Грех Рыцаря
Комната Люциана, хоть и была в королевском дворце, оставалась удивительно скромной. Высокие потолки не давили, но и не утешали. Потемневшие от времени балки, большие дубовые полки с книгами, некоторые — затёртые, с закладками, исписанными его рукой. Окно выходило на одну из дальних башен — одинокую и мрачную в утреннем свете. Люциан любил смотреть на неё. Что-то в её молчаливом величии успокаивало.
Посреди комнаты стояла широкая кровать с простыми, но добротными подушками. Пол застилал ковёр, ткань которого была уже слегка примята — видно, он часто ходил туда-сюда, не находя себе покоя.
Стук в дверь нарушил тишину.
— Сэр де Валкур, вам принести что-нибудь ещё? — спросила молодая служанка, поставив перед ним поднос с завтраком. Она улыбнулась — мягко, вежливо, чуть игриво.
Он заметил её взгляд. Уже привычный — заинтересованный, с оттенком ожидания. Люциан был красив, об этом говорили ещё с юности. Он это знал. Улыбки, взгляды, тонкие намёки... Всё это он встречал с почти усталой вежливостью.
— Нет, благодарю. Только... — он замешкался, будто сам удивился своему вопросу:
— ...ты не знаешь, как поживает леди Ванберг?
Служанка на мгновение приподняла брови, потом чуть склонила голову.
— Её Величество велел, чтобы с ней обращались с особым вниманием. Говорят, с ней всё хорошо.
— Понятно. — Он отвернулся, как будто слова «всё хорошо» имели для него теперь странный вкус.
— Можешь идти.
Когда она вышла, Люциан остался один в тишине, которую ничем не мог заглушить. Он сел на край кровати, опустив взгляд в пол. Завтрак дышал ароматами мёда и тёплого хлеба, но есть не хотелось.
Внутри было глухо, будто что-то невидимое тяжело лежало на груди.
Я сделал всё правильно. Это был приказ. Я привёл её туда, куда должен был. Что в этом плохого?
Но что-то внутри молчаливо спорило с ним.
Он помнил её взгляд, когда она впервые открыла глаза в лесу. Помнил, как она дрожала — не от холода, а от страха, от потери. Он защищал её от преследователей, от боли, от одиночества. А теперь...
Теперь Сесилия была одна в самом сердце королевской паутины. А он — тот, кто её туда привёл.
Он вспомнил её глаза. Светло-голубые, как утренний лёд, и в то же время живые, ранимые. Род Ванбергов всегда славился своей красотой. Но в ней было нечто другое. Она не была просто красива. В ней была душа — глубокая, трепетная, израненная. Он заметил это сразу. Даже тогда, когда она стояла перед ним вся в грязи, с запутанными чёрными как ворон крыльями волос.
«очень талантливая...» — слова короля прозвучали в голове.
Что он собирается с ней делать? Использовать? Подчинить? Сломать?
Он снова покачал головой и потянулся к куску хлеба. Разломал его, но не ел.
Это не моё дело. Я рыцарь. Я служу королю. Я исполнил приказ. Получил золото. Точка.
Он закрыл глаза. Но даже в темноте перед ним вдруг всплыло лицо Сесилии.
***
Каждый день для Сесилии тянулся как отражение предыдущего — словно мир вокруг утратил движение и осталась только она, запертая в золотой клетке. Она просыпалась в одиночестве, подолгу лежа в тишине, прислушиваясь к звукам замка. Её кормили хорошо, изысканно, без излишней роскоши, но с вниманием. Служанки набирали ей ванну, ароматные масла и шёлковые платья, каждое — новое, тонко подобранное к её внешности, словно кто-то изучал её вкус. Но всё это не приносило ни радости, ни утешения.
Её единственной отдушиной стала библиотека — высокая, затенённая, с запахом пыли, старой кожи и бумаги. Сесилия проводила там часы, погружённая в книги о вампирах, о кланах, о войнах, погромах и исчезнувших городах. Она читала и не могла поверить. Даже род Ванберг, один из древнейших, не хранил столько подробностей о своей собственной природе. В этих страницах она узнавала правду — уродливую, жестокую. Как кланы вампиров выжигали целые селения, как охотились на людей не ради нужды, а ради удовольствия. Даже будучи вампиршей, Сесилия ощущала отвращение. Боль. Стыд.
Иногда она засиживалась в библиотеке так долго, что засыпала прямо у стола, головой на раскрытом фолианте.
Вечерами она садилась у окна. С башни, где находилась её комната, открывался почти весь город — если туман не застилал улицы, можно было разглядеть даже дальние площади. Каменные крыши, узкие улочки, храмы и сторожевые башни... Всё казалось крошечным, как в игрушечном мире. Но был один объект, который особенно приковывал её внимание.
Окно напротив.
Оно находилось в другой части замка, почти на одном уровне с её башней. В нём всегда горел слабый, тёплый свет. Тусклый, как дыхание перед сном. Она не знала, кто там живёт — может, советник, может, учёный, или какой-то надзиратель. И всё же это окно стало для неё странным утешением. Как будто где-то рядом тоже кто-то не спит. Кто-то одинок. Кто-то смотрит в её сторону.
В дверь негромко постучали, и служанка вошла, несущая поднос.
— Леди Ванберг, я принесла вам ужин, — с привычной мягкостью сказала она, устанавливая поднос на столик. — Хотите, я побуду с вами?
Сесилия подняла взгляд, её глаза были задумчивы.
— Нет, не стоит. Благодарю тебя. — Голос её прозвучал тепло, но с лёгкой отстранённостью. Служанка склонилась и тихо вышла, оставив её одну.
Сесилия медленно подошла к столу. На подносе серебристая крышка отражала мягкий свет люстры. Она сняла её — и остановилась.
На белой салфетке стоял фужер. Внутри — густая, тёмно-алая жидкость, мерцающая в свете свечи. Почти чёрная.
Крышка выпала из её рук и с глухим звоном ударилась об пол.
Сесилия застыла, глядя на фужер, как на живое существо. Воздух будто стал плотным, её горло пересохло мгновенно. Она не дышала.
Это кровь.
Слово молнией пронеслось в её голове.
Человеческая кровь.
Её сердце забилось, как от погони. Она вдруг поняла, как долго её не пила. С тех пор, как охотники ворвались в замок, за неделю до той ночи... Сколько времени прошло? Она уже не была уверена. Но теперь кровь была перед ней — зовущая, пульсирующая, как живая.
Зачем они это сделали? Зачем дают мне кровь?
Мышцы её сжались, руки дрожали. Она знала: если выпьет — её тёмная суть, та, которую она сдерживает, пробудится. Она станет сильной, быстрой... и, возможно, жестокой. И не будет никого рядом, чтобы остановить её. Чтобы сказать «достаточно».
С трудом она подняла крышку и закрыла поднос, будто накрывая проклятие. Затем медленно подошла к кровати и легла, отвернувшись от стола.
И вдруг в темноте её мысли коснулись другого человека.
Люциан...
Она представила его лицо. Его ровный, спокойный голос, немного усталый взгляд. Он, вероятно, уже ушёл на новое задание. Забыл о ней. Или, наоборот, старается не помнить.
Как ты там, Люциан? Думаешь ли ты обо мне, хоть иногда?
Сесилия закрыла глаза.
***
Пахло дымом, пивом и жареным мясом. Деревянные стены пивной были закопчены, потолок низкий, а скамьи под грубой тканью цеплялись за мечи и пряжки. В углу играли на лютне, голос певца был грубым, но душевным. Люциан сидел у дальнего стола, с кружкой янтарного пива в руке, одной ногой откинувшись назад. На нём был не доспех, а простая тёмная рубаха и кожаный жилет — одежда, в которой он чувствовал себя чуть менее рыцарем и чуть больше человеком.
Рядом с ним уселся Рено, рыцарь из отряда Восточного кордона — крепкий, прямолинейный, с вечно насмешливым выражением.
— Говорят, ты сопровождал ту вампиршу, Ванберг, — проговорил он, опрокидывая пиво. — Как оно? Сопровождать нечто, что по сути должно пить твою кровь, а ты ей ещё и лошадь подаёшь.
Люциан усмехнулся, но не сразу ответил. Он посмотрел на пенный край кружки, где осталась отпечатанная влага от его пальцев, и лишь потом заговорил, глухо:
— Это... странно. Она не была такой, как я себе представлял. Не как из тех рассказов, где вампиры — звери в обёртке из шелка. У неё в глазах было что-то... живое. Уязвимое. — Он замолчал, отхлебнул глоток.
Рено фыркнул:
— «Уязвимое», говоришь. А может, это они так и охотятся — делают вид, что безобидны, а потом перегрызают тебе горло. Ты бы видел, как одна из них на юге вырезала патруль. Бледная, хрупкая, глаза как у ребёнка. А потом — хрясь, и у одного парня из груди кость торчит.
Люциан медленно покачал головой.
— Она не такая. Я видел, как она дрожала, когда слышала про людей, которых убивали вампиры. Как смотрела на крест, когда думала, что никто не видит. Она... боится своей природы. Или презирает её.
Рено скосил на него взгляд, прищурился:
— Блять Люциан, что ты несешь? Вампиры это дьяволы во плоти. Или ты втюрился в неё? Как там говориться? С первого взгляда?!
Люциан рассмеялся, но в этом смехе не было легкости. Он отвёл взгляд в сторону, на окно, за которым медленно ложилась ночь.
— Нет, — тихо сказал он. — Но знаешь..., она осталась у меня в голове. Как заноза. Не могу понять — что-то я сделал не так... Или всё правильно. Может, должен был отвезти её королю. Может, наоборот — спрятать. Но поздно теперь.
Он допил пиво, не торопясь. Пальцы были чуть напряжены, взгляд ушёл в себя.
— Странно, — пробормотал он. — Я ведь думал, что просто очередное задание. Перевезти пленницу. А оказалось... что я больше запомнил её взгляд, чем любой бой за последние месяцы.
Рено кивнул, не глядя, и лениво щёлкнул пальцами, подзывая трактирную девчонку. Та, услышав зов, игриво поправила вырез своего платья и подошла, неся в руках кувшин. Её духи пахли слишком сладко, слишком дешево.
Когда она наклонилась, чтобы налить пиво, Рено хмыкнул и шутливо хлопнул её по бедру.
— Думаю, Люциану пора немного расслабиться, — сказал он с ухмылкой. — Милочка, не составите ли компанию моему другу? Он герой, между прочим. Сам король ему руку жал.
Девушка, молодая брюнетка с густыми волосами и нарочито откровенным нарядом, взглянула на Люциана — томно, оценивающе.
— С такой внешностью ему не нужна королевская милость, — провела пальцем по краю его кубка. — Это будет для меня удовольствие, сэр.
Люциан ничего не ответил. Он просто взял кружку, отпил, и, не глядя на Рено, сказал:
— Ты прав. Мне нужно отвлечься.
Она провела пальцами по его щеке, кожа её была тёплой, уверенной. Она кивнула, указывая подбородком вверх, на лестницу. Он поднялся, не раздумывая.
Комната была тёмной, узкой, с одним окном под самой крышей. Запах воска, пота и дешёвого лосьона висел в воздухе. Как только дверь закрылась, она кинулась к нему, словно к кому-то знакомому. Он почувствовал её губы, как горячий след, её руки — быстрые, знатоковские. Она знала, что делала, и делала это так, будто это была привычная игра.
Люциан позволял. Позволял себе не думать, не чувствовать. Его руки сжимали её тело, губы искали тепло, чтобы утопить тишину в голове. Он знал, зачем здесь. Не ради неё, не ради плотской утехи. Ради забвения.
Когда он опрокинул её на постель, волосы рассыпались по подушке, как волны тьмы. Она смотрела на него — с вызовом, с желанием. Но в этот миг её лицо вдруг исказилось в его глазах, превратившись в другое. В более бледное, с голубыми глазами цвета зимнего льда.
Сесилия.
Она не смотрела на него так — никогда. Не вызывала в нём похоти. Лишь тревогу. Боль. Нежность, которую он старался в себе задавить.
Нет. Не думай о ней.
Он сжал пальцами лицо женщины под собой, как будто хотел выдавить из себя призрак. Он целовал её грубо, жадно, лишь бы утопить в этом движение мысли, её образ, её голос. Но внутри было пусто. Только боль, сжатая в комок, и голос, бьющийся изнутри:
Ты отдал её. Ты сам отвёл её к нему.
Когда он вошёл в неё, её тело отозвалось стонами и ласками, но внутри он был будто в клетке, глухой к наслаждению. В каждом её вздохе ему слышался стон Сесилии. В каждой тени — её взгляд. Он пытался забыться, ускользнуть в темноту плоти, но чем яростнее был, тем отчётливее вспоминал.
Не думай о ней. Не думай о ней.
Но именно в этот момент она становилась ближе, чем когда-либо.