Статуи

1476 г.

– Конечно, мадонна, я думаю, никакого вреда в вашем посещении не будет.

Бритоголовый, едва достающий девушке до плеча монах, наклонив голову, раскрыл дверь шире, приглашая внутрь. Его глаза никак не могли остановиться на чём-то конкретном. Старые петли протяжно скрипнули, разрезая тишину, словно нож подтаявшее масло.

Вошедшую звали Симонетта Веспуччи. Она негласно носила звание самой хорошенькой девушки Флоренции. Но молодой служитель неизвестного братства об этом не знал. Он был ещё неопытен и податлив искушениям юной крови, а потому позволил себе бегло оценить и тонкую талию, и белокурые волосы, собранные в причудливые косы, и взгляд доверчивой лани, вышедшей к вкусной приманке. Впрочем, от женских глаз он сразу стушевался и неловко потёр нос.

«Жаль её, – подумал монах. – Но лучше она, чем я».

Симонетта огляделась. В последний момент решительность покинула её, и она замерла, едва переступив порог. Осознание цели визита всё больше овладевало ею, отчего на плечи камешек за камешком наваливалась лавина стыдливости и вины.

Можно ли надеяться, что здесь, в этом неприметном тусклом монастырьке её не узнают? Что она не задержится дольше положенного, что не проболтается подкупленный возница? Ей не понравился его взгляд – прищуренный, недобрый, осуждающий. Казалось, так смотрел каждый, кого она встретила по пути.

Вдруг все уже всё знают…

– Где я могу… – из птичьей груди вырвался тихий охрипший голос, словно её придавили к земле железным башмаком.

…и святой отец, который не мог не заметить её краснеющих щёк на последних исповедях, и та грубоватая торговка на городском рынке…

– Помолиться? А вы походите да осмотритесь, мадонна, – монах кривовато улыбнулся, отчего всё его лицо стало походить на сморщенное яблоко. – Уверен, вы найдёте местечко по душе.

…и даже этот незнакомец в закрытом, опустевшем, святом месте?

Нет. Невозможно. Немыслимо. Муж доволен ею. Она уважает мужа. Этого достаточно для того, чтобы быть счастливой.

Но отчего же тогда так тяжко?

– Мне точно разрешено? Где ваши братья?

– Они молятся в своих кельях, мадонна. Полуденная молитва. Мы не проводим служб для местных. Но иногда… – монах запнулся и пошкрябал лысый затылок. – Да, иногда кто-то заглядывает.

Он увидел, что девушка ещё сомневается, и поспешил отойти.

– Не волнуйтесь, – он потянул к себе дверь, быстро выплёвывая слова. – Молитва в одиночестве – это прекрасно, это хорошо, это правильно. Проблем не будет, мадонна. Я вас оставлю.

Глухой звук и удаляющиеся шаги. Симонетта вздохнула с облегчением: удалось. Наконец-то можно побыть совершенно одной.

Она огляделась. Она не знала, кто построил этот монастырь, но, очевидно, человек тот был настоящим ценителем искусства. «Интересно, – промелькнуло в голове, – могло бы так вдруг случиться, чтобы и кисти Сандро касались этих стен?» От мыслей о добром друге Симонетта улыбнулась. Он единственный смотрел на неё не так, как другие. Он словно умел видеть не одну только красоту тела, но и трепетную, сокрытую в глазах красоту души.

И всё-таки, кто же расписывал все эти стены, рисовал фрески, ставил витражи? Какие имена так и остались навеки неизвестными, спрятанными в тонких линиях, застывших взглядах, устремлённых к небесам, в пыли, что теперь покрывала всё это?

Девушка протянула руку и робко коснулась шершавой стены. Её розовое запястье нежно сверкнуло на солнце, что лилось из высокого окна.

Он бы оценил. Джулиано всегда нравились такие вещи.

От мысли, от имени сердце сжалось. Девушка вышла из зала и направилась дальше, широко распахнутыми глазами смотря по сторонам. Монастырь был невелик, но внутри он казался гораздо больше благодаря свету и краскам, печально теряющим свою яркость с течением времени.

Симонетта не знала, чего она ищет. Ей не хотелось идти к священнику. Хотя стыд на исповеди – вполне себе обычное дело, она желала обратиться напрямую к небу, открыть сердце только перед Ним. Место, на которое она набрела, заметив едва выступающие серые шпили среди деревьев, как нельзя лучше подходило для этого: оно словно вселяло уверенность в том, что здесь никто не станет подглядывать и слушать. Любопытно: не так далеко располагалась маленькая деревушка, но в окрестностях ей не встретился ни один человек. Ни звуков работы, ни криков детей, ни единого животного. Только шуршание тёмной листвы. А внутри не слышно даже её, словно толстые слои пыли поглощали все звуки. Лишь шаги глухо отражались от стен в полной тишине.

Симонетте казалось, что время здесь остановилось, что теперь солнце вечно будет светить золотом в её волосах, согревать кожу даже сквозь холодные стёкла и защищать от всего на свете: от ветра и дождя, от осуждения и интриг – и даже от смерти.

На пути выросла маленькая неприметная дверь. Девушка с лёгкостью могла бы пропустить её, если бы так внимательно не рассматривала стены. На ручке двери было ещё больше пыли, чем на всём остальном, а в углу качалась на сквозняке большая паутина. Симонетта не была уверена в том, что ей дозволено сюда входить, но любопытство пересилило. Обтерев ручку подолом платья, девушка повернула её и услышала тихий щелчок.

Её встретила совсем небольшая комнатка. В ней тоже было окно, но стены оказались голыми, однотонными, на них отсутствовали изображения святых. Комната сияла светом, однако Симонетта невольно поёжилась, едва переступив порог. Здесь было холодно и как будто в стократ тише, чем в остальных помещениях, и тишина эта не облегчала, а давила на плечи. Мириады крупинок парили в пронизанном лучами воздухе.

Сначала Симонетта решила, что попала в чью-то келью, но, оглядевшись, она поняла, что в комнате не было кровати. Вместо неё стояла голая лавка и больше ничего. Симонетта закрыла за собой дверь, подошла к лавке и села. И заметила её.

В стене напротив была глубокая ниша, которая со стороны двери не проглядывалась. А в нише, словно бы спрятанная от солнца и от всего мира, стояла статуя.

Симонетта удивлённо присмотрелась. Статуя была так непохожа на те, которые она видела ранее! В ней не было благородной белизны мрамора, а глаза не выглядели пустыми. Скорее, наоборот, Симонетта никогда ещё не видела таких живых глаз у неживого предмета. Она невольно подалась вперёд и прижала ладонь ко рту. Хотелось ахнуть от таланта неизвестного мастера, хотелось показать всем то, что она увидела здесь, в этом далёком от людей и суеты месте, в глубине неприметной комнаты под стражей паутины и забвения.

Статуя смотрела на девушку прямо и строго, словно человек, который вот-вот возденет руки к небу и покачает головой. Симонетта встала с лавки и подошла поближе. Нет, всё-таки это был камень. Невероятно тонко высеченный, поблёкший – но камень, а не кожа. И Симонетта поняла, что в неподвижных зрачках нет осуждения, нет строгости, что эти чувства – лишь отражение её собственных переживаний. Поддавшись порыву, девушка упала на колени и стала молиться так горячо, что путалась в собственном шёпоте. Статуя молча слушала её, она была идеальным собеседником для Симонетты – камень, который ничего о ней не знает, ничего не скажет, но выслушает, примет и, возможно, поймёт.

Симонетта считала себя большой грешницей, хотя весь её грех был заключён только в мыслях, улыбках и откровенных взглядах. Она не могла покаяться в этом в своей церкви: слишком большая опасность быть услышанной, узнанной, скомпрометированной. В ситуации, которая касалась не только её чести, но чести мужа, а также носителя самой громкой фамилии во всей Италии, не могло быть и речи о публичном скандале.

– Что же мне делать? Почему любовь так жестока? – спрашивала Симонетта у статуи, утирая слёзы. – Почему мне нельзя быть счастливой, не предав святости брака? – Она осеклась, ужаснувшись своим словам, и заплакала пуще прежнего.

Припав лбом к своим ладоням, Симонетта тихонько дрожала на каменном полу. Из свободных кос выбились золотистые пряди, пряча красивое лицо. Вдруг к горлу подступил спазм и девушка закашлялась. Приступ был сильнее обычного. Отняв руку ото рта, Симонетта заметила на пальцах кровь.

«Моё наказание...» – подумала она.

Привычным движением она скользнула за пояс платья, чтобы вынуть платок. Рука дрогнула, и вместо платка на каменный пол упало зеркальце в изящной серебряной оправе. Его безмятежную гладь прорезала тонкая трещинка.

Невесть откуда повеяло сквозняком. Плечи Симонетты сжались, а взгляд вдруг уловил слабое движение. То были тёмные края ткани у ног статуи – они колыхнулись, поддавшись воздуху, и вернулись на место.

Симонетта замерла. Статуй не облачают в обычные одежды, пронеслось у неё в голове. Она подняла голову – и в тот же миг зрачки, до того глядевшие перед собой, теперь уставились прямо на неё.

От страха Симонетта сама словно бы обратилась в камень. Рваными, резкими движениями статуя вначале покачнулась, затем подалась вперёд и протянула к девушке руку, издав низкий протяжный хрип. Симонетта очнулась и вскочила на ноги, бросившись к двери, однако не успела схватиться за ручку, как невероятно тяжёлое тело навалилось на неё, сбив с ног. В тот же миг острая боль пронзила всё её существо, и мир перед глазами Симонетты померк.

* * *

Симонетта очнулась лежащей на лавке в той же комнате. Она не понимала, сколько прошло времени. Голова нестерпимо болела, а тело жгло огнём. Не находя в себе сил даже на шёпот, девушка тряслась в полубессознательном состоянии, как от тяжёлой лихорадки, и не могла отвести глаз от окна. Солнце всё так же падало на её волосы и жаром согревало тонкие черты лица. Дверь была открыта, и до слуха долетел крик. Кричал какой-то мужчина, должно быть, один из монахов. «Не тот ли, что впустил меня?» – подумала Симонетта, и это была её единственная и последняя мысль перед тем, как веки вновь закрылись и она осталась наедине с болью и темнотой.