Иерархия Дерьма, Без Которого Питер Мог Бы Жить
Иерархия Дерьма, Без Которого Питер Мог Бы Жить
Был последний день перед Снежной Луной, и прозвеневший после восьмого урока звонок не только освободил тела школьников оставшемуся дню, но также подарил последние горячие минуты отрицания со стороны Питера, откладывавшиеся им последние две недели: теперь он должен сказать ей. Женщины и разговоры всегда идут рука об руку, как нечто приятное в сочетании с четвертованием. Он шел из своего класса к автобусу, морщась от такой перспективы, когда перед ним появились Алекс Финстер и Том Даблик, и еще двое подошли сзади. Не такую отсрочку от разговора желал Питер.
– Завтра полнолуние, – сказал Алекс.
Питер промолчал.
– У тебя что, сперма в ушах, Руманчек? Я с тобой говорю, ты, грязный цыганский кусок дерьма.
Питер не отрывал взгляда от таблички «Выход» в конце коридора.
– О, наверное, он просто расстроен из-за своей девчонки в коме, – сказал Том.
Решение, знал Питер, было простым: добраться до автобуса. Они только и жаждут, чтобы он дал им повод. Если люди хотят напасть на тебя, они просто нападают; этим же говноедам нужна причина. Так что самым очевидным и простым выходом было держать свой рот на замке и добраться до автобуса.
Алекс назвал его цыганским отродьем, и когда они вместе проходили через дверной проем, то прижались друг к другу, и Алекс, повернув голову, горячо задышал в ухо Питеру.
– Скорее всего, он спешит домой отсосать у своей Спящей Красавицы, – произнес Том.
Просто подержать рот на замке еще немного, чтобы добраться до 89-го автобуса.
Они хотят, чтобы он дал повод, но Питер достаточно бывал на месте избитого в потасовках, чтобы знать: ничто этого не стоит. Вот что отличало Питера от Романа; Питер обладал контролем. Если они смогут отнять и его, тебе больше нечего будет терять.
Том поднес два пальца к своему носу и глубоко вдохнул: – Не киской ли тут запахло?
Теперь они вышли наружу, автобусы стояли у остановки, не далее чем в пятнадцати ярдах от них. Пятнадцать ярдов до заветной цели.
Алекс положил руку на плечо Питера: – Так откуда взялась твоя волчья половина, а?
Он думал, эта навязчивость заставит Питера отреагировать. Но тот был достаточно умен, желая просто добраться до автобуса.
– Твоя мама засунула кость между ног и сказала: «Идите и возьмите ее, парни»? – произнес Алекс.
Питер ударил Алекса по яйцам.
Алекс согнулся, запнувшись о собственные ноги, и упал. Другие парни были прямо за ним, но секундное замешательство – все, что необходимо, чтобы добежать до автобуса, любого, что поблизости, за который он может зацепиться и отпинываться. Его глаза пробежались по окнам автобуса, и на короткое время он встретился взглядом с девочками, близняшками Сворн, уставившихся на него маленькими испуганными глазками, если бы их глаза были самым худшим, нет, тут были вещи похуже, чем просто глаза зрителей.
Он начал подниматься по ступеням в кабину, когда глаза одной из сестер расширились (у какой – уже не узнать), и она закричала:
– Берегись!
Но Питер знал: поздно. Рука схватила его за косичку и стянула со ступенек автобуса, толкнула на тротуар, где он оказался зажатым парнями в кольцо. Он смотрел прямо на Дункана Фитца, на двести десять фунтов Дункана Фитца, который не искал драки, но теперь, когда ее дух витал в воздухе, не мог от нее отвернуться. Вот, чего стоит тебе драка: права на абстракцию, такую, как «честность».
Питер попытался поднять руки для защиты, но, прежде чем он смог, Дункан ударил его по лицу. Это было как вспышка очень яркого света, и с полдесятка вспышек зажглись следом, прежде чем Питеру наконец-то удалось поднять руки, прижать колени к груди, выплюнуть кровь на ладони и начать ждать начала избиения.
Но затем острые локти разорвали кольцо, окружавшее его, еще один боец вступил в драку, и он почувствовал вес нового тела и руки, обвивающиеся вокруг его шеи. Вес был небольшим, и руки тряслись и были тонкими, как у девушки. Это и была девушка. Это была Лита. Лита закрыла его собой.
Все снова затихло. Лита прижалась к нему, дрожа. Из центра ее тела текла энергия такой силы, что Питер мог чувствовать ее своей Свадистханой, и она заставляла ее тело дрожать и не отпускать его из объятий.
– Вот, бля, – неожиданно произнес кто-то. Вечеринка закончилась прежде, чем началась: неожиданное вмешательство Литы, как кого-то власть имущего, заставило толпу, понурившись, отступить. Так же неожиданно, как сакраментальная жажда насилия возникла в толпе, беременная девушка быстро уняла эту мощь.
Лита помогла Питеру подняться. Его волосы были растрепаны, лицо покраснело и кровоточило из порезов над глазом и ртом. И хотя он теперь стоял на ногах и был в порядке, то, что она видела внутренним взором, были бесконечные удары того парня, склонившегося над ним. Раньше она никогда не видела такой жестокости, но инстинктивно знала, что однозначным выходом из драки было равнозначное и противоположное ей действие, и она поцеловала его лицо. Она покрыла лицо, которое другой парень покрывал ударами, своими поцелуями, легкими, как трепыхание крыльев моли. Глаз за глаз. Питер наклонил свою голову к ней. Он протянул свой большой палец к ее рту и вытер с губ кровь. Она плакала, и сопли текли из ее носа.
Он положил указательный палец на ее губы.
– Сопли, – сказал он, затем вытащил запасные резинки из кармана сумки и собрал волосы в хвост. Взял ее за руку.
– Пошли, – произнес он.
– Эй! – рявкнул голос, похожий на удар по тарелке барабанной установки, и рука замдекана Спирса схватила Питера за локоть. – Куда это ты собрался?
– Он идет со мной.
Замдекана отпустил Питера. Его лицо дважды побледнело в двойном отражении солнцезащитных очков Оливии Годфри.
* * *
Питер и Лита отправились с Оливией. Шелли, за которой и приехала Оливия, устроилась в багажнике пикапа, а трое остальных в кабине, Лита сидела посередине, наклонив ноги в сторону коробки передач. Оливия вытерла лицо Питера своим головным платком, и теперь он держал его прижатым к окровавленному рту. Внутренняя сторона щеки была прокушена, и он обследовал ее своим языком. Оливия, в ответ на вопрос, который еще не был задан, ответила:
– Он по-прежнему.
Она дотронулась до коленки Литы, что на первый взгляд выглядело, как жест сочувствия – но ей нужно было место для переключения передач.
Она везла их к трейлеру Руманчеков.
– Мне придется отвезти тебя домой, дорогая, – сказала она Лите.
Лита ничего не ответила. Оливия обдумала взрослые возможности своей ответственности и смягчилась:
– Хотя бы позвони маме. Она и так на пределе в последнее время.
При виде опухшего глаза Питера и разбитой губы, Линда не меньше пятнадцати минут выражала свое горе и злость. Она, плюясь на собственную грудь, декламировала такие проклятия утробам, породившим тех монстров, что могли сотворить такое с лицом такого милашки. Затем она приняла властную материнскую позицию, отмыла его, вручила чашку чая с двумя таблетками аспирина и отправила в постель с куском замороженной отбивной для снятия отека. Оливия осталась, чтобы поговорить с Линдой.
В спальне Лита легла рядом с Питером и закинула руку и ногу поверх его тела, суеверно ограждая собой от постороннего мира.
Он снова ткнул языком в отверстие в щеке. Лита возмутилась:
– Прекрати так делать. Я вижу, что ты это делаешь.
Питер взглянул на нее. Забавная маленькая девочка, которая вложила всю свою любовь между ним и избиением, еще неизвестно чем это все могло закончиться. Одним из главных критериев Николая в определении качества женщины был: поможет она или нет при перестановке мебели. Он имел в виду не какие-то женские дела, типа перенести лампу или коробку с посудой, но чтобы она наравне с мужчинами сжала зубы и тянула диван. Что бы ты сказал на это, Ник?
Но этот факт напомнил ему о том, чего он избегал сказать ей в последнее время. Он должен сказать ей, что произойдет завтра ночью и ей это не понравится. Ей не понравится услышать такое не больше, чем ему – говорить ей об этом. Но это не меняет факта, что ему нужно все рассказать, и ожидание сделает все только хуже. Он закрыл глаза и вдохнул аромат ее волос. Еще минуту.
В дверь постучали. Линда и Оливия вошли вместе. Они согласились, что Питеру может быть не безопасно оставаться здесь.
– Полная луна может привести сюда людей, – сказала Оливия.
Питер кивнул, не в состоянии противиться такому несчастливому стечению обстоятельств. Он поднялся и начал упаковывать рюкзак необходимых вещей для ночевки в Доме Годфри.
* * *
Оливия выделила Питеру гостевую спальню. В углу находилось старинное зеркало, установленное на деревянном цапфе и наклоненное немного вверх. С того места, где стоял Питер, в нем отражался висящий на стене портрет пожилого человека с ястребиным лицом и зелеными глазами, он улыбался так, словно только что воткнул вам нож в сердце, а вы и не заметили.
Оливия положила руку на плечо Литы.
– Я возьму на себя смелость самой позвонить твоему отцу.
Повернувшись к Питеру, она поглядела на его искаженное лицо. Он не мог прочесть выражение ее глаз за солнцезащитными очками. Она прикоснулась пальцами к его лицу, но он не вздрогнул. Небольшое знание о ее прикосновении не навредит ему.
Она вышла, дав им несколько минут наедине.
– Мальчишки... – сказала она на выдохе, выходя. – Мальчишки...
Питер смотрел в зеркало. В такие моменты его Свадистхана посылала ему странные и высокочувствительные сигналы, но он был рад, что они никогда не добирались до его Третьего Глаза. Третий Глаз всегда прорывался, в удручающе буквальном смысле. Но завтра ночью произойдет то, что неизбежно должно случиться с тех пор, как Роман позволил себя арестовать. На самом деле, это было неизбежно с той ночи, когда они нашли Брук Блюбелл. Он должен найти варгульфа, выследить его и вырвать ему глотку. Это делало его слабым, и он хотел просто лечь, но продолжающаяся боль от побоев держала его на ногах. Боль не дает ничего, кроме ощущения приоритетов. Сейчас он желал, чтобы его Третий Глаз показал ему, как гадалка через хрустальный шар, каким будет мир на утро послезавтра, но все, что он видел – это собственное уродливое, избитое лицо. В зеркальном отражении руки обвились вокруг его груди и сцепились в замок.
– Пойдем, навестим его, – сказала Лита.
Они поднялись на чердак. Шелли находилась внизу; когда она не спала, то охраняла приватность брата. Он лежал подле окна. Пара совиных глаз, мерцающих между деревьями, блестела неустанным бдением. На голове Романа отросло больше натуральных черных волос, и его щеки покрывала неровная щетина.
Лита опустилось рядом с ним на колени.
– Я даже не знала, что он красит волосы, – она смотрела на его лицо. В лунном свете можно было различить крошечные капилляры в его глазах.
– Если ты соберешься сбежать отсюда, ты мне скажешь? – спросила она.
– Я не сбегу, – ответил Питер.
– Я с тобой, если сбежишь, – произнесла она.
Он поглядел в окно на диск луны.
– Я недостаточно быстр, чтобы обогнать ее, – сказала он.
Она посмотрела на ротер в ухе Романа и поняла, что грядет нечто большее, и она будет это ненавидеть так же сильно, как ненавидит, что ее лучший друг в коме, и что ей пришлось смотреть, как избивают ее первого парня, которого она любит всем своим телом. Она знала: что бы он ни собирался сказать, это будет так же ужасно, потому она сосредоточилась на светящемся медицинском приборе в ухе Романа и ждала.
– Я хочу, чтобы ты пообещала мне кое-что, – начал Питер. – Завтра ночью, мне нужно чтобы ты пообещала, что до захода солнца ты будешь сидеть с кем-нибудь дома, и что бы ни произошло, ты не выйдешь до самого восхода. Всю ночь.
– Что ты собираешься делать? – спросила она бессмысленно. Она точно знала, что он ответит, и то, что он произнесет это вслух, ничего не исправит, значит, нет необходимости слышать это.
– Я собираюсь убить его, – сказал он.
Она едва могла слышать дыхание Романа, выходящее из его носа.
– Ты же понимаешь, что ты просто человек? – спросила она. – Как и все мы. Мы просто люди.
– За час до заката, – начал Питер. – Ни при каких обстоятельствах не покидай дом. И ни при каких обстоятельствах не позволяй никому войти.
– И что потом? В следующий раз я увижу тебя в тюрьме? Или на твоих похоронах? Я вообще увижу тебя после этого?
У Питера не было ответа на ее вопросы, а они сыпались так быстро, что его разум не поспевал обрабатывать ответы.
– Я думаю, ты полон дерьма, – сказала она. – Я думаю, в вас обоих полно дерьма. Ты думаешь, я единственная, кому нужна защита? Ну так, посмотри на себя. Что должно случиться, чтобы ты понял, что это не какая-то игра? Это жизнь.
Питер все не отвечал: не потому, что не было ответа, но потому, что слишком устал, чтобы слушать самого себя. То, что произошло в две последние луны, случится снова завтра ночью, и весь город знал это. Только, если он не убьет зверя. Этому существу было известно, кто он, – и он не мог ничего исправить, чтобы не быть частью всего этого. Только если он не убьет его. В нем теперь сидел страх куда глубже страха клетки: он боялся, что с ней случится то же, что произошло с двумя другими девушками, боялся, что она будет еще жива и увидит, как клыки и когти вгрызаются в ее живот, рвут на части, с едой в желудке, младенцем и дерьмом, пока вся жизнь не вытечет из нее. Только если он не убьет его. Эта жизнь – игра, с самыми высокими из возможных ставок, и потерять их было выше его понимания. Он не был убийцей, он не хотел никого убивать, к черту все эти убийства.
Он поискал что-то хрупкое, но не ценное, просто, чтобы показать. Он выбрал настольную лампу и швырнул ее об пол. Лита испугалась этого насилия, достигшего желаемого эффекта, и он ненавидел этот эффект.
– Либо ты сделаешь так, как я говорю, либо ты никогда меня больше не увидишь, маленькая тупая сука, – произнес он.
Снаружи показался проблеск света; приехал ее отец. Лита отпустила руку Романа и стерла слезы со своих щек. Она встала и поправила юбку, посмотрела на Питера. Ее заплаканные глаза Годфри были красными и зелеными, как самое ужасное в мире Рождество.
После ее ухода Питер присел на кровать Романа. Положил руку ему на голень и потряс.
– Тут никого, кроме нас, цыплят, – сказал он.
Раздался скрип, он обернулся и обнаружил Шелли, стоящую в дверном проеме, но не осмеливающуюся вмешаться. Она смотрела на разбитую лампу, но ей не нужны были доказательства, чтобы понять – кому-то здесь причинили боль. Питер молчал. Он наклонился и снял один ботинок, затем другой. Подбросил ботинок в воздух, затем второй, и она наблюдала, завороженная элегантностью, с которой он жонглировал в темной комнате.
* * *
На следующее утро Питер проснулся от толчка своей матери. Его щека была пурпурной, на губе запеклось темное пятнышко, отпечатавшееся ночью на подушке. Он хотел бы чувствовать себя лучше, чем прошлой ночью, к тому же рядом была мама, но его чувства не изменились. Вчера случилось, равно как и сегодня вечером случится, и ничто не изменит эту огромную черную дыру неудачи.
– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовалась она.
– А как я выгляжу? – ответил он вопросом.
Она натянула рукав на ладонь и вытерла его губу.
– Завтрак, – сказала она.
Оливия дала Линде власть над кухней, что тут же выразилось в куче предложений по готовке блюд. Бывали времена, как эти, требовавшие от нас величайшей силы и сдержанности, и это чуть не убило Линду прошлой ночью, ведь она не могла накормить своего ребенка. Шелли старалась есть с чрезмерной деликатностью, чтобы компенсировать тягу к пище вследствие нервозности, тем не менее, ее ложка слишком часто стучала о края стоявшей перед ней чашки с манной кашей. Когда их глаза встретились, Питер наклонил голову на один бок и приподнял бровь с другой стороны, вызвав слабую улыбку, но, когда он попытался улыбнуться в ответ, то смог лишь поморщиться из-за распухшего синяка. В это вмемя Оливия, спрятавшись за улыбкой в глазах, весело сплетничала о недавнем скандале с участим знаменитости, словно была рада, что обычная рутина внезапно прервалась. Питер не знал, что заставило упыря стать неожиданно гостеприимной, и ему было все равно.
Его ум был занят реакцией Литы, когда он бросил лампу, и последним взглядом в глаза Роману, прежде чем отвернуться от него, и луной, которая теперь находилась на другой стороне земли, но все еще оказывала громадное влияние на его блуждающие мысли.
После завтрака Оливия поднялась, отвезти Шелли в школу. Линда взяла ее за руку. – Твоя кухня – просто мечта, – сказала она.
Оливия притворно заскромничала: – Это зависит от того, кто на ней готовит.
Когда Питер и Линда остались одни, Линда направилась к бару, вынула бутылку виски и приправила им свой кофе.
– До фермы Тома и Кристал меньше дня пути, – сказала она. – Мы можем быть там до твоего превращения.
На его кружке была трещина, и он провел по ней ногтем.
– А что, если она следующая? – спросил он.
Они смотрели друг на друга: больше нечего было сказать.
Питер отхлебнул из кружки. Когда он глотнул, его горло сузилось до размеров игольного ушка. Линда встала и подошла к нему: он обвил ее руками и зарылся лицом в складки живота и плакал, и плакал, и плакал.
– К черту все эти убийства, – произнес он.
Кто-то вошел в столовую, Линда обернулась. Это был Роман. Он не выразил никакого удивления вторжению Руманчеков в его столовую, как люди, которые обычно глупят после долгого сна.
– Который час? – спросил он.