17 глава
Германия пришлась мне по душе. Что-то в ней было родное, схожее с моей Британией: может быть, архитектура и застройка, или музыка и искусство, или люди с их привычками. Этот грубоватый, чёткий язык так мне нравился, что через полгода пребывания в Кёльне, городе на западе страны, я научился говорить на немецком с лёгким акцентом, а спустя пару лет говорил на нём словно на родном языке. Скитаясь по городам империи, проводил время в удовольствиях, пытаясь забыть своё тёмное прошлое, хотя моё настоящее равным образом не было наполнено миром и благодатью. Я всячески старался влиться в общество со своими вампирскими наклонностями, словно волк среди овец. Изучая людей, мне удавалось проникать в их сознание, понимать их логику и ход мыслей, чуять ложь и правду, страх и радость; чтобы раскусить человека, требовалось лишь обратить внимание на детали, мимику и жесты, подключить обоняние — в силу моей сущности, я ощущал непостижимые для человеческого носа запах, — подключить интуицию — и я понимал намерения того или иного объекта. Безусловно, находились люди, которые усердно скрывали свои эмоции — как и я — и скрытные неприступные личности ещё более вызывали во мне азарт. Навык восприятия человеческой ментальности приобретался годами, кроме того, я не постиг его полностью, а лишь научился чувствовать темперамент людей. Всё-таки люди как написанная картина: некоторые столь очевидны, что будто бы прямо пишут на полотне о своих побуждениях, изображая склад ума и уязвимые места, на которые можно надавить; другие же индивидуумы завуалированно вырисованы на картине, без прямого текста о замыслах в своей голове, и их можно изучать как фигуру изобразительного искусства, додумывая тот или иной скрытый смысл.
На протяжении трёх лет я позволял себе многое: убийства невинных девушек, насилие, жестокость, в общем, кровожадное забвение. Мне приходилось переезжать из города в город, чтобы скрываться с мест преступлений. Меня перестал пугать страх преследования: я стал уверен, что органы общественного порядка не смогут выйти на мой след.
Я назвался новым именем — Джейсон Вэйд — и придумал себе новую легенду. Уилльям Далтон навсегда остался в Х и его труп давно разложился в дремучем лесу, где его убили люди Брукса. Там же осталась и Анджела, и Элла, и Уна, и моя мать, и брат Джордж...
Кровь молодых девушек, несомненно, была самой притягивающей и ароматной. По этой причине я подцеплял уличных девушек, совершал с ними половой акт, а затем выпивал сладкую брызжущую из артерии кровь; либо же непосредственно во время сношения впивался клыками в их хрупкую плоть; а мог в силу дикого желания утолить голод сначала и после сексуально удовлетворялся. Под действием кокаина многие дамы даже не понимали своей смерти, а я ловил приход и сильнейший оргазм благодаря наркотику в их крови. Я был очерствелым и только облегчал свои биологические потребности. Чем больше проходило времени в таком состояннии, тем влиятельнее вампирское бесчеловечное существо повелевало мной. Прошлая жизнь, чувства, любовь, страсть, желание душевной близости с кем-либо отошли на дальний план.
Май, 1871 год.
Клеменс Фюрст — сутенёр, с которым я познакомился в одном пивном баре в Кобленце; мужчина сорока пяти лет, худощавый и с густыми чёрными усами, закрывающими верхнюю губу. Глаза его мне сразу не понравились: глубоко посаженные и самолюбивые. Морщинистые впадины на щеках создавали болезненный вид. Ещё от него постоянно воняло сигарами, едким алкоголем, словно духами, и коксом.
— Девчонку ищешь? — прозвучал от него вопрос огрубелым голосом.
— Да, — ответил я на немецком.
— Могу предложить, выбор достойный, — Клеменс подвинул мне огромный стакан жёлто-оранжевого пенистого пива. — Но для начала выпей. За счёт заведения.
Нехотя я выпил стакан газированной жидкости со вкусом ячменного солода, от которого хотел срыгнуть: вино мне всегда нравилось больше пшеничного пива. Однако, где бы я ни был в Германии, во время любых разговоров мне предлагали выпить пива — заведено здесь так.
— Как зовут?
— Джейсон.
— Я Клеменс Фюрст, и у меня лучшие девчонки во всей Германии вместе взятой, чёрт тебя подери! — подвыпивший мужчина радушно, но резко хлопнул меня по плечу. — Сколько тебе лет, приятель?
— Двадцать шесть.
— А ты не этих краёв, ведь так? — подозрительно спросил Клеменс, разглядывая мои черты лица. Я понял, что кружка пива, с которой он сидел, была далеко не первая и не вторая: мужчина пошатывался и язык его был развязный.
— Да, я родом не отсюда.
— Я сразу понял: лицо у тебя другое! И манера речи! Немцы так себя не ведут...
— Как не ведут?
— Ну, странный ты какой-то, я сразу понял: не коренной ты немец!
Так мы и познакомились с Клеменсом Фюрстом: я дождался, когда он наговорится на тему моего тайного месторождения и наконец покажет мне выбор девушек для секса. Для этого он отвёл меня в отдельное помещение, и перед моим взором выстроилось около пятнадцати молодых дам примерно одного возраста.
— Тебе подешевле вариант или сразу подороже? — узнавал Клеменс, желая угодить мне: очевидно, я его крайне заинтересовал как клиент.
Однако мой взгляд принялся выискивать предстоящую жертву: я хотел найти самую аппетитную по моему мнению девушку. Со стороны я выглядел строго и может быть очень деловито. Все девушки смотрели на меня с натянутыми до ушей улыбками и игриво, но сухо моргали, как куклы на продажу. Каждая одета довольно вызывающе: в нижнем белье и полупрозрачной накидкой для оценки форм тела. Одна выделялась среди них костлявостью и маленькой непышной грудью; она была самой низкой и с самыми грустными глазами.
— Джейсон, подешевле или подороже? — повторил вопрос мужчина, чем вывел меня из раздумий.
— Вот эта, — я указал рукой на ту худенькую девочку, — что с ней?
— А что с ней? — Клеменс, не понимая, уставился на меня, а потом на девушку.
— Почему она такая худая? Вы её не кормите?
— А, это Бинди. Она просто болеет: не советую её! Лучше посмотри на Джерди, она фигуристая, вон какая...
— Я возьму Бинди.
Я прервал Клеменса, не желая слушать его навязчивое мнение. Сначала он взглянул на меня непонимающими глазами, надеясь, что я сменю свой выбор, а потом с осуждением назвал цену этой самой Бинди. Вероятно, он подумал, что я какой-то странный любитель маленьких девочек, посему оставил свой выбор на миниатюрной худощавой бесформенной девушке — это прочиталось в его выражении лица.
— Через дорогу — отель, сними там номер. Скажешь, что от Фюрста — цену за ночь немного скинут, — указал мне мужчина, откладывая деньги за Бинди себе в карман.
Мой выбор пал на Бинди, поскольку в ней я разглядел то, что напомнило мне Уну: её робкий взгляд, малый рост, родинки, усыпанные по лицу, худощавость, кудрявые запутанные волосы. Когда мы пришли в номер отеля, во мне не появилось безумного желания убить её или заняться с ней сексом. Сев на край кровати, девушка планировала зажечь свет в тёмной, наполненной мраком ночи комнате. Я остановил её, потому что хотел остаться в темноте, сел рядом с ней на кровать и дотронулся до её острого плеча.
Бинди вздрогнула, боялась меня. У меня создалось ощущение, будто бы её заставляют работать насильно. Глаза карие, остерегаются смотреть на меня, ноги сомкнуты, руки сцеплены в замок.
— Давно ты так работаешь? — я заговорил, не нарушая личного пространства, но не отрывая взгляда от напряжённой девушки.
— Не ваше дело, — на удивление твёрдо и дерзко произнесла Бинди. Тут я прочувствовал непреклонность в её характере несмотря на зажатый внешний вид.
— Тебя принуждают к работе?
— Господин, если Вы очередной педофил и выбрали меня, потому что я выгляжу как четырнадцатилетняя девочка, то трахните меня скорее и пустите; если Вы выбрали меня, чтобы потрепать языком, увы, Вы ошиблись выбором и зря заплатили марки. Я ничего Вам не скажу о себе: мне запрещено.
Тут Бинди глянула меня взглядом, выражающим уверенность в своих словах, а робкая нерешительность в ней будто испарились. Я усмехнулся: а ведь Уна никогда мне не дерзила — а почему я вдруг задумался об Уне?
— Неучтиво так общаться с клиентами такой простушке, как ты.
— Тогда иди ты лесом, гусь напыщенный! — Бинди завелась в ярость от моих слов и соскочила с кровати. Я поднялся за ней и властно схватил её за запястье, проявляя холодную доминацию.
— Если я бы сказал, что хотел бы впить твою кровь, как бы ты отреагировала, Бинди?
Девушка, нахмурив тонкие брови, посмотрела на меня, как на сумасшедшего.
— Я бы сказала, что ты больной кретин.
Её нахальство пробивали меня до ожесточения. Вдруг хрупкая девчушка решила вырваться из моей хватки и сбежать: сиганула к приоткрытому окну и готова была выпрыгнуть, если бы не осознала, что мы на третьем этаже и падение может оказаться смертельным. Я успел поймать её тело и толкнуть на кровать, Бинди беспомощно свалилась с ног и уже с испугом, с забившимся до предела сердечком глазела на меня. Как мне стало хорошо, когда я почуял своё превосходство перед её страхом: как волк, загнавший в угол немощную овечку. Заломив руки девушки над её головой, я не давал ей выбраться и грубо воспользовался сексуальной услугой. Во время этого я жутко хотел укусить её, что мне пришлось скрывать клыки и истекать слюной.
Я не убил Бинди — потому что хотел навещать её снова. Я приходил к Клеменсу как минимум раз в неделю и платил ему за ночь с этой девушкой. На второй раз мне в глаза бросились синяки, разбросанные по всему тонкому телу Бинди. За её дерзостью и резкими словами таились страх и ненависть к окружающим людям. На мой вопрос, кто её калечил, она как всегда не дала ответа. Но за всей этой оболочкой хамства и невежества я видел в ней Уну: хрупкую, маленькую, беспомощную девушку, которую я хотел жалеть. Уна, преданно любившая меня и видевшая во мне спасителя, часто стала посещать мои мысли.