Шаг к тебе
Этой ночью сон был для Сесилии невозможен. Тусклый свет луны, пробивавшийся сквозь занавеси, ложился на стены и тени, как холодная вода — на её разгорячённые мысли. Она переворачивалась с боку на бок, словно старалась сбежать из собственной головы, но мысли продолжали захлёстывать её — тревожные, тёплые, пугающе новые.
Перед глазами снова и снова вставал миг, когда он задал ей простой вопрос:
«А чего ты хочешь?»
Она тогда замерла, не зная, как на него ответить. Никто за последние дни не спрашивал её об этом.
Он не торопил. Просто молча опустился перед ней на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне. Его руки легли поверх её ладоней — тяжёлые, надёжные, живые. Тёплые, как весеннее солнце. В этих руках не было ни страха, ни отвращения. Только принятие. И в тот миг ей показалось, что эти руки способны защитить её от всех кошмаров — даже от судьбы, которой её назначили.
Слезы скатились по её щекам, обжигая кожу. Она прикусила губу, стараясь сдержать рыдание, и медленно выдохнула:
— Простите, сэр...
— Люциан, — мягко перебил он. — Просто Люциан.
Она взглянула в его глаза — карие, тёплые, как крепкий чай, и такие непроницаемые. Свет от лампы отбрасывал мягкие тени на его скулы. Она сжала его пальцы своими тонкими ладонями.
— Простите, Люциан... — прошептала она, — я знаю, у вас долг. Вас отправили за мной не для того, чтобы вы сочувствовали... а вы... вы относитесь ко мне, будто я не чудовище, не угроза. А просто... человек. Равная.
Она опустила голову. — Я не хочу ехать ко двору. Я боюсь, Люциан. Я боюсь, что меня используют... что я умру. Что меня сломают.
Слова вылетали, будто выдыхались из самых глубин — невидимые, затаённые годами.
Он молчал. И молчание оказалось громче слов. Глубже. Он не отстранился — не отдёрнул руки, не отвернулся. Но она видела, как тяжело ему было. Его долг — это цепи. Он не имел права говорить то, что чувствовал.
Наконец он опустил голову, взгляд застыл где-то на полу. Напряжение между ними звенело, как натянутая струна.
Он встал. Молча. Только коснулся её щеки ладонью — бережно, как прикасаются к раненой птице.
— Ложись спать, — сказал он негромко, почти шёпотом. — Завтра нам предстоит долгий путь.
И пошёл к креслу. Уселся и отвернулся.
Сесилия осталась сидеть на кровати. Её пальцы ещё чувствовали тепло его прикосновения, но сердце стало ледяным. Он ничего не пообещал. Ни поддержки. Ни понимания. Ни спасения.
***
— Ну как вам спалось, миледи? — с улыбкой спросила Марета, ставя перед Сесилией горячий чай.
Но ответа не последовало.
Сесилия сидела за столом, словно окаменев, уставившись в тарелку с остывшей кашей. Её плечи были чуть сутулыми, волосы рассыпались по спине, а взгляд... был где-то далеко — не здесь, не в этой комнате, и даже не в этом времени. Взгляд, затуманенный мыслями, в которых было больше боли, чем сна.
— Миледи?.. — мягко повторила Марета.
Сесилия вздрогнула, будто вынырнула из глубины, в которой задыхалась.
— О, простите... — она подняла глаза и слабо улыбнулась. — Я немного задумалась. Что вы сказали?
— Я спрашивала, хорошо ли вы спали, дитя.
Сесилия едва заметно кивнула:
— Да... конечно. Спасибо.
Она помолчала, потом тихо добавила: — Зовите меня Сесилия. И, пожалуйста, на «ты».
Марета слегка опешила. Она села напротив и смущённо поправила передник.
— Дитя моё, как я могу... вы ведь из благородного рода, а я... всего лишь простая женщина. Без рода, без имени, как говорится.
Сесилия посмотрела на неё с тенью боли в глазах. В её голосе не было высокомерия — только усталость и рана, которую она больше не пыталась скрыть:
— Нет, тётушка. Я настаиваю. Я больше не из благородного рода. Мой род уничтожили...
Слова прозвучали просто, но будто каждый слог был вырезан из сердца ножом.
Она опустила взгляд. Рядом стояла пустая чашка — Люциан пил чай именно из неё всего полчаса назад. Сидел напротив. Но сегодня... он почти не говорил с ней. Почти не смотрел.
Он избегает меня.
— Тётушка... — тихо спросила Сесилия. — Почему все здесь так тепло приветствовали Люциана?
Марета, убирая со стола, на миг замерла. Затем улыбнулась. В её лице появилась тихая гордость, с оттенком чего-то материнского.
— Потому что он... наш. Тут родился. Тут и вырос.
Она на секунду замолчала, будто вспоминая.
— Его мать умерла, когда он был совсем крошкой. Осталась только бабушка — добрая, крепкая женщина, царствие ей небесное. Мы все помогали им, кто чем мог. И вот он... вырос. Сильный, справедливый, упрямый.
Марета усмехнулась.
— А теперь он — гордость деревни. Самый верный рыцарь Его Величества. Сердце у него большое... только прячет его под доспехами.
Сесилия слушала, и ей вдруг стало мучительно... тепло. Горько, но тепло — будто она узнала о нём больше, чем он сам когда-либо решался ей рассказать.
Сколько одиночества в нём... И сколько долга, который он несёт, как клеймо.
В этот момент в дверях появился он.
Люциан.
Статный, собранный, как всегда. Но что-то в его взгляде было отстранённым. Он даже не посмотрел на неё, просто сказал:
— Лошади готовы. Мы можем отправляться в путь.
И всё.
Сердце Сесилии оборвалось. Оно рухнуло вниз — глухо, с эхом. В груди осталась только пустота, в которую хотелось закричать.
***
Марета обняла Сесилию крепко, всем телом, словно хотела вложить в это объятие тепло своего сердца — впрок, на долгую дорогу.
Тело Сесилии, даже сквозь плотную ткань платья, тёплый плащ, всё равно казалось ледяным. Эта холодная хрупкость пронзила Марету до глубины души.
— Береги себя, Сесилия, — прошептала она, не разжимая рук. — Если столица не примет тебя... возвращайся. Наш дом — всегда твой дом.
Сесилия прижалась к ней крепче, стараясь запомнить это чувство. Тепло, которое не требовало ничего взамен. Простой уют, не зависящий от крови, титулов или долга.
— И ты... — Марета подняла взгляд на Люциана. В её глазах засияла твёрдость. — Люциан, не дай её в обиду. Хоть она и... вампирша... — она запнулась, но продолжила с искренностью: — Она очень хрупкая. Я вижу это. Не сердцем, телом. Душой.
Ты умеешь быть мягким — я знаю. Не забывай об этом.
Люциан опустил глаза и слегка кивнул, не доверяя себе говорить.
Сесилия улыбнулась Марете — с нежностью, почти с любовью. Ей хотелось остаться. Просто остаться здесь, среди простоты, заботы и запаха свежеиспечённого хлеба. Она бы помогала по дому, шила, стирала, чистила...
Или... осталась бы, если бы Люциан когда-нибудь захотел, чтобы она была рядом.
Но ни то, ни другое было ей не позволено.
— И вы берегите себя, тётушка Марета. Я обязательно приеду вас навестить... когда смогу. Спасибо за всё. За каждый тёплый взгляд. За то, что приняли меня — не как монстра, а как живое существо.
Её голос задрожал, и она поспешила отвернуться.
Люциан помог ей забраться в седло. Она села боком, в женской посадке, а он вскочил за ней и обхватил её рукой, придерживая, — уверенно и без лишних слов.
Сесилия ещё долго махала рукой, пока Марета не исчезла в тумане и изгибе дороги. Простая деревенская женщина, которая за одну ночь стала ей ближе, чем вся знать за годы.
Она почувствовала, как плечо Люциана касается её спины. Он держал поводья, его дыхание касалось её шеи. Тёплое, ровное, мужское.
Его руки, казалось, были созданы для меча и для защиты. Но сейчас... она чувствовала, как в этих руках есть то, чего ей всегда не хватало — надёжность, упрямое молчаливое присутствие.
Сесилия прикусила губу, чтобы не расплакаться.
Почему я не могу остаться с ним? Почему он так далёк... и в то же время так близко?
Она заставила себя отвлечься — перевела взгляд на дорогу. На зимние деревья, что проносились мимо. На голые ветви, украшенные инеем. На тонкие лучи солнца, что робко пробивались сквозь облака.
Так много красоты. И всё — как будто в последний раз.
Когда они остановились, чтобы перевести дух, Сесилия безмолвно опустилась на большой, обветренный камень у дороги. Снег скрипел под её сапогами, ветер играл с подолом плаща, но она не чувствовала холода. Её взгляд, будто прикованный, следовал за Люцианом.
Он стоял чуть поодаль, поправляя сбрую на лошади, но движения его были резкими, непривычно резкими для обычно сдержанного и собранного рыцаря. Он не смотрел в её сторону ни разу за весь путь, ни одного слова не проронил, будто между ними пролегла невидимая пропасть.
Сесилия чувствовала — он знает, что она смотрит. Чувствует её тревогу, её слова, застрявшие где-то между горлом и сердцем. Она тоже чувствовала — в нём что-то борется. Но что именно?
Её пальцы сжались в складках платья.
Она не выдержала.
— Вы избегаете меня? — голос сорвался, но всё же прозвучал. Тихо, почти шёпотом. И всё же — это было как выстрел в тишине.
Люциан обернулся. Их взгляды встретились.
Светло-голубые глаза Сесилии были полны боли. Не укоров, не обид — боли. И... ожидания. Надежды. Он знал этот взгляд. Его невозможно было спутать ни с чем.
Он открыл рот, но слова не находились.
— Сесилия... — прошептал он наконец. Имя прозвучало почти как молитва. Но что он мог сказать? Что это правда? Что он действительно избегает её, потому что не может иначе?
Он чувствовал, как внутри него разворачивается что-то мучительное. Что то, что не чувствовал никогда в своей жизни. Привязанность? Страсть? Он не понимал.
А чувствовать к ней что либо, было недопустимо.
Он был рыцарем. Воином. Верным слугой короны.
Её судьба — всего лишь задача. Ценный груз, который он должен доставить. Он должен был быть камнем. Щитом. Безличным.
Но в ту ночь, когда она смотрела на него заплаканными глазами и шептала: «Я боюсь...», что-то в нём треснуло.
Как он мог защищать её — и одновременно бросать её в пасть королю?
Он отвернулся.
— Прости, — произнёс он хрипло, не глядя. — Это не потому, что ты сделала что-то не так.
Он хотел добавить: Это я не знаю, что делать с тем, что чувствую.
Но не посмел.
Сесилия встала. Шагнула к нему.
— Ты не обязан быть железом, Люциан. Я не прошу тебя идти против долга. Но хотя бы... не притворяйся, что тебе всё равно. Это ранит сильнее.
Он закрыл глаза. Ветер дунул сильнее, приглушая тишину.
— Я не притворяюсь, — выдохнул он. — Я стараюсь не сломаться.
Сесилия не отступила. Стояла прямо перед ним — хрупкая, с лицом, обрамлённым рассыпавшимися прядями, но с каким-то неумолимым светом в глазах.
Люциан почувствовал, как земля под ногами словно уходит. Он был слишком близко к грани, слишком близко к тому, чего себе не позволял.
— Тогда позволь мне помочь, — сказала она тихо. — Если ты стараешься не сломаться... может, я могу быть тем, кто удержит тебя от этого.
Он резко посмотрел на неё, будто она коснулась его живого нерва.
— Это не твоя ноша, Сесилия, — голос его был хриплым. — Я не должен втягивать тебя в свои сомнения. Всё, что я должен — доставить тебя ко двору. Остальное не имеет значения.
— Но я имею значение, — сказала она, уже с силой. — Я — человек. Хорошо, вампир. Но я думаю, чувствую, боюсь. Я не вещь, которую передают из рук в руки, как приказ.
Ты знаешь это, Люциан.
Он сжал кулаки.
— Именно поэтому мне и сложно, — почти прошипел он. — Потому что я это слишком хорошо понимаю. Потому что я вижу в тебе не "дар", не цель. Я вижу тебя.
Тишина рухнула между ними. Снег зашуршал где-то в ветвях деревьев. Сесилия замерла.
— И что ты видишь, когда смотришь на меня? — её голос задрожал, но она не отвела взгляда.
Он колебался. Потом медленно, будто признавался самому себе:
— Слишком много.
Твою силу. Твою боль.
Твою доброту, которую ты прячешь за сдержанностью.
И ту жажду быть принятой, быть нужной... которой я боюсь больше всего. Потому что не знаю, смогу ли дать тебе то, что ты ищешь.
Сесилия сделала полшага вперёд, рука дрогнула — и легла на его грудь. Сердце Люциана билось под её ладонью быстро, неровно, не как у воина — как у человека.
— Я не прошу невозможного, — прошептала она. — Я просто... не хочу быть одна...я хочу остаться с тобой, Люциан.
Он не выдержал. Осторожно, с опаской, словно боясь испугать, взял её руку в свою.
— Я не обещаю, что смогу быть рядом всегда. Но сейчас... — он посмотрел ей прямо в глаза, — я с тобой.
Она кивнула. Тихо.
Её губы дрогнули в слабой, благодарной улыбке, а в глазах впервые за долгое время мелькнуло нечто похожее на надежду.
Ветер играл их волосами и плащами, а мир вокруг затаил дыхание, будто застыл на вечность.