26.
17 октября, после полуночи.
Скопление туч неслось в шаг за Магдалиной. Мимолетно блестел лунный диск, кромку которого будто объедали обрывки черных облаков; он напускал на мир в ночи тонкие переплетения голубого кружева, когда спускался на зубчатые вереницы деревьев вдали, когда ложился на черепичные крыши. Где-то далеко лунный свет озарял вековые замки, их обрушенные стены и руины башен; и тогда те спящие твердыни былых народов походили на призраки. Призраки времени, надежд, величия.
Магдалина твердо шла к дому, глотая вино. Стилет, что она получила от Марко, колол в ходьбе бедро: поддерживаемое ремнем на поясе, оно обращалось вниз, вдоль по тазу, и касалось острием ноги. Магдалина вышагивала злая еще и от того, что порвала тем стилетом платье.
«Чертов Марко, неужели он действительно меня бросил!» думала она и все скалила зубы. Шла она и горевала в душе, почти плакала, но и смеялась над собой. Как она могла поддаться этому желанию, как была глупа и наивна! О как ей было смешно! Запивая горе вином, она все более отдавала контроль за себя дурману. Ее стабильность — быть пьяной, чтобы на утро снова захотеть бросить, но не суметь. Казалось, Магдалина давно утеряла всю свою силу воли.
Хотелось танцевать, радоваться и флиртовать, а приходилось плестись в одиночестве домой. Да и дом был неродной — пустой, незнакомый, холодный. Тогда Магдалина вдруг сознала, как хотела бы вернуться в Бухарест. К нелюбимому Петру, что влюблен был не в нее, к Артуру, с кем жизнь дальнейшая не имела благ, обещая нищету и гонения. Петру наслал бы на их жизнь проклятие. Наслал бы и на жизнь с Марко, вдруг осознала она, но рисовать в фантазиях себя и сель Традата уже казалось помешательством. Он, этот чудной охотник, не умел любить. Он оказался совершенно не способен на отношения с кем-либо, даже на приятельские.
«И вот я иду одна-одна, пока он невесть где и невесть с кем» говорила Магдалина, попивая вино. Невкусное, кислое, как стухшее молоко. Она обогнула Черную церковь и ступила на одну из улиц, ведущих к дому. Ветерок, гулявший на той великолепной улочке, мягко, будто перьями лебедя, касался румяных щек Магдалины. Почти целовал.
Она остановилась полюбоваться красотами, оглядеться в окружающем пространстве: ровные вереницы старых домов навевали запахом старины, такой чарующей; рыжий Брашов, старый и исторически привлекательный, он объединял в себе желтые, зеленые и кирпично-красные дома с вздернутыми крышами. Окна тех отличались сложными деталями карнизов, где-то квадратные, где-то арочные, изнутри завешанные легкими тюлями. В каких-то окнах горел свет, видны были кухни и спальни. В одной из квартир выдался поздний ужин, где сидела семья из двух детей и их родителей.
Магдалина любила ночь, любила звезды и луну. Ночью для нее всегда открывались тайны, души и выступала наружу легкая меланхолия. Она вдохнула ночь и улыбнулась. Злоба, варившая мозг в супе из негатива, отступила, пришли спокойствие и приятно бившая по венам свобода. «Как приятно быть свободной» подумала она и вдруг заметила, что совсем одна. Насладилась секундно, а после настороженно замерла. Теперь голые улицы показались зловещим, а дома — черными бараками. Улица вдруг обернулась уголком будто в пространстве Аушвица, не доставало лишь колючей проволоки и душка витающего по округе «Циклона Б».
Магдалина ускорила шаг, но уже чувствовала, что попалась. Она перехватила бутылку вина так, чтобы возможным стало ударить; о стилете она и вовсе позабыла. В кармане гремела бутылка недопитой в ресторане водки, Магдалина схватилась за ее горлышко так, будто она заключала в себе святую воду.
Шаги позади появились за квартал от спасения, Магдалина слышала их, а сердце словно билось в унисон с их глухим отстуком. В ушах шипела кровь, гремело, как в набат, сердце где-то под подъязычной костью. Руки вспотели. Замаячивший впереди пьяница в драных штанах стал вдруг воплощением ангела в глазах Магдалины, она ускорилась и нагнала мужчину.
— Доброй ночи, извините, за мной кто-то идет, — торопливо проговорила она. — Проведите меня до дома, я заплачу. Сколь угодно, только проведите.
— Дамочка, — он пьяно скривился, — вы разоделись как! Конечно, будут приставать. Срам! — сказал он громко, что Магдалина испуганно замахала руками, призывая быть тише.
— Прошу вас!
— Ну, пошли, — он сунул локоть. — Давай, поторопись.
— Спасибо, спасибо вам!
Магдалина украдкой оглянулась назад: человек в черном шел следом. Хоть и далеко, но она узнала тот балахон, в котором скрывался нападавший в Яссах. Она могла бы усомниться, но в ужасе преследования иных мыслей и догадок не оставалось.
Повернув, пара остановилась. Пьяница дернул Магдалину за руку и полез целоваться, клоня к кустам и тени. Она оттолкнула того, схватилась за бутылку и закричала:
— Как ты смеешь!
— Проститутка! Сама полезла, еще и отказываешься!
— Я просила помочь, чертов ты урод!
— Где это видано, чтоб баба нормальная с бутылкой ходила по ночам, еще и одна?!
Нагнавшая их тень остановилась позади Магдалины; она обернулась с ужасом, когда пьяница стал глазеть за ее спину. Теперь она видела лицо: свет фонаря попал под криво накинутый капюшон. Это очевидно был мужчина, молодой, но кожа его лица оказалась исперщренной шрамами, будто он горел, один глаз сверкал красным, как кровь, а второй накрывало бельмо.
Жуткие тени западали под неровный шрамированный покров, лицо его было настоящим уродством; несмотря на ожоги, и без того кошмарные, у человека не доставало части носа, а глаза выглядели слишком выпученными. А когда он улыбнулся, то молчавший доселе пьяница рванулся бежать: испугал не столько колючий ряд зубов, сколько безумный вид этой — уже понятно — нечисти.
Магдалина отступила назад, но внимание стригоя было направлено в сторону пьяницы, что удирал вперед по улице. Тень двинулась и так быстро нагнала мужчину, что Магдалина и вовсе не заметила, как молниеносно это произошло. Нечисть схватилась руками за голову пьяницы и с треском раздавила, потекла серо-красная жижа, как густые сопли; после алые шрамированные губы приникли с жаром к шее. Зубы-пики рванули мясистый кусок мышц, одна тонкая ниточка потянулась из раны ко рту, жующему сырое кровавое мясо. Задрожала, брызгая единым потоком, почти черная кровь. Затем рот с голодным остервенением, мыча и рыча, вонзился глубже, разгрызая хрустящую трахею. Зубы проткнули сладкую щитовидную железу.
Магдалина побежала. Она пронеслась мимо нескольких домов и засела под одним из деревьев. Сердце стучало в ушах, и Магдалина проклинала свой организм, не слыша преследователя с обожженым лицом. А он с голодом ел и пил, глядя при пиршестве на то дерево, где сокрылась жертва. И улыбался. Ужин был с привкусом цуйки.
***
Очнулась Магдалина в темноте. Перед глазами был высокий черный потолок, страдающий от зеленых нарывов плесени. Где-то сбоку горел огонь, и Магдалина повернула голову. Посреди залы в виде квадрата стояла керосиновая лампа, а рядом лежал уже затвердевший труп мужчины. Стояла душная вонь разложения. Магдалина быстро отплозла в угол, немая, но испуганная. Трупы она видела множество раз, но теперь, будучи в неясном положении жертвы и пленницы, ей стало боязно за будущее. В ту секунду она хотела бы возненавидеть Марко всей своей жалкой душонкой, но вместо того взмолилась богу о его присутствии.
У лампы стояла миска с мамалыгой и кружка, вероятно, с водой. Подходить Магдалина не рискнула. Даже смотреть на тело выходило мукой, так что она старалась не поднимать глаз выше пола. Стилета не оказалось, как одежды и ботинок: Магдалина сидела в белье, грязная и влажная от холодного пота. Из-под двери несло холодом по каменному полу, свистел сквозняк. В остальном, его слышно не было. Только сквозняк.
Магдалина не знала, где она, не знала, где он. В грядущем она пообещала себе купить наручные часы, обязательно швейцарские. Пытаться открыть дверь — потеха над собой же, кричать, чтобы он услышал — смерть. Потому Магдалина осталась сидеть и ждать.
Пребывая где-то в прострации, а, может, в бреду, Магдалина не заметила, как ключ отворил замок, и дверь открылась. Вошел не тот, кого она ожидала, но похожий: низкорослый мужчина в темно-красном балахоне с вздернутым вверх капюшоном, чем-то похожий на прикид ККК. Он показал свое страшно обычное лицо, поросшее щетиной, и Магдалина облегченно выдохнула.
— Эй, ты живая? — он коснулся носком ботинка ее бедра. Магдалина рассерженно оттолкнула его ногу и проговорила:
— Если я на полу, то это не значит, что со мной можно обращаться как с челядью. Ты, грязный урод, немедленно выпусти меня отсюда! — Она твердо поднялась и важно уперла руки в бока.
— Наглая какая, — скривился он. — Прикуси язык!
— Еще чего! Это вы — культ, да? Жалкие идиоты, вы скоро пожалеете.
— Ты не первая такая наглая. Скоро и ты начнешь наш обряд котиттии, и Котис дарует нам счастливую жизнь. Гебелейзис уже награждает нас.
— Гебелейзис? Вы ему поклоняетесь? Кто это?
— Я не лясы точить пришел, противная девка!
— Твой бог молится моему! И мой бог настоящий, — Магдалина толкнула сектанта и села в свой угол. — Уходи. Иначе я лично без глаз тебя оставлю!
— О каком боге ты говоришь?
— О самом настоящем, чей клинок вы прибрали себе. О он придет, я обещаю.
На приверженца культа эти слова повлияли. Похоже, он верил во все божественное, и всему готов был поклоняться. Он спросил:
— Ты про кого, эй?
— А что, боязно?
— Отнюдь! Кому ты поклоняешься?
— Мой бог — великий охотник, и он рядом. А кто твой? Гебелейзис? Что за чушь? Верь в тех богов, которых видишь и касаешься, а не тех, кого придумали. Простая истина, а?
— Вряд ли твой божок значительнее моего. Моих, — поправил он и сел на корточки рядом, — Котитта и Гебелейзис — могучие боги. Каждую неделю мы приносим второму жертву: сильного и здорового мужчину. Мы передаем нашему богу послание, просим денег и удачи. И посмотри: я купаюсь в деньгах, — он показал перстни на пальцах.
— Я только вижу, что ты чертов фанатик, «балахон».
Балахон наградил ее пощечиной, но Магдалина в ответ, сдержав порыв плакать, улыбнулась.
— Ты годен только для плахи, — сказала она. — Мой бог уже идет. Может, он даже успел показаться вам. Какое сегодня число? Который час?
— Утро семнадцатого. Погоди, твой бог — человек? Он знает о нас?
— Может быть, — загадочно хмыкнула она.
— Вот черт, — он озадаченно потер затылок. — У нас была жертва для Котитты, но ее выкрали. Из-за этого мне приходится караулить тебя! Это твой «божок» это сделал? Откуда он узнал?
— А он все знает. Я попрошу моего Марко отрубить тебе голову. Так ты один тут, караульный?
Сектант злобно нахмурился, отвесил жгучую пощечину и вышел, закрыв дверь на ключ. Через дверь он бросил:
— Ты здесь сдохнешь! Котиттия назначена на двадцать второе, а это совсем скоро. Плачь, если хочешь!
— Верь в это, пока живой!
Магдалина свернулась в углу и закрыла глаза. Теперь предстояла гонка двух сторон. Кто первый, тот и напишет сценарий ее судьбы. Оставалось лишь вспоминать, как она попала в обитель секты.
***
Дыхание обрывалось, колотилось сердце. Банально, но Магдалина страшилась того, что в один момент оно лопнет. Большой мотор развалится на волокна мышечной ткани, и кровь замрет на месте, чтобы тот стригой мог ею насытиться. Шелохнулась ветка дерева, за которым она сидела. Казалось, в тот момент Магдалины не стало: она растворилась в агонии ужаса, горевшего внутри, особенно, где-то в глотке.
Она медленно повернула голову и почти соприкоснулась носом с носом стригоя: тот сидел, прижавшись к земле и касаясь ее руками, и смотрел ожидающе одним глазом. А лицо перерезала широкая улыбка, как акулья.
С полминуты они молча глядели друг на друга. Взяв последние крупицы сил в кулак, Магдалина вскочила и с криками побежала на дорогу. Вовремя вспомнила о стилете и, выхватив его, обернулась к стригою. Он все так же скалил зубы, раскидывая руки в стороны и собираясь ее поймать.
— Отстань от меня! — она бросила в нечисть бутылку и отбежала еще дальше. — Отстань!
Молчаливая нечисть дернулась вперед и схватилась руками за одежду Магдалины, потянула на себя. В ответ она резанула стригоя по уродливой морде, прорезав ему вторую улыбку: этим ударом разошлась щека, будто подражая улыбке Глазго.
Стригой завыл, пока кожа его брызгала черной кровью и, будто объятая кислотой, шипела. Магдалина ударила еще раз и попала чуть выше ключицы, а после схватила крепче стилет и выдернула из раны. Стригой, оскорбленный действом, оскалился в злобе и ударил Магдалину в лицо. Она упала, а вдруг появившиеся на улице члены культа отпугнули стригоя и тот быстро ретировался.