ТАМ, ГДЕ ЖИВУТ БОГИ

Зевс знал, что рано или поздно Боги взбунтуются. Только вот о том, что яблоко раздора вновь, как и три тысячи лет назад, выпадёт из рук прекрасной Афродиты, Громовержец знать не мог. В последний раз раздор между тремя Богинями обернулся на земле Троянской войной. На этот раз Богиня Любви осмелилась бросить вызов ему, самому Богу всех Богов. Вначале она робела, её речь звучала тихо и неуверенно, и Зевс недооценивал всю серьёзность её намерений. Потом Афродита осмелела, её голос становился всё убедительнее и тверже. А теперь Громовержец видел, как у одного за другим членов Олимпийского Пантеона искрятся глаза, как пробуждается в них азарт, как захватывает интрига и возникает интерес к тому, что предлагает им юная Богиня, которая, в свою очередь, уже предвкушала победу. Зевсу не хотелось так просто сдаваться, ему нравилось следить за переживаниями Афродиты. На каждом этапе, в любой ипостаси, она была невыносимо прекрасна. Её страдания, мольбы, трепет, вожделение и разочарование, новая надежда и предчувствие грядущего триумфа, словно живые толпились в его заинтригованном мозгу, томясь в ожидании ответа. Но Зевс всё тянул. Осознание того, что Афродита влюблена, что все эти любовные флюиды направлены не на него, а на человека, хуже того, христианина, пронзали стрелами ревности его огромную грудь. Ах, если бы только Афродита знала, насколько сильно он всё ещё был подвержен искушению овладеть ею! Она боялась его гнева, а он боялся её чар. Чар, которые уже подействовали на некоторых Богов. И вот они уже готовы к бою. Ради жизни на Земле, ради возрождения, ради любви! Они увлечённо и бесстрашно рассказывали о том, как ловко преступали законы Олимпа, а Афродита слушала их с упоением, время от времени бросая на Зевса вопрошающий взгляд.
Из глубины зала, как из самой преисподней, послышался грудной голос Аида, вырвав Громовержца из паутины навязчивых мыслей:
— Пока кладбища принадлежат церкви, а покойников отпевают священники, их души изнывают в смердящей реке Стикс. Харону всё равно, какой веры был покойник, но без оплаты он отказывается переправлять их в Царство Мёртвых. Зловонные воды Стикса переполнены и готовы просочиться на поверхность земли. Мои судьи, Минос и Радамант, бездействуют, за две тысячи лет они отправили ничтожное количество душ на Асфоделиевые Луга и ещё меньше в Блаженный Элизий. Среди стенаний несчастных слышны голоса, вопрошающие о бессмертии и Царстве Небесном, которое было обещано им на Земле и которое никогда не наступит...
Аид был зол. В его словах слышались раздражение, ненависть и отвращение, копившиеся веками.

Длинные прямые волосы спадали на лицо, скрывая его почти полностью, отчего голос казался ещё утробней.

Он продолжал:
— Бессмертие смертного — в его продолжении. И никакое целомудрие этого не изменит. Пока женщина рожает, она бессмертна; пока мужчина оплодотворяет, он — создатель. Невспаханные поля и неплодоносящие деревья погибают, незачинающий убивает, неблаготворящий вредит. — Аид посмотрел на каждого присутствующего горящими глазами и остановил свой взгляд на Зевсе. — Соблюдение исконных первородных законов и уважение к Земле — залог упокоения под землёй. Люди забыли об этом. Если на то будет твоя воля, брат, я тоже объявляю войну бессмысленному христианству. А когда мы победим, я освобожу немые души из чрева огненной реки Стикс и открою им врата в Асфоделиевы Луга и Элизий. Даю слово!
Все переглянулись. Это было слишком высокой наградой. Даже Боги не всегда попадали в Элизий. Предатели на веки вечные были свержены в Тартар, а полубоги, герои и смертные были рады попасть хотя бы на Асфоделевые Луга, где их души бесцельно бродили, слушая голоса своих близких на земле. И лишь избранные, те, кто творил добро при жизни на Земле, не ставил себя выше своих Создателей, почитал и уважал свою внутреннюю и внешнюю природу, гармонируя с её творениями и создавая единство с ней, имел шанс оказаться в Элизии.
— Война ничего не решит! — громко сказала Афина, которая всё это время молча стояла по правую руку от Зевса, внимая возбуждённым речам своих родственников, — Угроза — плохая тактика, ею не вернуть ни признания, ни поклонения. Явись мы перед людьми, они придут в ужас и будут спасаться бегством в свои церкви. Священники тут же не замедлят воспользоваться их уязвимостью и сами, дрожа от страха, призовут их неистово молиться, взывая к христианскому Господу. Не думаю, что кто-нибудь из нас выдержит второй раз такого оскорбления. И тогда нам ничего другого не останется, как уничтожить их. Готова ли ты к такому повороту событий, милая Афродита?
— Значит, ты предлагаешь продолжать бездействовать и дальше? Не так ли, сестра? — крикнул Арес, не дав возможности ответить Богине Любви. – Всякий конец – залог хорошего начала. Насилие, жестокость, варварство и необузданное желание превосходства сильных над слабыми даны всему живому и дышащему в равной степени, как любовь, доброта и милосердие. В каждом человеке, звере и букашке одинаково живёт страсть создавать и разрушать! Богомол съедает пчелу медленно, и та бьётся в его клешнях, даже когда от неё остаётся одна голова. Антилопа дышит до тех пор, пока её разрывают тигры ещё несколько часов. Такова наша природа, и ничто этого не изменит! Мне будет достаточно пошевелить одним пальцем, чтобы навести смуту и возбудить враждебность смертных друг к другу. Уж причин у них для этого предостаточно!
Глаза Бога налились кровью.
— Я за справедливость, Арес, и всегда была за неё. — Чистая мудрость не могла согласиться с с абсолютной силой. — Я против нападения. Никого нельзя заставить поклоняться, тем более человека. Они горели на кострах за свою веру, неужто ты забыл?
— И что же ты предлагаешь? — спросил он, распаляясь в гневе.
— Мы — их Боги, создатели и защитники. И нам не нужно никому этого доказывать. Когда-то у людей стоял выбор, и они выбрали не нас. Вы не задумывались, почему? Почему вдруг они отвернулись от нас и предпочли себе покровителя в лице иного Бога?

Наступила тишина. Вопрос повис в воздухе, словно меч, готовый сильно рубануть.
— Потому что мы — такие же, как они! — громко сказала Афина, чётко выговаривая каждое слово, — Мы ранимы и несдержанны, падки и уязвимы, мы любим и ненавидим, награждаем и караем. Мы чувствуем всё то, что чувствует смертный. Радость, обиду, боль, разочарование, гнев... И, хотя мы сильнее их, мы не можем контролировать свои силы, и это делает нас слабыми! — Она взяла паузу и оглядела всех мудрым совиным взглядом. Потом продолжила: — Людям нужен такой Бог, который был бы отличен от них! Который независим от своих чувств, потому что не имеет их, который выше своих желаний, поскольку Ему нечего желать. Тот, кто пообещает им вечную жизнь, если они будут стремиться к Нему. Люди хотят быть кем-то больше, чем простые смертные, поэтому они пытаются избавиться от своих желаний и потребностей, победить в себе человеческую природу, которой мы их одарили. Избавляясь от чувства влечения, страсти, ревности, гордости, одиночества, они становятся свободней и...
— Бесполезней! — снова перебил Афину Арес. — Если нет чувств, то нет и сущности! Пустышка — вот кто их Бог!
— Он не пуст, Арес, Он прост, — спокойно ответила Афина. — В простом и понятном заключена сила. Он ничего не требует от людей и сам бездействует. Он вообще молчит. А те, кто Его слышал, твердят лишь о прощении и безграничной любви к Нему и Его человеческому Сыну. Чем безмятежней верующий, тем великодушнее их Господь. Мы слишком сложны для них. Зачем им следовать устройству общества, созданному Зевсом, когда можно уйти от этого общества в монастырь? Зачем им терпеть гнев Геры за измену, когда достаточно одного покаяния священнику? Зачем благодарить за земные удовольствия и наслаждения Афродиту и Аполлона, если наслаждения и удовольствия — это смертные грехи? К чему победы в битвах, когда их учат подставлять вторую щёку? И, наконец, зачем им нас о чем-то просить, когда мы всё необходимое им уже дали. Мы даже их научили создавать!
— Но они не создают, они уничтожают! — воскликнула Афродита. — Афина, твоя мудрость безгранична, а значит, ты не можешь не видеть, что люди, высасывая кровь Земли, убивают её! Что в теле прекрасного Эфира зияет рваная брешь, именуемая людьми озоновой дырой. Сквозь эту дыру Гелиос беспощадно сжигает своими лучами всё живое. Он не виноват. Эфирный слой всегда был прочной защитой от смертельного, излучающего жар потока. Чтобы вразумить человечество, необходимо сделать видимым невидимое! Иначе как раскрыть тайну их планеты и бытия, если не предстать пред ними во всем нашем очаровании и силе? Люди должны нас увидеть, услышать, наконец, почувствовать в самих себе божественное и вновь воссоединиться с нами! Ихор проснётся, забьётся в человеческих жилах, даст толчок в головной мозг, и наконец наступит просвещение!
— А если Афина окажется права, — резкий голос Геры разрушил хрустальные грёзы Афродиты, — если кто-то из нас не сможет рассчитать силу и убьёт людей, сожжёт или затопит? Можешь ли ты ручаться за каждого из нас в порыве гнева или страсти? Назад пути уже не будет, только вперёд — либо возрождение, либо смерть.
Все знали, что царицу устраивал нынешний уклад. На Земле уже давно прекрасно справлялись и без неё, а на Олимпе ей так было спокойней. Зевс не плодит больше полубогов, а она не сгорает от ревности. Только это и заботило Геру. Ни стоны Земли, ни крики животных и птиц, ни загрязнённые водоёмы, ни бреши в атмосфере, ни тем более стенающие души в Адисе* давно не занимали её. Афродита раздражала её своими бесконечными флюидами, блуждающие по всему телу её мужа, поэтому Гере не терпелось поскорее закончить Верховный Совет, который никак не заканчивался.
— Бездействие сделало нас спокойней, терпимей и мудрей. Подавив в себе гордость и уступив христианам, мы уже победили тщеславие. То, что люди нас предали, избрав себе другого Бога, послужило нам уроком, — не сдавалась Афродита. — Мы - Создатели, но и мы сами когда-то были созданы. Создания обязаны любить и уважать своих Создателей, как дети — престарелых родителей, как мы чтим и бережём Землю, Солнце, Небо, Океаны и другие первородные стихии, которые тоже не сразу были гармоничны, спокойны, идеальны. Даже сейчас нам приходится бороться с ними, когда они выходят из берегов, извергаются вулканами или выпускают на волю Тайфуна. Мы укрощаем их, так неужели мы не сможем укротить свой гнев? Если людям удаётся подавить человеческие порывы — похоть, жажду, голод, страсть, — почему мы не в состоянии совладать с собой?
— Да потому, что мы в тысячу раз чувствительней их, наивное ты создание! Они — наши частицы, одна капля нектара, которая по течёт нашим венам. — Гера была непреклонна. — Ты, должно быть, забыла, как Зевс погубил Семелу, мать Диониса? Или тебе напомнить, как эта глупая смертная женщина потребовала доказательств того, что он Бог, и хитростью заставила Громовержца предстать перед ней в своём истинном обличье? Зевс в мгновение ока превратил её в пепел и случайно сжёг полгорода! Если невидимое сделать видимым лишь для того, чтобы смертные поверили в существование своих Богов, так пусть тогда готовятся к неизбежному!
— Уязвить Геру — всё равно что ранить мечом статую! — рассмеялся Гермес, радуясь тому, какой оборот принимает божественная полемика. — Неужели ты и впрямь рассчитываешь на сочувствие, дорогая Афродита?
Он тут же осёкся, глядя на то, как с последними словами Гера встала с трона и начала подниматься над Олимпийским Пантеоном, раскрываясь всё шире, поглощая небесный свет. Растянувшись плотным разноцветным сукном, она засверкала молниями. Вселенная отозвалась на порыв Богини и завибрировала, земля вздрогнула, горы качнулись. Гера превратилась в купол, замерла на мгновение и снова натянулась, вызвав яркое сияние, сопровождающееся глухим громом. Посыпались метеориты, планета озарилась волшебным светом. Гера была прекрасной и ужасающей. Потом она обернулась самой собой и оказалась на троне в позе, в какой пребывала до того, как начала речь.
Никто не шевельнулся, лишь Зевс несколько раз гулко хлопнул в ладоши. Восхищённые божественным могуществом, Боги ностальгически вздохнули, каждый о своём, о былом, но незабытом.
Царица продолжила:
— Ты совладаешь со своими порывами, Афродита, потому что они сравнительно ничтожны. Твоё безумие ограничивается первородным желанием обладания, похотью, глупой влюблённостью. Рождённая от семени Урана, зачатая в бушевавшей морской пене, ты всё ещё куда-то несёшься, лишённая чувства страха, за предметом своей страсти, теряя инстинкт самосохранения и рискуя погибнуть. Только ты не погибнешь, погибнут те, кто не устоял перед твоими чарами, кто поверил сладким речам и пошёл за тобой. Ты даришь влюблённому одержимость, отнимая у него логику. Но с таким богатством далеко не уйдёшь, Афродита, разврат не способствует развитию общества и созданию сильного государства. Христианство прекрасно решило этот вопрос, и ты им не нужна для продолжения рода. Православие одобряет браки, а этого достаточно, чтобы соблюдать созданный мной порядок и сохранять институт семьи. Страстная любовь не обязательна, напротив, она слишком будоражит, отвлекает, вызывает помутнение сознания, провоцирует на измены. В этом плане мне даже жаль, что христианство ослабевает. У его истоков, пока женщины и мужчины знали своё место, мне было спокойно. Мои законы не были нарушены.
Афродита задрожала. На неё больно было смотреть. Она увядала на глазах. Вся природа как будто лишилась солнечного света, золотые листья на деревьях устремились своими острыми кончиками вниз, на внезапно посеревший мрамор. Богиня Любви была раздавлена грубой титановской сущностью, коей по рождению являлась Гера.
Арес сделал было шаг в сторону бывшей возлюбленной, но остановился под строгим взглядом матери.

Не отрывая глаз от сына, Гера заключила:
— Слава Гее и Урану, что среди нас ещё есть здравомыслящие Боги и Богини. Те, которых не может отвлечь нежный шёпот и робкий трепет Афродиты. Те, кто ясно видит, куда она нас может завести, последуй мы её вздорным идеям, скрытым за невинностью и обаянием! Свержение христианской веры будет означать катастрофу. Конец и так близок, к чему его ускорять?
— Конца может не быть... — почти безнадёжно прошептала Афродита.

Словно фигуры на шахматной доске, к Верховной Богине подошли в знак солидарности Афина, Гестия, Артемида и Гефест.
Зевс не шелохнулся.

*Царство мёртвых.