Обещание жить
Горная гряда поднималась вдали, как застывшая волна времени, обрамляя горизонты столицы Альтерамии. За её спиной — бескрайние холмы, перед ней — величественный замок, словно вырезанный из ночи. Его высокие шпили пронзали зимнее небо, а резные готические арки обвивали серые стены, будто камень пророс кровью древних легенд. Он был грозным и прекрасным, как последний рассвет перед гибелью.
Они ехали ко дворцу второй день. Лошадь устала, но держалась — так же, как и Сесилия. Несмотря на холод, столица дышала теплом: повозки скрипели по мостовой, дети смеялись, кто-то торговался, кто-то пел. Жизнь кипела — неведома ей, чуждая, но завораживающая. Сесилия жадно впитывала каждое лицо, каждый звук, как будто пыталась запомнить всё, прежде чем шагнёт в нечто необратимое.
Люциан обещал защиту. Его голос звучал твёрдо, почти нежно. Но Сесилия знала: для него слишком многое поставлено на карту. Он не мог выбирать между ней и королём. А потому она не сопротивлялась. Не могла.
Когда они приблизились к вратам замка, сердце Сесилии забилось чаще. Она ощущала холод металла в груди — не от зимы, от предчувствия. Люциан слез с лошади и помог ей. Его перчатка была тёплой, ладонь — уверенной.
— Спасибо, — выдохнула она.
Он не ответил, только коротко кивнул и указал вперёд.
Врата распахнулись, и они вошли. Зал приёмов встретил их гулкой тишиной и холодным сиянием света, что пробивался сквозь витражи. Цвета скользили по стенам: алый, сапфировый, тёмно-золотой. Бархатные портьеры, резное дерево, потолки под самый свод небес. Всё было слишком великолепным, чтобы быть реальным — как ловушка, покрытая драгоценностями.
Сесилия чувствовала себя не гостьей, а добычей.
Она стояла позади Люциана, опустив взгляд. Он же шагнул вперёд и опустился на одно колено, его голос разнёсся по залу:
— Приветствую, Ваше Величество! Ваш покорный рыцарь прибыл.
Король Веремонд I даже не встал. Лишь слегка приподнял ладонь — властно, лениво, с той усталой снисходительностью, которая приходит только с абсолютной властью.
Седой, как иней на остриях зимы. Орлиный нос, острые скулы, тяжёлый взгляд человека, привыкшего видеть не людей — функции. Когда его глаза встретились с глазами Сесилии, она почувствовала себя открытой книгой, страницами вперёд — без права перевернуть.
— Я исполнил ваше поручение, — сказал Люциан, — как и было велено. Сесилия Ванберг перед вами. На неё до сих пор охотятся приспешники Далриха.
Король ухмыльнулся. Его улыбка была холодной, как рассвет в мёртвой долине.
— За это можете не волноваться, сэр Валкур. Она под моей защитой.
Он поднялся — неспешно, как скала, сдвинувшаяся с места — и медленно подошёл ближе.
— Значит, вот ты какая... дитя сумерек.
Голос его был почти ласковым. Почти отеческим. Но под этими нотами лежало иное — тонкое, зловещее. Как если бы клетку гладили перед тем, как запереть.
— Красивая. Тихая. И, как говорят... очень талантливая.
— Я не оружие, Ваше Величество, — прошептала Сесилия, не поднимая глаз.
Он засмеялся негромко. В этом смехе не было радости — лишь интерес.
— Ах, забавно.
Словно подтверждая мысль, он откинулся на трон и коснулся виска пальцами.
— Я знал, что вы меня не подведёте, сэр Люциан.
Он щёлкнул пальцами, и слуга тут же поднёс мешочек с золотом. Люциан молча принял награду.
— Пока что вы свободен. Ждите приказов.
— Благодарю, Ваше Величество.
Он снова склонился — и повернулся к Сесилии. Их взгляды встретились — и она поняла всё. Он уходит. Он оставляет её. В его глазах было сожаление, слабая вспышка вины, но не выбор. Он уже сделал его.
Не уходи, — кричало в ней каждое движение, каждая мышца. Но губы остались сжаты.
Он ушёл. И зал будто стал холоднее.
***
Комната, в которую провели Сесилию, встретила её тишиной и неподвижным теплом. Всё было слишком безупречно. Бархатные гардины цвета спелой сливы обрамляли окна, через которые сочился мягкий вечерний свет. Посреди комнаты — ковёр, на ощупь, должно быть, мягкий, как мох. Просторная кровать с резным изголовьем и тяжёлым балдахином будто звала лечь и забыться. На прикроватном столике лежала свежая книга — невыбранная ею, чужая. Как и всё здесь.
Сесилия стояла в пороге, будто гость в чужой жизни.
— Леди Ванберг, я скоро подам вам ужин, — голос служанки был лёгким, почти певучим. Девушка держала поднос с полотенцами, на лице её сияла усталая, но искренняя улыбка. — Король Веремонд велел, чтобы вы хорошо питались. Я уже набрала вам ванну. Хотите, я помогу вам?
Сесилия вздрогнула от этого странного сочетания заботы и приказа. Голос девушки был добрым, но её слова отдавало подчинением воле кого-то другого, чья доброта всегда служит цели.
— Н-нет, благодарю... Я справлюсь сама, — тихо, почти извиняясь, ответила она.
Служанка склонила голову, как по сценарию, и без лишних слов исчезла, оставив за собой легкий аромат лаванды. Дверь закрылась. Тишина вернулась.
Сесилия осталась одна — в чужом, роскошном, холодном мире.
Она подошла к окну. Высоко. Каменные стены внизу терялись в глубине. За пределами — огни столицы, мерцающие огоньки, как далёкие души. Сколько людей жило за этими окнами? Сколько из них знали о ней, о том, кто она была раньше?
Она прижала ладонь к стеклу. Холод пробежал по коже. В груди сжалось. Одинокая слеза выкатилась из уголка глаза и скользнула по щеке, оставив за собой след.
— Я справлюсь... — прошептала она, чуть слышно, будто боясь разрушить это хрупкое пространство между отчаянием и упрямством. — Что бы ни случилось... Я справлюсь. Я не позволю, чтобы мама, папа и Август умерли зря. Я буду жить.
Голос сорвался, но слова остались. Она вцепилась в них, как в спасательный круг.
Не торопясь, Сесилия пошла в смежную комнату. Там уже поднимался лёгкий пар. Ванна была старинной, глубокой, с бронзовыми ножками в виде львиных лап. Поверхность воды искрилась — туда насыпали соли и лепестки, отчего воздух наполнился сладким, еле уловимым ароматом.
Сесилия разделась молча, её движения были медленными, как у человека, который боится исчезнуть от собственного отражения. Она вошла в воду, и та тут же обняла её теплом. На секунду казалось, что всё исчезло: страх, каменные стены, холодные взгляды. Осталась только она, тишина и вода.
Её длинные чёрные волосы расплылись по глади, как водоросли. Линия шеи, плеч, изгиб ключиц — всё выглядело беззащитным и живым. Она закрыла глаза и опустила голову, пока вода не коснулась губ.
Мысли не утихали. Внутри всё дрожало — не от страха, а от какого-то жуткого понимания: детство кончилось.
Когда Сесилия вышла из воды, кожа её была покрасневшей от горячей ванны, а тело — чуть дрожащим, не то от холода, не то от напряжения, что всё ещё не отпускало. Она накинула лёгкий халат, аккуратно завязав его на талии, и, словно автомат, пошла обратно в основную комнату.
Там, уже без стука, с лёгким звоном посуды вошла та же служанка. На серебряном подносе — ужин: густой суп с кусочками птицы, свежеиспечённый хлеб, несколько ломтиков сыра, фрукты и тонкий бокал тёмного вина. Еда благоухала так, что в животе тут же болезненно заурчало — Сесилия поняла, как давно не ела нормально.
— Леди Ванберг, — сказала служанка, улыбаясь чуть теплее, — всё свежее. Я проследила лично. Король просил, чтобы вам было... уютно. Хотите, я останусь, пока вы поужинаете?
Сесилия на миг замялась, потом покачала головой:
— Нет... спасибо. Я... привыкла быть одна.
Служанка понимающе кивнула, не задавая лишних вопросов, и мягко вышла, оставив её в тишине.
Сесилия села на край кровати, затем пересела за стол. Несколько минут она просто смотрела на еду — как будто это было что-то невообразимо далёкое от её нынешнего состояния. Потом всё-таки сделала первый глоток супа. Он оказался горячим и на удивление вкусным. Каждая ложка будто возвращала к жизни: в пальцы, в грудную клетку, в затёкшее горло.
И всё же за этим спокойствием прятался холод — не физический, а внутренний, пробирающий до костей. Она ела молча, аккуратно, почти медитативно, но каждый раз, отпивая из бокала, в её голове звучал голос короля: «Дитя сумерек... красивая, тихая... очень талантливая...»
Слова, обёрнутые в шелк, но внутри — лезвие.
Когда тарелка опустела, Сесилия откинулась назад и посмотрела на пламя в камине. Оно плясало, живое, как сердце. Её губы чуть дрогнули.
Она вспомнила, как Август в детстве прятался с ней под одеялом, когда начинались грозы. Вспомнила руки матери, пахнущие лавандой и чернилами. Отца, смеющегося над старой книгой.
Чуть позже Сесилия лежала в постели, завернувшись в бархатное покрывало, и смотрела в потолок. Ткань касалась её кожи — мягкая, тёплая, дорогая — но в ней не было уюта. Она чувствовала себя как в чужом теле, как будто всё вокруг — не с ней, не про неё.
Мама... Папа... Август... Где вы сейчас?
Мысли текли медленно, как вода по холодному стеклу.
Мама, ты всегда гладила мои волосы, когда мне было страшно. Говорила, что каждый страх — как тень, исчезает при свете. Ты учила меня быть доброй, даже когда мир был злым. А теперь я в месте, где свет — это люстра в потолке, но здесь темнее, чем было когда-либо.
Её пальцы неосознанно сжали край подушки.
Папа... ты смеялся громко, как будто тебе не было дела до боли. Ты читал мне книги, не детские, а настоящие, и говорил: «Ты не слабая. Просто ещё не знаешь, сколько в тебе силы». А я... я ведь не знала, что придёт день, когда мне придётся выживать без тебя.
Ком подступил к горлу, но она сдержалась. Она больше не могла позволить себе слёзы — они стали роскошью.
И ты, Август... Старый, добрый Август. Ты не был нам слугой. Ты был семьёй. Ты всегда знал, что сказать, даже когда я молчала. Ты нес подносы с завтраком и укутывал меня пледом, когда я засыпала в библиотеке. Где ты сейчас? Ты ведь обещал, что будешь рядом... Даже когда всё пойдёт прахом.
Она зажмурилась, и сквозь веки выступили горячие, упрямые слёзы.
Почему я здесь, а вас нет? Почему я жива, а вы мертвы? Это должно быть несправедливо. Но я не могу позволить себе чувствовать несправедливость. Мне нужно выжить. Ради вас.
Она прижала ладонь к груди, будто хотела удержать тепло, уходящее вместе с воспоминаниями.
Я помню всё. Помню, как папа хмурился, когда не находил свой любимый ему ценный блокнот. Как мама целовала меня в висок, даже если злилась. И как Август шептал мне сказки про лесных духов, притворяясь, что не верит в них.
Она вздохнула глубоко и долго, будто пыталась вдохнуть ту прежнюю жизнь — но воздух здесь был чужой.
Я не позволю, чтобы ваша смерть была напрасной. Я буду жить. Я выберусь. Я выдержу. Даже если этот замок — ловушка. Даже если король улыбается, как палач перед казнью.
Сесилия прижалась лицом к подушке.
Просто... пожалуйста... присмотрите за мной. Где бы вы ни были. Мне так одиноко.