Перипетия, Возвращение
Перипетия, Возвращение
– В салоне ребенок, – укоряюще сказала Лита.
Роман выбросил сигарету в окно.
– Мы поедем обратно в клинику, – сообщила Лита. Она сидела на заднем сиденье с Кристиной. – Только не переживай, там сейчас самое безопасное место.
Девочка сказала, что не хочет возвращаться в свою палату. Сказала, что ее комната холодная и полна призраков. Лита взяла с Романа обещание не рассказывать об этом ее отцу. Роман с готовностью поклялся; у него не было намерений посвящать во все Нормана. Там, где дело доходило до клятвы Гиппократа, можно было не волноваться. Но сейчас действовали законы оборотня; и только Питер знает, что делать.
Роман очень надеялся, что Питер действительно знает, что делать.
– Часовня, – сказала Кристина.
Лита ответила: – Да.
– А он... он там будет?
– Питер? – спросила Лита. – Да. Но он не причинит тебе вреда, я обещаю. Ты же знаешь, я никому не позволю навредить тебе, да?
– Да, знаю, – отозвалась Кристина.
Грудная клетка Литы давила ей на сердце от одной мысли о том, как храбрится девушка, после всего, что случилось с ней, с ее друзьями... Глаза Литы намокли, но она не могла позволить себе плакать, когда даже эта девочка не плачет. Она обняла Кристину за плечи и сказала:
– Ты же знаешь, все будет в порядке.
Кристина прижалась к ней и положила руку на живот Литы с удивленным взглядом: внутри живет маленький человечек!
– Странно, что невозможно вообще существует, даже как слово, – сказала Кристина.
Руки Романа крепче сжали руль. Небо было черным, а солнце стало кровавым желтком. Роман свернул к магазину.
– Что ты делаешь? – спросила Лита.
– Питеру понадобятся кое-какие вещи, – ответил Роман.
– Что за вещи?
– Удлинитель.
– Что он будет с ним делать?
– Я не спрашивал.
– Почему просто не взял из дома?
– Вылетело из головы.
– Как это могло вылететь из головы? – задала она риторический вопрос.
Впереди, по их полосе движения, только в противоположном направлении, под горку, катился старик в моторизованном инвалидном кресле. Старик наклонился вперед: в бесполом спортивном костюме с подогнутыми штанинами, бесполое седое лицо, тусклые и безразличные глаза, наблюдающие за повторами старых телесериалов.
– Кто-то должен бросить перед ним банановую кожуру, – вяло сказал Роман.
– Это глупо, – отозвалась Кристина.
– Он иногда бывает глупым, – пояснила Лита.
Роман задумался, каково это – примерить себе на один день женский мозг, как много смысла обрели бы бессмысленные вещи.
Роман нашел свободное место на парковке, но, как только двинулся вперед, с другой стороны на то же самое место двинулся желтый пикап. Боясь столкнуться, оба остановились. Пикап просигналил, Роман сдал назад. Нашел место рядом.
– Осторожнее, – попросила Лита.
Тот водитель прошел мимо. Он был тощим, но с внушительным пивным животом, молодым человеком в глупом комбинезоне, половину его лица занимала одна из тех родинок, что походят цветом на загнивающую розовую блевотину. Он посмотрел на Романа и агрессивно схватил себя за промежность.
Роман повернулся к Лите. – Пойдешь со мной?
– Я подожду с ней – ответила она.
Кристина посмотрела на него с задумчивым выражением лица.
– Оставь ключи, мы послушаем радио, – попросила Лита.
Роман вошел внутрь и остановился, раздумывая, не проще ли пойти в отдел спорттоваров, взять пистолет и покончить с ней, пока она еще девчонка. Но отказался от этой затеи, потому что не был уверен, что Питеру это придется по душе. Ну, не совсем так. Причина, по которой он решил не делать этого – ему необходимо, чтобы это решение исходило от Питера.
Когда он проходил мимо примерочной, из нее вышел мальчик лет десяти-одиннадцати. Парнишка был пухлый и, мягко говоря, умственно отсталый, одетый в девчачьи джинсы с вышитыми с клубничками. Он начал крутиться перед зеркалом, разглядывая себя с разных сторон и преувеличенно дефилируя. Роман старался не пялиться, но, если честно...
– Нет! Нет! Нет! – сказала мама мальчика с безошибочным только-не-снова выражением, схватив ребенка и вернув его в примерочную, попутно одари Романа ненавистным взглядом, но, честно, дамочка!
Роман отвернулся и чуть не столкнулся с еще одним покупателем, маленькой азиатской женщиной с тонкой и хрупкой красотой фарфоровой куклы. Они смотрели друг на друга с взаимным изумлением от образовавшегося неожиданного и интимно близкого контакта глаз с незнакомым человеком, и Роману захотелось нежно взять ее руку и приложить к своему лицу, лишь на миг, и сказать: Она, черт возьми, просто маленькая девочка, маленькая девочка, как и те, другие, не так все должно быть– не то, чтобы он ожидал удовлетворительного ответа от женщины, или хоть какого-либо ответа, но, по крайней мере, всего на секунду она могла бы дотронуться до его лица своим мягким, чувственным восточным пониманием. Но Роман не успел отдаться этому порыву или просто пробормотать извинения: женщина резко повернулась и зашагала прочь. Роман успел мельком рассмотреть ее, обнаружив, что половину ее головы занимает ожоговый шрам, размером с ладонь, на этом участке волосы не росли, а кожа, как масло, расплавилась и застыла снова, на месте уха было отверстие, в которое можно было заглянуть, как в замочную скважину.
– Ну, и ладно, – сказал Роман. Почувствовав приступ дурноты, он зашел в мужской туалет, но обе кабинки были заняты, воздух пропитался запахом испражнений, тогда он направился к писсуару и обнаружил, как по его стенкам прямо в центр стекают, вперемешку с мочой, розовые струйки крови, словно кто-то до него также прибежал сюда с кровотечением из носа.
– Ну, и ладно! – снова сказал Роман, найдя в себе силы сдержать тошноту. Выпрямился, расправил лацканы и отправился в отдел бытовых товаров, вернувшись к первоначальной цели. Он купил двадцати пяти футовый удлинитель, расплатившись наличными на кассе, чтобы, на всякий случай, не оставлять письменные улики. И, хотя общая сумма покупки чуть превышала двадцать два доллара, кассирша дала ему три доллара сдачи бумажками. Роман побледнел.
– Нет, – сказал он.
Кассирша начала пробивать покупки следующего клиента, хотя Роман еще стоял там.
– Мне нужна моя сдача, – сообщил он.
– Простите? – ответила кассирша.
– Моя сдача, – сказал Роман, протягивая обратно третью купюру дрожащей рукой.
Кассирша взглянула на него, гадая, не шутка ли это. Роман сморгнул слезы отчаяния. Он держал доллар в одной руке и чек в другой.
– Мне нужна точная сдача, как в чеке, – сказал он.
– Зачем? – удивилась кассирша – тощая серенькая девушка, обладающая духом, противоположным благотворительности, который наполняет некоторых при виде нуждающихся.
– Потому что я не могу уйти, – неосторожно признался Роман. – Мне нужно, чтобы вы отсчитали мне ту сумму денег, которая указана в чеке, тогда я уйду.
– Сэр, я обслуживаю другого покупателя.
Роман приказал своим ногам сойти с того места, где они стояли, но они не передвинулись ни на йоту. Он смутно почувствовал, что что-то забыл, а потом снова начал дышать. Но факт оставался, пустой и безжалостный: числа не складывались, и он не мог уйти, пока они не сложатся, это давило на него, как рукопожатие с мелкочленным божком.
Старушка, стоявшая рядом в очереди, одарила его нервным взглядом, отдавая кассиру свои деньги.
– Я... я не нормальный, – промямлил он, извиняясь, а затем, внезапно, втиснулся между старухой и прилавком, протянул руку к кассовому аппарату, когда тот открылся, и загреб целый кулак мелочи. Затем рванул к выходу, чувствуя за спиной растущее волнение, попутно отсчитывая точное количество своей сдачи и выбрасывая лишние деньги за спину; тяжесть мелкочленных божков уменьшалась на его плечах.
* * *
Заехав в рощу недалеко от 443 шоссе, Роман остановил машину.
– Мы пойдем через лес? – спросила Лита.
– Солнце зайдет без пяти пять, – сказал Роман.
Лита тревожно посмотрела на длинные тени от стволов деревьев. Взглянула на Кристину.
– К дому бабушки мы пойдем, – произнесла Кристина.
Они выбрались наружу, Роман вытащил покупки. Кристина взяла Лету за руку, и они ступили на тропинку.
– Мне понести что-нибудь? – спросила Кристина.
– Я справлюсь, – отозвался Роман.
– А что в кейсе? – поинтересовалась Кристина.
– Бумаги.
– Какие бумаги?
– Список рождественских покупок.
– Это не правда, – сказала Кристина. – Мы заглянули в него, пока ты был в магазине.
Они шли по тропе. В конце тропы их ждало предначертанное. Роман решил, что другие детали излишни.
– Ты собираешься вырезать им его сердце? – спросила Кристина.
– Ладно, хватит, – снисходительно сказала Лита.
Они шли дальше. Сухие листья хрустели под ногами в благоговейной сумеречной тиши. Они прошли мимо одинокого экскаватора фирмы «Cat»: его дно проела ржавчина, а ковш затерялся в густых зарослях травы. Впереди был холм, разрезанный вдоль оврагом, на дне которого не валялись привычные автомобильные шины, словно сама Земля отвергла это уродство, а одна сторона представляла собой чистый скалистый обрыв с выгравированным по всей длине Драконом. Кристина остановилась.
– Эй, нам нужно идти, – сказал Роман. Не здесь место их назначения.
Кристина провела по спине Дракона пальцем, который тут же стал белым от меловой породы. Она серьезно посмотрела на Романа и сказала:
– Хочешь, расскажу секрет?
Не здесь место их назначения!
– Не останавливаемся, – ответил Роман.
Кристина кивнула и снова взяла Лету за руку, другой сжала руку Романа и зашагала между ними. Ее руки были холодные и сухие, как мелованная бумага.
– Мне кажется, твоя сестра хороший человек, – сказала она.
– Да, так и есть, – подтвердил Роман.
– Она вызывает приятные чувства, – сказала Кристина.
Он кивнул, не заметив шипы кустарника, которые оцарапали его бровь. Он втянул воздух сквозь зубы и подавил громкие ругательства. Хоть в этом, при таких-то обстоятельствах, он добился успеха, проследив за своим языком.
– Ой, – произнесла Кристина, остановившись и дотронувшись до его брови.
Он посмотрел ей в лицо, и ему пришло на ум, что он может сделать это. Здесь и сейчас. Им не обязательно идти туда, Питер не должен решать все в одиночку. Роман мог бы дать ей свое лезвие и приказать перерезать собственные вены на запястьях и на внутренней стороне бедер, или на шее, в любом другом месте, откуда кровь потечет быстрее и оросит собою грязь. Может, он даже внушит Лите забыть об этом. Насколько он знал, он мог и это. Он взглянул на нее. Попытался объединить намерение и концентрацию воина, коим себя чувствовал, глядя недавно в зеркало, – но она не картинка с волком, она человек. Маленькая, мать ее, девочка. Роман больше не чувствовал себя воином.
Они пошли дальше, а когда тропинка кончилась, Роман сказал, что пойдет вперед, убедиться, что все в порядке, и, добежав до часовни, осторожно вошел внутрь. Он представил себе, как бы с ним заговорил механический голос системы GPS. Вы прибыли на место назначения. Роман прижал палец к губам прежде, чем Питер успел что-либо сказать. Питеру не надо было ничего объяснять. Оно здесь. Роман привел его сюда, пока еще не стемнело. Он взглянул на Романа.
– Молодец, – сказал он. – Ты проделал отличную работу.
Роман не ответил. Он протянул Питеру сумку с удлинителем. Лита уже на ступеньках спросила, все ли у них в порядке.
Питер застыл. – Она что тут делает?
– Сложно объяснить, – ответил Роман. – Все хорошо, – крикнул он сестре, и они с Кристиной вошли внутрь. Глаза Питера и Кристины встретились, а Лита переводила взгляд с одного на другого, не зная как, но уверенная, что совершила огромную ошибку; она выглядела так же ошеломленно, как бывает, когда осознаешь, что ведомая тобой машина больше не слушается движений руля.
– Прости, что я говорила всем, будто ты оборотень, – призналась Кристина.
Питер подошел к ней. Размотал шнур удлинителя. Она посмотрела на него своими туманными глазами. Он сделал петлю из шнура.
Лита спросила, что он делает. Питер не ответил.
– Уведи ее отсюда, – попросил он Романа.
Роман подошел к Лите и положил ладонь ей на руку, но она не сдвинулась с места. Она могла лишь тупо смотреть на происходящее.
Роман мягко сказал ей: – Пошли, – но она не двинулась, и он не стал ее принуждать, потому что и сам не мог уйти. Теперь никто никуда не пойдет, моль не летит от света – иначе это нарушило бы закон притяжения.
– На колени, – сказал Питер Кристине.
Лита почувствовала прилив тошноты, Кристина повиновалась. Питер надел ей петлю через голову и туго затянул на шее. Она послушно стояла на коленях, пока он привязывал другой конец к ближайшей скамье, привинченной к полу. Он вернулся к ней и встал рядом.
– Ты можешь контролировать обращение? – спросил он.
Она сонно посмотрела на него.
– Прошлой ночью это произошло само собой, или ты заставила себя? – выспрашивал он.
Она не ответила ему.
– Ты сама заставила себя обратиться или услышала его? Ты услышала свое другое имя?
Она не отвечала. Она словно спала с открытыми глазами. Он взял удлинитель и дернул его, она неуклюже растянулась на полу.
Тошнота Литы превратилась в головокружение. Роман опасался, что она может упасть, и проводил ее к скамье, она позволила ему посадить себя. Стоять при данных обстоятельствах не имело никакого смысла.
– Если ты мне не ответишь, – продолжил Питер, – я задушу тебя прямо сейчас.
Кристина снова поднялась на колени.
– Я так решила, – сказала она. – Я этого хотела.
– Хорошо, – кивнул Питер: хоть что-то, и повторил: – Хорошо.
Он присел на корточки, – они оказались на одном уровне.
– Если решишь превратиться сегодня, то умрешь.
– Ты убьешь меня, Питер?
– Да, – ответил он.
– Ты меня ненавидишь? – спросила она.
– Нет. Я не ненавижу тебя.
Она радостно улыбнулась.
– Почему она? – задал вопрос Питер. – Почему ты пошла к ней?
Кристина посмотрела на Литу. Вчера, видя, как Роман с доктором несли еду и одеяла в часовню, она поняла, что Питер там. Она не сомневалась в этом так же, как в местоположении собственного сердца. Питер сотворил ее, теперь он – часть ее. От себя уже не спрячешься, только не в конце.
– Потому что, когда я увидела тебя здесь, с твоей гадкой маленькой штукой в этой шлюхе, больше всего на свете я захотела ощутить ее страх на своем языке, хруст ее костей на своих зубах и тепло ее крови, стекающей по шерсти на моей шее.
Она посмотрела на него с надеждой.
– Мы можем съесть ее вместе, – сказала она. – Я всегда оставляла тебе куски побольше.
У Литы появилось двойственное чувство. Первое впечатление ошибочности происходящего, за которым она наблюдала, больше не относилось к объекту, – девочке – но легче от этого ей не стало.
Питер побледнел, он оперся на одно колено, чтобы не упасть. Кристина улыбалась с томной меланхолией.
– Все в порядке, – произнесла она. – Раз ты меня не ненавидишь, можешь убить меня. Тебе лучше сделать это сейчас, пока я такая, как ты хочешь. Это уже начинается, у тебя мало времени. Я больше не могу себя контролировать, как и ты не можешь поменять местами день и ночь. Делай, что должен, пока еще не стемнело. Ты создал меня. Я твоя.
Она положила руки на пол и поползла на четвереньках, остановившись, когда между их лицами осталось не больше дюйма.
– Ты мой создатель, можешь делать со мной все, что захочешь.
Питер встал на колени в последних лучах заходящего солнца, падающих на глаза, которые теперь, в подлунном мире, казались едва живыми.
– О, Боже, – сказал он. – Пожалуйста, прости меня.
Она снова улыбнулась.
– Я никогда не слышала своего другого имени, – прошептала она, хотя это уже не был голос говорившей до этого девочки, этот звук походил на скрип шарниров в воротах ада, звук, опаснее всех вещей на свете, которым даже нет наименования.
А затем она обратилась.
Рот Литы раскрылся, готовый издать громкий вскрик, который так и не прозвучал. Роман схватил ее за руку, поднял и потащил к алтарю. Питер перекатился назад за скамью. Кристина дрожала и выла, и монстр в ней, куда больше и злее ее самой, вырвался наружу сквозь лопнувшую, как от взрыва, плоть, словно сдетонировала огромная бомба эффективного насилия. Превращение было мгновенным и бесповоротным. Теперь это животное. Теперь это убийца. Величиной с отощавшую лошадь, а на белом меху висят окровавленные куски одежды, кожи и плоти. Убийца до кончиков волос. Зверь посмотрел на Питера. Все было написано в его глазах. Он присел на тонкие спичечные ноги, затем распрямил их в бурлящей ярости и, опьяненный витающим в помещении страхом, бросился убивать.
Но произошло то, что могло показаться смешным при других обстоятельствах: провод удлинителя отдернул зверя назад в воздухе, и все тело, щелкнув позвонками, с подрезанным визгом рухнуло на землю. Он рвался вперед, царапая пол когтями, и чем яростнее были попытки сопротивления, тем туже затягивалась петля удлинителя. Из лязгающей пасти брызгала пена: белые хлопья попали Питеру на лицо, когда он появился из-за скамьи. Лицо Питера выражало спокойствие и понимание. Понимание зверя. Его имя, не-такое-уж-тайное имя, было Боль.
Роман, загораживая собой Лету, возился с кейсом, наконец, он достал секиру и понадеялся, что у Питера еще остались какие-нибудь козыри в рукаве, потому что, держа ее сейчас в своих руках перед лицом примитивной ярости, выпущенной из клетки, он осознал – нет такого оружия, способного победить этого зверя. Еще меньше комфорта доставляло то, что Питер спокойно стоял там, наблюдая, как белый волк зарычал и покрылся пеной, напрягшись так сильно, что чуть не удушился. Шнур уж точно долго его не удержит, а Питер просто стоит там, будто смотрит, как догорает сарай от попавшей в него молнии, или любой другой природный феномен, происходящий по случайности.
– Сделай же что-нибудь! – крикнул Роман. У него не было лучшей идеи.
Питер отвернулся от белого волка, и Роман заметил теперь, что он держит в руках нечто, ранее лежавшее за скамьей. Банка. Питер вытер волчью слюну с лица. Затем открыл емкость и погрузил в нее руку. Совсем не это имел в виду Роман. Белый волк отступил и предпринял еще одну попытку, рванулся, дернулся в другую сторону, шнур запутался вокруг задней лапы. Как актер, наносящий сценический грим, Питер натер жиром свое лицо и повернулся обратно к белому волку. Роман понял.
– Питер! Нет!
Но Питер проигнорировал его. Белый волк, зажав провод в челюстях, сомкнул их вместе с режущим слух щелчком и поднялся во весь рост с перегрызенным удлинителем вокруг шеи. Зверь двинулся вперед и остановился перед Питером. Лита закричала, наконец-то вернувшись к реальности, и впилась ногтями в плечо Романа, стараясь вырваться от него, но он крепко держал ее, помня, что у него есть работа, которую нужно делать, и он ее делал. Стоять между оборотнем и ею.
Белый волк обнюхал лицо Питера и лизнул. Питер стоял. Он закрыл глаза. Как будто оценивал аромат духов или ожидал поцелуя. Но, на самом деле, он вспоминал. Это был первый волк, с которым он столкнулся после Николая, он вспомнил с внезапной живостью ощущение языка Николая. Прекрасное воспоминание, вполне подойдет для последнего, прежде чем он лишится своего человеческого лица.
Белый волк прыгнул и сорвал кожу с его лица.
Лита продолжала кричать, но Роман сомневался: раздается этот крик возле его уха или где-то далеко, далеко позади. Питер сжался на полу, а белый волк опустил голову и лакомился остатками жира. Плохой знак – зверь, погрузивший морду в лицо его друга. Перед глазами Романа всплыла старая цитата, которую Джейкоб Годфри счел важным записать над своим портретом: НАША ЛЮБОВЬ НЕ ДОЛЖНА БЫТЬ СМЕСЬЮ СЛОВ И МИЛЫХ ТОЛКОВ. ОНА ДОЛЖНА БЫТЬ ОТРАЖЕНИЕМ ДЕЙСТВИЙ И ИСКРЕННОСТИ. Роман кивнул. Настал его час. Этот зверь не хочет его, он хочет получить ее, но этому не бывать. Оборотень придет за ней, и Роман бросится на него и, возможно, сумеет убить, хотя, скорее всего, убьют его самого, но, в любом случае, сперва этот зверь пройдет через него. Он видел в зеркале бьющееся сердце, его Убийство, и он знал: сердце было его собственным, и, как и всем сердцам, ему некуда прятаться. Но ради нее он готов, может, он и не был воином, но одно чувство управляло им – величайшая и эпическая сила любви.
Белый волк наконец-то закончил есть и, оставив на полу что-то блестящее, поднял голову и посмотрел на них. Роман схватил Литу за запястье и сказал:
– Когда крикну, беги! Беги за больничный блок и спрячься так хорошо, как сможешь. Справишься?
Она не ответила ему, и он увидел ужас и скорбь в ее глазах, и понял: что бы она сейчас не попыталась сделать, это будет ошибкой. Варгульф сделал первый осторожный шаг по направлению к ним.
Роман заглянул ей в глаза. – Переживи это.
Но затем раздался испуганный визг, белый волк отпрянул в сторону. На его горле сомкнулись челюсти коричневого волка. Варгульф дико забился, потянув за собой полностью сформированного из ужасного кокона кожи и плоти волка, который еще мгновение назад был парнем по имени Питер. Белый волк отчаянно трясся, но клыки коричневого сжимались со все большей непримиримостью, потому он был вынужден изменить тактику, вжаться в себя, вывернуться и вонзить клыки в тело врага. Клыки оборотня поставят точку в историю.
Роман смотрел, как два зверя рвут и кромсают друг друга с яростью, отбрасывающей их назад и толкающей вперед, бьются об стены, перелетают через скамьи и вертятся на полу; белый волк был в три раза больше, но коричневый не выказывал страха, только намерение, намерение сдерживать и сдерживать его, даже за пределами разумного, просто сдерживать его. Намерение, которое остановит лишь смерть. И, пока они катались и кусались и царапались, с прижатыми ушами и раскрытыми пастями, обнажив белые зубы и черные десна, а земля под ними окрашивалась красным, оба сохраняли молчание все это время – как только началась битва, оборотни не проронили ни звука, зная, к чему ведет их столкновение. К смерти. В громогласной тишине, было ясно одно: ни один не выживет в этом сражении.
Белый волк оторвал половину уха коричневого, и острые когти вонзились в брюхо и распороли его, но он не мог бы причинить боль такой силы, чтобы из-за всей своей дикой мощи коричневый смог ее осознать. Все, как заведено. Добро против зла во всей своей сырости и элементарности проявления. Но Роман, признательный абсолютному катарсису происходящего, казавшегося поначалу необходимой данностью, теперь начинал уставать. Он устал, потому что преждевременно почувствовал тяжесть того, как же, мать его, грустно ему будет жить остаток своих дней.
Он уловил тихое бормотание рядом со своим ухом. Это была Лита. Она молилась. Она молилась своему ангелу. Вот ты сумасшедшая сучка, подумал Роман и тоже начал молиться.
Именно в этот миг, потускневший за окном свет принял несколько странный голубой оттенок, и вместе с этим раздался низкий и отдаленный рокот грома. Но свет не пропал, как это бывает при ударе молнии. Он начал разгораться. Что бы это ни было, оно двигалось. Приближалось. И Роман, почувствовав дрожь в коленях, понял, что грохот был не от грома, тряслась сама земля. Между тем, собачий бой все продолжался. Лита замолкла, а Роман задался вопросом, могло ли произойти столь абсурдное божественное вмешательство. Неужели на их мольбы кто-то ответил?
Свет становился все ярче, прорываясь через щели под дверьми, высвечивая пыль, кружащую в его лучах; основание часовни сотрясалось. И в этот миг ускользавшая ранее связь, неожиданно щелкнула в голове у Романа: Дженнифер Фредерикс. Дженни.
– Ого, – произнес Роман и толкнул Лету на пол, закрыв ее своим телом, и тут же двери сорвались с петель, и дождь из стекол разбитых витражей пролился ему на спину, комната залилась ярчайшим светом, который можно было заметить из кабины летящего самолета, и разъяренный гигант взревел в тишине. Последовали тошнотворные звуки мести, жестокой и короткой. Сначала стук отброшенного от драки тела одного волка, затем хруст и короткий вой другого ломающегося тела.
И так же неожиданно все прекратилось. Роман заморгал, привыкая к освещению, будто ослепленный снегом, и поглядел на последствия: двери сорваны и отлетели к скамьям, коричневый волк неподвижно лежит у стены, истекая кровью. Его сестра, с очерченным в сумерках профилем, сидит на коленях, тяжело дыша, а руки ее качают обнаженное тело мертвой девушки с изогнутой спиной и торчащим осколком позвоночника.
Шелли глянула на своего брата. Ее глаза были бездонные, величиной с блюдца. Впервые в своей жизни она приняла решение навредить другому живому существу.
Роман встал, осторожно стряхивая пыль и осколки с рукавов. Подошел к ней.
– Отпусти ее, – сказал он. – Отпусти ее, Шелли.
Положил руку ей на спину. Ее лицо прижалось к его. Он напрягся, выдерживая ее вес. Сказал ей, что все будет хорошо. Снова попросил положить девушку на пол. И в этот миг он увидел, что это еще не конец. В этот миг он увидел мужчину.
Мужчина стоял снаружи. На самом деле, он просто прогуливался в роще, хотел проветриться, зная, что течение его мыслей не придает чести ни ему, ни тем, кого он потерял. Но теперь, привлеченный шумом в часовне, он стоял снаружи с ненавистью в сердце и дробовиком в руках, и его глаза не воспринимали ничего, кроме убийцы еще одной мертвой девочки.
Женская часть аудитории, возможно, предпочтет сейчас закрыть свои глаза.
Крики Романа утонули в грохоте первого выстрела шерифа. Шелли покачнулась от попавших в нее пуль, но не упала, зато Кристина Венделл скатилась на пол. Роман сделал необдуманное движение, начал махать руками в воздухе, заставляя шерифа целиться в него, а не в сестру. Шелли грубо схватила его за шиворот и отбросила в сторону. Роман отлетел назад, подальше от угрозы, в то время как следующий выстрел попал ей в грудь.
Роман продолжал кричать и пытаться встать на ноги, но тут Шелли зашевелилась. Она неуклюже побежала по ступеням, издавая низкий звук боли, когда шериф Сворн выстрелил в нее в третий раз, но она добралась до земли и вприпрыжку проскочила мимо него. Тогда он развернулся, заряжая следующий патрон, но тут винтовка выскользнула у него из рук из-за поспешных действий, и Роман подошел к нему и, заглянув в глаза, сказал металлическим голосом: – Не стреляйте в нее. Пожалуйста, не стреляйте в нее, – и побежал следом за Шелли, выкрикивая ее имя. Но она не остановилась, она не могла остановиться, она была, как запущенная паровая машина, которая способна только набирать и набирать обороты, быстрее убегая в лес по одинокой тропинке, и Роман бежал следом на звук ломающихся веток, пока она продиралась через них вверх по холму. Она снова начала светиться, с каждым шагом все более ярко и импульсивно, оставляя в воздухе тонкие лучи света, а ветки и даже целые деревья трещали и падали, пока гигант стремительно несся в одном направлении.
Далеко позади нее Роман достиг вершины холма, чтобы увидеть только повисшее в сумраке голубоватое свечение; с высоты она выглядела, как светлячок, бегущий к Институту, месту своего создания, все ближе и ближе, затем начала мигать и окончательно скрылась из вида, словно сама земля проглотила ее. Роман остановился и перевел дыхание. Джинсы холодили спереди. Видимо, в какой-то момент его мочевой пузырь не выдержал, а он не заметил. Он увидел клочок ткани от платья Шелли, зацепившийся за куст, вытер насухо руки и принялся распутывать. У Романа была своя серия предписаний, необходимых для поддержания порядка и баланса в мире. Например, у него был союз с простым и гармоничным числом 4 и кратными ему, но непримиримая война с простыми числами; простые числа – эмиссары тьмы. Он нажимал кнопку отключения будильника фиксированное количество раз, в зависимости от часа, в который тот сработал; он предпочел бы наступить на гвоздь, чем на трещину, не мог уснуть, пока не удостоверится, что все ящики и шкафы в доме плотно закрыты, заходил в воду с левой ноги, и всегда развязывал узлы. Он работал трясущимися руками, освобождая одно волокно за другим и яростно вырывая безобидные нитки при свете фонарей Института, и впервые в жизни его посетила мысль, что то, что он делает, не имеет никакого смысла. Что не существует протокола, который сможет уладить то, что произошло сегодня, во имя добра или зла, не важно. Он бросил клочок на землю, не закончив работу. Никогда раньше он не поступал так. Даже не мог представить себе такого. Он упал опустошенный. Он никогда не представлял себе такой пустоты.
А затем в Белой Башне погасли огни.
* * *
Лита подошла к волку. Он лежал на боку, безвольный, хрипящий и заляпанный кровью. Она легла рядом, притянула его тело к себе и заглянула в глаза. Волк посмотрел в ответ – это были глаза Питера. Она единственная поняла истинный секрет Питера: даже волком, он никогда не был «этим», только собой, всегда Питером. Она зарылась лицом в его мех и вдыхала его собачий запах, пока мудрый волк умирал. Она лежала, обняв его тело и закрыв глаза.
Когда она открыла их снова некоторое время спустя, ее щека утыкалась не в мех, а в плоть – розовую, влажную и теплую. Человеческую. Ее руки поднимались и опускались вместе с его грудью: он дышал. Ошеломленная, она села и взглянула на Питера, розового и влажного. Она не знала, что делать с этим сокровенным пониманием, что возвышается над всеми законами природы: попросить еще одно чудо будет не просто чрезмерным, но сделает ее самым эгоистичным существом из живущих на свете.
– Я приму это, – прошептала она.
Питер застонал и сжался, но не очнулся. Она подвинулась ближе, ее губы почти касались его лица. Она не понимала произошедших только что вещей, ей и не надо было. Ведь сказано: Смерть это сумасшедшее волшебство. И с нежностью, которой не получишь от поцелуя, она лизнула его.