живой… ты живой… — повторяла она, почти беззвучно.

И он не стал её останавливать.

Когда Мико всё же уехала, отдав Юки какие-то документы и договорившись о постоянной связи, Шоё стоял у окна, глядя, как машина скрывается за поворотом.

— Ну что, — отозвался Куроо, подходя сбоку, — экскурсия по небоскрёбу?

— Ты мне там квесты оставил? — буркнул Шоё, повернувшись. — Типа «найди себе комнату и охреней»?

— Хуже. Угадай, с кем будешь жить в одной, пока психолог и врачи не скажут, что ты стабилен, — хмыкнул Куроо. — Маленький спойлер: я готов поставить деньги на Бокуто.

— Эй! — возмутился Бокуто с кухни. — Я, вообще-то, классный сосед!

— Да, если не считать, что ты ночью говоришь с котом, — пробормотал Кенма, уже включая чайник.

Сугавару это только развеселило.

— Добро пожаловать домой, Шоё. Где психов много, но они свои.

Шоё улыбнулся. Совсем чуть-чуть. Но впервые — без боли.

— Что по поводу того, как жить будем, — вдруг заговорил Тсукишима, наливая себе вторую кружку кофе, — третьегодкам скоро выпускаться, им нужно доучиться. Так что они остаются в академии.

Он бросил взгляд на троих старшекурсников, и те почти синхронно потупились, будто на них вылили ведро холодной воды.

Сугавара только вздохнул. Он и сам прекрасно это понимал. Куроо, конечно, собирался чуть ли не сцепиться с директором — вместе с Бокуто и остальными. Но тот быстро поставил точку.

— Шоё не будет один, — тогда сказал директор. — И я вас не запираю. Пары закончатся — можете ехать к нему. Но учебу не бросите.

— А вот я, Кенма, Суна и Сакуса будем с тобой, — продолжил Тсукишима уже тише, — пока тебе не станет лучше. Директор разрешил, чтобы мы остались с тобой и взяли перерыв в учёбе. Ну, кроме третьегодок.

— Не дави на больное, Тсуки, — хрипло отозвался Куроо, потирая глаза. — Мы уже поняли.

Шоё молча смотрел в чашку с чаем, словно там было что-то важнее слов. Он не знал, что сказать. Что чувствовать. Радоваться, что кто-то останется рядом? Или злиться, что остальные уедут?

Но не успел Шоё открыть рот, как дверь в гостиную со стуком распахнулась, и в дом ввалился кто-то с явным шумом.

— ШОЁ!!

— С дороги! Я первый его обниму, твари!

— Осторожнее, он только вернулся! — раздался чуть более сдержанный, но всё равно встревоженный голос.

— Я тихо! Я как ниндзя! — влетевший в комнату Тендо моментально оказался на коленях рядом со Шоё и без лишних слов обнял его так крепко, что у парня даже челюсть клацнула. — Ты жив. Ты дома. Ты тёплый и ты живой, блядь… — голос сорвался, стал совсем детским.

Следом влетели Ойкава, Сакуса и Суна. Каждый — со своей реакцией. Ойкава резко сбросил куртку и почти с разбега упал рядом с Тендо, хватая Шоё за руку:

— Я убью их. Вот только найдём— и всё. Ни суда, ни разговоров. Всё.

Сакуса не сказал ни слова — просто подошёл и опустился на корточки перед Шоё. Он смотрел на него пристально, тяжело дыша, и в глазах впервые не было ни одного фильтра. Только голая боль.

— Прости, — выдохнул он. — Прости, что не был рядом. Я должен был…

— Не должен, — тихо ответил Шоё, едва слышно. — Ты здесь. Сейчас. Это главное.

Суна стоял в дверях и смотрел на него так, будто боялся подойти. Только когда Шоё поднял на него взгляд — усталый, но живой — Суна двинулся вперёд. Медленно, почти неуверенно. Он сел рядом и просто сжал его колено.

— Мы найдём их, — сказал он глухо. — Они заплатят. И из мести, и из принципа. Чтобы никто и думать лезть не стал.

Шоё кивнул, но в этот момент снова открылась дверь. Уже спокойнее, но всё равно с поспешностью. На этот раз в гостиную вошли Акааши, Атсуму, Осаму и Иваизуми. Атсуму первым увидел Шоё — и замер. Руки сжались в кулаки, губы задрожали.

— Блядь… — только и сказал он. — Шоё…

И резко подошёл, не спрашивая позволения, притянул к себе. Сжимал крепко, почти до боли — как будто боялся, что Шоё растворится у него в руках.

Осаму, более сдержанный, подошёл ближе, дождался, пока брат отпустит, и просто сказал:

— Мы будем рядом. Всегда. Хочешь — молчи. Хочешь — ори. Всё, что нужно.

Акааши подошёл ближе, склонился чуть-чуть, будто хотел рассмотреть Шоё вблизи. В его глазах не было растерянности — только холодное, отточенное спокойствие.

— У нас будет план, — сказал он тихо. — Мы не допустим повторения. Ни с тобой. Ни с кем другим.

Иваизуми просто подошёл и аккуратно положил руку на плечо Шоё. Ни слова. Только тёплое, надёжное прикосновение. Он знал: не всегда нужны фразы.

В комнате стало тесно от тел, голосов, эмоций. Но впервые за эти три недели Шоё почувствовал не просто безопасность. Он почувствовал себя не один.

— Я… — начал он и запнулся. — Я рад, что вы здесь. Правда.

— Мы всегда будем, — ответил Куроо, наконец подняв голову. — Даже если придётся разнести полмира.

И никто не усомнился, что он сказал это всерьёз.

Спустя час после воссоединения, кто-то из парней принёс еду. Осаму открыл коробки, и в комнате распространился запах куриного бульона, мягких булочек, риса — всё лёгкое, тёплое, без специй.

— Шоё, попробуй хоть что-то, — мягко сказал он, присаживаясь рядом. — Горячее. Тебе надо восстановиться.

— Я не голоден, — пробормотал Шоё, но всё-таки взял ложку.

Он медленно отхлебнул пару глотков бульона, аккуратно пожевал кусочек булочки. Все молча смотрели, как он ест, будто боялись дышать лишний раз.

Но через минуту Шоё резко замер. Его дыхание сбилось, в глазах мелькнула тревога.

— Шоё? — Куроо уже наклонился к нему, но тот оттолкнул руку, вскочил и почти побежал к туалету.

Хлопнула дверь. Из-за неё послышалось, как он рвёт.

— Блядь… — выдохнул Атсуму.

— Это не нормально, — сказал Сакуса, вставая. — Надо вызвать врача.

— У него стресс, — тихо сказал Сугавара, хотя в голосе звучала неуверенность. — Может, просто нервы…

Дверь открылась. Шоё опёрся о косяк, лицо бледное, губы дрожат. Он вытер рот рукой и заставил себя улыбнуться:

— Всё нормально. Просто… видимо, желудок ещё не пришёл в себя.

— Ты не в порядке, — Куроо уже был рядом, поддерживая его. — Шо, скажи, где болит. Мы не шутим.

— Не надо врача, — голос Шоё чуть срывался. — Всё… под контролем.

Они не стали давить. Шоё был упрям, а сейчас — раним, как никогда. Поэтому просто мягко уложили его на диван, прикрыли пледом, остались рядом.

Остаток дня прошёл в полуспокойствии. Постепенно приехали и другие — Ямагучи, Яку, Лев, даже Кагеяма и Ушиджима с Китой. Не все из них были в отношениях с Шоё, но все — с тревогой в глазах, с лёгкими касаниями к плечу, к щеке. Никто не поднимал голос, не давил. Просто были рядом.

Шоё то задремывал, то приходил в себя. Его сознание словно плавало — в ком-то он чувствовал уют, но больше всего тянулся к Куроо. Садился ближе к нему, прятал лицо в его плечо, даже если рядом были другие.

— Шо, ты… — тихо спросил Бокуто, наблюдая за этим. — Ты… чувствуешь что-то, да?

Шоё только пожал плечами, не поднимая головы.

— Просто с ним спокойнее, — сказал он. — Не знаю почему.

Куроо только крепче обнял.

Когда стемнело, ребята начали договариваться, кто останется на ночь. Кто-то ушёл, кто-то остался на диване или на полу рядом с кроватью. Куроо — не двинулся от Шоё ни на шаг.

Ночь наступила тихо. Но около трёх часов Шоё проснулся с резким всхлипом. Всё тело будто выжгло изнутри. В глазах темнело, дыхание сбивалось, в животе что-то резко потянуло — как будто кто-то воткнул нож.

Он зажал рот рукой, не желая никого разбудить. Осторожно сполз с кровати, в полутемноте добрался до ванной. Свет резанул по глазам, но он почти не видел.

И тогда — почувствовал, как что-то тёплое капает вниз по ноге. Опустил взгляд. Провёл рукой по низу живота, туда, где особенно жгло — и увидел её. Кровь. На ладони.

— Нет, нет, нет… — прошептал он, сползая на пол. Голова кружилась, сердце билось где-то в горле.

Он не знал, что делать. Он не знал, что с ним. Только одно было ясно — всё было очень плохо.

Дверь в ванную оставалась приоткрытой — слишком слаб был Шоё, чтобы её закрыть. Он сидел на холодном кафеле, обхватив себя за живот, и дрожал. Каждый вдох отдавался болью в спине, каждый выдох — страхом. Он слышал, как кто-то в комнате перевернулся, как скрипнуло что-то, и —

Тихий всхлип прорезал тишину дома.

— Шоё?.. — Куроо приподнялся на кровати, морща лоб. Он нащупал рядом холодное одеяло. — Шоё!

Он встал, как подорванный. Дверь в ванную была приоткрыта, и именно оттуда доносилось неровное, сдавленное дыхание.

— Блядь… — Куроо влетел в комнату. Его сердце остановилось на секунду.

Шоё лежал на полу, свернувшись, как будто от боли. Вокруг — тёмные пятна. Его ладонь прижата к животу, а под пальцами — кровь. Настоящая, липкая, тёплая.

— Шоё! — закричал он, бросаясь к нему.

— Кого черта?! — это уже Бокуто, сонный и взъерошенный, вбежал в след за Куроо и застыл в дверях. — Что с ним?!

— Мацуду! Звони Мацуде! Быстро! — закричал Куроо, поднимая Шоё на руки. Тот еле держал глаза открытыми, его губы были белыми, как мел.

— Чёрт, кровь… это же… он беремен? — Суна выдохнул почти в ступоре, лицо побледнело, как у мертвеца.

— Это выкидыш?.. — шепнул Акааши, уже трясущимися пальцами набирая номер врача.

— Шоё, держись. Мы с тобой, слышишь? — бормотал Куроо, но голос его дрожал, руки тоже.

— Эй, не паникуйте! Омеге хуже от вашей истерики! — рявкнул Сакуса, хоть сам с трудом дышал.

— Почему ты… — Куроо смотрел в глаза Шоё, почти задыхаясь. — Почему ты не сказал?

Шоё еле слышно прошептал:

— Я не знал…

— Конечно, он не знал, — резко бросил Тендо, сжав зубы. — Его кормили таблетками, помнишь? Пытались заглушить запах, сбить цикл. Это даже сейчас заметно. Чёртовы Дайшо и Каору. Ублюдки.

— Мы убьём их, — прорычал Иваизуми, сжимая кулаки так, что хрустнули пальцы.

— Он дышит? Как он?! — Атсуму почти в панике подполз ближе, глаза блестели от слёз. — Где Мацуда?!

— Уже едет! — выкрикнул Акааши, прижав телефон к уху. — Пять минут!

Куроо, не отпуская Шоё, прижал его к груди, уткнулся носом в макушку и чуть не сорвался в всхлип.

— Только держись. Пожалуйста.

Шоё уже не отвечал. Глаза его были полуприкрыты, тело обмякло.

Комната, полная сильных, взрослых альф, в ту минуту превратилась в зону полной беспомощности и ужаса. И только стук сердца Куроо и дыхание Шоё — хоть какое-то доказательство, что он ещё с ними.

Далеко внизу раздался звук дверного замка — Мацуда приехал. Кто-то выбежал его встречать. А в ванной все сидели в тишине. Кто-то рыдал молча. Кто-то шептал себе под нос молитвы, хотя и не верил ни в одного бога.

Шоё слабо зацепился за Куроо — в нём была единственная ниточка жизни, за которую он ещё держался.

Громкий грохот ботинок по лестнице — и дверь ванной со скрипом распахнулась.

— Вон все! Сейчас же! — рявкнул Мацуда, появляясь в проёме. Его голос, обычно спокойный и вежливый, был железным и режущим.

— Но мы… — Куроо не отпускал Шоё.

— Феромоны! Вы давите на него и на плод! — отрезал Мацуда. — Живо!

Первым вышел Сакуса, только коротко кивнув. Он знал, что дядя прав. Остальные, хоть и нехотя, начали выталкивать друг друга из комнаты, кто-то даже тихо всхлипывая.

Когда остался один, Мацуда опустился на колени рядом с Шоё, открыл свою сумку и начал работать: капли, перчатки, стерильные повязки.

— Шоё, слышишь меня? Эй, малыш, открой глаза, — его голос стал мягче. — Нельзя засыпать, ты меня понял? Ты не один, ты не должен сдаваться. Ребёнок всё ещё с тобой. Но ты должен держаться.

Шоё чуть дрогнул, губы едва шевельнулись.

— Больно… — прошептал он.

— Знаю. Сейчас остановим кровь. Ты только не отключайся.

Мацуда работал молча и быстро. Жгут, проверка давления, остановка кровотечения. Наконец, когда ткань осталась почти чистой, он выдохнул.

— Всё. Сейчас его надо в больницу. Срочно.

Он приоткрыл дверь:

— Кто из вас на ногах и в состоянии не потерять сознание?

— Я, — отозвался Куроо почти сразу, с красными глазами и дрожащими руками.

— Тогда бери его. Осторожно. Медленно. Не жми на живот.

Куроо бережно поднял Шоё, прижимая к груди, будто боялся, что тот исчезнет, если отпустить хоть на секунду. Остальные молча расступились, давая дорогу. Мацуда шёл впереди, открывая все двери.

— Машина у входа. Боком на заднее сиденье. Поддерживай голову.

Больница встретила их резким светом и белыми стенами.

— Никто не заходит, — снова отчеканил Мацуда у дверей приёмной. — Даже ты, Сакуса. Особенно ты. Я разберусь. Потом скажу, что и как.

— Дядя… — прошептал Сакуса, но сжал кулаки и кивнул.

Мацуда скрылся за дверью, и снова осталась только тишина, напряжённая, как струна. Альфы сидели в коридоре, уткнувшись в колени, в стену, друг в друга, никто не смел заговорить.

Шоё был внутри. С ребёнком. И всё, что оставалось — ждать.

В палате было тихо, только равномерный писк аппаратов нарушал гробовую тишину. Мацуда стерильными руками водил датчиком УЗИ по животу Шоё, взгляд прикован к экрану. Он подключил Шоё к капельнице, добавил кровь, усиливающий препарат и стабилизатор гормонов. А потом — ультразвук. Ввёл поддерживающий укол, уложил омегу на бок, так, чтобы облегчить давление на внутренние органы. Пальцы двигались уверенно, но сердце било тревогу с каждой секундой.

— Давай, малыш… давай, не подведи, — пробормотал он себе под нос, глядя на слабое, едва мерцающее изображение на мониторе.

И потом оно стало чётче — крошечное, почти неразличимое сердце… билось. Но слишком медленно.

Мацуда замер. Руки с дрожью отпустили аппарат. Глаза наполнились слезами, а губы сжались в тонкую линию.

— Извини, Шоё… — прошептал он, отводя взгляд. — Слишком поздно… слишком…

Слёзы всё же скатились по щекам, когда он прижался лбом к краю койки. Он, взрослый мужчина, врач, дядя, вампир — плакал.

Спустя несколько минут он глубоко выдохнул, встал, стер лицо, привёл себя в порядок и вышел из палаты.

Все парни уже стояли там, будто вкопанные. Куроо сжимал в пальцах подол рубашки. Ойкава трясся, как осиновый лист. Суна смотрел в пол. Акааши держал за руку Сакусу. Атсуму пытался не сорваться и не выть.

Мацуда посмотрел на них и тяжело выдохнул.

— Он жив. И ребёнок... тоже. Пока.

Каждый вздохнул, но врач не дал им радоваться.

— Послушайте. Всё очень плохо. Плод — чистокровный вампир. Это значит, что он требует в два, а то и в три раза больше крови, чем человеческий. Шоё и так истощён. Ему вливают кровь прямо сейчас, но его тело — хрупкое. Слишком слабое для такого срока. Он потерял много. И... если мы продолжим, если попытаемся сохранить плод… он может не выдержать. Он может умереть.

Он обвёл всех взглядом. В его голосе не было ни капли холодности — только искреннее сочувствие и боль.

— Я обязан сказать это. Как врач. Как дядя. Как человек, которому не всё равно.

Мацуда сглотнул:

— Единственный способ точно спасти Шоё — сделать аборт.

Тишина, после этих слов, навалилась, как бетонная плита.

Теперь им предстояло принять самое тяжёлое решение в жизни.

Тишину снова разорвал голос. Глухой, севший, но твёрдый:

— Это должен решать он.

Говорил Сугавара. Он встал, руки сжаты в кулаки, в глазах — слёзы, но взгляд твёрдый.

— Это не наш выбор. Не Мацуды. Не твой, Куроо. Даже не мой, — он чуть дрогнул голосом. — Только Шоё. Это его тело. Его жизнь. Его… ребёнок.

Кто-то кивнул. Кто-то молча отвёл взгляд.
Куроо сжал зубы, пальцы у него тряслись.

— И если он выберет рискнуть?.. — выдавил он.

— Тогда мы будем с ним, — ответил Сакуса, чуть хрипло. — До конца. Каким бы он ни был.

В этот момент дверь в палату медленно открылась.

Шоё стоял там, босыми ногами на холодном полу, в больничной пижаме, с потухшими глазами.
Он не слышал всего разговора. Только:

"Это должен решать он."

Его сердце заколотилось, но тело будто окаменело.

— Что… я должен решить?.. — прошептал он.

Все обернулись. На долю секунды — ни один не смог вымолвить ни слова.

— Что… происходит?..

Голос дрогнул, взгляд бегал по лицам. В груди стучало невыносимо громко. Он чувствовал — что-то не так. Что-то серьёзное. И это касалось его.

Мацуда шагнул к нему, но замер, будто не знал, как подойти.

— Шоё… — хрипло начал Куроо, но тоже не знал, как продолжить.

Шоё смотрел на них всех, и внезапно — положил руку на живот. Слабым, дрожащим движением. Интуиция, инстинкт. Что-то внутри него уже знало.

— Это… про ребёнка?

Он снова посмотрел на них. В глазах — страх. Растерянность. И глубокая боль.

Первым к нему подошёл Сакуса — медленно, осторожно, будто приближался к дикому зверю, которого нельзя напугать.

— Шоё… — его голос звучал почти шёпотом. — Пожалуйста… не пугайся. Всё… всё под контролем. Мы рядом.

Шоё не двигался. Только пальцы сжались в тонкой ткани пижамы. Он тяжело дышал, глядя в пол. А потом… тихо выдавил:

— Это… правда?.. Я… беременен?..

Тишина. Как будто весь мир замер.

— Да, — уже чуть громче, но всё так же мягко сказал Мацуда, подходя с другой стороны. — Шоё… ты ждёшь ребёнка. И… скорее всего… уже давно.

Шоё качнулся назад, спиной врезаясь в стену. Ладони вцепились в неё, будто от этого зависела его устойчивость. Он смотрел прямо перед собой, а в голове… был ад.

" Беременен. Серьёзно. Всё это время…
Те таблетки…
Боль, головокружения, запахи…
Он не знал. Чёрт, он не знал!
Из-за него ребёнок может погибнуть. Он не уберёг. Не заметил. Не спас.
Он подвёл всех. Подвёл самого себя. Подвёл его…"

Он дрогнул. Губы чуть приоткрылись, дыхание стало прерывистым. Его охватила паника. Грудь сдавило.

Куроо бросился к нему первым. Поддержал, как только тот зашатался, прижал к себе, дрожа не меньше.

— Эй, эй… Шо, не так… Не думай, слышишь? Не вини себя, малыш. Не ты виноват. Никто бы не понял, если бы не этот… чёртов стресс.

— Я… — он захлебнулся в собственных словах, — я не знал… я не знал… если бы… если бы я знал…

Слёзы стекали по его щекам, голос трескался.

Суна подошёл следом, обнял с другой стороны, положив ладонь на затылок Шоё.

— Никто не винит тебя. Мы тут. Мы разорвём всех, кто пытался скрыть это. Только держись, хорошо?

Кто-то подал одеяло, кто-то закрыл дверь, чтобы не смотрели посторонние. Вокруг него — только свои. Те, кто никогда не предаст.

А Шоё всё стоял, зажатый между ними, дрожащий, заплаканный, с единственной мыслью в голове:

" Пожалуйста… только пусть он выживет…"

Когда Шоё немного пришёл в себя, когда руки уже не дрожали так сильно, а дыхание стало хоть чуть ровнее — Мацуда подошёл к нему и тихо произнёс:

— Шоё, давай поговорим. Только мы вдвоём. Ладно?

Он кивнул. Медленно, почти незаметно, но всё же.

Мацуда мягко взял его за плечо и повёл обратно в палату. Остальные остались за дверью. И даже Куроо, хоть и стиснул кулаки до побелевших костяшек, но не пошёл следом. Потому что знал — сейчас это важно.

В палате было тихо. Только шум капельницы и слабое гудение техники.

Шоё сел на край кровати. Сгорбился. Глаза были опухшими, губы сухими. Он всё ещё выглядел как ребёнок — испуганный, потерянный.

Мацуда опустился перед ним на корточки, взял за руки. Его голос звучал хрипло, но спокойно:

— Шоё. Я должен сказать тебе правду. Как врач. Как взрослый, которому ты не безразличен.

Он сделал паузу, словно подбирал слова.

— Плод… очень слаб. Его состояние критичное. Он не получает нужного объёма крови. А тебе самому… — он чуть сжал пальцы Шоё, — тебе сейчас нужно восстанавливаться. После того, что с тобой сделали. После всего.

Шоё молчал. Смотрел куда-то в сторону. Но не отстранялся. Просто слушал.

— У тебя… очень хрупкое тело, Шоё. И даже если бы ты не пережил всё это… — голос Мацуды сорвался, — даже тогда эта беременность была бы сложной. А сейчас… она может убить тебя.

Снова тишина. Тяжёлая. Давящая.

— Поэтому я… обязан сказать тебе, что лучший вариант — это прервать беременность. Сейчас. Пока мы можем. Иначе риски… слишком велики.

Шоё медленно закрыл глаза. На секунду — но этого хватило, чтобы из уголков снова скатились слёзы.

— Я… — его голос был почти беззвучным, — я даже не знал, что он там. А теперь… мне нужно его убить, чтобы выжить?

Мацуда покачал головой.

— Ты не убиваешь. Ты спасаешь себя. Ты… не виноват. И у тебя ещё будет шанс. Будет время. Но только если ты выживешь, Шоё.

Долгая, мучительная пауза.

Шоё всхлипнул. Потом снова. Он словно тонул. Но потом… выдохнул.

— Сделай это. — тихо. Едва слышно. — Пожалуйста. Я хочу жить.

Мацуда сжал его руки крепче. И впервые с того момента, как вошёл в палату, позволил себе заплакать — в полный голос, отводя взгляд, чтобы Шоё не видел.

— Прости, малыш… Прости, что пришлось так…

Дверь палаты открылась с мягким щелчком. Все сразу поднялись. Куроо был ближе всех — будто вот-вот сам вломится в комнату, если не услышит новости.

Мацуда вышел медленно. Выглядел уставшим, старше, чем был. На лице застыла маска профессионального спокойствия, но глаза покраснели, и руки дрожали, хоть он и пытался это скрыть.

Он посмотрел на собравшихся, задержал взгляд на Сакусе, потом — на Куроо.

— Он… принял решение, — тихо сказал Мацуда. — Он согласился. Мы проведём процедуру как можно быстрее, чтобы минимизировать последствия.

Повисла звенящая тишина. Кто-то опустил взгляд в пол, кто-то сразу зажал рот рукой. Куроо даже не сразу понял, что начал качать головой, будто отрицал реальность. Он прошептал:

— Он… правда согласился?

— Да, — подтвердил Мацуда, — это было его решение. Никто не давил. Он понял, что это единственный способ выжить.

Суна резко выдохнул и сел на ближайший стул, будто ноги его больше не держали. Тендо тихо заплакал, повернувшись к стене. Сакуса просто стоял, будто его заморозили — в глазах только пустота. Даже Акааши, обычно спокойный и собранный, прикусил губу, чтобы не сорваться.

Иваизуми тихо, но жёстко прошептал:

— Гребаные уроды… Дайшо, Каору. Сволочи. Из-за них это всё.

Атсуму шумно вдохнул, будто только сейчас начал дышать, и прошептал:

— Мы ведь почти его потеряли.

Мацуда кивнул. Медленно, с тяжестью в каждом движении.

— Почти. Но он жив. И если всё пройдёт без осложнений — он выживет.

Он снова оглядел их всех.

— А сейчас… дайте ему покой. Поддержка — важна. Но давить нельзя. Он и так на грани.

Он хотел было уйти обратно в палату, но обернулся и добавил:

— И запомните. Он не слабый. Он сильнее, чем кто-либо из нас. Просто… сейчас ему нужно время, чтобы снова в это поверить. — после этих слов он зашёл в палату.

Коридор был почти пуст. Тусклый свет ламп давал бледное, чуть синеватое освещение. Время будто застыло.

— Какого хрена, — выдохнул Куроо, закинув голову к стене. Он прижал пальцы к переносице, — я должен был заметить… Он ведь постоянно чувствовал себя плохо. Пытался есть — и сразу в туалет. Почему я тогда не…

— Никто из нас не заметил, — тихо сказал Суна, сидя на полу, облокотившись на стену, колени прижаты к груди. — Мы все были рядом и всё равно… не поняли.

— А я, блядь, спал с ним… — голос Куроо дрогнул, он сжал кулаки так сильно, что костяшки побелели. — Это мой ребёнок… и я не смог…

— Не твоё дело — винить себя, — неожиданно резко сказал Сакуса. Он стоял, скрестив руки на груди, но глаза выдавали его напряжение. — Не сейчас. Шоё жив. Пока жив. И если он сделал этот выбор, значит… он уже взвесил всё.

Тендо сидел рядом с Акааши, уткнувшись лбом в его плечо. Акааши поглаживал его по спине, не говоря ни слова.

— Он держался. До последнего. Один. Мы даже не знали, что ему давали эти таблетки. Сколько времени? — сказал Иваизуми, глядя в пол.

— Две недели, — отозвался Кенма из угла. Он почти не шевелился, только глаза были живыми, бешено бегая по стене напротив. — Больше двух. У них было две недели, чтобы сломать его. И они почти это сделали.

Атсуму вдруг поднял голову и проговорил хрипло:

— Он не сломался. Поняли? Не смейте так говорить. Он выбрал. Он борется.

Повисла пауза.

— Он правда сильный, — пробормотал Куроо, снова закрывая лицо руками. — Только я теперь не знаю, как смотреть ему в глаза после этого.

— Тогда начни с того, чтобы просто быть рядом, — спокойно сказал Акааши.

— А потом? — спросил Куроо.

Сакуса на секунду посмотрел на него и отвёл взгляд.

— А потом — по-настоящему бороться за него. Каждый день.

                                      ***

В операционной царила полная тишина, нарушаемая лишь ровным, почти успокаивающим гулом приборов. Свет тусклый, не слепящий — Мацуда специально попросил сделать всё как можно мягче. Это был не просто пациент. Это был Шоё. Ребёнок. Омега, прошедший через ад. И племянник его родной крови стоял сейчас за дверью, держась за стену, чтобы не рухнуть.

— Вводим обезболивающее. Шоё, тебе станет легче, — проговорила ассистентка тихо, касаясь его руки.

Он кивнул. Лицо белое, как простыня, губы сжаты до боли. Но он не дрогнул.

Мацуда сам стоял у головы Шоё, проверяя пульс и контролируя все показатели. Он видел, как тот моргнул — глаза стали затуманены, тяжёлые.

— Всё будет хорошо, — почти прошептал врач, больше себе, чем ему. — Прости…

Процедура длилась не больше двадцати минут. Всё прошло чисто, без осложнений. Шоё не уснул до конца — но и не чувствовал уже ничего. Он лежал, будто выжатый до последней капли. Не плакал. Не просил остановиться. Просто молчал.

Когда всё было закончено, Мацуда снял перчатки и долго не мог пошевелиться. Смотрел на Шоё и думал:

" Он не должен был это переживать.
Это не его вина.
Это… наша. Взрослых. За то, что не уберегли. "

Он подошёл ближе, опустился на колени у кушетки, где Шоё лежал в полудрёме, и тихо сказал:

— Всё закончилось.
Ты жив.
И ты не один.

Потом он вышел в коридор.

Там уже стояли Куроо, Сугавара, Сакуса, Бокуто, Кенма… почти весь гарем. Кто-то сидел, кто-то ходил туда-сюда. У кого-то были красные глаза, кто-то не проронил ни слова.

— Он в порядке, — сказал Мацуда, вытирая руки салфеткой. — Всё прошло безопасно. Он под наблюдением. Ему надо отдохнуть. Вы можете зайти… но по одному. И — спокойно.

Он хотел добавить что-то ещё, но не смог. Просто устало прикрыл глаза.

" Он спас Шоё. Но цену за это тот заплатил сам."

Первым к двери шагнул Куроо. Остальные не стали его останавливать — все понимали. Он вошёл в палату и замер.

Шоё лежал, полусогнувшись, под лёгким пледом, взгляд в потолок. Глаза пустые. Но он дышал. Был живой.

— Привет… — прошептал Куроо, подойдя ближе и присаживаясь на край кровати.

Шоё медленно повернул голову. Взгляд выдал всё — боль, усталость, страх. И что-то ещё. Что-то такое, что Куроо почувствовал, как в груди сдавило.

— Прости, — выдохнул он. — Прости, что не защитил.

Шоё моргнул. Его губы чуть дрогнули.

— Это… не ты виноват, — хрипло, почти неслышно.

— Я должен был догадаться. Мы все должны были.

Он хотел сказать ещё что-то, но Шоё протянул руку и коснулся его пальцев. Куроо сразу сжал её — осторожно, бережно. Как будто боялся снова потерять.

— Я не знал… — прошептал Шоё. — Я не чувствовал. Только… сегодня. Когда стало плохо… я понял. Но уже было поздно.

Тишина между ними не была тяжёлой. Она была настоящей. Полной всего, что не выразишь словами.

— Я был бы хорошим отцом? — вдруг спросил Шоё, глядя в потолок.

Куроо замер. Его голос задрожал:

— Ты уже им стал.

Он не добавил, что сердце рвётся пополам от мысли, что Шоё пришлось отказаться. Что они не успели. Что этот ребёнок был их… но остался только след боли.

За дверью кто-то всхлипнул. Куроо знал — остальные слышат каждое слово. И тоже чувствуют, как будто всё это сжимает горло.

— Хочешь, я останусь здесь? Пока ты не уснёшь?

Шоё снова кивнул. И сжал его пальцы чуть крепче.

К вечеру почти все, кто был в больнице, по очереди зашли в палату. Никто не задерживался долго — лишь садились рядом, брали Шоё за руку, говорили что-то тихое, тёплое. Сугавара долго гладил его по волосам, Бокуто почти задушил в объятии, но вовремя отпустил. Сакуса просто сидел молча, не отводя взгляда, и только на выходе коротко шепнул: «Если что — я рядом».

Кенма принёс наушники, воткнул в Шоё телефон и включил плейлист с мягкой лоуфай-музыкой.

— Только не плачь под это, — сказал он. — Это для спокойствия, не для слёз.

И ушёл, прежде чем сам начал шмыгать носом.

Никто не говорил "держись" или "всё будет хорошо" — потому что знали, что сейчас это не работает.

К ночи в палате остался только Куроо. Он устроился на кресле рядом, закинул одну ногу на другую, а потом — почти рефлекторно — потянулся, чтобы укрыть Шоё одеялом получше.

— Заснёшь? — спросил он, глядя в лицо омеги.

— Не знаю… — выдохнул Шоё. — Можно просто… поговорить?

— Конечно. Про что хочешь. Хочешь — про погоду. Хочешь — про то, как Бокуто однажды вылил на себя ведро с краской, потому что думал, что это вода.

Шоё хрипло усмехнулся.
— Даже такое было?..

— Спроси у него сам. Есть фото.

Они болтали обо всём: о еде, которую Шоё терпеть не может, о смешных тренировках, о том, как Куроо когда-то пытался готовить рис и спалил кастрюлю, о том, как Куроо в детстве боялся летучих мышей и думал, что одна из них — его прабабушка. Смех был тёплый, даже если сквозь слёзы.

А потом Шоё замолчал на пару минут. Дышал неглубоко, смотрел в одну точку. И вдруг сказал:

— Мне снилось кое-что… всё это время, пока…

Пауза.

— Я был беременным. Я просто не знал. Но снился сон. Там был котёнок. Маленький, весь рыжий. Совсем-совсем рыжий. Только ушки были чёрные. И глаза… такие, как у тебя, Тетсу. Янтарные.

Куроо не перебивал.

— У него была сломанная лапка… но он тянулся ко мне. Мурчал. Давал себя гладить. А я… чувствовал, что он — мой. Что он меня любит. Всё там было спокойно.

Шоё горько улыбнулся и опустил взгляд.

— А потом, когда я остался в другом доме на ночь… там уже не было котёнка. Но был ребёнок. Маленький, размытый, как будто из дыма. Но глаза были те же. Тянул ручки. Я даже во сне знал — он тоже мой. Только... он исчез.

Куроо сжал пальцы, стараясь не разрыдаться.

Шоё замолчал на несколько долгих секунд. А потом повернул к нему голову и тихо сказал:

— Он был бы похож на тебя, Тетсу.

Куроо не ответил сразу. Только встал, наклонился, осторожно обнял его, притянул к себе.

— Он и был… — прошептал. — Наш. И он знал, что ты его любишь.

Они так и сидели, молча, пока не настало утро.

Утром, когда Шоё наконец уснул, Куроо тихо выбрался из палаты, стараясь не издать ни звука. Прикрыл за собой дверь, опёрся на стену, выдохнул. В коридоре было тихо, как будто всё здание затаило дыхание.

Мацуда был где-то на нижнем этаже — возможно, разбирался с документами или просто приходил в себя. Но сейчас Куроо нужен был не врач. Сейчас нужен был отец.

Пока спускался к выходу, набрал номер Акиры. Объяснять, что произошло ночью, — это был какой-то новый уровень "я не знаю, с чего начать".

А что вообще говорить про мать Шоё? Та с боем, через ссоры и уговоры, разрешила ему остаться в их доме. Как теперь объяснить ей, что её сын, который только начал приходить в себя после похищения, всё это время был беременным… и за одну ночь всё закончилось? Да, аборт — это быстро. Но травма остаётся. Глубокая. Долго.

— Чего звонишь так рано? — в трубке раздался сонный, раздражённый голос Акиры. Слышно было, как он зевает и гремит чем-то — наверное, варит себе утренний кофе.

Куроо вышел на улицу, вдохнул прохладный воздух, будто пытаясь прочистить лёгкие. Сжал телефон. Глаза прикрыл.

А потом выдохнул, спокойно, почти отстранённо — но голос всё равно дрожал:

— Шоё… сделал аборт.

На той стороне наступила тишина. Даже кофеварка будто затихла.

— …Чего? — глухо переспросил Акира. — Ты сейчас серьёзно?

— Он даже не знал, — хрипло выдавил Куроо. — А они… таблетки, побои, давление. Его просто ломали. Если бы Мацуда не вмешался — всё бы кончилось иначе. Он был на грани.

— …Блядь… — с силой выдохнул отец. — Ты где?

— В клинике. Он спит. Первый раз за сутки. Мацуда рядом, всё под контролем.

— Я приеду.

— Не надо. Ему не нужна толпа. — Куроо замолчал, прежде чем продолжить. — Я не знаю, как быть с его матерью. Она же… еле отпустила его. А теперь это…

На том конце пауза. Потом Акира заговорил тихо, но твёрдо:

— Она не узнает. Пока он сам не решит. Не дави на него. Он должен прийти в себя. А если она спросит — выкрутимся. Главное сейчас — его спокойствие.

Куроо кивнул, хотя отец его не видел. Сжал губы.

— Я рядом, — сказал он. И впервые за весь разговор его голос звучал твёрдо, уверенно. — Я не дам ему снова пройти через это одному.

На том конце послышался лёгкий хмык — почти гордость.

— Вот так и надо. И остальные пусть рядом будут. Все.

— А что с Дайшо и Каору? — Куроо сразу напрягся. Инстинкт включился, как только разговор пошёл в это русло.

Акира немного замолчал. Потом тихо сказал:

— Мы вычисляем, где они. Есть информация, что они направляются в Германию. Не напрямую, через третью страну. Отследили по частным рейсам.

Куроо сжал телефон в ладони, чуть ли не треснув корпус.

— Тогда нам надо…

— Тетсу. — Голос отца стал жёстким. — Сынок. Я понимаю. Вы злые. Вам больно. Вы хотите крови. Но сейчас тебе и всем остальным нужно быть рядом с Шоё. Он вас держит. Не вы его — он вас. Понимаешь?

Куроо замер, вдохнул и кивнул.
— Да… понимаю.

— Мстить будете потом. Но не сейчас. Сейчас — просто держите его. Всё остальное — на нас. Мы не смогли уберечь его тогда… но, клянусь, мы найдём этих двух ублюдков сейчас.

Куроо не ответил сразу. Просто смотрел на небо, серое, тяжёлое — как будто оно тоже не спало этой ночью. А потом тихо сказал:

— Он видел сон, пап. Там был котёнок. Рыжий, с чёрными ушами. И янтарными глазами…

— Мм… — тихо откликнулся отец.

— Это был наш ребёнок. Даже во сне он тянулся к нему.

На том конце снова тишина. Но теперь — тишина, полная боли и уважения.

— Он был бы хорошим отцом, — сказал Акира. — И ты тоже. Всё ещё впереди, Тетсу.

Куроо сжал губы.
— Только бы он выжил не просто физически. Только бы сердце его выжило.

— Выживет. С вами — выживет.

И на этот раз Куроо поверил.

Куроо долго смотрел на серое небо над клиникой, прежде чем повернуться и вернуться внутрь.

Шоё всё ещё спал. Спокойно, впервые за многие дни.

И Куроо сел рядом, укрывая его пледом, чуть подвинувшись поближе.

Он останется. Пока тот не станет дышать свободно. Пока снова не появится свет в его глазах.
Он останется — сколько бы времени это ни заняло.

                                   ***

Германия, раннее утро следующего дня.
Акира только что закончил разбираться с логистикой и планированием поездки, чтобы быстрее отправиться в другую страну. Какими бы ни были их отношения с другими кланами, сейчас было не время для вражды. Сыновья выбрали свою омегу, и это было важнее всего. Особенно когда у их сыновей одна омега.

Юки осталась дома, решив, что теперь ей нужно присматривать за Шоё ещё более внимательно. После того, что произошло вчера, она почти так же, как и Тетсу, готова была ночевать в клинике, чтобы Шоё чувствовал себя в безопасности и окружённым заботой, особенно со старшими.

Акира закурил сигарету и взглянул на фотографию, которую прислала ему жена. На снимке Тетсу мирно спал на диване в палате, а рядом, держась за руку Шоё, спал Котаро. Он сидел на стуле, а его голова была на коленях у Шоё. Юки, сидя рядом, кормила мальца дольками яблок, а тот, улыбаясь, ел их с удовольствием.

Акира не заметил, как на его лице появилась улыбка. Эти фотографии Юки присылала почти каждый час, но он не был против — наоборот, ему это нравилось.

— Что ты там смотришь, что так улыбаешься? Снова какие-то видео, где кого-то расчленяют? — раздался знакомый голос.

Акира даже не успел ответить, как Рюсуэ уже забрал у него телефон и его глаза сразу же загорелись, увидев изображение.

— Наша невестка! Ох, нужно позвонить, узнать, как они, — Рюсуэ начал отодвигаться от Акиры и тут же набрал номер Юки, не обращая внимания на раздражённое молчание со стороны своего друга.

— Эй, мудила, у тебя есть свой телефон! — попытался возмутиться Акира, но Рюсуэ уже был поглощён разговором, щебеча по телефону, как будто не общался с ними год и даже больше.

Акира лишь закатил глаза, но не стал его останавливать. Он знал, что Рюсуэ всегда так — его никогда не беспокоили ни время, ни место, когда хотелось поговорить.

Он снова глубоко затянулся сигаретой, опёрся на капот машины и чуть прикрыл глаза. Было мерзко — утро выдалось холодным, влажным, воздух пах выжженной травой и какой-то пылью. Но внутри всё бурлило. Не от погоды — от злости. От желания всё это закончить как можно быстрее. Отомстить.

Слишком долго они играли в демократию. В равноправие кланов, договоры, нейтралитет. Всё это теперь было ничем. Шоё был тронут. А значит, мир снова стал чётким: кто с тобой — семья, кто против — мертвец.

— Думаешь, они далеко ушли? — донёсся голос сзади.

Акира обернулся. Тахиро Тсукишима, глава клана, стоял неподалёку. Как всегда — с каменным лицом, светлые волосы аккуратно зачёсаны, бледные глаза чуть прищурены.

Чуть позади болтал с Юичи его муж — Кейсуке Тсукишима. Чёрные волосы, собранные в пучок, золотые глаза, несмотря на то что омега — ростом не уступал мужу. Смотрелся, как всегда, спокойно и хищно одновременно.

Акира коротко кивнул, проверяя свежие данные. Люди Акааши прочистили каналы, по которым могли пройти Дайшо или Каору. У Хайбы тоже был инфа: Дайшо засветился на подпольных играх, пытался развести серьёзных людей, за что его просто вышвырнули.

— Они и не прячутся особо, — бросил Акира, стряхнув пепел. — Или расслабились окончательно. Думают, если подорвали Шоё вместе с домом, где он отсиживался, мы такие — о, ну бывает, и пошли домой чай пить.

У Тахиро лицо резко изменилось. Он, кажется, не знал всех деталей. Только слышал, что Шоё выжил. Видел его только на фотографиях.

— Подорвали? — нахмурился он. — Я думал, он в больнице. Ещё и после…

Он осёкся. Хотел добавить — «после аборта», но сжал челюсть. Это вслух никто не обсуждал. Никто не хотел ещё больше подливать масла в огонь.

— Да. Не все в курсе. — Акира кивнул. — Каору почему-то отдал ему ключ от цепи перед тем, как уехали. Дайшо об этом не знал. Шоё сам рассказал парням, а те — уже нам.

— Надеялся, что если найдём — пощадим? — глухо спросил Тахиро.

— Вряд ли. — Акира не отрывался от экрана. — Он прекрасно знает, что они сделали. Слишком прекрасно.

— В отличие от Дайшо, который теперь ищет деньги как полный идиот, — буркнул подошедший Кейсуке.

Следом подошёл Юичи, сунул планшет в руки Акиры, даже не глядя.

— Нашли их. Закрытый бар на побережье. Слышал, как кто-то трещал про азартные игры и долги.

Акира затушил сигарету, выпрямился, глянул на Тахиро:

— Пора. Поехали заканчивать эту хуйню.

                                     ***

Погода была мерзкая — серый дождь моросил уже третий день подряд, воздух тянул гнилью. Дайшо ссутулился под капюшоном, бросив быстрый взгляд на Каору: тот нервно постукивал пальцами по стеклу, вглядываясь в улицу. Вроде бы обычный вечер, но ощущение пиздеца висело в воздухе.

— Ты уверен, что это та контора? — буркнул Дайшо, но ответа не дождался.

Как только они свернули в переулок, машина резко вильнула вбок — что-то мощно ударило в заднее колесо.

— Блядь! — Каору попытался выровнять, но поздно.
Из темноты вынырнули двое — в чёрных масках, с глушителями. Всё произошло за секунды.

Пахнуло хлоркой.

Каору успел дёрнуться, что-то крикнуть — но резкий укол в шею оборвал движение. Дайшо не успел даже вскрикнуть — только почувствовал, как всё плывёт, как кто-то хватает его за волосы и тянет голову назад.

Последнее, что он увидел, — лицо одного из них. Безэмоциональное, бледное, с тонкой тенью улыбки.

Сознание возвращалось медленно, как будто кто-то тащил его из вязкой грязи. Голова гудела, затылок тупо ныл, во рту сухо, словно он жевал пыль. Он попытался пошевелиться — не вышло.

Руки были связаны. Плотно. Крепкий канат впивался в кожу запястий, стягивал их за спиной. Грудь сдавливала паника, но он заставил себя дышать ровно, хоть и хрипло.

Глаза приоткрылись. Полутемно. Бетонные стены, ржавая лампа под потолком. Пахло сыростью и чем-то железным — кровь?

Он дёрнулся — снова без толку.

— Очнулся. — Голос. Холодный, спокойный, слишком знакомый.

Каору поднял взгляд. Возле стены, чуть в тени, стоял Акира. Прямо, как гвоздь. Скрестив руки на груди, он молча смотрел на него. Ни намёка на эмоции.

Каору хотел что-то сказать, но вместо слов вышел хрип. Он сглотнул, собираясь с силами.

Акира сделал шаг вперёд, и в этом шаге не было ни спешки, ни ярости — только вес, от которого у Каору похолодели пальцы.

— Знаешь, Шоё попросил меня убить тебя быстро. Без боли, без показухи, — спокойно начал Акира, натягивая чёрные одноразовые перчатки. Даже не взглянув на Каору.

— Что за хуйню ты несёшь?.. — голос у того дрожал, севший, хриплый. Всё тело будто стянуло льдом.

Он не мог понять, чего сейчас боится сильнее — того, что перед ним и правда стоит сам глава Куроо, или того, что этот маленький упрямый омега решил его… пожалеть?

— Мой милый Шоё, — Акира вдруг улыбнулся, — всё-таки слишком добрый, да?

Он убрал руки за спину, будто просто вышел прогуляться, а не стоял в комнате, где вот-вот прольётся кровь.

— Ну убивай, чего ждёшь-то? — рявкнул Каору, нахмурившись. Он знал, что их прикончат — вопрос был только во времени. В отличие от Дайшо, который продолжал втирать, будто если они затаятся, о них забудут. Хуй там.

Акира всё так же смотрел в сторону, будто Каору вообще не существовал. И вдруг, будто между делом, сказал:

— Он всё это время был беременен. С самого начала. Пока вы держали его в плену.

Он даже не закончил фразу — просто резко обернулся, чуть усмехнулся:

— Хотя, честно? Даже если бы не был. Ты бы всё равно сидел тут на этом стуле. Вы с ним сделали достаточно.

Каору зарычал, стиснул зубы:

— А мы, по-твоему, знали? Ну был он беремен — и что? Жив же, блядь!

В тот же миг Акира скривился, как от мерзкого запаха, и выдернул из-за пояса небольшой клинок. Без замаха, со свистом метнул — прямо в ногу.

Каору не успел ни вздохнуть, ни выругаться — лезвие без усилий вошло в плоть, как в тёплое масло.

Он только открыл рот, как сзади кто-то резко схватил его за голову и заткнул рот тряпкой. Резко, грубо, без предупреждений.

— Какую же херню ты мелешь… — Акира провёл рукой по волосам, откинув их с лица. — Даже слушать тебя — тошно.

Позади тихо открылась дверь. Юичи вошёл, взгляда от Каору не отводя.

— Думаю, мы не сможем выполнить просьбу Шоё. Но он не узнает, правда же? — Акира усмехнулся, зная, что Каору не сможет ответить. Только мычание, злое и глухое.

— И чё с ним делать будем? — спросил Юичи, подходя ближе. Он схватил Каору за волосы, приподнял его голову — как будто рассматривал испорченный товар.

Акира задумался, хмыкнул и глянул на телохранителей:

— Утащите его на первый этаж. В другую комнату. Пока пусть посидит. Потом решим, что с ним делать.

Мужчины кивнули, коротко и без слов. Отвязали Каору и увели, словно мешок с говном, даже не взглянув.

Акира остался стоять, глядя в пустоту.

— Сейчас разберёмся с Дайшо, — тихо, без единой эмоции, сказал он.

Юичи уже хотел согласиться, но тут Акира вдруг протянул:

— Хотя нет, это будет слишком скучно. Нужно сделать всё по-другому, — он достал телефон, набирая кому-то с таким довольным лицом, что даже Юичи передёрнулся. Как будто он уже представил, как именно будет рвать Дайшо на части — только медленно.

— Ладно... — вздохнул Юичи. — Только не начинай свои приколы с кишками и криками, а?

— Не-не, всё культурно будет, — усмехнулся Акира, убирая телефон. — Мы же воспитанные. Просто поиграем с ним. Чуть-чуть.

                                    ***

Дверь в камеру скрипнула уже через полчаса. Дайшо не поднял голову. Его почти сразу приковали к стене цепью за шею, руки были свободны — но толку. Каждое движение напоминало, что хрен он отсюда выберется.

— Ну как ты тут? — в комнату зашёл тот, кого он уже начал ненавидеть хуже смерти. Акира. — Чего такой грустный?

Он подошёл ближе, опустился перед Дайшо на корточки и, склонив голову, уставился прямо в лицо.

— Слушай, раз уж ты у нас главный умник, придумай, как не сойти с ума в замкнутом помещении, где ты жрёшь только кашу, а срать ходишь в ведро. Не? — он рассмеялся, хлопнув Дайшо по щеке. — Ну ничего. У нас для тебя целая программа развлечений.

И эта «программа» началась.

Пять дней.

Пять ебаных дней ада. Не пытки в классическом смысле — нет. Они издеваются тонко. Психологически. Физически. Достаточно, чтобы разрушить, но не убить.

На второй день они притащили крыс. Настоящих. Засунули одну под рубашку и смотрели, как она бегает по телу, пока он орал и пытался выдрать её ногтями.

На третий — его переодели. Просто так. В школьную форму. Ту самую, в которой он когда-то бегал в старших классах. Запах был свежий, форма чистая. И он не понимал зачем. Только чувствовал, как начинает трястись от мысли, что кто-то знает, что она для него значит.

На четвёртый — начали включать по кругу видеозапись, где Шоё смеётся. Запись была короткой, будто снята на скрытую камеру. Голос такой живой. Тёплый. Играла снова и снова, пока он не начал биться в истерике и умолять выключить.

А еда... еда была одна и та же: безвкусная сероватая каша, иногда с хлебом, иногда просто с водой. И чем дальше, тем сильнее хотелось чего-то настоящего.

На пятый день они пришли с пакетом.

— Сюрприз, — ухмыльнулся Юичи, ставя на стол у двери металлическую миску с чем-то горячим. Пахло... блядь, пахло.

Дайшо чуть не свалился с цепи, настолько он среагировал на запах.

— Сегодня у нас день поощрения. Ты же хорошо себя вёл? Вот и заслужил, — Акира наклонился, подталкивая миску ближе. — Жри, пока горячее.

Он не стал спрашивать. Не стал даже думать. Он впился зубами, жуя с жадностью, будто в последний раз ест что-то нормальное.

А Акира с Юичи ушли, смеясь. Но на прощание Юичи бросил:

— Завтра ещё принесём. Нам важно, чтобы ты восстановился. Ну, знаешь, сила, бодрость, чтоб убегать мог... было веселее потом ловить.

Он ел. Жадно, по-звериному. Мясо было мягким, чуть жирным, поджаренным с корочкой. Пахло так, будто готовили с травами, с чем-то дорогим, непонятным. Не каша. Не вода. Что-то живое. Почти что... родное?

Он вылизал миску. Даже облизал пальцы. Поймал себя на этом и чуть не вырвал — но, блядь, было поздно. Желудок впервые за эти дни замолчал, не сводя его в узел.

На следующий день — снова мясо. Чуть по-другому приготовленное, но такое же сочное. Его никто не бил. Не связывали. Не включали больше смех Шоё. Всё было… слишком спокойно.

Он лежал на полу, головой обперевшись о стену, глядя в темноту.

«Что-то тут не так...»

Пятый день. Снова мясо. Он ел молча, но внутри уже сидела дрожь. Не страх — отвращение к себе. Но и оно глохло на фоне облегчения, которое приносила еда. Как будто с каждым кусочком он возвращался к себе, но через чужое. Через кого-то другого.

А на шестой день — его почти выпустили. Открытая дверь. Никого рядом. Тишина. Он вышел. Сделал шаг. Потом второй. Даже дошёл до поворота коридора. А потом — скрип. И резкий, резкий удар током от ошейника.

Он упал. Орал.

И снова проснулся в камере.

На следующий день к нему снова кто-то пришёл. Но на этот раз — ни Акира, ни Юичи.

В дверном проёме появился Тахиро. Он шагнул внутрь спокойно, как будто это был его кабинет, и ничуть не удивился тому, что Акира всё ещё продолжал играть с пленником, словно с игрушкой, которая давно должна была сломаться.

— Сегодня этих двоих не будет. Не знаю, радует тебя это или нет, — лениво бросил он и тут же поставил стул у самой двери, даже не попытавшись подойти ближе к Дайшо.

— А ты тогда нахера приперся? — хрипло спросил Дайшо, голос у него был севший от молчания и сухого воздуха, но в нём всё ещё жила злость.

Тахиро хмыкнул, склонив голову на бок.

— Давно я не слышал, чтобы какой-то мелкий сопляк говорил мне "ты", но не суть. — Он усмехнулся краем губ. — Мне просто было скучно.

Тахиро потянулся, будто собирался закинуть ноги на стол, которого тут, конечно, не было.

— Ещё у меня для тебя есть одна новость. Приятная, если смотреть с моей стороны, — он зевнул. — Каору, твой дружок, сбежал. Ушёл, как крыса с тонущего корабля. Даже не попрощался.

Молчание повисло в комнате. Дайшо уставился в одну точку на полу. Потом резко повернул голову к Тахиро.

— Пиздишь, — прошипел. — Он бы не… Он не бросил бы меня.

— Ага, ага, не бросил бы, — протянул Тахиро, в голосе сквозила насмешка. — И где он тогда, а? Почему тебя тут кормят, как псину на цепи, а его рядом нет?

Дайшо стиснул зубы. Сердце сжалось, а потом ударило в грудь так сильно, что потемнело в глазах.

— Ты пиздишь. Он не такой. Ты просто хочешь, чтоб я сломался.

— Не, дружок, это уже сделали за меня, — пожал плечами Тахиро. — Я просто пришёл насладиться видом. Ну, и проверить, как ты, а то вдруг ещё сопли распустишь по Каору. А он уже, считай, за горизонтом. Без тебя.

— НЕНАВИЖУ ЕГО! — сорвался Дайшо, взревел так, что эхо метнулось по стенам. — Гнида ебаная! Продал! Ушёл! Оставил! — он бил кулаками по полу, цепь скрежетала о камень. — Пусть сдохнет!

Тахиро лишь покачал головой, довольно усмехаясь.

Следующие дни... стали странными.

Он ждал еду. Нет — он жаждал её. Не просто хотел. Тело просило. Кровь будто пульсировала только с одной целью: дождаться, когда принесут эту чёртову миску с мясом.

Когда приносили кашу — он плевал. Бил её об стену. Выливал. Кричал.

А когда приносили мясо... Всё менялось. Он затихал. Притихший зверь. Тянулся к подносу, даже не дожидаясь, пока уйдут. Пальцы дрожали. Губы шептали "давай, давай". Он слизывал каждый кусок, как нарик с последней дозой.

Бывало, что задерживались. На час, на два. Он сидел у стены, раскачиваясь вперёд-назад, шепча себе под нос. Грыз ногти. Облизывал губы до крови. Ломка. Самая настоящая.

Его трясло. Потели ладони. В голове — пусто, только запах, вкус, мяса. Его мяса. Он не знал. Не догадывался. Но тело — знало. И хотело. Больше. Ещё.

Он смеялся. Иногда — просто так. В темноте. Шептал, будто кто-то рядом. Обзывал Каору, потом звал его, потом снова плевался проклятьями. Эмоции менялись быстро, как вспышки.

Потом он начал просить. Тихо, потом громче, потом срываясь на крик. Чтобы дали ещё. Хоть немного. Хоть косточку.

На седьмой день дверь открылась. Снова мясо. Но теперь миска стояла далеко, на краю комнаты.

Он сначала просто смотрел. Потом пополз. Медленно. Цепь звякала, как ошейник у пса. Он почти подполз, рука дрожала... как вдруг — в дверь зашёл Юичи.

— Ну, блядь, ты и стал удобным. Видок — огонь.

Дайшо не ответил. Только взял миску и спрятал её к себе. Обнял. Как будто это был друг. Или ребёнок. Или... Каору.

Юичи рассмеялся.

— Всё. Ты наш. Ты даже не понял как.

И Дайшо, глядя в угол, прошептал:

— Мне похуй. Только не отбирайте мясо...

На восьмой день он снова попытался сбежать.

Ему показалось, что дверь снова не до конца закрыта — щель, узкая, как лезвие, но достаточная, чтобы вселить в него надежду. Ту самую, от которой потом обычно хочется вены грызть. Он подполз, чувствуя, как звенит ошейник — но не пищит. Не срабатывает.

" Сломали? " — мелькнуло, как спичка во тьме. И он рванул. Встал на ноги, шатаясь, будто после недельной пьянки, прижал плечо к двери и — толкнул.

Она поддалась.

За порогом было темно, как и всегда. Слева — поворот. Тот самый, где его вырубили раньше. Только теперь — пусто. Ни камер, ни звуков.

Он пошёл вперёд. Не бегом, а осторожно, как зверь, знающий, что мясо в капкане.

И тогда он увидел силуэт.

Высокий. Тонкий. Стоящий в проходе, будто ждал его всё это время.

— …Каору? — выдохнул он. Сердце дало сбой.

Но тело не слушалось. Оно само двинулось вперёд.

— Каору… — снова сказал он, уже почти срываясь. — Блядь, прости. Ты же… ты же… сбежал?

Силуэт шагнул ближе. Лицо становилось различимым. Мягкое. Спокойное. Почти улыбающееся. Те же волосы. Те же глаза. В этом свете они будто светились.

И тут что-то внутри оборвалось.

Дайшо замер, почти уже коснувшись его рукой.

За спиной "Каору" — шаги. Массивные. Два охранника вышли из тьмы, встав по обе стороны от парня, которого он хотел было обнять.

— Не может быть… — прохрипел он.

Каору стоял спокойно. Почти безучастно. Но губы… губы вдруг скривились в той самой, мерзкой, отстранённой ухмылке, как у Шоё на той видеозаписи. Ни тени тепла.

И тогда он понял.

Это не он.

Или не совсем он.

— Хуево с башкой, да? — сказал один из охранников, подтягивая дубинку. — Ну, ничего. Сейчас поправим.

Они двинулись на него. А "Каору"… просто исчез в тени, как будто его и не было.

Дайшо не кричал. Не отбивался.

Он только повторял шёпотом, глядя в пустоту:

— Он был здесь… он был… сука… я видел…

И когда его снова притащили в камеру, он больше не пытался бежать.

Он только лежал, уставившись в стену, губы шевелились бессмысленно. Иногда, когда никто не видел, он шептал «прости». А иногда — «ненавижу».

Он жрал молча. Уже давно перестал спрашивать, что приносят. Горячее — хорошо. Холодное — ладно. Голову опустить, жевать, глотать — не думать.

Но сегодня было что-то не так.

Сначала он просто почувствовал... привкус. Приторный. Как будто с кровью что-то сладкое перемешали. И запах — не испорченное мясо, нет, наоборот. Слишком свежо. Слишком... тепло.

Он откинулся на спину, глядя в потолок. Попробовал забыться. Закрыть глаза.

Но перед глазами всплыло. Не видение, не сон — картинка.
Каору.
Как-то раз, когда они сидели у костра, тот поцарапался о сучок. На шее у него тогда остался шрам. Странный такой, буквой "С".
И сейчас в тарелке...
Он видел это.

— Показалось, — прошептал он. — Просто глюки, как всегда.

Он снова поднял вилку. Перевернул кусок.
И заорал.

В мясной массе, прожаренной и блестящей, будто кусок говядины — был глаз.
Настоящий.
С мутной белковиной и рваной плотью вокруг.
И он смотрел на него.
Не моргал.
Не двигался.
Просто смотрел.
Как Каору в ту последнюю ночь — когда не знал ещё, что Шоё договорился о его смерти.

— Нет... нет, пошёл ты, — зашептал Дайшо, отступая назад, в угол камеры. Он схватился за волосы, начал раскачиваться. — Меня ломает, просто ломает. Этого нет. Ничего нет.

Но глаз всё ещё был там.
И он будто щурился.
Как будто понимал.
Как будто… насмехался.

Через пару дней после той злополучной находки — глаза в тарелке, который, как Дайшо до сих пор убеждает себя, был просто галлюцинацией, — ему начали приносить не только еду, но и таблетки.

Они не объясняли, что это. Просто молча ставили их рядом с миской — белые, продолговатые, без опознавательных знаков. Он пытался не брать, но после первой же пропущенной таблетки его скрутила такая жажда, что он чуть не выпил воду из унитаза. Следом пришёл Акира.
Молча открыл ему рот. Вдавил туда таблетку. Зажал челюсть. Смотрел, пока тот не сглотнёт.

На вкус она была... как мел и кровь.

На следующий день — две таблетки.
Потом три.
Он больше не сопротивлялся.

Сны стали рваными.
Он видел Каору — как тот стоит под фонарём в коридоре, улыбается, волосы растрёпаны, в ушах те же дурацкие серьги-мечи, глаза светятся лимонным светом.
Иногда он говорил что-то — но без звука.
Иногда просто махал рукой и исчезал в темноту.
Иногда подходил слишком близко, так что Дайшо просыпался в поту, со вкусом железа на языке.

А потом наступило утро.

Тихое.

Пустое.

Акира пришёл сам.

Без охраны, без привычного молчаливого обслуги. Только он — и Юичи, чуть позади, с каменным лицом.
На руках у Акиры чёрная коробка. Стильная, глянцевая, как будто для вина. Он ставит её на пол, медленно открывает. Внутри — что-то, завернутое в чёрную ткань.
Он не торопится. Опускается на корточки. Рядом с Дайшо.

— Хочешь знать, что ты ел?

Тот молчит. Лицо серое, глаза пустые.

— Мы сохранили его. — Голос Акиры мягкий, почти заботливый. — Весь процесс. Специальные морозильные камеры. Специалисты с чёрного рынка. Всё, чтобы структура мяса не изменилась. Чтобы вкус остался... аутентичным.
Он усмехается.
— Чтобы ты ел его… с любовью.

Он сдёргивает ткань.
Голова.

Каору.

Голова Каору — побледневшая, с чуть подёрнутыми льдом ресницами. Волосы белые, растрёпанные, как всегда. Лимонные глаза закрыты. Маленькая татуировка “Z” под глазом всё ещё там. Серьги — мечи — болтаются, чуть дрожат от воздуха.

Дайшо не может дышать.

Юичи отворачивается, сжимает рот, будто сейчас его стошнит.

А Акира...
Акира улыбается. Наклоняется ближе. Шепчет:

— Ты пожрал того, кто тебя единственный любил.

Медленно поднимается.
Смех чуть дрожит в его голосе, но он контролирует его.

— Надеюсь, тебе понравилось у нас.

Он пинает голову вперёд. Она катится, ударяется о ступню Дайшо.

Тот не двигается. Не орёт. Не плачет. Просто смотрит.
Рот приоткрыт. Он шепчет:

— ...Каору?

Мир стягивается.
Воздух становится вязким.
А желудок…
желудок его не выдерживает — и из него вырывается всё, что ещё осталось. Только теперь он знает, что именно выходит.

Он больше не ест.

Он не говорит.

Он даже не спит — только сидит в углу, сжимая в руках прядь белых волос, вырванную из головы Каору. Ту самую, которую оттолкнул сначала, а потом, ночью, полз по полу и дрожащими руками притянул к себе. Сел, как школьник, обняв игрушку. Только это не игрушка.

В комнате теперь мерзко пахнет — гнилью, потом, кислотой из желудка.
Ему всё равно.
Он уже не здесь.

На третьи сутки после "подарка" он встал.
Просто встал, подошёл к стене и начал втихаря скрести ногтями замок на трубе. Пальцы в кровь. Потом зубами.
Всё тщетно.

А потом он сорвал одну из серёжек с головы Каору. Острый клинок-меч. Маленький, тонкий, но...

Он смотрел на него долго.

Очень долго.

Камеры наблюдения зафиксировали, как он подносит её к горлу.
Рука дрожит, но не останавливается.
Первый надрез — неглубокий. Только тонкая струйка, как пробное касание.
Второй — уже с хрипом.

Он падает на пол.

Сколько времени прошло — неизвестно.
Кровь стекает в трещины пола. Глаза открыты. Рядом валяется тот самый клинок-серьга.
Голова Каору смотрит прямо на него.
Или это он так решил?

Дверь открывается. Кто-то входит.
Кто-то в чёрном.
Шаги приближаются, но не торопятся.

— Жив?

Голос. Холодный, как холодильник, в котором держали мясо.

Нет ответа.

Камера показывает только пустое лицо Дайшо.
Жив он? Мёртв? Без понятия.
Он всё ещё шевелится, или это тень качнулась?

Запись заканчивается.
Следующий файл не открывается.
Файл повреждён.

И только тишина остаётся.
И пустой взгляд.
И тень белых волос на полу, впитавшая слишком много крови.

                                    ***

Наконец-то они вернулись домой, в родную страну, не желая даже думать о том, что происходило в Германии.
Конечно, Юичи и Тахиро ещё долго будут вспоминать голову Каору — одно дело месть, но на такое они согласились только из-за давления Акиры.
А сам Акира? Был до ужаса доволен своей работой, с удовольствием наблюдая по камерам, как Дайшо медленно, по кусочку, теряет рассудок.

Тот сейчас сидел на переднем сиденье, как ни в чём не бывало, грызя шоколадку.
Пустой взгляд, тихое покачивание ногой в такт воображаемой мелодии — классика сломанного разума.

В отличие от трёх альф, единственный омега, поехавший с ними, — Кейсуке — вообще не видел, что творилось.
Ему вся эта кровавая возня и жесть не особо заходила, так что всё своё время в Германии он провёл гуляя — с двумя личными телохранителями и одним советником их семьи.
Он отправлял фотки Юки, показывая, где побывал, а та, конечно, сразу бежала к Шоё, уговаривая того влюбиться в путешествия, в мир, в свободу.

— Они уже пару дней как живут у тебя, Акира, — невзначай бросил Кейсуке, пролистывая свежие снимки от Юки.

Акира тут же оживился, как только Кейсуке сунул ему телефон. Перелистывая фотографии, тот довольно хмыкал, пока машина стояла на светофоре. Через пару секунд он уже тыкал экраном в лицо личному водителю:

— Смотри, вот этот особенно хорош! Видишь? Румянец на щеках, улыбается. Живой же стал.

— Да, босс, очень… живой, — водитель кивал, даже не зная, кто это вообще на фото. Да ему и не надо — если сейчас что-то не понравится Акире, он будет живым ровно до первого вздоха босса.

— Как идея сделать шашлык, когда приедем? — весело спросил Акира, по-простому, почти как будто речь шла о даче.

В машине моментально наступила звенящая тишина.

Кейсуке прикрыл рот рукой, плечи начали трястись — он сдерживал истерический смех, наблюдая, как у его мужа лицо перекосилось от отвращения. Юичи сидел, вцепившись в подлокотник, будто одно слово может снова вызвать перед глазами ту… коробку.

— Без мяса, — выдавил он глухо, голос осип. — Вообще. Даже без любого.

— Ну ладно, овощи так овощи, — равнодушно пожал плечами Акира, — но, если что, у нас же ещё немного того мяса осталось. Замаринуем — и никто не отличит.

Кейсуке всхлипнул, уже не в силах сдерживать ржач.

Тахиро выругался сквозь зубы и закрыл лицо ладонью.
Юичи, похоже, начал всерьёз рассматривать идею выпрыгнуть на ходу из машины, но, увы — сзади только скоростная трасса.

                                    ***

Шоё сидел на мягком диване в гостиной, укутанный в лёгкий плед, с чашкой тёплого чая в руках. Его пальцы лениво крутили ложечку в кружке, а взгляд блуждал по экрану включённого, но приглушенного телевизора. Он был дома. Не у себя, но в безопасности — в особняке Куроо, где обещали держать его до тех пор, пока он действительно не станет лучше.

Он ел что-то простое — чуть подогретый рис с овощами. Тёплая еда, спокойствие, минимум звуков. Даже тиканье настенных часов казалось сейчас уютным.

В комнату зашла Юки — как всегда безупречно красивая, будто вырезанная из дорогого журнала. Волосы аккуратно заплетены, лёгкий аромат духов, что остался в воздухе, напоминал старинную парфюмерную лавку.
— Привет, малыш, — мягко произнесла она и села рядом, доставая из сумки свой телефон. — Кейсуке прислал фотографии. Хотела показать.

Шоё потянулся ближе, с лёгкой улыбкой принял её телефон в руки. Он начал пролистывать кадры — уютные улички Германии, витрины, где отражается голубое небо, закаты над рекой. Всё казалось таким... обычным. Тёплым.

— Это красиво, — шепчет он, почти себе под нос.

И тут к нему подошёл Кенма. Тихо, как обычно. Без слов сел рядом, мягко обнял Шоё за плечи, заглядывая через его плечо в экран. Шоё чуть вздрогнул — не от страха, скорее от неожиданности, но не отстранился. Он позволил себе облокотиться на Кенму, почти незаметно.

Свет из окна мягко ложился на их лица. Ветер шевелил занавески. Юки уже отошла наливать чай, оставив их наедине.

— Знаешь… — тихо сказал Кенма. — Всё позади.

Шоё ничего не ответил. Он просто закрыл глаза на пару секунд, вдыхая тишину, чай, и запах дома.

Фотографии закончились. Телефон погас. Всё стихло.

И только где-то глубоко, под этой тишиной, осталась лёгкая тень. Но она уже не пугала.