Сошествие В Ад
Сошествие В Ад
Из архивов доктора Нормана Годфри:
НГ: Как себя чувствуешь сегодня, Кристина?
КВ: Здесь очень мило. Чуть раньше я впервые прогулялась. Это была приятная прогулка, хотя всюду валялись ветки. Наверняка, это последствия вчерашнего шторма. Мой дедушка назвал бы его пожирателем сараев.
НГ: Да, так и есть. Надеюсь, он тебя не расстроил.
КВ: О, я люблю штормы. Я могла бы сидеть и смотреть на него весь день. Для меня они, как триллеры, что читает моя бабушка. В них нет никакой литературнойценности, конечно, но кровь закипает в жилах и сердце сжимается! В такие моменты ничто, попавшее под удар, не может считаться в безопасности, когда все вокруг ломается и бушует, понимаете?
НГ: Ты чувствуешь себя тут в безопасности?
КВ: Я хотела сказать, я не знаток психиатрических институтов, но тут, как на борту пиратского корабля. Шучу я, шучу. Но, да. Чувствую. Словно ничто не может достать тебя здесь.
НГ: ...
КВ: Вообще-то, я его знала.
НГ: Прости?
КВ: Вы думаете о нем. Об этом психе. Простите, я не должна называть его психом. Но он тоже был вашим пациентом, не так ли?
НГ: Да, он был.
КВ: Мои бабушка с дедушкой живут рядом с Килдерри-парк, поэтому я часто его там видела. Думаю, я не должна была говорить, что знала его. У него была своя жизнь, родители и все остальное, а я не знаю ничего об этом. Кроме очевидного.
НГ: Очевидного?
КВ: Он видел, как он сделал это. Он видел Питера Руманчека, пожирающего ту девушку.
НГ: ...
КВ: Доктор, вы в порядке, может вам выпить стакан воды?
* * *
Когда доктор Годфри вернулся с работы, его встретило характерное молчание.
Мэри была на кухне, чистила столешницу, вокруг ее шеи и плеч кружились вихри напряженности. В прошлые времена он мог просто положить руки на ее плечи, и это сняло бы с нее любую нервозность. Тогда доброта их отношений существовала не только на публике, но и сама по себе, а темами их разговоров служило нечто большее, чем сегодняшние взаимные обвинения. Он стоял в дверях, она знала, что он там. В нем обострилось нехорошее предчувствие – не стоит ждать ничего хорошего от женщин Годфри, выполняющих самостоятельно работу по дому, и он ждал с привычным фатализмом выплеска годами копившихся внутри обид, разочарования, враждебности и – близящегося вселенского наказания. Потому что она все еще была влюблена в него.
Он посмотрел на лицо на двери холодильника. Бугристое безглазое лицо гоблина от фирмы «Silly Putty». И он поддержал идею сводить Литу на ультразвук, потому что... потому что утратил последние силы сказать ей нет.
– Она мне ничего не сказала, – наконец произнесла Мэри. Она даже не повернулась к нему. – Она смотрела на меня, как на чертова инквизитора. Может, тебе повезет больше. Доктор.
Во время своего почти десятилетнего изучения медицины, ему никогда не приходило в голову, что гордый титул, которого он добьется по окончании, когда-нибудь плюнут ему в лицо таким образом.
Он зашел в комнату Литы. Она полулежала в своей кровати, делая домашнюю работу по математике, и не подала виду, что обратила внимание на появление отца. В его голове появилась противная картинка того «патлатого хулигана», вытворяющего всякое с его дочерью. Такова участь мужчин: ты начинаешь жизнь желторотым птенцом, чтобы моргнуть и в одночасье превратиться в отца молодой девушки, которую трахает другой желторотый птенец.
– Думаю, я сбегу и присоединись к Кальвинистам, – сказал он.
Она проигнорировала его. В дни, когда он сам находился в возрасте ухаживаний, он даже представить не мог, что самая сильная боль будет от того, что собственная дочь откажет ему во внимании. Это усугублялось и другими причинами. Одним из наибольших факторов появившегося в их доме раскола стало неуместное восприятие происходящего Мэри; с ее точки зрения, между ними был заговор: ее муж и дочь объединились против нее. Так и было; они объединились, поскольку он делал все возможное, дабы поощрить это. Итак, выбора нет. Ему придется присоединиться к Мэри, даже рискуя оттолкнуть от себя дочь, дочь, которая смотрит на них с таким явным разочарованием. Если он хочет починить хоть что-то, что в его силах, ему придется занять сторону ее матери. Войдя, он закрыл дверь.
– Я здесь не по просьбе мамы, – сказал он.
Она посмотрела на него, и он почувствовал то последнее, что ему допустимо было сейчас ощущать: что он победил. Но сейчас его талантам понадобится все внимание, нельзя отвлекаться. Он присел на край ее кровати и сделал вид, будто отпускает свою отцовскую сторону, принимая профессиональный нейтралитет. Как факир, который, глотая меч, передвигает свои внутренние органы. В мире возможно все.
– Это был твой первый раз? – спросил он, и беззвучно добавил – если можно так выразиться.
– Да.
– В этом нет ничего плохого, – сказал он. – Никогда не позволяй забивать себе голову, что это плохо.
– Хорошо, – произнесла Лита.
– Но... ты должна понимать нашу обеспокоенность. Понимаешь, милая... Все дело в незнании. Ты должна понять, каково нам было не знать, где ты находишься.
– Но дело не в этом, – возразила она. – Все дело в Питере. И именно поэтому я никому не сказала где я. Потому что не хотела врать вам, но знала, что вы отреагируете именно так. По крайней мере, она – точно.
Он скрыл свое удовольствие при этом уточнении.
– Она такая же поверхностная, как все остальные, – сказала Лита. – То же самое с Романом. Это подтверждает предвзятость. Она уже все решила и будет видеть только то, что подтверждает ее правоту.
– Я должен свериться со своими сводами родительских правил, но не уверен, что тебе можно разбрасываться терминами о предвзятости, – ответил он.
Пластичная нить свернулась на ее одеяле и, вытянув ее, он позволил ей свернуться вновь.
– И, – продолжил он, – я должен тебя спросить, как много ты знаешь об этом парне?
Он мог заметить, как это тронуло ее, по глазам, в которых читалось практически физическое сопротивление.
– Лита, я слышал кое-что, – сказал он. – И это кое-что чаще всего рассказывают именно о нем. Сейчас, я стараюсь оградить себя от преждевременных заключений, но у этого молодого человека довольно странная репутация.
Она молчала, и он не был уверен, что это признак проигранного сражения. Есть ли какой-то способ обсудить все, не заставляя ее возненавидеть его? Если цена этому – поражение, он это переживет.
Но затем она посмотрела на него своими стеклянными глазами и сказала:
– Папа, я люблю его.
Он ничего не ответил. Его глаза тоже остекленели.
– Люди видят то, что хотят видеть, – продолжила Лита. – Они видят кого-то, как Питер, и используют его в качестве чистого листа, на который можно наложить все, чего они боятся. Ты же знаешь, какими бывают люди.
Он знал. Но также он знал эту маленькую девочку, говорившую с ним с неземным авторитетом, что, скорее всего, было признаком возможного безумия.
Он положил руку на кровать. Она положила руку поверх. Они молчали. Открылась дверь, и вошла Мэри. Это было похоже на вторжение. Возникло ощущение, что кто-то вторгся на их частную собственность. Он надеялся, что Лита не уберет свою руку и она не убрала. Итак...
– Звонила Оливия, – сказала Мэри.
Вот в чем было дело. Он знал, что последует дальше, что ждало его все эти дурацкие годы, но, несмотря на неизбежный рок, которого он ждал, он все еще не был готов встретиться с этим лицом к лицу, но был окрылен. Окрылен, потому что не в его силах было бросить ее.
Он держал руку дочери и ждал, когда это произойдет.
– Роман в коме, – сказала Мэри.
* * *
Роман находился на чердаке Дома Годфри. Прайс сказал Оливии, что его ЭКГ стабильна, но он упорно настаивает не переводить его домой. Этот совет был проигнорирован. Шелли настояла на том, что хочет, чтобы он был с ней на чердаке, и получила согласие матери. Шелли сама перенесла туда его кровать. И теперь он лежал на ней в больничном одеянии. Они стояли подле него – Годфри и Оливия, и девочки. Годфри посмотрел на парня: племянник лежал перед ним, но ему не хватало того эффекта присутствия, которое отличает обычного спящего человека. Воспоминания и запахи этого чердака, так знакомые с детства, мешали ему дышать полной грудью, и он попросил Оливию спуститься с ним вниз. Девочки остались. Лита подняла взгляд на Шелли. Глаза Шелли были озабоченно вытаращены и казались такими же твердыми, как кварц. Лита обхватила руками талию Шелли. Ее руки не смогли сцепиться сзади.
Годфри и Оливия стояли в патио. Свет датчиков движения отбрасывал от них худощавые тени на лужайку.
– Ему нужно быть в больнице, ты это понимаешь? – спросил он.
– Он останется здесь, – твердо заявила она.
Годфри посмотрел на вытянутого мужчину – свою тень на траве. Он говорил ей однажды, очень давно, что без промедления заберет от нее детей, если ему только покажется, что на то есть причина. Но в данных обстоятельствах, где вмешательство полностью оправдано, он не испытывал никаких иллюзий насчет своей совести и неисполнения обещания.
– Как это произошло?
– Передозировка. Он был под кайфом и устроил сцену в Институте.
– Зачем он приходил туда? – спросил Норман.
– Я не знаю.
Он нажал пальцем на вершину пирамидки, украшающей край перил.
– Оливия, скажи мне правду, – сказал он. – Ты что-нибудь знаешь о проекте Уроборос?
– Я говорила тебе, я знаю о том, что там происходит, не лучше тебя. Это имеет какое-то отношение к Роману?
– Зачем он приходил туда? – повторил Годфри. – Там что-то произошло, ты не можешь вести себя, будто ничего не произошло.
Она повернулась к нему и посмотрела с отсутствующим, что было по его опыту для нее непривычно, взглядом. В ее глазах была полнейшая пустота.
– Норман, последнее, что меня сейчас заботит – это действие, – ответила она.
Она прикурила сигарету. Свет датчиков ушел в другом направлении. Огонек сигареты осветил слезы на ее щеках.
– Лив, – сказал он. Он не называл ее этим вопиющим омофоном очень долгое время.
– Лив, Лив, Лив, – произнес он, качая головой.
* * *
Этой ночью, после полуночи, зазвонил телефон Годфри.
– Здравствуй, – ответил он, а затем, – О, ради Бога... – и потом, – нет-нет, я уже еду. Он положил трубку, повернулся к Мэри и начал было оправдываться, но не закончил; это было излишне. Ее безразличие насчет его неожиданного бегства из их постели вызвало в нем болезненный импульс, желание закончить объяснение. Он завис над ней, сжав ее руку, и сказал, что вернется так скоро, как сможет. Она показала ему, что нет нужды пытаться говорить правдивее, чем есть на самом деле.
Реабилитированный, он второй раз за день поехал к Дому Годфри и залез в другую постель, после чего началась их с Оливией деятельность , которой не было долгие годы, с тех пор как последний раз он называл ее сокращенным именем. Они спали вместе. Фраза, которую он никак не мог понять, в качестве эвфемизма для секса, словно слово трахаться несло в себе больше сложностей и последствий.
Через несколько часов он неожиданно проснулся, ощущая животную сконфуженность от нахождения не в той постели. Сейчас он лежал один, и, быстро сориентировавшись в пространстве, заметил ее, сидящей на подоконнике. Она была обнажена, одна нога была закинута на другую, и шепот сигаретного дыма кружился над ее головой.
Потерянная в собственных мыслях. Мыслях о мире, где такие вещи могут случиться с нашими детьми, и мы ничем не сможем им помочь.
* * *
Питер и Лита доедали свой ланч в кафетерии, когда он почувствовал приближение этого. Он заметил некую нервную энергию, исходящую от нее, отчетливое женское напряжение, от которого, если высвободить его, никто не спасется. Он ощущал это своей Свадистханой. Прошла уже неделя. Роман был все еще без сознания, и Питер не делал ничего в продвижении их расследования. Он вообще ничего не делал; он знал, что битва близится, но не знал какие формы и обличья примут последствия, если он продолжит пытаться нащупать что-то. Сейчас, единственное верное решение было – принимать вещи такими, как они есть, и не влезать в какие-либо сложности. Сейчас он занимался только этим. Но то, как Лита ковыряла ложкой свой йогурт, означало, что, что бы ни было у нее на уме, скоро это станет и его заботой.
– Вау, твои серьги подобраны к кошельку? – сказал Питер. Как правило, по его наблюдениям, модные решения девушек всегда были направлены на определенные диверсионные цели.
– Я хочу, чтобы ты пришел ко мне на обед, – произнесла она.
Питер молчал.
– Это очень важно для них, – продолжила она. – Это... очень важно для меня.
Питер приказал своему внутреннему взору представить, как заходит солнце, растекаясь медом по осенней траве; тихий бегущий поток, огибающий круглые речные камни и первые серебристые лучи новой луны. Итак, мы дошли до Этого. И разве это не тот самый разговор, который ведет к бойфренду и обязательствам и другим словам, на которые у него была аллергия. Девчонки. Как только вы повторно настаиваете на вполне разумных границах, они повторно напирают на вас со всей мощью бульдозера. А вся ирония в том, что почему-то мужчин считают охотниками.
Она выжидающе смотрела на него. Ожидая десять миллионов вещей, которые могут крутиться в девичьей голове. Очевидно, он позволил зайти всему этому слишком далеко. Очевидно, если он скажет ей «Мне нужно немного личной свободы», она вместо этого услышит звон свадебных колоколов. Он знал, как с этим справиться. Как говорил Николай: «в девяти случаях из десяти, когда женщина заставляет ныть твой живот, решением служит взять ее домой и заняться сексом». Так и было. Он так и поступит, просто возьмет ее домой и займется сексом, как это было раньше, и больше тут не о чем говорить. Он улыбнулся ей и кивнул, она улыбнулась в ответ, думая, что добилась своего.
Последующим вечером Мэри Годфри с трудом сдерживала свое недоверие, что она сидит за одним столом с ходячим переносчиком блох, грязным хулиганом, делится с ним хлебом, как с любым другим школьным приятелем дочери. Все годы терпения и труда, что она посвятила этой семьи, читавшиеся на ее лице, готовы были рухнуть за один вечер. Но это был все еще ее стол. Вполне подходящий для жертвоприношения того, что еще осталось святого. Классовая ненависть! Такое нервное отношение было следствием того, что Мэри Ньюпорт сама росла дочерью необразованного сталевара по другую сторону железной дороги, и что ни ее муж, ни ее дочь знали об этом не более, чем они ведают о темной стороне луны. Она не хотела ей такой участи – потому создавшееся положение напоминало ей оживший роман Джейн Остин, где родители обеспокоились, как бы их единственное чадо не закончило жизнь, прозябая в сточной канаве. Один взгляд на подобных Питеру Руманчеку, – и вы уже ответственны за, хоть и отвлеченное, но важное понятие классовости. Только если ваше имя не Норман Годфри. Если вас зовут так, вся ваша ответственность состоит лишь в сопротивлении предку, мертвому уже более сотни лет.
Но ничто из этого не было истинной причиной беспокойства Мэри. Больше всего ее беспокоило ее собственное участие во всем этом фарсе. Когда у Литы впервые появилось предложение отобедать, ответом Мэри стал тяжелый и гадливый смех, неприятный ее собственным ушам, и категоричное Нет. Но Лита не собиралась спорить с ней, даже не взглянула на нее. Она посмотрела на своего отца, безошибочно понимая: он с этим справится. Справляться с безумными – его работа. Мэри стало интересно, есть ли определение тому, в кого она превратилась. Это будет инверсия эхо – тело, отделенное от голоса. А все, что хочет голос, если его кто-нибудь сможет услышать, просто спросить, как они позволили всему этому произойти?
После ужина, она, извинившись, ретировалась, заявив о неожиданно настигшей усталости, а доктор Годфри налил себе выпить и предложил Питеру. Парнишка заслужил выпивку, высидев под пристальным светом прожекторов, излучаемых гостеприимством Мэри.
И сейчас, при встрече с обвиняемым лицом к лицу, доктор Годфри стал более доброжелательным к точке зрения своей дочери: Питер был совершенно другим. Он не был нашим соседом. Он не хотел вещей, которые хотим мы. Если вы скажете ему выпрямиться и вести себя прилично, он посмотрит на вас с искренним недоумением: в его мыслях он и так это делает. Кроме того, он был виновен в самом немыслимом преступлении перед цивилизацией, такой же неестественной, как резкая хромота: он не принадлежал никому.
Он не хотел находиться здесь сейчас, это было очевидно. Но он пришел. Он был здесь, потому что Лита попросила его, это демонстрировало базовый уровень целостности, что, по оценке Годфри, давало парню пару очков. Его сильнейшим страхом была возможность, что придуманная Кристиной Венделл история об оборотне, есть психологическая защита от более тревожной реальности, но профессиональные инстинкты толкали его к другой теории насчет его пациентки. С другой стороны, все было очень просто: люди напуганы, и кто-то должен за это поплатиться, а Питер был как раз Не Одним Из Нас. Но вот он пришел и старается (хотя ему действительно тяжко носить галстук), и, кроме того, нельзя списывать со счетов, как добр он с Шелли. Единственное из всего, что нельзя списывать со счетов.
Годфри протянул Питеру бокал, который Питер поднял, чтобы чокнуться.
– За... Романа, – сказал Годфри. Он, конечно, хотел сказать что-то безобидное и забавное, но вышло это.
– За Романа, – ответил Питер, и в его глазах стояло странное выражение, которое, как заметил Годфри, проскакивало во время обеда, не зрелость, нет, но словно ясность и понимание окружающего. В них будто бы читался истинный облик его души, прожившей не одну жизнь, и в этой жизни она пряталась за маской лица Питера.
Годфри заметил, как он сжал ногу Литы, но, к его удивлению, это порадовало его. Да, он был рад. Рад, что его странная дочка нашла странного кавалера, что в ее жизни есть человек, который так к ней прикасается. Перед ним сидела женщина, которую он создал.
Как только со стола было убрано, он сделал скептическую маску на слова Литы, что она подвезет Питера домой, потому что сам он выпил, и никому не хотелось рассматривать идею тревожить из-за этого Мэри. И теперь он отрекся от своего престола, от права частной собственности, от того, чтобы быть помехой между ними. Они справятся и без него. Он дал им напутствие веселиться, надеясь, что они будут действовать наоборот. Они будут жить.
Она уже настоящая женщина. Что вы знали про это?
* * *
Из архивов доктора Нормана Годфри:
КВ: Мне снова приснился тот сон, где я на заводе. Но в этот раз он был другим, в этот раз, когда настал момент, я не знала, прятаться мне или обернуться и встретиться с этим лицом к лицу, но вдруг я увидела кого-то снаружи, за окном. Это был Френсис Пульман. Я думаю, потому что... Боже, ненавижу говорить такое вслух, но это из-за его странных глаз. И это единственное, что изменилось во сне, он просто стоял, не произнося ни слова, а я все так же застряла в том же месте, но с мертвецом, наблюдающим за мной.
НГ: Есть какие-нибудь мысли, какую роль Пульман или его призрак играли в твоем сне?
КВ: Я... Это прозвучит немного безумно, доктор.
НГ: Ничего, ты в правильном месте.
КВ: Его лицо.
НГ: Что ты имеешь в виду?
КВ: Он ничего не говорил, но я смотрела на его лицо и знала – он говорит мне что-то.
НГ: Ты можешь рассказать, о чем он говорил?
КВ: Он говорил мне... Ты потеряешь свою душу.
НГ: ...