Карфаген

Когда мой час настанет, уложи меня бережно в холодную, темную землю.Ни одна могила не удержит мое тело, я восстану из праха и приползу домой. К нему.

— Я скучаю по нему, Маммон, и ничего не могу с собой поделать, — опускается на кровать рядом с изображающим на ней «буханку» котом Юнги. — Скучаю, несмотря на то, что он натворил, что сказал. И малыш скучает, — поглаживает свой округлившийся живот.

Маммон, как хороший слушатель, внимательно смотрит на парня, а потом, поднявшись с места, взбирается на его бедра. Юнги гладит кота, поправляет его ошейник с рубином и прижимает к животу.

— Я плохо сплю, не чувствую вкуса еды и не жду рассветов, потому что знаю, что не увижу его. Я даже поцеловать своего мужа не могу, а целоваться с ним было моим самым любимым занятием, — вздыхает омега. — Тот, кто не любил, не поймет, каково это жить в тишине. Раньше я думал, что все нормально, что так и должно быть, ведь тишина не несет зла. Она ничего не несет, Маммон, и она страшнее самых громких звуков. Рядом с ним я слышу биты своего сердца. Без него я сижу в могильной тишине.

Юнги опускает дернувшегося в его руках кота на пол, и Маммон сразу же срывается на балкон. Омега грозит, что если кот не вернется, то закроет дверь и оставит его там до утра. Маммона его угрозы не пугают, он прыгает на перила и с вызовом смотрит на оставшегося в спальне парня, словно говорит «приди и забери». Юнги, вздохнув, идет к балкону и, оказавшись снаружи, не сразу верит глазам, ставшим свидетелями завораживающей красоты. Лес будто бы дрожит в темноте, как черный океан, а кроны деревьев волнуются под дыханием ветра, создавая эффект волн. Юнги взбирается на перила, устраивается рядом с котом, и не моргая смотрит на представление, которое устроила для него природа. Внезапно в черном океане перед ним начинают вспыхивать крошечные искры, будто бы кто-то щедро рассыпал блестки на ветки деревьев. Только это не блестки — это светлячки, и Юнги уже знает, чье именно послание они несут ему.

— Твой отец здесь, малыш, — накрывает ладонью живот омега и с улыбкой смотрит на лес. — Он не может подойти, но это не значит, что мы расстались. Мы с ним не расстались, мы выжили.

Чонгук стоит в лесу, у поваленного когда-то им самим дуба, и смотрит на сидящих на перилах омегу и кота. Можно завоевать весь мир и все равно чувствовать пустоту. На протяжении многих веков Каан Азари был живым доказательством этому. Можно держать в своих руках одного конкретного человека и забыть о значении слова «пустота». Чонгук не останется в пустоте, он сделает все, чтобы быть рядом с ним.

***

Сэл заканчивает утирать столы, убирает стаканы на полки и спрашивает Сантину, что ему еще сделать.

— Иди на задний двор, и пока не позову, не возвращайся, — бросает ему женщина и достает из шкафа внизу бутылку Macallan Genesis. Сантина ставит на стойку два стакана и поднимает глаза на вошедших внутрь двух мужчин.

— Пить в десять утра — не комильфо, но кто я такой, чтобы отказаться, — двигает к себе стакан подошедший в стойке Киран и ждет, пока Сантина его наполнит.

— Гости были? — сразу переходит к делу устроившийся на стуле рядом Раптор.

— Нет, но есть слухи, — наливает и ему женщина. — Они уже поняли, что омегу не убить.

— Насколько достоверны твои источники? — выгибает бровь Киран.

— Им верить можно, — твердо говорит Сантина. — Он уже знает, что дитя особенное, и пока он в омеге, его не убить, так что его планы поменялись. План с тем, чтобы натравить на омегу Левиафана провалился, ведь Чонгук его защитил вопреки голоду. Сейчас у них два пути: или Чонгук, не выдержав голод и будучи силой, практически равной своему дитя, сам их уничтожит, или они получат омегу и будут действовать через него.

— Что ты имеешь ввиду? — хмурится Раптор.

— Смею предположить, что он захочет иметь на омегу влияние, чтобы контролировать Левиафана через него. В любом случае, я сейчас жду новой информации и как только что узнаю, дам знать.

— Надо быть начеку, — напрягается Киран.

— Есть еще новости, — уже тихо говорит женщина. — Он знает, что вы с ним до конца, и, следовательно, вы тоже в списке на истребление.

— Ничего удивительного, мы из него и не выходили, — кривит рот Раптор.

— Вы понесете наказание за то, что выбрали не ту сторону, нарушили слово, Хосок, — внимательно смотрит на него Сантина. — Будьте осторожны, оберегайте тех, кто вам дорог. Вы уже должны знать, как грязно он действует, вам не в первой.

— О чем ты? — не понимает Раптор. — Прямой угрозы нам никогда не было.

— Ты же сам приехал ко мне и говорил про видения, — щурится Сантина. — Я не могу их для тебя расшифровать, ты сам все сложишь, но думаю, ты понимаешь, что никто не простит вам того, что вы позволили им встретиться и все настолько завертелось, что им омегу пока не убить. В прошлый раз вы обошлись малой кровью, потому что омега в итоге погиб. В этот раз, боюсь, никому не удастся избежать наказания.

***

Коридор, ведущий к переговорной, где уже как полчаса сидит Раптор, кажется Джулиану туннелем, в конце которого света нет. Парень нервно ходит перед дверью, словно зверь в клетке, и стискивает кулаки до белых костяшек. Больше суток Джулиан не может взять под контроль бушующие в нем ярость, страх и боль, но сегодня утром к нему пришла еще и решимость. Плевать на субординацию. Плевать на устав. Плевать даже на собственное место в армии клана, где каждый знак отличия был заслужен Джулианом кровью. Это все не имеет смысла, если он больше не увидит Ареса, не услышит его голос, не почувствует его рядом. Джулиана даже не подпускают к файлам по делу Ареса, обращаются с ним как с зеленым пацаном, и пусть все так и есть, ведь он не член верхушки клана Азари, неужели за столько лет он так и не смог доказать им свою верность? С Джулиана достаточно. Если Арес идет ко дну, то он или ляжет с ним, или будет бороться за двоих. Наконец-то двери переговорной открываются, оттуда выходят несколько знакомых Джулиану мужчин и Асмодей. Парень провожает последнего недобрым взглядом, а потом поднимает руку к плечу и срывает с формы нашивку. Джулиан избавляется от символа, под которым столько лет служил и выживал, выбирает только того, кого любит. Он проходит в переговорную без стука, сразу замечает сидящего за массивным столом Раптора и идет к нему. Лицо альфы как и всегда непроницаемо, Раптор словно ждал, что Джулиан опять придет ему досаждать. Джулиан подходит прямо к столу, кладет нашивку перед мужчиной и вытягивается в струнку.

— Я пришел не как солдат, а как человек, — начинает парень.

— Ты понимаешь, что делаешь? — Раптор смотрит на нашивку, затем медленно поднимает глаза на него.

— Понимаю и прошу меня выслушать. Обещаю, много времени я у вас не отниму.

Спустя пятнадцать минут, в течении которых Джулиан вкратце рассказывает Раптору свою биографию и связь отца с кланом Азари, он переходит к Асмодею и к его идеи взломать компьютер Ареса. Раптор, который весь его монолог слушал с невозмутимым видом, именно на последнем словно пробуждается ото сна.

— Мы уже знаем, кто ты, ведь ты попал под подозрение одновременно с Аресом, и твою биографию пришлось изучить более тщательно, — размеренно говорит Раптор. — То, что должны были сделать изначально, сделали только сейчас, и это потому, что за тебя сразу же поручился Асмодей. Мы не ставили под сомнения его слова, и я вижу, что напрасно.

— Так вы знаете, чей я сын? — выпаливает Джулиан. — А Арес? Он тоже знает?

— Нет, не до этого было. Можешь сам ему рассказать.

— И вы не злитесь на меня? — не понимает Джулиан.

— Я очень сильно злюсь, — поднимается на ноги альфа, и Джулиан делает шаг назад. — Но не на твою одержимость местью, это все с ним обсудишь, не мое дело. Я злюсь, что ты не поговорил со мной. Ты не рассказал мне правду, не задал вопросы про отца, не попросил помощи или совета, а вместо этого вставил в ноутбук своего, как ты говоришь, любимого ключ, который сделал Ареса главным подозреваемым.

— Я не знал...

— Конечно, ты не знал! — рычит Раптор. — Я бы порвал тебя на куски за такое, но первое, ты мне как сын, а второе, Арес опять захочет умереть, и я не хочу снова получать от него списки самых запоминающихся самоубийств.

— Я вам как сын? — хлопает ресницами парень.

— Не на том зацикливаешься, — отрезает Раптор. — Арес просидит еще пару суток, нужно, чтобы Асмодей выдал своих союзников в рядах моей армии, поэтому больше ни с кем не разговаривай. Асмодей явно действовал не один, учитывая, что не просто мстил Аресу, а пытался подорвать клан изнутри. Сейчас он спокоен, ведь все говорит о том, что его план сработал. Я хочу так это и оставить.

— Я не собираюсь жить, делая вид, что все в порядке и это не моя вина, что Арес за решетками, — тихо говорит парень, стараясь не смотреть в чужие глаза. — И я не могу больше ждать. Я требую разрешения увидеться с ним, и если это значит, что я больше не ваш боец, так тому и быть.

Раптор ухмыляется и, откинувшись назад, задумывается. Джулиан замечает, что в его взгляде что-то меняется. Раптор смотрит на него уже не как на подчиненного, а как на равного. Как на воина, который выбрал не бой, а любовь, и делает это с тем же мужеством, с каким шел на битву.

— Ты всегда был упрямым, — наконец говорит Раптор. — Это мне в тебе и нравилось, ведь там, где другие бойцы сдавались, ты раз за разом повторял тренировку, чтобы выдать в итоге лучший результат. Забери свою нашивку и можешь зайти к нему. Я разрешаю.

Джулиан, в котором взрывается фейерверк из эмоций, с трудом сдерживает себя, чтобы не испытывать судьбу, и, забрав нашивку, направляется к двери. Раптор провожает его взглядом и думает, что Джулиан идет к тому, кто стал для него всем, а первородному идти некуда. Как же одинаково поступают все люди, и как грустно осознавать, что Раптор и сам бы поступил так же. Почему тогда он не может понять Тео и принять его объяснения? Джулиан, умолчав о своей тайне, не просто потерял возможность видеть любимого, он чуть не сделал его предателем клана. Тео, выбирая молчание, разрушил их брак. Главное, что обоих этих людей объединяет одно — все их действия были сделаны из лучших побуждений, а вовсе не потому, что они не любят. Пора уже и Раптору сделать выбор и поступить так, как поступил этот только что покинувший его кабинет молодой мужчина, выбравший воевать за любимого.

***

Джулиану все еще не верится, что ему разрешили увидеться с Аресом, и он настолько поглощен мыслями о предстоящей встрече, что чуть кубарем не слетает вниз по лестницам подземелья. Он кивает охранникам в начале коридора и идет к камере любимого, продолжая убеждать себя быть сильным. В этот раз Арес сидит внутри и, увидев его, сразу же подходит к решеткам.

— Мой любимый солдат, как я сильно скучал по тебе, — улыбается Арес и касается его пальцев, обхвативших решетку.

— Я тоже скучал, — с трудом улыбается Джулиан, ведь эта встреча может быть последней, учитывая, что он планирует рассказать первородному всю правду о себе. — Прости, что никак не мог добраться до тебя, до сих пор не верю, что в этот раз мне удалось, — поглаживает его пальцы парень, вбирает в себя прикосновения, боясь, что больше они не повторятся. Джулиан всегда думал, что расскажет Аресу правду о себе за пару секунд до того, как отомстит за отца, но и предположить не мог, что все в итоге получится совершенно по-другому. Его враг стал любимым человеком, а правда, которая должна была стать мечом правосудия, станет палачом двух сердец, вопреки всему потянувшихся друг к другу.

— Арес, мне так жаль, это моя вина. Все, что произошло, все это из-за меня, — давит спазмы в горле Джулиан.

— Ты не виноват, мальчик мой, перестань корить себя, — мягко улыбается ему первородный.

— Я виноват, и я расскажу тебе, почему, — убирает руку Джулиан и делает шаг назад, заставив мужчину напрячься. — Будь я на твоем месте, я бы убил меня, потому что именно я сделал так, чтобы тебя подозревали в измене.

— Не пугай меня, ты знаешь, что я плохо переношу стресс, — хмурится Арес.

— Послушай меня, пожалуйста, — прочищает горло парень. — Меня зовут Джулиан Ван. Лим — фамилия моего отчима. Мой отец был заместителем начальника штаба Королевских ВВС и служил клану Азари.

— Ван? — задумывается Арес. — Откуда я знаю эту фамилию?

— Он предал ваш клан, работал на ваших врагов, и ты вместе с Асмодеем был отправлен наказать его. Вы убили его в ту ночь.

— О чем ты говоришь? — отходит от решетки Арес и, судя по его взгляду, пытается восстановить картину из прошлого.

— Все эти годы я жил с ненавистью к тебе и желанием отомстить, ведь ты убил моего отца и чуть не убил меня, — продолжает Джулиан, боясь, что если остановится, то не дойдет до главного, не напомнит Аресу, что сейчас все по-другому, и его сердце бьется только рядом с ним.

— Тормози, я, может, и стар, но память у меня отличная, — вновь подходит к решетке Арес. — Я вспомнил, Асмодея отправили разобраться с продажным командиром, я прибыл следом для проверки, потому что этот мудак вечно все делал не так, и я часто его контролировал по поручению Каана. Когда я прибыл Ван уже был мертв, и Асмодей планировал убрать следы, точнее, след в виде малыша, — осекается Арес и пристально смотрит на парня. — Я забрал ребенка и спрятал его в багажнике, потому что мы вцепились из-за него. Потом Асмодей хотел его все равно найти, боясь, что тот что-то скажет, и Каан будет недоволен, но я проконтролировал, и ребенка никто не трогал. Нельзя трогать детей. У них души как стеклышки, там карать не за что, — трет переносицу Арес. — Так ты говоришь, что я тогда запихал в багажник тебя? Ты был тем ребенком?

Теперь все стало ясно. Прошлое, забытое одним и лелеемое другим, всплыло на поверхность и дало ответы, которые эти месяцы не мог найти Арес. Оказывается, все что их разделяло — не раздражение или неприятие любви от первородного, а боль, которую Джулиан помнил слишком ярко. Вот откуда все его колкие слова, кулаки, попытки отдалиться. Арес нашел любовь в человеке, а Джулиан нашел ее во враге.

— Какой же я идиот, — отшатывается к стене Джулиан и, присев на корточки, прикрывает ладонями лицо. — Столько лет взращиваемой ненависти к тебе, а потом к себе, что полюбил тебя, и все впустую.

Мир, в котором Джулиан жил все это время, трескается как стекло под давлением. Он думал, что ненавидел его по праву, годами холил эту ненависть, как святыню. Она давала смысл, придавала сил, более того, сделала его одним из выдающихся солдатов Азари. Каждый раз, когда Джулиан отталкивал Ареса, оскорблял, пускал его кровь — он был убежден, что это акт справедливости. Монстры ведь не заслуживают сочувствия, и даже нож, который он воткнул ему в горло, он оправдывал именно этим. Самую страшную пытку он оставил для себя, ведь если с Аресом он боролся с кулаками и оружием, возмещал на нем свою злость и ненависть, то с собой и с растущими в нем чувствами он боролся в одиночестве, угасал в безмолвном отчаянии, съедающим его живьем. Он ненавидел Ареса, но еще больше ненавидел себя, ведь нельзя любить того, кто разрушил все, что у тебя было. А теперь он стоит перед правдой, которая ему не по силам, и до крови искусывает свои губы. Арес не убивал его отца, более того, именно благодаря ему Джулиан все еще жив. Он никогда не был тем чудовищем, в которое Джулиан, поддавшись рассказам Асмодея, поверил. Он не попросил ответов, не дал Аресу шанса объясниться, а теперь у него земля из-под ног уходит, а вместе с ней рушатся все оправдания, которыми он кормил себя, делая больно любимому. Джулиан, превозмогая страх столкнуться с холодом, поднимает взгляд, пытается найти в глазах Ареса ненависть, но видит только усталость.

— Прости меня, — еле слышно шепчет Джулиан. — Прости за все, что я натворил, что посмел причинить тебе боль, оправдывая это своей болью.

— Я все равно не понимаю, — цокает языком Арес, игнорируя его слова. — Ава получается была его женой, но я никогда не слышал от нее про твоего отца, у вас даже его фотографий нет.

— Мама зла на него, потому что считает, что он сам выбрал смерть и ему было плевать на свою семью, а еще она не хотела, чтобы ее новый муж его видел, поэтому в доме нет ничего, что бы напоминало о нем, — тихо говорит Джулиан. — Но у меня есть его фотография, — достает из портмоне выцветшую фотографию парень и, подойдя к решетке, протягивает ее мужчине. Арес игнорирует фотографию, вместо этого резко хватает его за запястье и, притянув к решетке, с силой удерживает.

— Если бы я тебя не любил, я бы тебе голову за такое откусил, — шипит ему в губы первородный, Джулиан, который на это и рассчитывал, и не думает сопротивляться. Он сам бы так поступил. Он бы обезглавил предателя, того, кто столько времени лгал ему в лицо, пользовался его чувствами, а еще поставил под угрозу чужую жизнь.

— Это еще не все, — вдыхает его парфюм Джулиан, пока альфа внимательно рассматривает его лицо. — Меня привел в клан Асмодей, позже я узнал, что он сделал это не для того, чтобы спасти, как он говорил, талантливого паренька из банд. Он сделал меня оружием своей мести. Я рылся в твоем ноутбуке, Арес. Я, сам того не зная, загрузил в него файлы, делающие тебя причастным к утечке.

Пальцы вокруг запястья сжимается, Джулиан шумно сглатывает, в ожидании уже услышать треск своих костей, но Арес прислоняется лбом к его лбу и отпускает его руку.

— Ну и заварил ты кашу, мальчик мой, — устало говорит первородный. — Ты знаешь, что меня всегда удивляло в вас? Это ваша страсть к молчанию. Ваша губительная привычка, когда вы, сами не понимая того, начинаете строить целые миры в своих головах, не спрашивая ни о чем, не открываясь друг другу. И в этом своем молчаливом заблуждении, вы создаете так много боли. Неужели так сложно было сказать мне все сразу? Спросить напрямую, знал ли я твоего отца? Зачем ты столько страдал и мучал меня, если все можно было решить одним простым разговором?

— Я знаю, ты не простишь меня, но я сделаю все, чтобы твое имя очистилось, даже если в итоге я потеряю жизнь, — с мольбой смотрит на него Джулиан. — Ты прав, я должен был открыться, но я все испортил. Отныне я сделаю все, чтобы это исправить.

— А я буду носить цветы на твою могилу? Хотя я думал, ты будешь носить нарциссы мне, — кривит губы первородный.

— Арес.

— Знаешь, я Дьявол, а значит, я обязан быть тьмой, злобой, всем самым худшим, что может существовать в мире, — отходит к койке мужчина. — Ты, как и многие люди, выдумал мне образ и сам же в него уверовал. Думаешь, я не способен на прощение? — смотрит на парня. — Я тот, кто видит падение душ, слушает молитвы тех, кого уже никто не слушает, но я не судья и тебя судить не собираюсь, — опускается на койку первородный. — Прощать — труднее, чем мстить, Джулиан. Месть приносит пусть и короткое удовлетворение, прощение оставляет за собой смятение, ведь мы терзаем себя тем, заслуживал ли наш обидчик его.

— Я его не заслуживаю, я знаю, — опускает глаза Джулиан. — Но и ты знай, что пусть я лгал тебе о своем прошлом и о связи с Асмодеем, в том, что я тебя люблю — лжи нет.

— Я знаю, и я тебя прощаю, потому что только падший поймет падшего, — улыбается Арес и, поднявшись, идет к нему. — Я верю, что ты раскаиваешься, и я не зол на тебя, я обижен, ведь столько времени ты скрывал от меня такое. Между нами не осталось одежды, но тайна так и жила. Я рад, что теперь нет и ее.

Джулиан так и стоит, не веря ушам, и чувствует, как наконец-то расслабляются путы, последние месяцы душащие его. Он подсознательно все ждал дня, когда правда вскроется, боялся, что после нее между ними все закончится, но теперь слова Ареса вернули ему способность дышать полной грудью. Джулиан всегда думал, что прощение — это слабость. Именно это он повторял себе, будучи убежденным, что руки Ареса в крови его отца, но теперь он понимает, что оно требует силы, которой у него самого никогда не было.

— Кто еще знает о том, что ты сделал с моим ноутбуком? — прерывает его мысли Арес. — Надеюсь, ты не проболтался, иначе тебе грозит опасность.

— Что ты за существо такое? — восклицает Джулиан. — Я только что рассказал тебе о многолетнем плане мести, о том, что обманывал тебя, и даже подставил, а ты заботишься обо мне!

— Конечно, я же тебя люблю, — ерошит волосы Арес в ожидании ответа.

— Я говорил Раптору.

— Папочке ты, конечно, все сразу выложил, — качает головой первородный.

— Я хотел, чтобы он наказал меня, а не тебя, — бурчит Джулиан.

— Поверь, этот тираннозавр Рекс знает, что тронет тебя, и я ему лапки сломаю, — усмехается Арес. — Чтобы больше никому ничего про Асмодея не говорил. Это очень важно.

— Но почему?

— Если Асмодей пронюхает, что ты все выложил, а он такого не ожидает, ведь ты человек, а люди продадут всех вокруг, но себя никогда не подставят, он захочет убрать тебя, — объясняет Арес. — Асмодей превосходно плетет паутину, ведь этот больной кровосос годами строил план моего уничтожения, буквально вырастил орудие мести. Его нельзя недооценивать. Поэтому, пока мои руки завязаны, сиди тихо.

— Хорошо, — кивает Джулиан и несмело тянет руку к решетке. Арес сразу же сплетает их пальцы, и сердце Джулиана становится на место. — Из лютой ненависти родилась нежная любовь, мне даже не верится, — улыбается парень.

— Никаких нежностей, просто тебе повезло, что сегодня мне выходить нельзя, иначе ты бы просил прощение на четвереньках, — скалится Арес.

— Умеешь ты испортить момент.

Прежде чем покинуть дворец, Джулиан заходит на кухню и просит сделать ему сэндвич в дорогу. Из-за нервов он нормально не ел эти дни, а после разговора с Аресом и того облегчения, что он получил, кажется, он готов съесть быка. Помощник повара быстро собирает для него сэндвич из чиабатты, на которую кладет ломтики ростбифа и сыр. Джулиан, поблагодарив мужчину, забирает завернутый в фольгу сэндвич, и выходя, чуть не сталкивается с Асмодеем и генералом Чжоу, который часто ходит за первородным по пятам.

— Будь осторожен, парень, не кружись тут как коршун, — внимательно смотрит на Джулиана Асмодей. — Каану не понравится, что ты караулишь предателя или пытаешься устроить самосуд.

— Я зашел по поручению Раптора и уже ухожу, — старается сдержать свою агрессию Джулиан, пальцы которого чешутся от желания коснуться рукояти ножа.

— Арес нас всех разочаровал, — вздыхает Асмодей. — Зато, надеюсь, ты теперь спокоен, что он получит по заслугам. Жаль, не я тебе в этом помог, а сама судьба.

— Не преуменьшайте свои заслуги, — щурится Джулиан и замечает как хмурится Чжоу. — Я думаю, не обошлось без вашего вмешательства, ведь я пытался взломать его компьютер прямо в преддверии проверок.

— На что ты намекаешь? — взгляд Асмодея становится режущим.

— Ни на что, но как вы и сказали, лучше быть осторожными, ведь Каану не понравится, что кто-то пытается устроить самосуд, — кривит губы Джулиан. — А теперь, простите, мне надо идти.

Джулиан уходит, а Асмодей достает из внутреннего кармана пиджака портсигар.

— Думаешь, пацан расколется? — нервно спрашивает Чжоу.

— Вряд ли, ведь тогда Каан казнит и его, — спокойно отвечает Асмодей. — Хотя он в любом случае приговорен. Завтрашний закат мальчишка уже не увидит. Арес меня недооценивает, считает, что моя месть — это лишить его места в клане, но я лишу его того, кем он дорожит больше всего. Его человека.

— Это опасно, Арес может пронюхать.

— Во-первых, Арес уверен, что я парня не трону, ведь это сразу сделает меня подозреваемым, но он понятия не имеет, что за нами те, кто сильнее Азари, и мне плевать на них, — довольно ухмыляется Асмодей. — Я устрою незабываемое представление для заносчивого первородного, и пока он будет оплакивать своего человека, я буду очень далеко.

***

— Мне сказали, что ты ищешь меня, — влетает в библиотеку Юнги и водружает на стол большой пакет с плитками шоколада Tony's Chocolonely. Недавно Харвер сказал, что любит именно его, потому что эта голландская шоколадная компания, известна своей миссией изготовлять шоколад без исопльзования рабского труда и активно борющаяся с эксплуатацией в какаоиндустрии.

Харвер, к удивлению омеги, вместо того, чтобы сразу заняться шоколадом, идет к двери, запирает ее на ключ, опускает шторы и только потом садится в кресло.

— Ты чего как в шпионских боевиках себя ведешь? — хмурится Юнги, наблюдая за его манипуляциями.

— Я осознал неизбежность смерти, — объявляет Хавьер, подтащив к себе пакет с шоколадом. — Поэтому могу позволить себе съесть десять плиток разом.

— Началось, — закатывает глаза Юнги. — Все старики боятся смерти, но ты же бессмертный!

— Нет, я знаю, что погибну, но я готов, мне надоело быть рассадником пыли здесь, да и судя по всему, что происходит, скоро в моих услугах будут нуждаться, — разворачивает первую плитку — молочный шоколад с орехами и морской солью Харвер. — Пора мне вернуться домой и самому заниматься своими прямыми обязанностями, хотя признаю, буду скучать по сладостям.

— Домой? Куда ты собрался? Мы только подружились, я думал, ты когда-то моего ребенка читать научишь! — возмущается Юнги.

— Ему не надо ничему учиться, он все уже знает.

— Очень смешно, — прикусывает губу Юнги, поняв, что старик знает о его беременности. — Так куда ты, если твой дом не Харон? — уже тихо спрашивает омега.

— Я и есть Харон, Юнги, а мой дом — река Ахерон, — поглаживает бороду старец.

— Ты Харон? — с трудом выговаривает Юнги. — Тот самый Харон?

— Перевозчик душ, — кивает мужчина. — Тот, кто встречает каждого, кто отправлен в Ад, — смотрит на омегу Харвер, и Юнги кажется, что в этих глазах и правда отражается Стикс, у которой тысячи душ молят о спасении.

— Река смертельной ненависти вечной, — напевает Харон, поедая шоколад, а омега все пытается переварить вываленную на него информацию.

— Почему? Что ты вообще здесь делаешь? — голос парня срывается.

— Я один из тех, кто должен был присматривать и, судя по всему, с этим не справился, — делает глубокий вдох мужчина.

— И ты все это время знал! Знал и молчал, хотя я осыпал тебе вопросами! Я прибегал к тебе чуть ли не каждый день, как ты мог держать меня за дурака? — с обидой спрашивает омега.

— Некоторые ответы лучше не получать, — как ни в чем не бывало заявляет поедающий шоколад Харвер.

— Как смеешь ты и сейчас говорить такое! — взрывается Юнги. — Я на грани потери моего любимого, я не понимаю, кого я ношу в себе, а вы все кормите меня байками, и да, то, что ты не перевез мою душу — тебя не оправдывает. Ты служишь Сантине?

— Я сделал ей одолжение, которое слишком дорого мне обошлось, но я уже не жалею, — мягко улыбается старик. — Я увидел то, о чем слышал столько веков и понял, что за это стоило бороться. Я про вас, Юнги. Ваша любовь способна исцелить не только вас, но и весь мир. Она заразительная, как вирусная болезнь, и в итоге ей начинают болеть все вокруг вас. Она заслуживает жизни, именно поэтому сегодня я сделаю то, что приведет к моей гибели и не пожалею об этом. Хочу, чтобы и ты обо мне не жалел.

— Что ты имеешь ввиду? — мрачнеет омега.

— Ты был прав, Элисса его травила.

— Что? Ты проверил стаканы? — широко раскрыв глаза смотрит на него парень.

— Каждый раз, когда она звала его есть или пить, на протяжении всех веков, она скармливала ему яд, вызывающий в нем не просто агрессию и ярость, но и усиливающий его амнезию, — рассказывает Харон. — Он не помнит, потому что ему не давали вспомнить.

— Я не понимаю, почему никто об этом не знал? — обхватывает голову руками Юнги.

— Ты узнал, потому что ты любишь его и ты смотришь глубже чем все мы, — улыбается Харон.

— Я убью ведьму, я снесу ей голову, — бьет ладонями по столу Юнги.

— Сперва поговори с ним, — пытается успокоить его Харон. — Теперь у тебя есть доказательства, и я их подпишу собственной кровью. Она действовала не одна, и ты можешь пострадать. Ничего без своего альфы не предпринимай, не забывай, что ты отвечаешь за две жизни, и обе они чрезвычайно важны для этого мира.

— Как она могла? Он ведь считал ее матерью, — всхлипывает омега, чьи гормоны устроили ему встряску. — Что с вами всеми не так? Он защищал ее даже от меня, он с такой теплотой говорил о том, что она его спасла. Неужели Каан не заслуживал нормального отношения ни от кого? Его и так на протяжение всего его существования только использовали и наказывали, это несправедливо. Все, что эти существа творят с моим альфой — несправедливо, — трет лицо парень. — Я всех, кто желает ему зла, в братской могиле похороню. Каждый, кто причинил ему боль, получит ее вдвойне. Клянусь, — загораются опасным огнем глаза омеги, и Харон в них не только его гнев видит. Тот, кого носит в себе парень, зол не меньше его, и за переливающимися сейчас всеми цветами радуги зрачками прячется сила, готовая рвать каждого за боль своего отца.

— Вместе вы со всем справитесь, — прокашливается Харон, который впервые пусть и так странно, но встретился с тем, о ком до этого только слышал. — Но будь осторожен, не руби с плеча, — осторожно тянется к его руке мужчина и касается ее. Его сухие, давно забывшие, что значит прикосновение, пальцы накрывают чужую ладонь, и мужчине на миг кажется, что он — не вечный перевозчик, не просто тень между мирами, а человек. Живой и чувствующий прикосновение любви человек.

Юнги руку не убирает, он не знает, что прямо сейчас переживает Харон, но уверен, что это нечто волшебное, ведь на вечно угрюмом лице старика расцветает яркая улыбка. Будто бы одно прикосновение подняло из самых глубин его мрачной души свет. Эта улыбка не первородного, не мифического существа, призванного служить богам, а человеческая, и Юнги видит в ней благодарность. Харон благодарит за прикосновение, за тепло, за то, что даже в царстве мрака кто-то осмелился напомнить ему, что пусть он и страж, но у него есть сердце.

— Я тебя защищу, Каан тоже, — робко улыбается ему в ответ Юнги. — Ты помог мне, и ты мой друг. Ничего не бойся.

— Я не боюсь, я готов отвечать за свои поступки, — снова тянет к себе пакет шоколада Харон и выбирает новую плитку. — И ты не грусти обо мне. Только пообещай, что снова на моем берегу не окажешься. Я перевезу всех без вопросов, но тебя, боюсь, не смогу. И в этот раз это будет мой выбор, а не приказ. Живи вечно, Юнги, потому что ваша любовь напоминание миру о том, что бороться надо только за нее, а не за все то, на что вы, люди, жертвуете свою жизнь и молодость.

— Я зайду еще вечером, — поднимается на ноги Юнги, чье горло парализовали сухие рыдания. — Принесу тебе новый пакет с шоколадом.

Выйдя от Харвера, Юнги с трудом убеждает себя не срываться к Элиссе и набирает Каана. Как бы ему ни хотелось отрубить голову предательнице, Юнги все же сперва поговорит с мужем и не будет действовать на эмоциях. Тем более теперь он сомневается, что в этом дворце зло только она. Каан отвечает после четвертого гудка, и Юнги сразу же просит его приехать.

— Мы опять будем это обсуждать, котенок? — устало спрашивает альфа.

— Приезжай не потому, что я скучаю, а потому что есть вопрос, который ты должен решить.

— Что это за вопрос, из-за которого я должен рисковать твоей жизнью и приехать в Харон? — не согласен с ним Каан.

— Не хотел рассказывать по телефону, но дело в том, что твоя так называемая мать тебя травит! — выпаливает Юнги и прячется за колону.

— Что?

— Я проверил твой стакан. Каждый раз, когда ты пьешь или ешь с ней, она отравляет тебя.

— Быть такого не может, я всегда чувствую себя замечательно...

— Яд не дает тебе вспомнить правду, а еще повышает твою агрессию! — зло говорит Юнги, поняв, что муж ему не верит. — Харон — свидетель, приди, он все тебе расскажет, раз моих слов тебе недостаточно.

— Юнги, что за очередная теория заговора? — в голосе Каана скользит раздражение. — Зачем Элиссе это делать? Тем более она знает, что за такое можно поплатиться жизнью.

— Так ты не веришь мне, — обиженно говорит омега.

— Это серьезное обвинение, и в то же время я знаю, что ты на ней зациклен, и она тебе не нравится...

— Чонгук!

— Хорошо, я заеду вечером и ты покажешь мне что нашел.

— Я дам тебе лучшие доказательства, — довольно улыбается парень.

— Только не самовольничай без меня, — серьезно говорит альфа. — Я сомневаюсь, что все так, но если это правда, ты можешь пострадать. Ты понял меня?

— До вечера подождать я могу, но если ты не приедешь, я пришлю тебе ее голову, — уверенно говорит омега.

— Приеду. Я скучаю, котенок. Ты съездил к врачу? — меняет тему мужчина.

— Поеду.

— Жду звонка.

— И, Чонгук, спасибо за лес, — улыбается Юнги и, заметив прошедшую в зал Элиссу, прощается с мужем и идет за ней.

— Замечательная погода, не правда ли? — вплывает в зал Юнги, не сводит глаз со стоящей у бара женщины.

— Вижу, у тебя хорошее настроение, — смотрит на его живот Элисса, и омега это замечает. Скрывая свою беременность, Юнги не думал, что его живот будет так быстро расти и, видимо, на любовь к жареной картошке его размеры теперь уже не свалить.

— Выпьешь? — наливает вина Элисса и протягивает ему бокал.

— Только если ты сама сделаешь первый глоток, — скрещивает руки на груди парень, буравит ее недобрым взглядом.

— Не поняла, — хмурится женщина.

— Все ты поняла, — усмехается омега и, повторяя про себя, что осталось прождать пару часов, идет на выход. Каану лучше не нарушить свое слово и приехать, иначе Юнги и правда пришлет ему ее голову. Сразу из тронного зала, омега отправляется в подземелье, чтобы навестить Ареса и заодно узнать у него, что вообще происходит в клане.

— Как там мой племянник или племянница поживает? — встречает Юнги с улыбкой подошедший к решеткам Арес.

— У тебя и в подземелье уход? — с плохо скрываемой завистью смотрит на его холеную кожу Юнги.

— Я лучше от удобств и мишленовских блюд откажусь, чем от ухода, — усмехается Арес.

— Что ты натворил? Я так и не понял, почему ты торчишь тут, — зевает Юнги, которому не хватает кислорода в Подземелье.

— Родился красивым.

— Арес.

— Подставили меня, — прислоняется плечом к решеткам мужчина.

— Конечно, ты ведь у нас святой, — цокает языком омега и приближается к мужчине. — Ты знал, что Элисса травит Каана?

— Чего? — нахмурившись, смотрит на него альфа.

— Не строй из себя дурака.

— Я и не пытаюсь. Я понятия не имею, о чем ты, и на будущее, прошу, меня в эти семейные разборки не вмешивай. Я всегда был с краю, там хочу и остаться, — серьезно говорит мужчина.

— Ты же с ними, так что твое заявление бессмысленно, — пожимает плечами Юнги.

— Я не с ними, а с ним, — отрезает Арес. — И то потому, что мы оба падшие. Родственные души, так сказать.

— А поподробнее? Я не понимаю, почему ты с ним. Что вас вообще связывает? — внимательно смотрит на него Юнги.

— Потому что в Каане есть та же трещина, что и во мне, — легонько улыбается Арес. — Есть сущности, которые были созданы разрушать, но есть и те, что разрушили сами себя, потому что выбрали чувствовать. Ты знаешь, что один из них Левиафан. Чудовище, которое решило не быть чудовищем, существо, которое могло стереть этот мир, но отказалось. Твой муж не подчинился, пошел против воли тех, кто его сотворил. Как и я когда-то, — улыбка первородного становится горькой. — Вот почему я остался с ним. Он такой же падший, как и я, и он не тот, кого свергли, а тот, кто сам выбрал падение. Мы оба — сбои в системе, что должна быть безупречной, но, может быть, именно в этих сбоях рождается то, что по-настоящему живо? — смотрит словно сквозь стену Арес. — Вы бы сказали, что мы с ним родственные души, но я скажу, у нас с ним родственная тьма. Если уж я проклят быть вечным падшим, то пусть хотя бы рядом будет тот, кто понимает, что такое идти против неба и все равно не терять себя.

— Потому что ты Дьявол, — качает головой Юнги, которого на самом деле тронули слова Ареса.

— Потому что я Дьявол, — кивает Арес. — Что подарить на рождение малыша?

— Только не картину, — закатывает глаза Юнги.

— Вкуса у вас, людишек, нет, — вздыхает альфа. — Роди его, Юнги, делай, что можешь, только обеспечь ему безопасность. Именно поэтому на эмоциях не действуй, не бросайся в бой, не будучи уверенным в своих силах, и научись уже осторожничать.

— Легко тебе говорить, ведь это не ты с любимым расстался, — дрогнувшим голосом говорит омега. — Хотя это не так, мы с ним не расстались, мы выжили. Это временно, но мне все равно очень тяжело без него. Будто бы у меня были крылья и их обрубили. Малыш тоже не дает покоя, словно и он все понимает и скучает.

— Вижу, выглядишь ты не очень, — вздыхает Арес. — Хочешь, я тебе свою линейку по уходу за лицом посоветую?

— Тебе всегда плевать на все? — устало спрашивает омега.

— В том-то и проблема, что никогда, — кривит губы Арес. — Иначе сидел бы сейчас на Гавайях, пил бы маргариту, а я в эпицентре войны за землю, так еще и зависим от человека, который меня предал. Можно потрогать? — кивает на живот парня.

— Зачем? — сводит брови на переносице Юнги.

— Пожалуйста, через решетку. Я не причиню ему вреда, — просит первородный.

Юнги сомневается пару секунд, но потом все же приближается и позволяет альфе положить ладонь на его живот.

— Как же он красив и силен, — прикрывает веки Арес и улыбается. — Приходи, малыш, буду любимым дядей, первый косяк тебе сам скручу.

— Арес! — делает шаг назад Юнги.

— Не знаю, кто у тебя там, но он прелестен.

— Ты его видишь? — удивленно смотрит на него парень.

— Я что, по-твоему, рентген? Я просто чувствую свет и тепло, — хмыкает альфа.

— Понятно, — уже понуро говорит Юнги. — Так, что с твоим парнем? Он правда тебя подставил?

— Да, а теперь страдает, что подставил того, кто всех подставляет, — смеется Арес. — Но я зла не держу, напротив, я скучаю по нему. Он сегодня не заходил.

— Восхищен твоим умением прощать, — искренне говорит Юнги. — Я не уверен, что мог бы простить предательство. Раз вы с ним все разъяснили, то, думаю, он зайдет. Так что подотри сопли и жди, когда Раптор перестанет его гонять.

— Ждать не собираюсь, я нетерпеливый, так что позже съезжу и проверю его.

— Ты же в тюрьме, — подбоченившись, смотрит на него омега.

— Ты самый умилительный беременный омега из всех, которых я видел, — с улыбкой любуется его позой мужчина. — Пойми уже, Сахарочек, нет оков, способных удержать Дьявола, и твой муж это знает.

— Но он приказал тебе сидеть за решеткой! — восклицает Юнги. — Ты назвал меня Сахарочек? — хмурится парень.

— Да, странно, с чего это, — прикусывает губу Арес.

— Больше не называй меня так, — строго говорит Юнги. — И не нарушай приказ Каана.

— Я просто одним глазком проверю, в порядке ли мой мальчик, и обратно. Ты же никому не скажешь, — подмигивает ему Арес.

— Ты такой смешной влюбленный.

— Кто-то только что ныл, что скучает без своего злого альфы, — парирует Арес.

— Он мой муж.

— Думаешь, и нам с Джулианом надо пожениться? — потирает подбородок Арес.

— Делай что хочешь, а я пойду прилягу, скоро моя любовь придет, — махнув рукой, отходит от камеры Юнги.

— Лучше рожай подряд детей, армию соберем, станем самыми сильными, — кричит ему вслед Арес. — Передать Каану, что ты его хочешь?

***

Намджун приезжает к Чимину к вечеру, решает проверить, все ли в порядке с омегой, потому что с утра до него дозвониться не смог. Чимин дверь не открывает, и Намджун, в котором заселилась тревога, отправляется к Амону. Еще в пути альфа решает, что оторвет голову первородному, потому что не сомневается, что именно он виноват в том, что он не может найти омегу. Амон находится в офисе Каана, и, судя по его довольному лицу и явно злому Каану, Кирана ничего хорошее здесь не ждет.

— Я собирался вызвать тебя, хорошо, что ты сам пришел, — говорит Каан, поправляя манжеты белоснежной рубашки, и ждет, когда в комнату пройдет и Раптор.

— В чем дело? — напрягается Киран и подходит к столу, у которого стоит генерал. — Что бы он вам ни сказал — это неправда. Позвольте, я расскажу все как есть.

— Нет необходимости, — перебивает его Каан. — Амон нашел контейнер, который ваш общий омега так усиленно пытался спрятать.

— Нет, этого не может быть, Амон все подстроил, он сам...

— Это еще не все! — рычит Каан, и все альфы подбираются. — Он отследил телефон омеги и понял, что в ночь убийства Калеба, он был и в том доме, где погибли наши вампиры, и в крематории. Все еще хочешь его оправдать?

— Это не может быть правдой, — качает головой Киран, тянется к вороту рубашку.

— Я тоже так сперва подумал, не хотел признавать то, что двух моих блестящих руководителей обвели вокруг пальца! — с презрением говорит Каан.

— Я же все понял, я его нашел...

— Умолкни! — не дает Амону договорить Каан. — У вас последний шанс перестать думать тем, что у вас в штанах, и принести мне голову этого ублюдка, который столько времени терроризирует мои создания! А ты, — смотрит на Кирана, — должен жаждать ее не меньше, чем я, именно твоего брата эта сука спалила, как мусор. Высылайте ищеек, он уже на шаг впереди, ведь сбежал у вас из-под носа!

— Я не мог так ошибиться, — прислоняется к шкафу Киран, которому срочно нужна точка опоры. Его руки, которые все еще помнят бархат чужой кожи, бессильно висят вдоль тела, а пальцы, как и тело, в котором пульсирует не до конца осознанный ужас, подрагивают. Он не смотрит в глаза Каану, так и гипнотизирует точку на стене, словно если он сфокусируется достаточно сильно, все происходящее перестанет быть правдой. Все, что скажет Каан — будет правильным. Даже его оскорбления будут оправданы, и Киран возражать не будет. Сейчас он зациклен только на своих ощущения, слушает, как в нем ломается только недавно обретенная вера в то, что он тоже заслуживает любви. В Киране эта любовь все еще дышит, горит на коже как проклятие. Иронично, он выводил это слово на телах поверженных, словно пытался отмыться от него, в итоге все равно оказался проклятым только сам. Киран должен сейчас гореть от ярости, ведь омега, которому он был готов отдать все, убил его брата, но он даже искусственно не может поднять в себе этот огонь. А ведь гнев был бы спасением. Он всегда помогал, потому что в ярости есть направление, движение, а главное, цель, чья кровь, щекоча его ноздри, дарила ему долгожданное успокоение.

— Ты должен найти его и привести приговор в исполнение, — вырывает его из дум об утерянном Каан. — Вы оба должны, а до этого ваша деятельность в клане под сомнением.

Киран знает, что он прав. Он сам бы требовал приговора, а теперь он обязан убить того, чье имя все еще звучит в его мыслях, как молитва. Все, на что хватает альфу — это короткий кивок, будто он не совсем понимает, что делает. Киран разворачивается, закрывает за собой дверь и, только оказавшись снаружи, вне поля зрения своих братьев и партнеров, его лицо искажает гримаса боли.

***

Надежда, которая проснулась в Тэхене после клуба, начинает гаснуть. Он все последние сутки смотрел на дверь, бежал к окнам, услышав рев мотора, не переставая ждал, что Хосок приедет, но тщетно. Хосок так и не появился, а омега истощен из-за постоянных дум о нем. Самое ужасное, что будучи поглощенным мыслями, он продолжает отдаляться от друга. Тэхен видел Гидеона в Хароне, и с того момента только говорил с ним по телефону. Тэхен подозревает, что у Ги что-то происходит, но тот не делится, повторяет, что все порядке. Они оба не в порядке, и ни один не хочет грузить второго. Сегодня, забрав с порога очередную доставку, Тэхен оставляет корзину прямо в коридоре и, вернувшись в гостиную, снова ложится на диван, проживать очередной день сурка. Каждый раз одно и то же, Тэхен открывает глаза не потому, что хочет, а потому что надо, и повторяет вчерашний день уже сегодня. Он не помнит, ел ли вчера, говорил ли с кем-то, чем вообще занимался все те часы. Перед сном он обещает себе завтра начать новую жизнь, построить план на будущее, но с утра все снова повторяется. Тэхен, как призрак, проживает одинаковые дни, в которых у него нет ничего, кроме нежелания двигаться дальше.

В дверь стучат, и омега, выругавшись под нос, что ему не дают побыть в тишине, идет открывать. Открыв дверь, Тэхен не верит глазам, потому что на пороге стоит Хосок.

— Можно я зайду? — спрашивает альфа, скользнув нечитаемым взглядом по завернутой в халат фигуре парня.

— Конечно, — пропускает его вперед Тэхен, и пока Хосок не видит, поправляет свои волосы. — Будешь что-то пить? Крови нет, но...

— Я вижу, — кивает на заставленную дорогими бутылками стойку мужчина и садится в кресло. — У твоих ухажеров неплохой вкус.

— Хосок, пожалуйста, — Тэхен занимает место на диване.

— Я пришел говорить не о них, — перебивает его альфа. — Нашли убийцу Джона.

— Что? — Тео вонзается пальцами в колени и, не моргая, смотрит на альфу.

— Я говорил тебе, что открыл расследование. Мои ищейки докопались до одной нити, а я получил признание. Надо было сразу это и сделать. Его убила дочь, но подстроила все так, чтобы подозреваемым был ты, — рассказывает Раптор.

— Ариса? — в шоке прикрывает рот омега. — Джон любил ее, он же...

— Джон переписал все свое имущество на тебя, а она не могла этого допустить.

— Тогда почему она не убила меня? — не понимает Тео.

— Потому что была зла на отца, посмевшего отдать все, что принадлежит им, омеге, — усмехается Раптор. — Ты бы сел надолго или, скорее, был бы мертв, ведь за убийство известного вампира тебя бы казнил клан. Она все рассчитала, и если бы не мой интерес к тебе и отмена приговора, она бы забрала имущество и жила бы сейчас припеваючи. Во всяком случае она сама мне все так и рассказала. Не думаю, что когда ломают кости, будешь лгать.

— Где она сейчас?

— В тюрьме, я не убивал.

— Бедный Джон, это кошмар умереть от руки своего же ребенка, — с болью говорит Тео.— Но не буду лгать, что испытываю облегчение, что хотя бы в этом вопросе ты мне веришь.

— Ты не солгал насчет своего бывшего мужа, я это оценил, — с иронией говорит мужчина, взгляд которого скользит к обнажившейся коленке парня.

— Я и насчет брата тебе не лгал...

— Не важно, я не хочу слушать про него, — отрезает Раптор. — Также я не хочу больше злиться и быть на расстоянии. Поехали домой, Тэхен.

— Нет, — поднимает на него глаза ошарашенный предложением Тео, а Хосок мрачнеет. Да, Тео сам все ждал, когда Хосок приедет за ним и заберет в Харон, но он не начнет новую страницу их совместной жизни без правды, которая должна быть озвучена.

— Я не буду жить с тобой и не замечать слона в комнате. Я солгал, ты прав, и ты заслуживаешь знать правду, — твердо говорит парень.

— Твоя правда разрушит мир, который я пытаюсь построить, — нервно ерошит волосы альфа.

— У тебя нет выбора, иначе уходи. Я слишком долго носил ее в себе, и я не сдвинусь с места, пока ты меня не выслушаешь, — не отступает омега.

— Я знаю, что тебя зовут Тэхен, — раздраженно говорит Раптор. — Знаю, что ты убил своего брата Риэля. Что бы ты дальше ни сказал — этого не изменит.

— Пожалуйста, все не так...

— Пойми уже, я принял мысль, что ты братоубийца, — перебивает Раптор, — но что меня удивило тогда, это то, что я не почувствовал от тебя ни намека на сожаление, ни взгляда, по которому было бы понятно, что тебе больно. Это меня и злило. Но я тебя простил. Я не могу без тебя. Я это признаю. Поэтому просто вернемся в Харон, — поднимается на ноги мужчина и протягивает руку вставшему следом парню.

— Я тебе все объясню, и даже то, почему его смерть не заставляет меня страдать, — не тянет в ответ свою руку омега.

— Тебе должно быть больно! — рычит Хосок, заставляя люстру над их головой моргать, а Тео сделать шаг назад. — Я — убийца, я не человек, но я, пусть и редко, испытываю сожаление. Что ты за существо такое? — впивается острым взглядом в его глаза. — Не надо, не плачь, — сбавляет тон мужчина, заметив, как наполняются влагой чужие глаза.

— Эти слезы не из-за него, ты прав, — всхлипывает Тэхен. — Я и слезинки не проронил, когда он умер, они из-за тебя, из-за того, что ты все узнал, что ты увидел, насколько я грешен, и я больше никогда не смогу стать тем ангелом, которым ты меня считал. Я не жалел о том, что сделал с ним. Более того, я сделал бы это снова! Не это ли доказывает мою честность?

— Я так сильно был зол на тебя, что я бы тебя убил, — с горечью усмехается Раптор. — Я бы сделал тебе больно и, поверь, хотя бы немного свою злость бы угомонил. Но я не могу, потому что я тебя вот такого вот лживого братоубийцу люблю. Тебе этого мало? Зачем ты ворошишь прошлое, если я уже с ним смирился?

— Ребенок во мне требует справедливости, — делает робкий шаг к нему Тео. — Дело не в том, что я хочу оправдать себя, а в том, что я хочу выговориться, Хосок. Меня никто никогда не слушал. Кому как не тебе мне рассказывать? С кем мне делиться?

— Хорошо, ты сам этого захотел, мы сейчас обсудим этот вопрос и больше никогда к нему не вернемся, — после коротких раздумий снова садится в кресло Раптор. — Я столько лет подозревал, что Риэля убил брат, искал тебя по всей стране и уже смирился, что ты умер где-то в канаве, а ты, оказывается, строил новую жизнь в первой зоне и наслаждался ей. Ты ведь был безумен? Как ты выжил? Как ты так мастерски ушел не только от меня, но и от полиции?

— Я никогда не был безумным! — с обидой говорит омега.

— Почему не рассказал мне все на свадьбе? Почему не открыл свой рот, когда мы гуляли, когда спали в одной постели? Я не заслужил твоего доверия? Я не доказал за эти месяцы, насколько ты мне важен? — с трудом контролирует свой тон альфа.

— Я боялся, Хосок...

— Джон тоже не знал? — не слушает его Раптор. — Какую легенду ты придумал для него?

— Он знал, — опускает глаза Тео. — Если бы он не знал, он не смог бы меня спасти, за что я благодарен ему. И да, пусть моя любовь к нему не то, что я испытываю к тебе, но она была, и мне больно, что он умер от рук своего же дитя.

— Так вы, люди, любите? Лжете своей половине? — скалится Раптор.

— Я скрыл от тебя правду, потому что боялся не твоей мести, а того, что потеряю тебя. Оказалось, это страшнее смерти. Ты ведь так и поступил, ты выгнал меня, — тянется за салфеткой на столике парень.

— Ты солгал мне, я был зол, — трет переносицу альфа. — Давай я тебе расскажу, как это видел я, и почему я был так сильно зол. Я не скрывал, что ищу того, кто убил Риэля, потому что смерть ваших родителей, которые были людьми, меня не интересовала, но тут речь шла не только о моем женихе, а и о члене вампирского сообщества. Я сказал тебе все как есть, в том числе и про жажду мести. Ты еще на похоронах мужа знал, кто я, а увидев мой интерес, воспользовался им. Ты правда безумен, но твое безумие гениально. Ты изображал передо мной невинность, настолько очаровал меня, что я сразу же стал отрицать твою причастность к смерти Джона. Ты молодец, Тэхен, ты обвел меня вокруг пальца и это могло продолжаться еще десяток лет, ведь ты не знал, что я ищу информацию про твое прошлое, потому что хотел наказать тех, кто тебя обижал. Я хотел вырвать им глотки за каждый шрам на твоем теле. Я простил бы грешника, я сам такой, но не думал, что прощу того, кто, говоря мне о любви, лгал мне в глаза. Я и это сделал, потому что я слаб перед тобой. Это моя правда.

— Ты бы не поверил мне, — всхлипывает Тео, чувствуя, как каждое слово Раптора оставляет шрам на его израненной душе.

— Позволил бы мне решить.

— Позволяю сделать это сейчас, пусть и с опозданием, — делает глубокий вдох Тео. — Меня зовут Тэхен, и я младший сын семьи Ким. Я никогда не был безумен, это был ярлык, который на меня повесили. Уже в шесть лет я узнал, что я был нежеланным ребенком, мне это сказала мать в лицо, когда я отказался доедать кашу.

— И ты решил убить всю семью, — раздраженно выпаливает Раптор.

— Прошу тебя, не перебивай, ведь и приговоренному к смерти дают последнее слово. Я выслушал твои мысли, теперь твоя очередь выслушать мои, — просит Тео. — Я не выбирал свою внешность, более того, я до сих пор не считаю ее чем-то выдающимся и то, как на меня реагируют другие — не моя ответственность. Это началось еще со времени, когда мне было восемь. Кто бы ни приходил, кто бы меня ни видел, даже несмотря на то, что я тогда был ребенком, попадал под ее влияние, а получал за это я. Альфы Риэля уделяли мне больше внимания, приносили подарки, некоторые открыто намекали, что встречаются с ним, чтобы видеть меня. И самое ужасное, их никто не осуждал, им прощали открытую педофилию, а винили во всем меня, ведь я посмел родиться таким.

— Прекрати, — перебивает его Раптор.

— Ты не веришь мне? — Тео приходится вонзиться ногтями в ладони, чтобы не разрыдаться.

— Верю, но я не могу слушать про то, что уже не в моих силах поменять, — отворачивается Хосок, и Тео ошибочно думает, что ему даже смотреть на него противно. На самом деле, Хосок чувствует пробуждение своей древней сущности и еле сдерживается, чтобы не надругаться над прахом тех, кто, к сожалению, погиб не от его руки.

— Тебе придется дослушать, — продолжает Тео. — Я не мог ничего с этим поделать, я и не понимал многого, что тогда происходило, но родители и брат были взрослыми, и они нашли лучший, по их мнению, выход. Я стал получать образование на дому, а если в доме были гости, то я сидел у себя. Они так сильно ненавидели мою внешность, что я был вынужден носить маску. Если я покидал свою комнату без нее, то обычно меня ждало суровое наказание. Сколько бы я ни плакал, ни боролся, все было бесполезно. Я уже привык к маске, она стала частью меня, как и привык к тому, что друзьям и родственникам они начали говорить, что я болен и агрессивен, — делает паузу омега, которому явно очень трудно рассказывать, а Раптор, поднявшись с места, наливает ему воды.

— Так продолжалось года четыре, а потом Риэль привел тебя. Что он тебе сказал? Что у него брат сумасшедший, который сам еще и маску носит? — поднимает на мужчину глаза Тео. — Часто, когда ты бывал у нас, я сидел на лестнице и наблюдал за вами через перила. Я все время смотрел на тебя и думал, что если бы я мог быть таким же сильным, как и ты, то я бы сбежал. Но я был слаб. Ты ведь знаешь, что Риэль был человеком? — спрашивает парень, и Хосок кивает. — Так вот знай, что вампиром он стал, чтобы сохранить молодость и красоту. Он добровольно пошел на это вопреки всем рискам. Однажды Риэлю не понравилось, что ты задавал вопросы про меня, он пришел домой и избил меня, потому что, по его мнению, я пытался привлечь твое внимание. Этого было мало, так он еще и попробовал мою кровь. Потом это было уже регулярно, и ты сам видел следы его зубов и пыток, которые он мне устраивал. Риэль знал, как сильно я боюсь его, и причинял мне не только физическую боль, но и измывался над моей психикой. Родители его оправдывали, они сами стали бояться его, ведь Риэль теперь был не просто вампиром, слетевшим с катушек. Он еще был и женихом первородного, а значит, ему все было простительно. Последний раз, когда я увидел тебя, вы с ним целовались во дворе у машины. Я спрятался на балконе и молил Бога, чтобы ты понял, какой он на самом деле, и спас меня. Ты меня не знал и вряд ли бы, узнав, захотел спасать, но я надежду не терял.

— Почему ты не просил помощи? Почему не пытался сбежать? — трет лицо ладонями Хосок.

— Я пытался, но все плохо заканчивалось, а помощи просить было не у кого, — треснуто улыбается Тео. — Но я мечтал, что обрету свободу, когда вырасту. На это я во всяком случае надеялся, решив, что когда повзрослею, я буду сильным, а значит, смогу дать отпор даже Риэлю. В тот роковой день Риэль пришел домой глубокой ночью. Я услышал крики внизу, как и всегда спрятался за перилами и подглядывал оттуда. Риэль обвинял родителей в том, что лучшее они дали мне, что даже ты постоянно спрашиваешь его про меня, предлагаешь помощь «тронутому». Он кричал, что снимет с меня лицо, — голос Тео дрожит, и Раптор, пересаживается к нему на диван и берет его за руку. Он помнит их последний вечер с Риэлем, и то, как предложил устроить его брата к хорошим врачам, заняться его здоровьем. Раптор и не подозревал, что на самом деле творилось за закрытыми дверьми семьи Ким, и сейчас чувствует, что часть вины за произошедшее лежит и на нем.

— Я слышал, как родители пытались объяснить ему, что он не в себе, а он продолжал искать нож. Его глаза горели как в те ночи, когда он уродовал мое тело своими клыками, — ловит ртом воздух парень. — Все произошло очень быстро, я помню, что мама упала первой, прямо рядом с камином, где и нашли ее обгоревшие тело, а отец не добежал до двери. Следом он пошел за мной, но я спрятался в тайном месте в кладовке, где проводил большую часть своей жизни, а потом почувствовал запах дыма. Риэль поджег дом, чтобы так избавиться от всех следов и меня, но в итоге выкурил меня, — Тео говорит монотонно, без пауз, со стеклянными взглядом, уставившимся на столик, а Раптор тратит все силы на попытки унять гнев на тех, кто давно кормит червей.

— Я выбежал в сад, задыхаясь от дыма, но Риэль уже ждал меня там, — продолжает Тео. — Мне было тогда тринадцать, и я уже понимал, что умру, ведь какие у меня шансы против быстрого и сильного существа, только что убившего двоих взрослых. Только судьба в тот день явно думала по-другому, потому что на Риэля обвалилась горящая балка, из-за которой он налетел спиной на торчащий сук. Сильно он ему не навредил, но пока он выбирался, я успел схватить с земли грабли. Ты знаешь, что было дальше, — сильно сжимает его руку омега. — Я просто бил и бил, пока весь не был забрызган его кровью, и не понял, что он больше не двигается. Я услышал сирены пожарных, метнул грабли в огонь и побежал. Ты был прав, Хосок, я должен был подохнуть в канаве, но моя внешность впервые сыграла мне на руку, и следующим утром, роясь в мусорке у кафе в поисках еды, я встретил взрослого вампира, который дал мне пару фунтов и предложил меня покормить.

Тео пытается наглотаться кислорода, а Раптор молчит, терпеливо ждет, когда он продолжит рассказывать историю, каждое слово которой заставляет мужчину ненавидеть себя.

— Джон был достойным вампиром, он не причинил мне вреда и дал мне убежище, хотя я научился распознавать взгляды альф и знал, что он тоже был очарован моей красотой, — после короткой паузы говорит Тео. — Я в ответ на его доброту рассказал ему всю правду. Пока я не достиг совершеннолетия, я жил под его защитой, он прятал меня и оберегал, а потом, впервые встретив того, кто меня понимал, я согласился на брак с ним. Джон говорил, что когда ты узнаешь, то первым казнишь его за скрытие преступника, но он ни о чем не жалеет.

— Получается, что еще не зная тебя, я уничтожил твою жизнь, — треснуто говорит Раптор.

— Это была не жизнь, — прислоняется к его плечу Тео, и альфа сразу его обнимает. — И ты не мог знать, что происходит, учитывая, что ты знал Риэля красивым, милым омегой, а я знал его как мучителя.

— Значит, мы с тобой знаем друг друга так давно, это удивительно и чудовищно, — касается губами его виска альфа.

— Почему чудовищно?

— Потому что я тебя не защитил, и тот гнев, который во мне прямо сейчас кипит, мне не на ком выместить, ведь свой путь к спасению ты расчистил сам, мой красивый и сильный омега, — сажает его на себя Раптор и крепко обнимает. — Прости меня, Тэхен.

— Значит, ты мне веришь? — обвивает руками его шею омега, который впервые в жизни снял с себя груз прошлого.

— Все, что ты сказал, соответствует фактам и тому, что я уже сам нарыл. У меня нет причин не верить тебе, — утыкается лицом в его плечо мужчина. — Поехали домой, Тэхен.

— Поедем, — улыбается Тео, — но одну ночь нам стоит все же провести здесь, потому что как мы прибудем, я пойду к Гидеону.

— Я поддерживаю эту инициативу, — вместе с ним на руках поднимается с дивана альфа и идет к двери в спальню.

***

Элисса всегда была отличным солдатом, в жилах которого текла не кровь, а жидкая сталь. Она создана, чтобы служить, и ни разу за всю службу она не усомнилась, не поколебалась, не дала слабину там, где другие падали или искали оправданий. Смотреть на Первородных, этих древних созданий, и видеть, как они нарушают приказы — было омерзительно, но Элисса все равно с достоинством выполняла свою роль. Они могли позволить себе чувства: жалость, воспоминания, любовь, которые лишь путали им карты и заставляли ошибаться. Элисса же презирала это. Все, что мешало ей видеть цель, должно было быть уничтожено, а чувства — слабость, и они для проигравших. Элисса не собиралась проигрывать. И хотя ввиду открывшихся деталей, службу в Хароне ей придется сократить, она и к этому готова, ведь приказы не оспаривает. Пока Первородные учатся жалости и любви, Элисса учится побеждать, и именно поэтому очередная могила за дворцом будет носить не ее имя, а Харвера. Жалкий предатель, который не сдержал свои порывы и раскрыл все карты, поплатится за свою слабость жизнью в назидание остальным.

Элисса начинает с Подземелья, убеждается, что непокорный Арес, который не уважает ее сына, покинул камеру. Она под разными предлогами дает охране временный отвод, никто не задает вопросов главной вампирше, никто ее приказы не оспаривает. Каан сам виноват, наделив ее властью. Цель тех, кому она служит, голова Харона, но если в процессе они получат в свою власть еще и проклятого омегу, Элиссу будет ждать серьезное повышение, поэтому она убеждается, что Юнги в Харон, и переходит ко второй части своего плана.

Элисса лично отключает все охранные системы и в последнюю очередь идет к воротам и разблокировывает их. Закончив подготовку к штурму, она не торопится покидать двор, глубже вдыхает прохладный вечерний воздух и в последний раз окидывает больше уже не ее владения. Воздух пахнет грозой, и Элисса надеется, что обрушится она не только на голову старика. Элисса минует ворота и, поправив на плечах накидку, растворяется в тени леса.

Дворец дышит тишиной. Юнги, устав любоваться расползающимся кровавыми кляксами на сером полотне неба закатом, идет в гардеробную и, хотя им с Кааном приближаться к друг другу нельзя, решает нарядиться к приезду мужа. Юнги обожает комплименты от Каана, который никогда не упускает возможности выразить свое восхищение его красотой. Омега натягивает на себя белоснежную атласную блузку, вдевает в уши длинные тонкие серьги и, придав волосам объем на корнях, выходит в холл, чтобы встретить альфу у входа. Он не успевает дойти до конца коридора, как чуть не наступает на подлетевшего к нему Маммона.

— Ты чего? За чем гонишься? — оглядывается Юнги, пытаясь понять, кто забежал или залетел во дворец, что кот так перевозбужден.

Юнги делает еще шаг, но кот внезапно прыгает прямо под его ноги, и омега, чуть не споткнувшись о него, еле удерживает равновесие.

— Какого черта ты творишь! — восклицает Юнги, смотря на кота, который стоит посреди коридора, распушив хвост и выгнув спину, словно видит перед собой призрака.

— Маммон, — присаживается на корточки Юнги и протягивает к нему руку. — Ты чего?

Кот в ответ на это начинает агрессивно рычать и снова бросается к нему.

— Прекрати! Я могу тебя задеть! — уже злится Юнги, но кот не слушается. Он прыгает перед ним, встает на задние лапы и мяукает так истошно, будто молит и угрожает одновременно. Юнги снова тянется, чтобы взять его на руки, но Маммон уворачивается, и тогда омега решает не реагировать больше на него и продолжить путь. Не успевает Юнги сделать и пару шагов, как из-за спины раздается глухой грохот, и парень, обернувшись, смотрит на упавшую со стены картину. Потом падает еще одна, за которой вдребезги разбивается настенный светильник. Стены вокруг омеги дрожат, свет начинает мигать, и он, обернувшись к коту, с ужасом смотрит на его светящиеся рубинами глаза.

— Это ты сделал? — выдыхает Юнги и пятится назад. — Почему ты так себя ведешь?

Маммон в ответ на это снова рычит и, перепрыгнув через одну из картин, влетает в напольную вазу, которая упав на бок, издает сухой треск. Затем он под шокированным взглядом омеги повторяет то же самое и с другими вазами. Маммон ломает свои кости, выстраивает баррикаду, преграждает путь Юнги чем может, лишь бы остановить его.

— Ты сводишь меня с ума, — качает головой омега, наблюдая за хаосом, который устроил черный комочек шерсти. — Я позову, чтобы свет проверили, а ты сам Каану отчитаешься за картины.

Омега двигается дальше через осколки, мимо картины, криво висящей на стене, и хотя кот бросается за ним, он больше не останавливается. На лестнице, к удивлению Юнги, охраны нет, хотя они как часовые сутки напролет их контролируют.

Юнги спускается вниз, все ищет глазами хоть кого, чтобы отправить наверх, но ни у дверей, ни у входа в Восточное крыло, где всегда стояли двое, никого нет. Омега решает, что у парней перекур или совещание и заворачивает к библиотеке к Харону. Юнги послушает его мягкий голос, подышит воздухом, пахнущим старой бумагой, и отвлечется от постоянного ожидания. Дверь в библиотеку, как ни странно, приоткрыта. Юнги толкает ее ладонью, Маммон прошмыгнув мимо, заходит первым. Омега, переступив порог, тихо зовет мужчину, но его голос застревает в глотке, потому что он видит капли крови на полу. Юнги делает еще несколько шагов и замирает на месте, скованный ужасом. На дубовом столе, за которым Юнги устраивал допросы Харверу, лежит его голова. Его глаза полуоткрыты, а пустой взгляд смотрит прямо на омегу. Юнги не успевает переварить увиденное, как видит метнувшуюся к нему тень и бросившегося на нападающего кота. Вампир, в чьих руках мачете, с которого капает кровь друга омеги, хватает кота за шкирку и со всей силы швыряет его о шкаф. Кот вместе с книгами падает на пол, а вампир заносит над ним мачете.

— Маммон! — кричит Юнги, бросившись к вампиру, но кот резко открывает глаза и, выставив когти, ранит лицо нападающего.

Юнги, поняв, что без оружия он ни коту, ни себе не поможет, бежит в холл, чтобы достать его и вернуться, и понимает, что нападающий не один. Изо всех дверей на него идут вооруженные вампиры, и Юнги, не долго думая, бросается в тронный зал. Судя по всему, дворец и правда пуст. Юнги уже сталкивался с таким в ту ночь, когда пытался отравить Каана, а значит, помощи ему, как и тогда, ждать неоткуда. Омега даже не чувствует, как слезы утраты орошают его лицо, сейчас не время думать о том, что Харвера больше нет. Он один в этом мертвом дворце, и он должен сделать все, чтобы защитить свое дитя и себя. Инстинкт самосохранения работает как часы, и пусть сердце в груди стучит как бешеное, он знает, что делать. Юнги бросается к трону, и шарит под пьедесталом. Он знает, что за потайной нишей, которую он случайно обнаружил недавно, хранится личное оружие Каана. Юнги срывает ткань и, нащупав рукой рукоять, поднимает древний тяжелый меч своего альфы. Каан говорил, что когда-то видел этот меч в своем сне, в котором он лежал в могиле. Альфа не смог избавиться от навязчивой идеи заполучить его и даже нашел могилу, в которой, по предоставленной ему информации, меч лежал. Каан отказался осквернять могилу, сегодня представляющую историческую ценность, узнав, что меч захоронен с омегой когда-то великого императора, и приказал выковать себе такой же.

«Он так любил его, что положил рядом с ним свое главное оружие. Для альф того времени — это высшее доказательство любви. Я не мог к нему прикоснуться, несмотря на желание обладать им. Более того, я узнал, что потомки этого императора и его омеги живы, и они не соглашаются на раскопки. Они воюют за право оставить могилу своего предка нетронутой, но государственные институты, археологи, музеи давят на них, требуют разрешения, объясняя свое желание тем, что может могила супруга даст им ответ на вопрос, где искать могилу самого императора. Юридически они ссылаются на то, что прошло более шестисот лет, и по закону могила якобы перестала быть «личной» — теперь она «наследие», а у потомков нет исключительного права распоряжаться ей. Сам не знаю, почему, но меня очень сильно разозлило это все, задело за живое. Они подавали бесконечные апелляции, писали письма, созывали научные комиссии. Им приходится доказывать, что их предок был не только любимым супругом императора, но и человеком, имеющим право на покой. И я решил помочь им. Я выделил средства, подергал за ниточки. Его нельзя трогать, потому что есть границы, которые даже таким могущественным существам, как я, не позволено переступать. И пока я жив, никто не посмеет их пересечь. Жаль, я не был знаком с самим императором, я вообще не помню период его правления. В то время моя память меня страшно подводила», — рассказывал уже ночью ему Каан, прижимая омегу к себе.

Юнги поднимает меч, который, как он надеется, защитит не только лежащего сейчас в сырой земле неизвестного омегу, но и его, и, наблюдая за проходящими в зал вампирами, в чьих глазах один только голодный блеск, достает из-под стола еще и пистолет. Учитывая их количество, бой будет смертельным, но Юнги никогда не переставал быть воином. Последний год заставил его забыть о главном призвании, но сейчас оно ожило в нем вместе с клинком мужа в его руке.

— Ну давайте, — выдыхает омега, вставая между врагами и троном. — Посмотрим, кто уйдет живым.

Они бросаются на него все разом, но Юнги двигается быстро. Первому он отсекает голову легко, меч проходит сквозь плоть и кости, как по маслу. Второму он выстреливает в упор прямо в лоб. Юнги не думает, не мешкает, продолжает шептать забеспокоившему в нем малышу, что папа обо всем позаботится, и пускает в танец оружие. Каждое его движение отточенное, а каждый удар продиктован инстинктом защитить растущего в нем кроху. Юнги учили, закаляли, превращали в машину истребления, но сегодня цель — выжить. Он прольет столько крови, сколько может — за себя, за сына, за Харвера.

У вампиров тоже есть огнестрельное оружие, но они не стреляют, и Юнги понимает, что его хотят не убить, а забрать. Отбиваясь от нападающих, он вылетает в холл, надеется успеть скрыться в лесу. На него снова нападают прямо у главного входа, он падает на одно колено, меч постоянно выскальзывает из руки из-за обилия вампирской крови, но он быстро поднимается и отсекает очередную голову. Крови много, он весь забрызган ей, пол в холле уже скользкий из-за нее, но Юнги стойко стоит посреди этого ужаса и из последних сил старается продержаться. Израненные пальцы уже не ощущают веса оружия, а вампиры кружат вокруг него, подходят все ближе. Они чувствуют слабость человека, выжидают, когда он уронит оружие, но они не знают, что Юнги прямо сейчас — это стена между Смертью и тем, кого он любит больше всех и носит в себе. Они не получат жизнь его малыша, не в этот раз, поэтому он нажимает на курок и, поняв, что магазин пуст, швыряет пистолет в сторону и поднимает меч. Юнги не успевает снова пустить его в ход, как двери за ним с грохотом распахиваются, и омега, обернувшись, смотрит на стоящего на пороге Каана. За ним омега видит и Ареса. Каан еще не вошел в зал, но все находящиеся в нем вампиры начинают отступать. Это их не спасает, потому что омега успевает моргнуть один раз, как ошметки его врагов сползают по стенам на пол.

— Ты мне почти никого не оставил, — Каан поворачивается к нему, так и стоит в десяти шагах, с тревогой рассматривает омегу, хотя его кровью в воздухе не пахнет. Белое на его истощенном боем ангеле насквозь пропитано красным, он еле стоит на ногах, но, как и всегда, смотрит альфе прямо в душу, и Каан вновь влюбляется в собственного мужа.

— Они убили Харвера, я не знаю, что с Маммоном, — разжимает пальцы Юнги и меч падает на мраморный пол.

— Я к Харверу, — Арес срывается в библиотеку.

— Долго ты шел, — устало говорит Юнги, который, стоило увидеть альфу, словно разом забыл, что он воин. Хочется подбежать к нему, почувствовать его руки вокруг себя и, уткнувшись лицом в его грудь, горько зарыдать.

— Прости, любовь моя, — виновато говорит Каан. — Ты точно не ранен?

— Ты бы понял, — слабо улыбается Юнги и делает к нему шаг.

— Не подходи.

Юнги пробирает холодом от его приказа до костей. Он только что уничтожил несколько вампиров, боролся со смертью дышащей ему в спину, но на расстояние между ним и Кааном у него никаких сил не хватит. Им и только им можно проверять Юнги на прочность, и он уже знает, что не выстоит. Каан — его, но так далеко. Что ему пытка лезвием, порохом и огнем, если он самую чудовищную последние дни проживает. Он смотрит на него, но не касается, он дышит его запахом, но не приближается.

— Чонгук.

— Умоляю, Юнги, не подходи, — в этот раз голос у мужчины дрожит, и омега отчетливо видит, насколько ему тяжело. — У нас с тобой вечность, и я все решу.

— Что мне до вечности, если она будет без тебя, — треснуто улыбается омега, стирает рукавом капли крови с губ.

— Я до последнего не верил тебе, даже направляясь сюда, я думал, ты просто зол, — криво усмехается альфа, пробегаясь глазами по трупам, усеявшим холл.

— Эта тварь скрылась. Она убрала охрану, убила Харвера, ранила Маммона. Я хочу ее голову, Чонгук, — блестят как сталь под ногами глаза Юнги.

— Ты ее получишь, обещаю, — кивает Каан и смотрит на дверь.

— Ты уходишь? — пропитанным болью голосом спрашивает проследивший за его взглядом омега.

— Поднимись к себе, вызови врача и отдохни. Раптор и Киран скоро будут, все тут проверят. Завтра мы попрощаемся с Харвером, — делает шаг к выходу Каан. Лучше бы поторопиться, потому что Юнги ищет в его объятиях тепло, а в Каане зов крови жажду его обнять оглушает.

— Не уходи! — выходит слишком отчаянно, перемалывает в труху нутро Каана. — Я больше не могу, — облизывает соленые губы Юнги. — Я больше так не хочу. Ты нужен мне, Чонгук, пожалуйста.

— Ты сильный, любовь моя, ты армию уложил, прошу, не ломайся.

— Я слабый! — эхом отскакивает от стен голос омеги. — Я самое слабое существо на планете, когда у меня нет тебя!

— Не я делаю тебя сильным, котенок, — все равно двигается в сторону двери мужчина, при этом взгляда с него не сводит.

— Но я тоскую, Чонгук, я не хочу спать без тебя, не хочу в эту чертову спальню, это несправедливо! — Юнги на грани истерики, словно вся его броня, все слова, которые он повторял как мантру, чтобы не сорваться, разом его покинули. Оставили его как оголенный нерв, по которому бьет взгляд его любимого.

— У нас все несправедливо, но я найду наших врагов и я прижму тебя к своему сердцу. Клянусь тебе собственной жизнью, — твердо говорит Каан. — Только ради этого я и живу, мой кровавый король.

В холл вбегают вооруженные солдаты клана, расползаются по комнатам, а Юнги, которому стоять уже совсем тяжело, липнет к стене.

— Он такой большой, я и по нему скучаю, — кивает на его живот, остановившийся у самого порога Каан. — Я хочу, чтобы ты знал, Юнги, что ты — мое самое страшное желание, ведь если я поддамся ему, я потеряю тебя. Поднимись к себе, переоденься, а утром спустись и проводи нашего друга в последний путь так, как это достойно правителя Харона. Оставайся тем самым сильным воином, который воткнул в меня кинжал в нашу первую встречу. Сделай это ради нас и назло нашим врагам.

Каан уходит, оставляет за собой леденящий кости сквозняк, а Юнги, держась за стену, двигается к вышедшему из библиотеки Аресу. Юнги не нужно задавать вопросов, потому что перекошенное гримасой боли лицо Ареса подтверждает все его самые страшные подозрения. Юнги опускает глаза на завернутый в плед комочек в руках альфы и слышит звон осколков своего разбитого сердца.

— Нет, — вырывается из него глухая жалкая попытка отрицать очевидное, уйти от реальности, которая не по силам. — Этого не может быть, — тянется дрожащими руками к свертку и аккуратно прижимает его к груди.

Арес ничего не говорит, так и стоит с погасшим взглядом, ведь он видел много смертей, но именно на этой сломался. Маммон был его созданием, и погиб он сегодня за чужую любовь. Любовь, исцеляющую и разрушающую.

— Мой герой, — покачивает в руках комочек Юнги, чьи слезы крупными каплями разбиваются о потемневший от крови плед.

Маммон был маленьким защитником Юнги. Он тот, кто первым пришел к нему в этом дворце, а потом всегда встречал его у двери. Он спал с ним рядом, отгонял кошмары, помогал унять боль от разлуки с любимым. Маммон его оберегал, бросался на незнакомцев с таким рыком, будто был львом, а не котом. Так он и погиб, пожертвовал собой ради друга и, может, даже не подозревал, что своим уходом разорвет в клочья чужую душу. А сейчас он тихо лежит в его руках, его шерсть слиплась из-за крови, мордочка изранена, и Юнги ненавидит себя, что в их последнюю встречу ругался на него.

— Ты мой котик, мой рыцарь, — убаюкивает его в руках как младенца омега. — Ты самый сильный в этом дворце, Маммон, ты не мог умереть. Открой глаза, я принесу тебе курочку, я буду играть с тобой в носок, сколько захочешь, прошу, только проснись, — шепчет, будто, если повторит это много раз, Маммон вернется. Будто услышав свое имя из уст друга, эта крошечная грудь снова будет размеренно подниматься и опускаться. Юнги не знает, что все, что Маммон слышит — это напеваемая устами Смерти колыбельная, которую на протяжении всего существования человечества приносит ветер с могил.

Юнги, так и прижимая к груди кота, несмотря на дрожащие конечности, с гордо поднятой головой идет мимо десятка солдат к лестнице. Каан прав, его сломанного никто не увидит, и свой траур и страдания Юнги переживет в одиночестве без чужих глаз. Охрана проносит мимо картины, убирает осколки с пола, а Юнги, толкнув дверь в спальню, проходит внутрь.

Стоит омеге услышать характерный щелчок закрывшейся за спиной двери, как он сползает на пол и, обнимая кота, громко всхлипывает. Здесь, в их общей спальне, можно не держать маску, не изображать достойного первородного омегу, у которого кости из камней высечены. Здесь можно быть собой, а именно сломленным из-за потери двух друзей, оставшимся один на один с этим пульсирующим внутри одиночеством человеком.

А закат и правда кровавый, Юнги утирает мокрое от слез лицо и смотрит в окно, продолжая сидеть на полу. В воздухе пахнет не только кровью, и это, к сожалению, не фантазия истощенного боем беременного омеги. Юнги чувствует ее запах вперемешку с запахом пепла. Наверное, именно так пахнет трагедия одинокой человеческой души. Юнги, как и все люди, знает, что смерть — неизбежность, но это знание не дарует ему примерение. Он не просто потерял двух друзей, с ними ушли в забвение два мира, в которых, с их разрешения, имел счастье проживать и он. А теперь одна часть его умерла вместе с ними, а вторая будет носить в себе воспоминания о них.

Харон говорил в их последнюю встречу, что их любовь стоит всего, но прямо сейчас, держа в руках остывающее тело друга, Юнги в это не верится. Любовь должна приносить радость, веру в будущее, тепло в лютый мороз. Любовь должна побеждать, возноситься над всем, и главное, выживать. У Юнги и к Маммону, и к Харверу была любовь, и обоих он уложит в сырую землю за дворцом, которую будет орошать собственными слезами. Они оба пожертвовали собой ради их любви. В Юнги ее и сейчас океан, хватило бы, чтобы зажечь новое солнце, но ему ее не выразить, не прибиться к своему берегу, как давно заблудшее в водах судно, не поделить свою боль с тем, кто мог бы пусть и немного ее унять. Потому что его любовь, тот, ради кого навеки закрыли глаза его родственные души, не может к нему подойти. Хочется рыдать навзрыд, выплюнуть эту разъедающую его душу боль, заставить ее вылезти из него со слезами и криками, но нет груди, в которую можно было бы уткнуться, и нет рук, не дающих окончательно разойтись по швам. А рыдать в одиночестве ему категорически нельзя, ведь он себя потом не соберет, вот и остается сидеть на полу, слушать как внутри все клокочет от желания или взорвать мир, или разовраться самому. «И в радости, и в горе. Пока смерть не разлучит нас», — повторяет про себя как мантру Юнги и думает о том, что где-то в лесу сейчас мечется половина его сердца. Тот, ради кого омега сам, не задумываясь, бы пожертвовал собой. Возможно, в этом и скрыто величие человека — знать, что потеря неизбежна, и все равно любить.

— Мы не расстались, мы выжили.

Примечание: следующую главу уже можно прочитать на Бусти https://boosty.to/liyamovadin/posts/69b100f8-b863-4d84-9bf2-41b66ee83702?share=post_link