31.
Он был молод. Еще слишком молод, чтобы принимать решения о возможности бытия чужой души. Судьей он становиться не желал, но сердце его рыдало, оно изнывало, болело, будто истоптанное ногами. Он хватался за мысли — любые, которые дали бы знание о том, как верным было бы поступить. Рыжая предрассветная дымка разлилась по горизонту; он открыл зажмуренные глаза, чтобы увидеть просыпающееся солнце.
— Хенрик, — она глядела ему в глаза беспокойно. Холодными пальцами коснулась щеки. — Я слышу, как твое сердце колотится. Что случилось?
Морана лежала на его груди. Два тела посреди цветущей поляны средь густых лесов у южных Карпат. Шел август, уже морозило кожу. Они лежали там всю ночь.
— Не думай об этом. — Хенрик погладил ее по волосам. — Все хорошо, — мягко подтолкнул голову Мораны себе на грудь.
Он ждал, когда взойдет солнце. И боялся, когда оно взойдет. Хенрик мог еще взять ее за руку и сбежать в тень, мог спасти ту, которую любил и в мгновенье возненавидел. Морана не боялась рассвета, она уже хотела спать.
***
Она лежала в зарослях голубого колокольчика, еще белее, чем всегда. Под кожей, казавшейся прозрачной, взбухли коричневые вены. На белом платье расплылось бурое пятно, еще влажное и продолжающее растекаться и отдавать пар. Рука безвольно повисла на острие кинжала, которым возлюбленный ударил со спины. Клинок пронзил ее грудь насквозь, выступил кончик, блестящий на солнце и за который она схватилась перед смертью.
Хенрик упал перед ней на колени, схватившись за волосы. Морана была мертва.
***
Ночью двадцать второго октября Марко возвращался домой. В библиотеке он провел несколько часов. Годы поисков уже показали, что Марко искал мираж. Но он не был тем, кто быстро отчаивался. Одной из причин его усердия была его нелюбовь к переменам. Марко нравилось жить во временной петле, когда день ото дня все одинаково и привычно.
У Черной церкви собрался жандармейский сонм, те доставали из люка обугленные трупы. Пахло горелым мясом. Марко подошел ближе и заглянул на простыни, под которыми прятали тела. Молоточников нашли слишком быстро, но вовсе не тогда, когда должно было.
Из под ткани выглядывала черная потрескавшаяся культя; красно-желтые прожилки под лопнувшей кожей источали пар, выглядывали обугленные кости там, где полностью сплавились мышцы. Рядом с безруким жандарм бросил кисть — та была нетронутой огнем, слегка синеватая и окостеневшая.
— ..у них ноги, смотри, — переговаривались стражи порядка, — надрезы. Это убийство.
— ..давай, тяни! — рявкнули из люка, откуда скоро показалась голова девчонки. Ее подняли жандармы на поверхности и быстро закутали в кусок какой-то ткани. — Doamnă, вы слышите меня? Что там произошло?
Девушка медленно подняла заплывшие глаза, что-то прошептала Ее била дрожь, со лба стекал пот. Она выглядела болезненно, но все же осталась живой. Марко и Левенте ушли, позабыв о ее присутствии. И не вспомнили бы вовсе.
Марко смотрел на нее издалека, думал о том, как слаба она и сломлена. Так и сидела среди тлеющих тел, в темноте, пока не пришли ее спасти. Марко скривился. Ему не нравилась слабость. Он отчего-то сравнил ее, эту трясущуюся потрепанную девчонку, с Магдалиной. Та была воистину сильной женщиной, Марко это осознал.
— Домнулэ, здесь производится следственное мероприятие, вам нельзя тут быть, — старый жандарм с одутловатым лицом настойчиво преградил дорогу. — Идите по своим делам.
Марко сель Традат молча двинулся домой.
Вошел он в квартиру и услышал голоса. Магдалина была не одна. Марко напрягся. В гостиной горел свет.
— Ма-арко, — улыбнулся Левенте. Он помахал и хлопнул по креслу сбоку. Магдалина сидела рядом с ним на диване. Она легко кивнула. — Есть разговор, присаживайся.
— Не уехал? — Марко снял плащ и оставил сапоги у входной двери. Сел рядом, устало подперев щеку рукой. — Слушаю.
— Вижу, что измотался, Традат. Сель Фрумос, помнишь?
— Скендер, да. Чего?
— Назревает что-то крупное, Марко, — Левенте выглядел расслабленным, однако глаз был серьезен. Марко напряженно ждал. — Недалеко от Падури, у подножия Южных Карпат vânătorii раскопали могилу. Что-то древнее.
Марко возбужденно выпрямился, открыл рот, чтобы спросить, но Левенте перебил:
— Я не знаю, Традат. Может, и твой пресловутый Царь. Могила находится недалеко от села Млáштина*, Хунедоара.
— «Рядом» с Падури? — хмыкнул скептически Марко. — Не слыхал. Далеко?
— Около шестидесяти километров на юго-восток от Сибишела.
— Далековато.. — Магдалина задумалась. — Это нам из Брашова мимо Фэгэраш, Сибиу, Себеш.. Километров двести, если не больше. Только вернулись в город, как снова ехать в эти крестьянские.. поместья!
— Душенька, вы, кажется, попривыкли к городской жизни, а? — улыбнулся Левенте. — Помнится, говорили, как стайки чистить приходилось в двенадцать.
— Подтруниваете? — Магдалина натянула чуть злую улыбку. — Кто в здравом уме захочет возвращаться в деревню, когда все блага имеются только лишь в городах?
— Н-да, мало кто, очевидно. Ладно, — он поглядел на Марко, — поехали? Домой зайдешь по пути, к матери.
Магдалина замерла; однако глаза ее беспокойно, с какой-то болью взирали на лицо Марко. Тот кивнул Левенте:
— Да, зайду.
— Ну, тогда едем. Магда, душка, ты с нами?
— Да, разумеется.
— Что такое, хочешь познакомиться с матушкой своей пассии?
— Это тут.. неуместно, Левенте. За мной хвост.
— Да, точно, — вспомнил Левенте. — Пустите переконтоваться?
— Нет, — сказали Марко и Магдалина в голос. Переглянулись.
— Ой, да вы сговорились! Ладно, мне все равно нужно еще повидаться тут с людьми..
— Тогда завтра у церкви и едем, — заключил Марко и встал. — Ночи.
— И тебе доброй, — усмехнулся Левенте.
Марко расстегивал пуговицы рубашки, когда тихой тенью в комнату скользнула Магдалина. Он не хотел возвращаться к тому, что назревало между ними. Не хотел взращивать те чувства и не хотел быть зависимым от ее присутствия. Проще было бы прогнать ее, создать границу и сбежать. Он всегда сбегал.
Магдалина положила руку на его спину. Марко не обернулся, пальцы задержались на последней пуговице. От нее легким дуновением прошелся аромат цветов, Марко вспомнил его. Тогда, уезжая из родного дома, он ознакомился с ним впервые. Теперь парфюм вдруг напомнил ему детство, ту ветхую избу, но вовсе не место, куда хотелось искренне сбежать. Дом его ныне был мертвым, черным, и смрадом веяло трупным. Две могилы — все, что оставалось от семьи. Марко склонил голову. Сил держать ее он не нашел.
— Марко.. знаю, хочешь прогнать меня..
— Уже не знаю, чего хочу. Октябрь выбил меня из русла.
— Поделись со мной. Я выслушаю и не скажу ни слова, обещаю.
Марко кивнул, снял рубашку и сел на пол у кровати, о которую оперся.
— Что говорить? — спросил он через время. — Что сил нет? Иду же, значит, что-то да есть. Меланхолия? Смешно. Баб мучит, слабаков, но это не моя история. Думается, что слишком много событий, которые почему-то меня трогают. Ты тоже виновна.
Магдалина смолчала.
— Я должен делать свою работу, но мне приходится тратить силы на какие-то иные вещи. Злиться.. бояться за других. Мне хочется вернуться в прежнее состояние души, когда не было забот и мыслей все оставить.
— Ты думал все бросить? — почти вскрикнула Магдалина. Эта мысль была ей по нраву.
Марко отмолчался. Повел щекой, не желая продолжать тему.
— ..Да, — признался он вдруг. — Я не из тех, кого можно легко переубедить. Но когда каждый твердит одно и то же.. Заставляет задуматься. Я же не идиот. Я уже давно разуверился в существовании Царя. Но гонит.. не знаю, привычка? Что мне делать без цели в жизни?
— Левенте говорил, что нашлось что-то древнее. Ты хочешь думать, что это он?
— Я вообще не думаю об этом. Сколько таких «древних» я встречал. Заранее знаю, что не он.
— Отомщение действительно тебе важно?
— Я мало знал отца. Мать говорила: «Штефан был лучшим мужчиной во всем мире», и я ей верил. Он всегда пропадал либо на полях, либо в лесу. Кормить семью надо было. Мало он слишком жил, чтобы я его лучше узнал.
— Тогда к чему погоня?
— Будучи ребенком я был убит вестью о его смерти. Столп рухнул, одного из моих вселенных не стало. А потом принял детские мечты за цель жизненную. Я думаю, отца просто задрали волки, когда он за дичью ходил. Сейчас так думаю. Первый стригой в моих краях показался спустя много лет, раньше все тихо было. Это меня как ребенка убедило в правильности решения.
— Марко, ты выглядишь таким уверенным в своей цели, будто ничто не может тебя остановить.. Теперь я вижу, что ты полон противоречий и душевных метаний. Ты хочешь, чтобы я тебя отговорила или поддержала в поиске?
Он не ответил. Задумался.
— Помню, не любишь перемен. Тогда, Марко, тебе стоит попробовать еще. У Млаштины нашли могилу с кем-то древним. Мы узнаем, что там. Кто. И, если это будет не оно, то ты оставишь попытки. Будет честно перед собой попробовать другую жизнь. Поищем в последний раз.
Марко поднял глаза, поглядел на нее. Лицо его не дрогнуло, но он был благодарен за то, что она не сдержала обещание и заговорила. Он хотел протянуть руки и обнять ее, он снова замерз, но вместо того встал и открыл дверь. Сказал тихо:
— Плохо спал. Ты тоже ложись. Комната безопасная, я позаботился.
Магдалина молча ушла, а сам он лег и уснул сразу, как закрылись глаза.
Утром Марко проснулся, когда закрытых глаз коснулся убывающий луч солнца. Сквозь неплотно задернутые портьеры лился слабый свет; Марко сел, поймал глазами крышу дома напротив, засыпаемую снегом. По улице бродила опечаленная одиночеством метель, она выла, присвистывала; снег рвался наземь, чтобы к вечеру растаять.
Марко достал из сумки чистую рубашку и направился в ванную, где принял холодный душ. Магдалина уже не спала: было ясно по бурлению воды со стороны кухни, по звуку включенного телевизора и запотевшему зеркалу над раковиной; на полках бутылки с шампунями все еще оставались мокрыми. Марко сбрил щетину, — ту можно было назвать бородой.
— Утро, — поприветствовал он, войдя в гостиную. Магдалина смотрела незнакомый фильм про любовь: на экране мужчина целовал женщину в губы. — Бодрая.
— Доброе, Марко. Без бороды ты выглядишь совсем парнишкой, — улыбнулась она. — Так и алкоголь не продадут.
— Не лучший комплимент для мужчины.
— Извини, мне бы понравился.
Марко оглядел Магдалину, стол у кресла и кухонные тумбы. Он давно не замечал в ее руках бутылку, не видел алкоголя и где-то поблизости. Марко подошел и наклонился к ее лицу, она смутилась.
— Ты трезвая.
— Да..
— В чем дело?
— Нравится, когда я пьяная?
— Отнюдь. В чем дело, повторю?
— Подумала, что нужно учиться жить в гармонии с самой собой.
Он отпрянул, кивнул. Мысль ему понравилась.
— Тяжело? — спросил он.
— Местами. Трезвая я склонна молчать и умалчивать. Мешает. Порой хочется высказать все, что есть в голове.
— Больше ответственности. Раз. Больше моральности. Два. Больше контроля. Три. Продолжить?
— Нет. Я неглупая. Все понимаю. Ты рад за меня?
Марко кивнул. Открыл кастрюлю, где кипел мясной бульон. На доске рядом лежали красивые кубики картофеля, кружки моркови и кольца лука. Марко добавил их в будущий суп.
— Я хотела сделать суп с галушками. Хочешь, слепим уродцев вместе?
— Нет. Тоготы хочешь.
Она согласно кивнула и чуть улыбнулась.
— Давай.— Марко приоткрыл полотенце, где в миске лежало уже поднявшееся тесто.
Магдалина заулыбалась шире, ожидавшая отказа. Она подошла ближе и взяла комок теста из рук Марко. Показала, какими должны были получиться кусочки: круглые, маленькие, как косточки слив.
Марко скатал шарик в руках и положил на блюдце. Магдалина скривилась и выбросила его. Указала на раковину и строго попросила помыть грязные руки. Марко закатил глаза, но руки вымыл.
— И что, — начал Марко, — не хочется бросить все и напиться?
— Хочется. Я привыкла так делать. Еще со службы.
— Зачем ты пошла на фронт?
— А как же? Врачей тоже мобилизовали.
— У тебя муж при чине. Не поговорил бы с «кем надо»?
— Он и говорил. Я сама пошла туда.
— А причина?
— Хотела быть полезной миру, тем более в такой ситуации.
— Разве ты не была полезной до этого?
— Нет. Зато на фронте я была нужной. Людям, миру.
— Кто внушил тебе, что нужной ты могла быть только в условиях войны и своей обязанности как врача?
Магдалина подняла глаза на Марко.
— Мы все должны быть полезны.
— Каждый должен жить, чтобы жить, а не приносить что-то в жертву ради чего-то или кого-то. Ради себя.
— Ты забавный, Марко. В итоге ни ты, ни я не живем, как надо. Ты говоришь хорошие, правильные вещи, однако это не похоже на твои мысли. Ты должен был сказать: «Мы живем с целью, которую должны выполнить. Наша жизнь есть следование плану».
Он усмехнулся.
— Я стараюсь держать себя в этом направлении, но это не значит, что я не могу принять иные значения нашего предназначения.
— «Ради себя» значит не держать себя в ежовых руковицах, а наслаждаться. Путешествовать, любить, общаться с людьми, жить настоящим.
— А кто сказал, что «ради себя» обязательно значит быть ярым гедонистом? Я живу ради себя. Абсолютный эгоист.
— Отнюдь. Ты живешь в злости, которую уже не чувствуешь. Она давно не твоя. Ты живешь по инерции. И, Марко, твой цинизм и безразличие вовсе не эгоизм. Я хочу сказать, что ты живешь не ради себя. Разве поймать этого Царя — настоящее твое желание? Ты знаешь, как выглядят желания? Это когда ты думаешь с предвкушением, когда радость берет. Что-то.. положительное. Понимаешь меня?
Марко подумал, кивнул. Мысль ему показалась достойной.
— Мне нравится говорить с тобой, — сказала Магдалина. — Сначала я посчитала, что ты.. м.. идиот.
Марко посмеялся, на что Магдалина удивленно оглянулась. Он редко улыбался, смеялся вовсе никогда.
— Почему ты всегда такой хмурый?
— А чему тут улыбаться?
— Не знаю. Хотя бы тому, что погода хорошая. Разве нет причин?
— А почему ты всегда улыбаешься?
— Потому что радуюсь, потому что смешно, потому что приятно видеть что-то или кого-то.
— Тогда скажу так: меня ничего не радует, мне редко бывает смешно и я не рад кого-либо или что-либо видеть.
— Брюзга. Ну, да, есть такие люди. Ничего не поделаешь. Ты как моя мать.
— А что с ней не так?
— Ужасный человек. Порой мне кажется, что она настоящий демон. Бес.
— Мне бы она понравилась.
Магдалина недовольно скривилась, подняла глаза на Марко. Он с улыбкой ждал, когда она посмотрит. Улыбнулся шире, почти хитро.
— Тебе идет улыбка, — сказала она.
— Когда буду умирать обязательно тебе улыбнусь.
— Очень радует, — прыснула она. — Ты собрался помирать?
— Отнюдь. Но работа такая.
— Я уже говорила, что мне она не нравится.
— Но тебе интересно.
— Ты прав. Мне это действительно интересно. Такая сторона.. экзистенции человеческой очень привлекает. А Дьявол и Бог тоже, значит, есть?
— Бог.. — повторил медленно Марко, — этого черта я не видел. Верую в только в то, что вижу. Дьявола не видел, но встречал однажды одержимого.
— Дьяволом?
— Демоном. Я в этих делах не силен, тут к священникам. Но бесы всякие, черти, они точно есть.
— Значит, можно и душу продать?
— Хочешь еще больше денег?
— Нет, хочу мира. Как я могу иметь такие низменные желания, когда люди там умирают? Я бы продала душу за вечный мир. Продала бы твою за то, чтобы не было голода. Продала бы душу Левенте за всеобщую любовь.
— Добрая.
— А ты?
— Определяя тебя как «добро» я определяю, что есть и «зло». На первое я не похож.
— Самокритично. Вряд ли ты плохой. Но и вряд ли хороший. Кто ты такой, Марко?
— Безобразный и крайне непунктуальный человек! — воскликнул Левенте с прихожей. Он не снял ботинки, и теперь под его ногами растянулась лужа грязи. — Традат, Магдалина, вы на часы не смотрели? Я ждал вас с восьми утра!
Марко обратил внимание на время: 9:43.
— Ботинки сними, — сказал он.
— Тебя мои ботинки беспокоят? — претензионно выдал он. — Кашеварят стоят, пока я, как дурак, хожу вокруг да около, вас жду!
— Тон сбавь, — пригрозил Марко.
— Мы и без того долго ехать будем! Время теряем!
— Торопишься?
— Конечно!
— Тогда иди пешком, мы по пути тебя подхватим.
— Ты что, смеешься надо мной?
— Да.
Левенте скрипнул зубами, поджал губы, но все же взял эмоции в руки и снял пальто с обувью. Он прошел к окну в гостиной и закурил.
— Левенте, час дела не сделает, — успокоила Магдалина, оставив у плиты Марко. Готовить в одиночестве показалось ему менее приятным. — Настроение, вижу, паршивое. Ты с похмелья?
— Конечно. Когда это я не с похмелья? — усмехнулся Батори. — Купить пива?
— Нет, я не хочу.
— Где душка Магда? Я вас не знаю, тетка!
— «Тетка»? Обидеть хочешь?
— Шу-чу, понятное дело! — Левенте приобнял Магдалину за плечи и указал на город вдали. — Сегодня красиво на улице. Смотри, как Черную церковь засыпало. А, вот, держи, — он достал из кармана шоколадную конфету.
Шпиль церкви, красно-рыжую крышу действительно засыпало. Эта обитель божья, покой для каждого протестанта, медленно покрывалась осадками. Она перенесла сотни зим, встречала миллиарды лиц за эти пятьсот лет существования.
— Что за настроение у тебя такое? — Магдалина улыбнулась. Маленький подарок был приятен.
— Новогоднее настроение! Moș Crăciun* уже подарки ребятенкам собирает потихоньку.
— А-а, ну да. До Нового года еще жить и жить. А с вашей профессией и вовсе есть риск не дожить, — рассмеялась Магдалина.
— Два месяца уж проживем поди. Люблю Anul Nou*. Только не заходи первая, ладно?
— Жестокие традиции! Вряд ли такое чудо может принести несчастье.
— Ты-то? Согласен, странная традиция*. Знаешь, я бы отметил Новый год с вами. Собрались бы в особняке Больдо, забрали бы Зераха, еще пару охотников. Всегда хотел собраться, но работа.. Всегда работа.
— Боже, Левенте, это звучит душераздирающе! Мы обязаны устроить празнование по всем правилам.
— По «правилам» ты должна быть с семьей, — с грустной улыбкой напомнил он.
Магдалина неловко отвела взгляд. Осознала, что ехать в ту семью ей не хотелось. Но она отогнала размышления на потом, пообещала, что обязательно подумает, когда останется наедине с собой, и улыбнулась. После побега от сектантов она вообще не думала. Боялась остаться с мыслями, знала, что не выдержит их напора. Алкоголь оставлен был ввиду этого страха: он напомнил бы, что случилось. Процесс мышления — мясорубка психического здоровья.
— Рано размышлять о вас как о семье, но я бы действительно сбежала на этот Новый год к вам.
— Тогда давай будем планировать. Вытащить бы Марко.. Он, кажется, вообще праздники не справлял лет с четырнадцати.
— Очевидно.
Они тихо засмеялись.
— Я много работаю, — хмуро объяснил Марко, стоявший у плиты. — Какие могут быть праздники? Левенте, ты и без того гуляешь, болтаешься без дела, когда работа висит.
— Что ты меня учишь? Если ты педант, трудоголик, перфекционист, который следует правилу «работа может назваться качественной только если я во время исполнения почти умер от изнеможения», то это не значит, что я тоже должен так пахать.
Магдалина, слушавшая их перепалку, уже не поддающаяся счету, была весела. Ныне, когда она попривыкла, эти чуть раздраженные препирательства, легкие распри казались презабавными. Марко вовсе не был злым, а Левенте в сущности болтал, чтобы болтать, а не в попытке бередить. Марко брюзжал по натуре, ввиду естества своего, пока Левенте изрыгался речами только чтобы не молчать. Она, рассмеявшись, ушла в спальню, чтобы начать сборы к выходу.
Позавтракав, компания расселась по местам в авто Магдалины. Каждый занял свое негласное место: Левенте спереди справа, хозяйка слева за рулем, Марко — сзади, за креселом Левенте. Назад сложнее было пробраться: «Кадиллак» шестьдесят второй серии был купе, пролезать приходилось, отодвинув кресло спереди.
_________
*Села Млáштина не существует.
*Moș Crăciun [Мош Крэчун] — румынский Дед Мороз.
*Anul Nou [Анул Ноу] — Новый год.
*По румынским традициям из дома в первый день люди не выходят, пока не войдет брюнет/шатен; блондины/рыжие считаются несущими несчастья.