34.
Где-то далеко, так далеко, что казалось искусственным, Марко слышал птиц. Они напевали что-то, верещали, прыгая с ветки на ветку. Пыль щекотала ноздри, а воздух стоял спертый, с запахом мха и дыма из печи. Хлопнула дверь, и Марко открыл глаза. В доме стоял полумрак: закрытые снаружи ставни не пропускали свет.
Помещение было незнакомо, но напоминало стандартный деревенский дом; бревенчатые крашеные стены держали двускатную крышу, а печка рядом с кроватью делила общую спальню надвое, по ту ее сторону расположилась кухня со столом у окна и сервантом. Люк подполья возвышался, а рядом фигура фляги с водой; от люка в подпол сквозило запахом картошки.
Стояли комоды и шкафы, выстроенные в ряд вдоль стены. Еще одна кровать на панцирной сетке, но уже у окна и заправленная, ровно напротив той, где он очнулся.
В глазах Марко стояло бельмо, он не мог сфокусировать зрение. Зажмурился, проморгался и встал. Он не любил терять контроль над ситуацией, и теперь ходил в неведении о нынешнем течении дел. В доме стоял холод — Марко ощутил его, когда отбросил одеяло. Он остался в трусах. Очевидной задачей стал поиск одежды и того его пресловутого обмундирования. Без стилета и кольев под сердцем Марко ходить не мог.
К босым ногам прилипла земля с пола, — в неуютном доме не заботились о безупречной чистоте. Марко принялся открывать ящики комода; тот был старый, годов еще девяностых прошлого века и сделанный вручную. В ящиках лежала старая одежда из разных тканей, где-то тлеющие меховые шапки и жилеты.
Огромный почерневший платяной шкаф, тесно упирающийся в потолок, скрипнул, когда Марко дернул дверцу. Вальяжно с полок спустился запах старого льна и воска, - может, обыкновенной, заурядной старости, - который напоминал родной дом. Амбре то было характерным признаком старых изб в селах, в городах Марко успел о таких позабыть. Он не мнил себя брезгливым, но касаться стопок старой одежды он не заимел желания. Внизу, однако, на самой нижней полке скромно что-то пряталось.
Марко нашел шкатулку и пару мотков черной шерстяной пряжи. Все накрывала вязаная под кружево серая пелена — она явно говорила о том, что скрывает что-то хозяйское ценное. Марко огляделся воровато, а после открыл крышку ларца.
Внутри его встретили семейные фотографии; можно было определить время по мере желтизны фотографии, в градации некотрые сильно съедены были временем —желтые, пахшие старостью и мхом, а немногие другие хранились там более свежие, они сохранили белизну бумаги и чуть поблескивали на свету. Под стопкой фотографий лежало два кольца. Марко оставил бы семейную ценность жившей тут семьи, особенно, когда расслышал топот за дверью, но он мельком заметил знакомое фото.
Фото размером со спичечный коробок, с порванным уголком справа вверху. Портретная съемка, а лица на ней: Штефан, Крина и маленький Марко. Семейство сель Традат на фоне темной драпировки, с выглаженной одеждой и с улыбками для Марко ныне. Он помнил эту карточку: отец носил ее в портсигаре и берег, как настоящую ценность. Отец и мать, еще совсем молодые, улыбались ему сейчас.
Марко схватил фотографию, быстро глянул на одно из колец. Искал неверяще кривую гравировку и нашел. «Вместе до конца, Штефан и Крина». Стоило предположить, что вместе с обожаемой карточкой найдется и иной отголосок отца. Марко бросил шкатулку назад и выпрямился как раз тогда, когда в дом вошли, гремя флягами и ведрами, местные жители. Марко обернулся. Напоролся на тяжелый и крайне подозрительный, скользкий взгляд женщины с белой кожей и таким же цветом волос. Она была стройна, высока и статна, но лицо ее, хоть и очевидно пленительное, было неприятным.
Она тяжело вперилась в образ Марко, хищно оглядела с ног до головы и остановилась на глазах. Марко взгляд ее выдержал. Вошедшие вместе с ней Магдалина и Левенте глядели улыбчиво; Левенте с широкой улыбкой покачал головой, будто говорил: «приятель, я рад тебя видеть в добром здравии». Он отчего-то сменил пальто на зеленоватый тулуп с дырой под мышкой, а для ладоней заимел рукавицы.
— Мама, прошу, знакомьтесь: это Марко, — Магдалина выступила вперед и взяла мужчину за предплечье. — Марко, это Екатерина, моя мать.
— Сель Традат? — с неясной злобой спросила Екатерина. Вопрос вышел резким; женщина почти крикнула, но через мгновение стушевалась и молча уставилась на Марко.
— Я не упоминала фамилию. Вы знакомы? — удивилась Магдалина.
— Неважно, — Екатерина отмахнулась от дочери и принялась двигать флягу.
Марко бросил красноречивый взгляд на Левенте и кивнул легко на дверь. Батори вопросительно дернул бровью, но затем сказал:
— Магда, душка, подать, поди, стоит одежду?
— А, да.. Она на веревке сушится, подожди, Марко. — Магдалина бросила металлический ковш на крышку фляги и ретиво выскочила за дверь.
Магдалина вышла из дома, и Марко чуть напружинился. Он быстро обвел глазами мебель и нашел кочергу у печи, которой мог бы обороняться. Екатерина наливала воду в таз, орудуя ковшем; бледно-голубой взгляд часто глядел на Марко. Стоял дух непринятия, сквозила неясная ненависть. Это ощутил и Левенте. Он напряженно стянул с себя рукавицы и скрестил затем руки, сжав в ожидании чего-то челюсти.
Екатерина Винтила обладала узким лицом с очень резкими углами; кожа туго обтягивала скуловые кости, под которые падала глубокая тень, и кожа эта, словно натянутая на планшет, не имела морщин вовсе: гладкий блестящий лоб, здоровые глаза без сеточек морщин и отсутствие глубоких носогубных складок, характерных дамам соответствующего возраста. Она воистину могла считаться красивейшей женщиной на обширных землях всего жудеца.
Однако привлекательность внешняя — хрупкая иллюзия, мираж, который рушился, стоило лишь взглянуть в те злобные, морозные глаза. Услышать низкий голос, почти мужской, что был властен, груб и непримирим. Екатерина двигалась порывисто, резко, Марко наблюдал за ее телом. Однажды он решился пошутить; он сказал тогда: «твоя мать бы мне понравилась», а ныне понимал, что под одной с ней крышей он ощущал угрозу.
А глаза ее стремились вернуться в его сторону. Екатерина изучала его образ так же, как и он ее. Левенте внимательно глядел на Марко, но периферическим инстинктивно надзирал и за хозяйкой.
Скоро вернулась Магдалина, и Марко расслабил плечи. Он посчитал, что в ее присутствии открытых противостояний произойти не должно было. Марко молча принял комплект одежды и быстро оделся, скрывшись за печью. Имеющееся орудие — стилет — он предпочел мудро скрыть.
— Марко, старина, пойдем-ка потабачничаем, а? — спросил буднично Левенте.
— Да, идем.
Охотники вышли. Уже вечерело, мертвая трава под ногами заледенела и в свете убывающего солнца слегка блестела; небо осенью розовело ненадолго, после оно омрачалось цветом графита; Марко отвел Левенте дальше, за сарай, и медленно заговорил, шаря по карману:
— Гляди, — он достал фотографию отца.
— Ты тут совсем шпана, — усмехнулся Батори. — И что? Решил о детстве поболтать о тяжелом?
— Тут нашел.
Улыбка Левенте медленно сошла, он снова поглядел на фотографию.
— Где?
— В шкафу. Давно лежит.
— У меня нет комментариев. Ты что скажешь?
— Только желание вырвать из глотки этой женщины ответ. Только это.
— Может, отец ей твой нравился? Гулял он бегал, вот и все тут. Не все, знаешь, сердце и член свои отдают одной единственной.
— Шутишь. Да несмешно. Карточка моего отца, да, он носил ее с собой всегда. Как оберег. Зачем у любовницы оставлять?
— Фетишизм религиозный штука старая, как история сапиенс. Обереги, идолы.. — отшутился Левенте. Посерьезнел. — Думаешь.. что?
— Мать ее.
— Любовница?
— Нет, другое.
— Стригоайка что ли? Марко, она обычная женщина. Причем красивая, вполне обычная. Мы по воду ходили, она хоть и грубая, но нормальная. Я бы, поди, распознал нежить!
— Ты-то? — Марко нахмурился. — Нет. Здесь что-то произошло. Я уверен.
— Чуйка какая у тебя славная, приятель. — Левенте вынул сигарету и задумчиво ее покрутил. Вернул в пачку. — Мысли?
— Трудно собрать в кучу. Отец похоронен за домом, но воочию я его тела не видел никогда.
— Разве не принято прощаться с усопшим перед погребением?
— Я был ребенком. Мать не позволила мне присутствовать. Пустила только на могилу, когда уже землей засыпали да крест поставили. Его не было месяц, нашли тело в лесу недалеко. Мать говорила потом, что «Царь Стригой, сыночек, отца твоего погубил, потому что отец твой - герой». Много, много раз.
— Хорошо. На деле труп ты не видел. И что тогда? Что случилось со Штефаном сель Традат на самом деле?
— Если в этом замешана семья Магдалины, то вся моя жизнь.. — Марко скривился. — Надо выбить из этой ведьмы информацию.
— Как все шатко-то! Маленький Марко мстит за отца, которого убил «Царь Стригой», а на деле Марко даже не знает, что мамкины рассказы - сказки для ребятни.
— Отвали.
— Да-а, дела.. Парень, если так, то мне даже как-то тоскливо на душе. Не подумай, я не пытаюсь ничего такого сказать. Я.. Да, в общем, давай узнаем, какого черта эти вещи тут делают.
— Не надо мне сопереживать.
— Пф, — Левенте закатил глаза, — иди к дьяволу, сын ослячий.
Марко устало оперся спиной о стену сарая и выдохнул клуб пара. С минуту они молчали и бездумно глядели кто куда, будто высматривали что-то важное, далекое, но, слепые, не видели ничего. Левенте скоро все же закурил, на что Марко повел носом и прикрылся воротом плаща.
— А почему сразу такие мрачные мысли? Ты думаешь что? Что они замешаны в убийстве? Может, действительно папаша твой с Екатериной ночи красил?
— Разумно. Давай рассуждать. Не находишь странным обстоятельством то, что его вещи здесь? Те, с которыми он не расставался, как я могу судить из воспоминаний себя семилетнего. Спал если, ладно, но на кой оставлять фото своей семьи у другой женщины? Кольцо?
— Как-то вообще волшебно вышло, что мы по цепочке случайностей вышли на такое дело. Тебя немного перекосило, а тут, вон, дело вдруг коснулось твоей цели на жизнь. Случайно. Как так вышло-то?
— Тяжелое ранение? — Марко ощупал слой бинта на шее. Ткнул пальцем в горячий участок кожи выше яремной вырезки и оценил болевые ощущения. — Что-то серьезное из сосудов задето?
— Нет. Клинок тонкий, проткнул тебе трахею и застрял. Магдалина сказала, что аналогично трахео.. стомии? Понятия не имею, что это. Наверное, пустяк, раз зашили и ты живой в итоге.
— Трахеостомия - это искусственное отверстие в трахее, чтобы проводить воздух. Ты что, не читал заключения патологоанатомов на делах?
— Может, и читал. Да мне какое дело до этих медицинских терминов?
— Ясно. Обо всем позже. Мне нужно решить это в первую очередь. Это дело моей жизни.
— И, если что нароем «такого», то и Царь твой, выходит..
— ..Да, знаю. Я ловил свою фантазию. Не дурак. Знал.
— Ну, хочешь, я тебе лично его потом приведу, если тут будет то, что ты искал?
— Ну тебя, — Марко сурово прошагал мимо Левенте, намереваясь вернуться в дом. Левенте схватил товарища за рукав и сказал:
— Да стой ты. Теперь я задам вопрос.
— Ну.
— Ты всю жизнь посвятил охоте на убийцу отца, а сейчас мы нашли две интересные «улики», которые, конечно, теоретически, но могут перевернуть твое представление обо всем, что ты имел и в чем был уверен. Мы оба понимаем, что можем что-то найти здесь, а не в тех сказках, которые ты штудируешь в библиотеках.
— Вопрос?
— Что ты будешь делать?
Марко не ответил.
— Какая-то жизнь у тебя вся кривая вышла. Слушай, старый..
— ..Убийцу я в любом случае найду. И убью. Если окажется, что я отказался от лучшей жизни из-за обычных жизненных обстоятельств, действий глупых людей, то я идиот. Отвали, Батори, я не буду перед тобой откровенничать.
— Еще чего. Иди давай, я докурю.
Марко вернулся в дом. Он не показался более уютным или менее враждебным, но печь, хрустящая поленьями, запах кипящего супа на ней и безэмоциональный монолог Магдалины, сидящей у подполья, скрасил данность в глазах Марко. Он глянул в подпол, куда Магдалина свесила ноги, и прищурил в неприязни глаза: внизу, гремя ведром, Екатерина набирала картофель, отрывая предварительно белые побеги на его поверхности.
Марко в голову пришла хрупкая, очень эфемерная мысль: убить женщину, пока ее внимание обращено в противоположную от него сторону. Со спины. Призрачный свист стилета блестнул в голове, а после на губы попала горячая кровь. Марко отбросил наваждение и поднял взгляд на Магдалину.
— ..я решила, что не хочу с тобой находиться, вот и уехала. Ты плохая мать, — последнее, что услышал Марко из ее уст, когда входил в дом. Ныне она взирала в его глаза тоскливо, усталость легла ей на веки заметными темными пятнами. — Марко, садись ужинать.
— Ты уставшая.
— Да, много хлопот по дому.
— С чего ты этим озабочена? Иди спать.
— Она моя дочь и должна пахать, как я, — отозвалась Екатерина. Она легко подняла полное картофелем ведро и споро поднялась из подпола. Толкнула грубо люк, что хлопнул с ярким грохотом, подняв пыль. — В чужом доме свои правила диктуешь?
— В доме детей берегут, а не захлопывают люк, не убедившись, убрал ли ребенок ноги. Можно ли назвать это домом, где стоит следовать правилам?
— Держи свой язык за зубами, щенок, — прошипела Екатерина и угрожающе подошла ближе. Ростом она чуть уступала Марко. — Ты..
— Мама! — Магдалина вклинилась между и толкнула обоих в грудь. — Хватит. Мы переночуем и уедем отсюда, хватит зубоскалить.
Екатерина, озлобленная, оттолкнула руку дочери и схватила ведро, которое поспешила вынести из дома. Марко и Магдалина остались вдвоем.
— Может, уедем сейчас? — спросила она тихо и села на табурет за столом. — Мы тут сутки. А я так устала, Марко.
— Нет, останемся.
— Ладно, — кивнула Магдалина. — Будешь суп?
— Я сам накрою на стол, сиди.
— Ха, — усмехнулась она, — заботишься?
— Говорю спасибо за ровный шов.
— Я испугалась за тебя. Ужасно испугалась.
— Живой же.
— Ругалась бы, что зря пошли. Ругалась бы так, что и избила бы чем. Но, знаешь, это так бессмысленно.. Все бессмысленно в этой жизни. Какая разница, умер бы ты вчера или через пять лет?
Марко, разливавший суп по чашам, обернулся. Считал, что увидит ее глаза, но смотрела она в пол. Еще вдруг более серая и худая, чем он привык.
— Что с тобой?
— А? — Магдалина подняла глаза.
— Не ты ли улыбаешься просто потому что небо красивое?
— Не здесь. Это место забирает у меня все силы на жизнь. До сих пор гроб с отцом перед глазами стоит, а главный монстр - моя мать.
— Ты была бы рада, если бы в гробу лежала не он, а она?
— Да.
Марко такого ответа хватило. Он расставил блюда и занял табурет по правую руку Магдалины. Оба они ждали совместного ужина, но одновременно вовсе не хотели того. Хотелось молчать и закрыть глаза.
Скоро вернулись Екатерина и Левенте. Каждый взялся за ложку, но есть никто не спешил: Магдалина жевала хлеб, испеченный ею с утра, а Екатерина, сложив руки у рта, в мрачном молчании взирала на трапезу Марко. Левенте набрал в ложку бульон и дважды дунул, но подносить ко рту не стал, когда почувствовал легкий пинок в лодыжку.
— Кхм, а.. — Левенте заулыбался Екатерине, опуская ложку в тарелку, — кто суп готовил из прекрасных хозяек?
— Мама варила, — бесцветно ответила Магдалина. — Приятного аппетита.
— Poftă bună*, да-да, — повторил Левенте, но есть не приступил. — А вы, Екатерина, так и не рассказали, откуда родом.
— Я уже сказала, что не твое дело.
— Да, точно, забыл. Наверное, там принято было строгое воспитание. Расскажите, как вам Волчья яма?
— Убогое место.
— Ну, да, дома всегда лучше. Да? — Левенте улыбчиво оглядел молчащих собеседников, ожидая включения их в беседу.
Магдалина отвела взгляд, Марко лишь нахмурился. Он хотел есть, желудок его горел, но принимать предложенную пищу он не имел права. Не ела и сама хозяйка, что давало определенные подозрения. Марко лишь отщипнул немного хлеба.
— Где лечь? — спросил Марко, взглянув на Екатерину. Та глядела исподлобья неотрывно, она следила, будто он был единственным человеком за столом все то время. — Две кровати. Нас четверо.
— Эту ночь спала только я, — ответила Екатерина. — Постель мужа ты занял полумертвый, этим двоим оставалось сидя спать. — Она усмехнулась.
— Я все еще думаю, что было бы неплохим решением положить к вам Магду, — заметил Левенте.
— Я уже сказала, что не хочу. Мне тесно.
Марко скривился. Он был раздражен, озлоблен, и теперь глядел на женщину с ненавистью. Чуть стукнула ложка по тарелке со стороны Магдалины, и Марко резко схватил ее за руку. Горячий бульон расплескался, но в рот не попал. Магдалина озадаченно перевела глаза на Марко.
— Пошли спать, — сказал он безапелляционно и встал, потянув за собой и ее. — Значит, мы ляжем втроем.
— Магдалина, — зашипела Екатерина, — ты, замужняя женщина, ложишься в одну постель с двумя мужчинами! Потаскуха. — Губы ее дрожали от презрения, а глаза будто налились кровью.
— У нас нет вариантов, — отрезал Марко и снял плащ. — Давай к стенке, залезай, — он подал руку.
Уложив Магдалину, Марко прошел обратно в кухню, где бросил плащ на табурет. Не глядя в сторону хозяйки, негромко сообщил:
— Мы еще успеем поговорить, ночь длинная осенью.
— Что это значит?
— Nasienie*. Доброй ночи, то есть, — возвращаясь, он улыбнулся одним уголком губ. — Доброй ночи..
Марко лег посередине. Левенте, тяжело уместившийся на краю, накрыл всех одеялом и закрыл глаза, быстро уснув. Не спал Марко. Он вслушивался в дыхание Магдалины рядом, стремился ощутить грудью, прижатой плотно к женской спине, признаки ее бодрствующего сознания. Марко должен был блюсти покой в этом доме, следить за угрожающей тенью на кровати напротив, вслушиваться в скрип половиц, но сосредоточен он был на другом.
Его рука поднялась в нескольких сантиметрах над ребрами Магдалины, но опускать ее он не торопился. Ждал отвержения или верил, что придется бежать от последствий. Но почти незнакомое, далекое, неизведанное женское тепло манило, как бы он ни обманывал. И не обманывался.
Он опустил руку на грудную клетку и больше не двигал ею, однако Магдалина мягко взяла его кисть в свою и притянула ближе к сердцу. В доме стоял нерушимый немой кокон, не слышался ни единый звук, и казалось там, что все мертво; все замерло в небытии, в пустоте. Стук сердца Магдалины по пальцам Марко казался единственным живым явлением в темноте.
— Спи, — сказал Марко и обнял ее крепче. — Завтра уедем.
— Я слышала, что вы говорили у сарая.
Марко промолчал, ожидая.
— Марко, не надо..
— Не смотри, спи, ладно?
Она промолчала.
Осень 1922 года ощущалась как время мировой разрухи и инфернального страха, усталости, но дышалось люду уже легче, словно ослабили петлю на шее. Послевоенное время дарило и надежду на неотягощенное, доброе будущее, как после некончающегося кошмара во сне, но параллельно даже сам воздух вокруг бередил еще молодые раны. Вязкая, очень густая тень пала на мир, людям тяжело жилось, но каждый уже не страшился за жизни. Война закончилась еще в восемнадцатом.
Третье сентября, воскресенье, пятилетняя Магдалина проводила с отцом. Михня Винтила был служащим в церкви, и отдавал каждый свой день в неделе богослужению. Дочь прослушала литургию, подглядывала за крещением и все ждала, когда отец завершит свой храмовый и богоугодный долг. К вечеру, уже утомившись, она решила сбежать домой, к матери. Магдалина не любила ее уже тогда, эта женщина не чувствовалась родной, но пугала. Каждый раз пугала.
По пути домой Магдалина встретила Иона — тот был мальчишкой из соседнего дома, с кем она вместе гоняла коз по полю и плела венки; он был старше на три года и брал по-мальчишьи ответственность за ее благополучие. Матери Ион не взлюбился сразу, как и остальные дети, с кем взаимодействовала дочь. Екатерина ненавидела присутствие Магдалины дома, но и не желала отпускать общаться с соседскими детьми.
Ион дал Магдалине шишку и сказал, что в ней жила личинка белки с пушистым хвостом. Рассказал, что, как с яйцом, шишку стоило бы держать в тепле и заботиться, и тогда белка вырастет домашней, а орехи носить станет ей. С той шишкой Магдалина вошла за забор их дома и поспешила к кусту смородины близ летней кухни, где закопала быстро шишку. «Мама отберет ее и растопчет, если увидит» думала она и копала. Она все еще помнила, как хотела рыжего кота. И как мать утопила его, только рожденного и прнесенного домой, в тазу с мыльной водой. Они тогда стирали.
Черные ягоды давно собрали, еще в июле, и теперь оставались лишь ароматные бархатные листья. На некоторых пауки развязали паутину, и таких веток Магдалина боялась. «Только не кажи носа матери» сказала она шишке и улыбнулась. Нежное желание иметь друга грело ей душу под тем раскидистым кустом черной смородины; Магдалина похлопала по куче земли ладонью и опрометью скользнула в летнюю кухню за стаканом воды. Полила.
Пока ребенок лепетал об орехах, обещанных белкой с пушистым хвостом, что-то темное происходило в Волчьей яме. Что-то злое, несуразное и такое, что претило человеку.
Небо стояло черное, однако солнце на прощанье разлило на горизонт рыжую дымку, очертив силуэты леса контуром золотистым и бронзовым. По улице же свет погас, а с ним пришел и осенний холод. Август вышел морозным, так и сентябрь холодел в прогрессии. Магдалина ждала красных листьев, а там и снега. Отец соорудил на зиму сани, которые до жжения хотелось испробовать.
Что-то происходило в Волчьей яме; воздух пульсировал, земля содрогалась под ногами тех, кто стал являть собою темное. Ворота отворились, и за ограду ввалились двое. Фигуры пыхтели от злобы, а руки их метались, сжатые в кулаки. Магдалина выронила стакан и прикрылась кустом, ощутив неестественный страх. Среди тех двоих была ее мать, и потому пальцы задрожали сильнее. Тремор становился стабильным ответом на жит вместе с Екатериной.
Женщина держала незнакомого мужчину за шею, пока тот отбивался кулаками, но отчего-то не мог. Екатерина ударила того спиной о ворота, и мужчина ненадолго поутих, однако быстро пришел в себя и снова тела их начали извиваться. Он толкнул ее, и оба они упали наземь. Мужчина, оказавшись сверху, схватил мать за руку и в противоестественном положении свернул ее в локтевом суставе. Рука Екатерины хрустнула, но она не кричала.
Магдалину же звук напугал, она закрыла ладонями лицо и перестала дышать.
Сердце билось в ушах, брюшная аорта трепетала под пупком, а руки вмиг оледенели. Казалось Магдалине тогда, что она спала. Спала, ее не было. Глотку что-то давило и вес тот мешал дышать.
А когда она открыла глаза, то мать уже стояла над тем мужчиной с топором в руках. Магдалина не вглядывалась, но видела во тьме, как между отрубленной головой и плечами растекалось еще более черное пятно, а тело в судорогах изгибалось напоследок. Рука дернулась вверх, в сторону и замерла.
— Ты задержался, — сурово заметила мать у печи. Она обращалась к отцу. Михня пришел поздно, потому ужин вышел поздним. — Твоя служба бессмысленная, у нас нет денег даже на одну курицу. Что мы будем есть? Ты не заботишься о нас.
— Ну, есть же еда.. — мягко сказал отец. — Вон, мясо какое ароматное. Есть же, есть.
— Мне пришлось украсть у соседки говядину, Михня. Уходи со службы, иди на поле. Нам нужны деньги.
— Ты воруешь? — разочарованно спросил отец. — Катерина, так нельзя ведь.. Что Бог скажет мне? Он же видит все, что мы делаем.
— Ты дурак, Михня. О каком боге можно говорить, когда нам нечем кормить себя? Картошки нет, муки, ничего нет! Ничего, погляди в подпол! Мне уже нечего продавать!
— Катерина, хватит, мы не должны опускаться до воровства!
— Ешьте, бестолочи, — Екатерина поставила перед семьей тарелки с темным мясом. — Ешьте, пока свежее.
Трапеза вышла самой сытной за год. Мясо женщина солила и готовила к сушке всю ночь, а на утро приготовила из украденной моркови и мяса рагу. Кости Штефана сель Традат она закопала за сараем.
_________
*Poftă bună — рум. приятного аппетита.
*Nasienie — польск. отродье.