Карфаген

Следующую главу уже можно прочитать на Бусти: https://boosty.to/liyamovadin/posts/052b02b6-2acc-40b2-8a4e-b99144bc2b40?share=post_link

«Помни о смерти» — передается из уст в уста, выводится чернилами на коже и является катализатором для тех, кто стремится изменить свою жизнь. «Помни о смерти» — повторяют про себя люди и почти сразу же об этом забывают, ведь такова природа человека, убеждать себя, что их она сегодня не коснется. Впервые о смерти задумываешься всерьез, когда она касается тех, кто близок сердцу. Но и тут время исправно выполняет свою задачу, и страх начинает затираться, заменяется сотней других, которые на деле не так страшны, как она. Юнги всегда помнил о смерти, ведь был свидетелем гибели родных людей, и со временем понял, что привыкнуть можно ко всему, но каждая смерть — это новое испытание, переживаемое совсем по-другому, чем предыдущее, и к такому не привыкнуть.

Юнги, вопреки словам первородных и Каана, который предложил ему временно сменить место жительства ради его же безопасности, отказался покидать Харон. «Никто не заставит меня сбежать из моего дома», — твердо объявил омега, и остальным пришлось с этим смириться. Пусть сейчас Харон и превратился в обитель боли и утрат, но здесь Юнги встретил свою первую и единственную любовь. Здесь же омега пережил свои лучшие ночи, одна из которых подарила ему чудо, растущее в его животе. Здесь он обрел дружбу, которую хотел бы пронести через всю жизнь, и понял, что даже вампиры могут любить. Юнги останется и будет защищать свой дом наравне с остальными обитателями этого дворца.

Сегодня в Лондоне пасмурно, будто и солнце скорбит вместе с омегой, который провожает в последний путь лучших друзей. Юнги стоит на заднем дворе дворца, окруженный его обитателями, и смотрит на две новые могилы. Две могилы — доказательство произошедшего и невозможность уже это отрицать. Обе могилы накрыты цветами, которые любовно собрал в саду сам Юнги, но что мертвым до них? Как эти цветы передадут его друзьям, что скорбь в его сердце душит его?

— Я здесь, — шепчет Юнги и, опустившись на корточки, касается пальцами влажной земли, будто надеясь, что так они услышат его. Но земля бесповоротно глуха, и Юнги понимает, что ни ушедшие, ни он сам больше никогда друг друга не почувствуют. И это настоящее лицо смерти, ведь она после себя оставляет бездонную, звенящую пустоту, в которой больше никогда не будет голосов тех, кого он любил. Юнги не сможет услышать, как мяукает Маммон, не почувствует, как он толкается носом в его ладонь, требуя внимания. Он не услышит хриплый смех Харвера, не увидит, как тот ест свои шоколадки, не думая ни о чем. Больше никаких «еще раз». Ни одной новой встречи. Вот что и страшно в смерти — не сама она, а то, что после нее остается. Точнее, кто. А остался Юнги с памятью, с болью, с невозможностью сказать «я люблю тебя» хотя бы еще один раз. Смерть — это конец, с которым вынужден жить тот, кто остался.

— Я не забуду вас, — выдыхает Юнги, положив на одну могилу плитку шоколада и завернутый в носок мячик на вторую, и голос его срывается. Арес осторожно обнимает его за плечи, и пока омега, уткнувшись в его грудь лицом, тихо всхлипывает, поглаживает его по спине. Арес понимает, каково это — скорбеть в одиночестве, ведь пусть рядом с Юнги вся его новая семья, без Чонгука он как лист на ветру, и очень старается поддержать его.

Сантина, стоящая напротив, молча наблюдает за ними, а стоит Юнги посмотреть на нее, как виновато опускает глаза. Она подходила к нему до похорон, пыталась облегчить боль утраты, сказав, что Харон и Маммон отправились домой. По словам женщины, умерло земное тело Харона, и прямо сейчас он сидит на своей лодке на реке и готовится приступить к работе. А Арес отметил, что Маммон в порядке, и временно занимается делами Дьявола. Правда Юнги даже сил улыбнуться на очередной бред от первородного не нашел.

— Он ушел спокойно, ведь вы с Кааном теперь не воюете друг против друга, — пытался успокоить его Арес.

— Я не хотел, чтобы он уходил, — Юнги сжимает в ладони ошейник с кулончиком, который он решил не класть в могилу, а оставить себе как память о верном друге. — Он ведь не просто кот, Арес, прошу тебя, верни его мне. Я знаю, что он может вернуться.

— Не может, — понуро говорит первородный. — У него один шанс на одну вашу жизнь. Может, в следующей.

— Которой не будет, — опускает глаза Юнги.

— Которой не будет, — подтверждает его слова Арес, а сам сомневается, что Маммон, который воспылал нездоровой любовью к его друзьям, не пойдет против всего и не вылезет из ада ради них, даже если потом ему возвращаться будет некуда.

Только Каан скорбит в одиночестве. Он не был особо близок с Хароном, принял его, как молчаливого спутника, вечно зарытого в бумаги, но всегда ценил его старания помочь альфе с его прошлым. Пусть Харон толком помочь и не смог, но он постоянно был в поиске и, видимо, все же нашел ответы на вопросы, что и привело к его смерти. Каан скучает по Маммону. Он и от себя не ожидал, что так привяжется к озлобленному комочку шерсти, и с трудом справляется с осознанием, что Маммон больше не будет путаться под его ногами или сидеть на его троне. Элисса дорого заплатит за содеянное, и речь не только об угрозе Юнги и малышу. Она ответит за то, что отняла жизнь у двух самых безобидных существ его дворца. Каан попрощался с друзьями до того, как у могилы собрались остальные жители дворца, и Юнги, которому не помешали бы его объятия в такой тяжелый момент, уже смирился. Он все равно не один. Пусть это и неожиданно, но вокруг него существа, которых он узнал из-за своего альфы, и каждый следит за ним, готовый помочь и, если нужно, поддержать. Киран все время интересуется его самочувствием, лично отвозит к врачу. Арес, который корит себя за то, что покинул дворец, обещает быть его тенью, а Раптор, пусть и молчит большей частью, но выражает заботу тем, что глаз с него теперь не спускает. Харона провожают тихо, учитывая нелюбовь старика к мирской суете. Первородные даже отменили свою традицию устраивать праздник в честь ушедшего и, в знак уважения к Юнги и его скорби, впервые провели церемонию прощания так, как это делают люди. После кладбища все собираются в библиотеке выпить в память друзей, а Юнги все смотрит на пустое кресло Харвера.

— Библиотека такой и останется, — ставит стакан с водой на стол Юнги, привлекая внимание первородных. — Никакого нового библиотекаря не будет. Отныне я буду хранителем родовой библиотеки клана Азари. Думаю, моей жизни хватит, чтобы прочитать все это и иметь ответы на ваши вопросы.

— Поведение, достойное главы клана, — кивает Киран. — Думаю, никто не будет против.

После церемонии прощания Юнги сразу же поднимается в комнату Элиссы и, попросив Джесс вызвать помощников, начинает ее обыскивать. Он не сомневается, что вампирша забрала все самое важное, но не теряет надежды найти хоть что-то, что указало бы на ее нынешнее местоположение. Сантина еще на похоронах сказала, что ему ее не найти, и пообещала, что лично сведет с ней счеты. Юнги отдавать ее не хочет, у него покалывают кончики пальцев от желания вцепиться ими в горло подлой вампирши. Элисса травила его любимого и чуть не стала причиной его гибели. Она убила его друзей и поселила траур в сердцах выживших. Юнги не успокоится, пока не отправит ее в ад. А пока он обследует даже стены, но, как и ожидалось, ничего, кроме огромнейшего гардероба вампирши, здесь нет. Утомившись после тяжелого утра, омега проходит к себе, по привычке смотрит на подоконник в надежде, что Маммон там, и, вспомнив случившееся, горько плачет. Юнги все время кажется, что он слышит топот маленьких ножек, его мяукание, и никак не может справиться с кровоточащим сердцем. Пока слишком рано даже мечтать об этом, поэтому он утирает слезы, достает телефон и набирает номер любимого. Ему будет достаточно и голоса Чонгука, чтобы хоть немного унять свою боль.

— Все хорошо? — отвечает после первого же гудка Каан. Альфа после случившегося мало того, что сам звонит каждые полчаса, еще и допрашивает обитателей дворца о том, где Юнги и чем занят.

— Хорошо пока не будет, Чонгук, — прикусывает губу Юнги, очень старается не выдавать мужу, что только что плакал. — Я просто очень скучаю по ним. По тебе.

— Знаю, котенок, я знаю, — тихо говорит Каан. — Я сам умираю без тебя. Без вас.

— Он толкается периодически, — всхлипывает в трубку Юнги, поняв, что контроля ему ближайшие дни не видать, — а ты не можешь это почувствовать. Ты даже прикоснуться к моему животу не можешь, — он так сильно прижимает трубку к щеке, что она уже горит.

— Я бы все отдал ради этого, но я не могу рисковать вами, любовь моя, — говорит альфа. — Я сейчас голодаю, думаю, может, если я откажусь от крови вообще, я перестану быть первородным и не буду хотеть твоей крови. Может, я все же найду...

— Постой, совсем отказаться от крови? А ты не слабеешь? — перебивает его Юнги.

— Пока все нормально, я основную силу не из крови черпал, — отвечает Каан. — Я хотя бы проверю, вдруг сработает. Я очень хочу тебя обнять, Юнги.

— Кажется, у меня появилась безумная идея, но ты дослушай, — внезапно выпаливает Юнги.

— Нет, я не приду даже на минуту, лучше я буду страдать от желания прикоснуться, чем нападу на тебя, — твердо говорит Каан.

— Да послушай же! — восклицает в трубку Юнги. — Ты же не первородный, ты Левиафан, а значит, жажда крови у тебя именно в обличье первородного!

— И?

— Значит, если ты будешь в истинном обличье, у тебя не будет жажды, Чонгук.

На той стороне трубки нависает долгое молчание.

— Чонгук, хотя бы разок к тебе прижаться, вдохнуть твой запах, пожалуйста, давай попробуем, — просит омега. — Мне нужно разделить свое горе с тобой, почувствовать, что ты рядом.

— Я боюсь, Юнги, — кажется, впервые признает вслух наличие у него страха Каан.

— Не бойся, я возьму Ареса, если что, он меня защитит, а я сразу же уйду, обещаю, — настаивает Юнги.

Каан снова долго молчит.

— Мы можем попробовать, — наконец-то прерывает тишину альфа, и омега на той стороне трубки чуть не захлебывается от восторга. — Только при условии, что ты точно будешь с Аресом, и если я говорю, что надо уходить, ты уйдешь сразу же без вопросов.

— Я бегу к Аресу! — восклицает радостный парень.

— Да подожди, я еще не все сказал!

— Зато я все сказал, — вешает трубку Юнги и выбегает в коридор.

Одна мысль, что он может прыгнуть в объятия любимого, расправляет крылья на спине омеги, и он настолько перевозбужден этой возможностью, что медлить не будет. Арес долго ворчит, говорит, что он занят слежкой за своим врагом, оберегает Джулиана и не будет выступать буферной зоной между «чудовищем и его беременной красавицей». Юнги, устав слушать его возмущения, хватает его руку и прикладывает к своему животу.

— Видишь, и ты его чувствуешь, а Чонгук нет! — топает ногой омега. — Имей совесть, бессовестное ты существо! Этот малыш скучает по отцу!

— Ты бьешь ниже пояса, не то что бы ударом моим стальным яйцам можно навредить, — кривит губы Арес. — Ладно, так и быть. Только ради моего племянника, и я давно хотел самолет твоего мужа из ангара вытащить. Обещай, что будешь меня хвалить малышу, я буду любимым дядей.

Получив согласие Ареса, Юнги до назначенного времени решает принять душ и отдохнуть, а также в нетерпении смотрит на ворота. Раптор собирался привести Тео еще вчера, но после случившегося оставил омегу в квартире и сорвался в Харон один. С Тео Юнги станет намного лучше, он не сомневается, ведь он сильно скучает по другу, и тот всегда найдет нужные слова. Как ни странно, Юнги и по красноголовому наглому вампиру скучает, но первым признаваться в этом не хочет, хотя и беспокоится, что Чимин в Харон не появляется. Юнги даже взял его номер у Кирана, но омега ему так и не ответил. В любом случае, зная образ жизни Чимина, он, скорее всего, где-то развлекается. Их короткие посиделки у Тео сблизили их, и Юнги от души благодарен Чимину за его советы по поводу одежды. Наконец-то железный зверь Раптора наполняет двор своим ревом, и Юнги, которому все тяжелее передвигаться из-за растущего как на дрожжах живота, идет вниз.

— У тебя живот! — первое, что выпаливает не верящий глазам Тео, а потом омеги долго обнимаются под хмурым взглядом Раптора. — Почему ты не сказал!

— Я собирался, но не думал, что живот так быстро вырастет и выдаст меня, — пожимает плечами Юнги.

— Так это же чудесно, — с теплотой улыбается ему Тео. — У тебя будет мини копия твоей любви.

Раптор, услышав сказанное им, сразу же опускает глаза. У них с Тео ребенка не будет, и альфа думает, что готов предложить ему что угодно, если тот его захочет. Он пойдет на все, лишь бы Тео был рядом, и переживает, что омега может захотеть ребенка больше, чем быть с ним.

— Не прошло и года! — тем временем напирает на Раптора Юнги. — Одумался все-таки! Понял, что жить без него не можешь.

— Не могу, — не спорит Раптор, и Юнги ему улыбается.

— Он так ревновал подарки от других, что вся твоя комната заполнена цветами и подарками! — обращается к другу Юнги.

— Не правда, я просто скучал, — оправдывается Раптор.

— Ну конечно, — целует его в щеку Тео, и, оставив мужчину, омеги скрываются во дворце.

Еще час Юнги сидит у Тео, они вкусно едят, общаются, рассматривают подарки. Тео все-таки удается растормошить парня, и Юнги рассказывает ему про вынужденное расставание с Кааном. Тео, который все еще не отошел от беременности друга, то смеется от радости, то плачет вместе со скучающим по своему любимому другом.

— Я задыхаюсь в этих стенах без него. Лучше бы мы разлюбили да разошлись бы, чем знать, что наша любовь жива, но нам не быть вместе, — говорит ему Юнги, по привычке хлопая по покрывалу, чтобы Маммон прыгнул на него.

— Это же временно, я уверен, что вы найдете выход, — накрывает его руку ладонью Тео, который хотя и не был близок с Харвером, но скорбит и по нему, и по коту.

— Прости, омрачаю твой день, но я слишком эмоционален. Ощущение, что с момента, как я забеременел, все стало только хуже, — слабо улыбается ему Юнги. — Харвер и Маммон погибли, Каан ушел, Рыжего не видно.

— Я ему звонил, кстати, он не ответил, — говорит Тео.

— Он и меня игнорирует, прибью, как увижу.

***

— Я не буду спрашивать, как она это сделала, потому что смогла, — тяжело опускается в кресло в кабинете Каан и смотрит на друзей. — Есть черта, которую переходить нельзя. Я могу закрыть глаза на многое, но угрозу жизни моего омеги и ребенку я никому не прощу. Без исключений.

Все понимают, что говорит он об Элиссе, но при этом каждый чувствует угрозу, направленную лично на него.

— Мы заняты поисками, она не могла провалиться сквозь землю, обещаю, мы ее найдем, — вставляет свое слово Киран.

— Она спасла мне жизнь, столько веков была рядом, и для чего? — массирует свой подбородок Каан. — Почему она подстроила нападение на мою семью? Почему она травила меня? Я ведь это понимал, но не зацикливался. Я слушал себя, и когда я долго не появлялся в Харон или рядом с ней, я чувствовал покой.

— Ясно ведь, что она служит на тех, кто тебя и наказал, — цокает языком Раптор.

— Я это уже понял. Видимо, игрушка им больше не нужна, — проверяет телефон Каан. — Что с новостями от наших?

— Все плохо, — смотрит на Каана Раптор. — По всему миру начались атаки на наших, но это не все. Вот, что мне передали из Уайтхолл, — протягивает уже вскрытое письмо альфе. Каан пробегается по нему глазами и возвращает Раптору.

— Мы обосновались здесь, как в столице теневой дипломатии, и до этого момента умело пользовались предоставляемыми нам благами только потому, что в игру не вступал другой крупный игрок, — откидывается назад Каан. — Лондон — наш старый союзник, он позволял Азари существовать в обмен на лояльность и защиту от «не человеческих угроз». Но теперь с ростом влияния нашего врага британское правительство под давлением, и, боюсь, у нас нет другого выбора, как сделать все, чтобы сохранить этот союз. Киран, оставь войну Раптору и займись тем, что умеешь лучше всего. Не вылезай из резиденции премьера, пока не будешь уверен, что Британия по-прежнему на нашей стороне. Предложи им все и больше. Нам нельзя терять союзников, учитывая, что мы и так уже на грани.

— Понял, займусь, — отвечает ему Киран.

— Это еще не все, — продолжает Раптор. — Нас истребляют. Атаки происходят одновременно во всех точках, и охота идет именно на тех, кто служит Азари. У меня уже есть доклад из двенадцати стран, где были уничтожены наши объекты и люди. Правительства списывают все на теракты, отключение электросетей, крушения. Официально ни одна служба не знает, кого они истребляют, но мы-то знаем. Это наши.

— Значит, война уже началась, — тихо говорит Каан.

— Сантина доложила, что именно нас будут истреблять поодиночке, — говорит Киран. — Учитывая, что тот, кто мог бы уничтожить всю землю разом, сейчас не подчиняется, они сперва уберут наше окружение, а потом придут за нами и заставят тебя сделать то, чего ты не хочешь.

— Этому не бывать, — твердо говорит Каан. — Держимся вместе, не сводите друг с друга глаз. Да, наш враг силен, но и мы не из стекла. Столько веков мы были воинами и боролись за выживание, теперь мы будем бороться за тех, кто нам дорог, и если для этого надо будет сохранить эту планету в целостности, то так тому и быть. Я сделаю все, чтобы мой ребенок бегал по этой земле и жил в мире.

— Можешь и в нас не сомневаться, — кивает Раптор.

— Хорошо, тогда действуйте. Мне нужно отлучится ненадолго, потом я буду в штабе, — покидает кабинет Каан.

***

Чимин никогда не ошибался. Он всегда знал, как уходить от погони и не оставлять следов. Но все ведь случается в первый раз, а у Чимина он окрашен в красное и, значит, будет последним. Вязкая плотная кровь окутывает его, забивается в глотку, не дает вдохнуть без риска захлебнуться. Чимин лежит на холодном полу частного терминала в зоне вылета, откуда собирался улететь третью страну, и понимает, что пора уже сдаться. Вокруг него пятеро вампиров клана Азари, тела еще троих остывают чуть вдали. Это все, на кого хватило безоружного омегу, пока боль не пронзила его.

— Или идешь с нами, или мы тебя дотащим, — усмехается один из вампиров, тот самый, который воткнул ему нож меж лопаток.

Чимин не отвечает, продолжает смотреть в потолок и думать о том, что в этот раз он точно положит голову на плаху, а палачом будет тот, кого он все-таки полюбил. Эта мысль не пугает, напротив, она разрастается в нем сквозь пульсирующую боль, треск в ребрах и хрип в легких, и успокаивает тем, что перед смертью Чимин увидит его.

***

Железные створки ангара открываются со скрежетом, и внутрь влетает перевозбужденный Амон. Не успевает Раптор спросить у него причину его сияния, как альфа выпаливает:

— Мы его нашли. Везут в Лондон.

Никто не переспрашивает, кого именно, потому что хищная улыбка победителя на губах Амона говорит сама за себя.

— Я это сделал. Я же говорил, что разберусь с крысой, — довольно усмехается Амон, продолжая смотреть на спокойного Кирана. Тот словно не здесь, так и стоит с руками в карманах брюк и скользит безучастным взглядом по присутствующим.

— Поймать предателя — честь, Амон, — хлопает генерала по плечу Раптор. — Но поймать того, кто убил одного из нас — обязанность. Так что заканчивай представление, тем более, главного зрителя здесь нет.

— Он не уйдет снова, — идет к Кирану Амон. — На этот раз точно все. Мы его допросим, вытащим что надо, а потом похороним.

— Хорошая работа, — коротко кивает ему Киран, по лицу которого невозможно ничего прочитать.

— Я думал, ты будешь рад, — щурится Амон, которого аж разрывает от желания спровоцировать первородного.

— Я рад, — обходит его Киран и двигается к выходу. Надо уносить ноги, пока Амон своего не добился, и Киран не потерял контроль. Он знал, что долго Чимин скрываться не сможет, готовил себя к этому, а в глубине души чувствовал то, в чем и себе признаться боялся.

Киран не хотел, чтобы Чимина нашли.

Он хотел, чтобы омега исчез, растворился в одном из городов, ничем и никогда больше не напоминал о себе. Так было бы легче, и Кирану не пришлось бы казнить того, кто заполнил черную дыру в нем собой. А казнить придется, ведь Киран не просто альфа, который разрешил себе полюбить. Он воин, брат и хранитель законов, которые написал лично. Он не имеет права прощать и тем более никогда не имел права мечтать.

— Сообщите, когда он прибудет, — у самой двери оборачивается к первородным Киран.

— Лично хочешь начать? — выгибает бровь Амон.

— Нет, — холодно смотрит на него альфа. — Лично все закончу.

***

Юнги вместе с Аресом прилетают в Корнуолл к закату. Пока Юнги ищет глазами мужа, Арес смотрит на спокойный океан и утверждает, что Каан уже здесь.

— Если что, я тут же вмешаюсь, а теперь двигайся к воде, а я помедитирую, — достает фляжку первородный и, опустившись на камень, отпивает из нее.

Юнги подходит к воде, любуется пробивающимися сквозь рваные облака лучами солнца и дышит прохладным воздухом. Ветер треплет волосы омеги, сердце сжимается, предвкушая встречу, но вода не двигается.

— Я жду тебя, любимый.

Юнги снимает с себя верхнюю одежду и ботинки, складывает их на камень и морщится, когда ступни касаются ледяной воды.

— Холодно, я же заболею! — кричит омега океану. — Где теплое течение?

И тогда океан словно оживает. Сперва вода легко подрагивает, потом до парня доносится глухой подводный гул, и наконец-то на поверхности начинается расползаться тень из глубины. Левиафан поднимается медленно, его черная чешуя отдает металлическим блеском под лучами, словно броня. Когда голова морского чудовища полностью поднимается над водой, Юнги смотрит в его сверкающие глаза, улыбается и понимает, что ничего не боится.

Это его альфа. Его чудовище. Его любовь сейчас и вовеки.

Юнги смелее заходит в воду, теперь она теплая, обволакивает парня и, подхватив, несет на встречу с тем, с кем его так подло разлучили.

Левиафан нагибается, осторожно, с чрезмерной нежностью обхватывает его могущественной лапой и подносит к морде. Юнги сразу же протягивает руку, гладит влажную, шершавую поверхность чешуи и шепчет:

— Ты мой дом, Чонгук.

Левиафан обвивает его собой, омега оказывается в кольце его силы, все трется о него, очень хочет, чтобы он тоже почувствовал присутствие своего ребенка.

— Прислушайся, он бунтует, — крепче жмется к чешуе омега.

Левиафан мягко прижимает его к сердцу, Юнги убежден, что оно у него есть, и вокруг наступает тишина. Никаких криков чаек, никакого прибоя, только дыхание двоих и стук трех сердце в унисон. Ради этого стоит жить. Ради этого стоит умереть. Левиафан держит в лапах свой мир, и ничто не может его разрушить, пока не разрушит самого монстра. Юнги, в котором клокочут эмоции, водит щекой по влажной, шершавой чешуе и беззвучно плачет от невыносимости счастья. Им от этого мира ничего, кроме друг от друга, не нужно, но он к ним слишком жесток, отнимая самое дорогое. Это вечный круговорот жизни — люди приходят, уходят, отпускают или находят замену. Любовь рождается, расцветает, умирает и вновь поднимается в других сердцах под иными именами. Так устроено все, и даже боль забывается, превращаясь в тень памяти. Но не Чонгук и Юнги. Они не принадлежат этому круговороту, а их любовь не вписывается в порядок мироздания. Они либо вместе, либо их просто нет.

Арес смотрит на океан, покачивающий как колыбель в своих объятиях двоих, и с горечью усмехается. Как же, наверное, тяжело быть человеком, если даже чудовища не выносят боль разлуки. Левиафан во тьме своего сердца нашел место для самого драгоценного и хрупкого, для того, что они создали вопреки всему, а человек доверился ему и принял того, кто был изгоем везде.

Юнги жмется к нему с такой отчаянной нежностью, будто даже если вся Вселенная разорвется в эту секунду, расстояние между ними не увеличится. Удивительно, как все тяготы, неопределенность в преддверии войны и горе от утраты мигом испаряются рядом с тем, кого выбрало его сердце. Юнги не променяет этот покой, который испытывает в его руках, ни на что и готов воевать против всех ради их любви. Левиафан смотрит вниз, и Юнги, следуя за его взглядом, прижимает ладонь к животу.

— Он чувствует тебя, — шепчет омега, на глазах которого выступают слез. — Он уже любит тебя. Не знаю, как, но я это ощущаю.

Как подтверждение слов омеги, вода вокруг них внезапно начинает переливаться перламутром, будто бы малыш ему отвечает. Этот свет не похож на солнечный, он поднимается из самых глубин океана, спиралью кружится вокруг них, показывает, что весь океан радуется их встрече. Там, на суше, им пока не дано быть вместе, но сейчас они втроем. Они — любовь, которую нельзя запретить. Свет, который невозможно погасить, а главное, жизнь, родившаяся вопреки смерти. Их ребенок откликается на присутствие отца, а Левиафан все больше обвивает Юнги, словно защищая его от всего мира. Долго их счастье не длится, ведь войну они не выиграли, и пора возвращаться в бой. Левиафан нехотя оставляет все еще улыбающегося ему омегу на берегу, пару секунд наблюдает за ним, а потом уходит под воду. Стоит океану поглотить его и разгладиться, как Юнги, прикрыв ладонями лицо, истошно рыдает.

— Эй, великий истребитель вампиров, ты чего, — тянет его на себя подошедший Арес и нежно обнимает. — Ты увидел его, обнял, побыл с ним.

— Это несправедливо, — мочит его рубашку Юнги. — Мне его мало.

— Не плачь, он тоже страдает, — гладит его по волосам Арес, с опаской поглядывая на пытающийся выйти за берег океан.

Юнги сквозь застилающие слезы глаза тоже смотрит на разбушевавшуюся воду и снова утыкается лицом в грудь первородного.

— Ну же, тише, он реагирует на твои страдания, и начнется всемирный потоп, а вы еще мини Леви не родили, — пытается приободрить его Арес, который наконец-то вспомнил, почему его так сильно много веков назад задела чужая любовь. — Успокойся, Юнги, ты столько пережил и это переживешь.

— Не переживу, — комкает пальцами его рубашку омега. — Я просто человек, и я не должен переживать разлуку с любимым. Мой ребенок не должен расти без отца, который готов подарить ему весь мир, но не может.

— Ты не просто человек, ты тот, перед кем встал на колени сильнейший, — утирает его слезы Арес. — Сломаешься ты — сломается он. Не дай этому миру пережить второй Карфаген. Пожалуйста.

***

Темные стены подземелья кажутся Чимину собранными не из камня, а из чужой боли и отчаяния, накопленных здесь веками. Он почти не помнит свой путь сюда, приходил в себя только два раза — когда его забрали с аэропорта и когда волокли по коридорам в его последнюю темницу. Каждое движение отзывается болью, запекшаяся на лице кровь раздражает кожу, а один глаз омеги почти не открывается. Он лежит на койке на боку, потому что рана на спине не дает поменять позу, и бездумно смотрит в стену. Чимин бы хотел, чтобы вместо подземелья сразу последовала казнь, чтобы не было разговоров, допросов, а главное, встречи с тем, кто непременно придет. Интересно, сколько секунд после новости о предательстве сердце Кирана продолжало его любить? Он сразу вынес ему приговор или мешкал? Думал ли он об их ночах и долгих разговорах, потому что сейчас, будучи в пучине боли, Чимин только и делает, что думает о нем. Прекрасного в жизни Чимина практически не было, и как иронично, что все это он нашел во враге.

***

Юнги сидит на террасе, наблюдает за послеобеденным солнцем, лучи которого мягко ложатся на стены, и думает о том, что Маммон бы сейчас грел пузо прямо во дворе. Джесс ставит перед ним стакан с водой, который он попросил, но мешкает уходить.

— Что-то хочешь мне сказать? — смотрит на нее омега.

— Утром привели омегу, того, красноволосого, — прокашливается Джесс. — Я подумала, вы захотите знать.

— Чимин здесь? — подскакивает на ноги Юнги. — Стой, как это привели? Где он сейчас?

— В подземелье, он пленник, — опускает глаза Джесс, а Юнги сразу же идет во дворец.

Он не понимает, что должно было случиться, чтобы почетный гость Харона и жених одного из первородных оказался в подземелье, но обязательно это выяснит. Юнги, держась за перила, осторожно спускается в подземелье и сразу же натыкается на охранников.

— Вам туда нельзя, приказа от главы клана не было, — пытается воспрепятствовать ему один из мужчин.

— Если вы сейчас же меня не пропустите, я устрою тут резню, — опасно блестят глаза омеги, и мужчины нехотя расступаются.

Юнги хорошо помнит это проклятое место, в котором и сам успел побывать и, несмотря на то, что воспоминания о недавнем прошлом холодят его нутро, продолжает путь. Он доходит до нужной камеры и, не веря глазам, смотрит на лежащего на койке омегу. Чимина не узнать. Он всегда выглядел потрясающе, смущал своей красотой луну, а сейчас на койке лежит только его подобие. Одежда парня разорвана, ноги и руки в ссадинах, а лицо покрыто засохшей кровью. Сердце Юнги сжимается, что удивительно, ведь он не должен сочувствовать вампирам и уж тем более тем, кого его муж наказал. Пусть причина наказания Чимина омеге и неизвестна, но ясно как день, что просто так его бы сюда не посадили.

Чимин, заметив гостя, морщась, приподнимается и улыбается ему. Хотя это, скорее, подобие улыбки, вспыхнувшее на мгновение на разбитых губах, но Юнги все равно восхищен его стойкостью.

— Какого черта ты здесь делаешь? — подходит ближе к решеткам Юнги.

Чимин как будто не слышит вопрос, разинув рот, смотрит на его живот, и недоумение в его глазах сменяется искрами радости. Омега поднимается с койки, волочит себя к решеткам и, остановившись напротив парня, продолжает смотреть на его живот.

— Ответь на вопрос, — теряет терпение Юнги, скрывает за мнимой раздраженностью то, как ему больно видеть Чимина таким.

— У тебя будет малыш. У человека будет ребенок от первородного! Это невозможно, — тянет к нему руку Чимин и сразу же ее отбирает.

— Хочешь потрогать? — закатывает глаза Юнги. — Почему все так и норовят пощупать мой живот?

— Я не знаю, — поднимает на него глаза Чимин. — Он сам этого хочет, он зовет.

— Ответь на вопрос, и я тебе разрешу, — скрещивает руки на груди омега.

Чимин, видимо, думает, стоит ли ему принимать условия, и, вздохнув, выпаливает:

— Святя другим, сгораю сам. Как давно я хотел тебе это сказать.

Юнги первые пару секунд не находит слов, так и смотрит на него, хлопая ресницами, и пытается понять, шутит парень или нет.

— Я работаю... работал на Белтейн, — подтверждает свои слова Чимин. — А в твоем положении можно так нервничать? Ты побледнел.

— Зачем ты сказал это? Опять придумываешь на ходу, чтобы выкрутиться? — возвращает себе дар речи Юнги.

— Попроси дать мне крови, и я тебе все расскажу, у меня сил нет, — приваливается к стене Чимин, и Юнги, не задумываясь, зовет охрану. Спустя пятнадцать минут Чимин, жадно попивая кровь, которую дали Юнги с ворчанием, рассказывает омеге про свой путь. По мере того, как он делится, Юнги все больше и больше поражается его силе и тому, через что он прошел.

— Поэтому уходи и забудь обо мне, — заканчивает свой рассказ парень. — Мы теперь по разные стороны, и я не буду держать на тебя зла.

— По разные стороны? — вскидывает брови Юнги.

— Ну да, ты муж Каана Азари, и ты должен придерживаться кодекса клана, как его часть, — усмехается Чимин.

— Я тоже убил первородного, — хмыкает Юнги. — Порой хочу это повторить. В любом случае, я вытащу тебя отсюда, я сделаю все ради этого.

— Но почему? — не понимая, смотрит на него Чимин, который после крови чувствует себя намного лучше. — Я же работал против клана, ставшего твоим домом!

— Потому что ты воин, а мы своих не бросаем, — твердо заявляет Юнги. — А еще я тебя уважаю.

— Не получится, Ги. Такое не прощают, — понуро говорит Чимин. — Я это знал еще до того, как сделал, а значит, я давал себе отчет о последствиях.

— Меня же простили, — не сдается Юнги.

— Ты другой, — слабо улыбается Чимин. — Ты исключение, а я нет. Я всего лишь вампир, который пошел против первородных.

— Может, для других так и есть, но для меня ты сила, воин, который боролся за свою правду, — накрывает ладонью его пальцы, обхватившие решетку, Юнги. — Я принесу тебе еще крови, залечим все твои раны, а потом отец моего ребенка сделает мне подарок.

— Не сделает, — прикусывает губу Чимин. — Это не побрякушка, на которую, указав пальцем, ты знаешь, что он ее купит. Это дело чести, Юнги. Твой разговор с ним расстроит тебя, испортит ваши отношения, но мою судьбу не изменит. Я обречен, Риксби так сказал. И, честно говоря, я не вижу смысла в этой жизни. До этого момента я жил ради цели, но теперь, когда моей целью стало не убить врага, а любить его, я готов умереть. Я всегда был одинок, и я всегда знал, что и умру в одиночестве.

— Ничего подобного! — восклицает возмущенный обреченностью в его словах Юнги. — Риксби — идиот, который и мне мозги пудрил. Твою судьбу выбираешь ты сам, и пока ты, как какой-то слабак, выбрал умереть. Я и с Кираном поговорю, если он правда признался тебе и чуть ли не был готов жениться, то он осел, раз позволит тебя казнить. Я все решу, и поверь, ты еще заживешь лучшую жизнь и получишь свой счастливый конец.

— Ты не слушаешь меня, — устало прикрывает веки Чимин.— Я ни на что не рассчитывал и поэтому я не расстроен. Все нормально. Мне и так не была выделена какая-то особенная жизнь. Я был рожден воином, а воины знают, что рано погибнут.

— Ты не воин, иначе ты бы не сдался, — не согласен с ним Юнги.

— Ты перестал быть воином, заимев этого малыша? — кивает на его живот Чимин.

— Никогда.

— Так не ставь под сомнение мой выбор. Это счастливый конец, просто не все воспринимают его таким, как и то, что не все мечтают о любви, семье и детях.

— Я об этом и не мечтал, — усмехается Юнги. — Это просто произошло и оказалось лучшим, что было со мной. Я был как ты, думал, что так и умру с катаной в руке в каком-нибудь вампирском притоне. А потом я встретил его и принял, что мы ошибаемся. Мы не можем знать, что нам уготовано, но мы должны бороться дальше, чтобы дожить до этого. Не сдавайся, Чимин. Прошу, ради меня.

— Ты правда поразительный омега, — улыбается Чимин. — Неудивительно, что тебя так сильно любят. Ты прав, я не хочу умирать, я не буду спорить, но и выбирать мне не приходится.

— Ты не умрешь, — заверяет его Юнги. — Теперь можешь его потрогать, кажется, он правда очень этого хочет, — указывает взглядом на свой живот.

***

— Как нет! — кричит в трубку на мужа Юнги спустя десять минут после того, как он покинул подземелье. Омега нервно расхаживает по холлу дворца и периодически трясет кулаком в воздухе, отпугивая занимающуюся своими делами прислугу. — Клянусь, тронете его, я спалю этот дворец!

— Не вмешивайся в дела клана, — со строгой интонацией отвечает ему Каан.

— Не смей повышать на меня голос!

— Юнги, ты сделаешь меня врагами с Амоном и остальными. Он предатель, он должен...

— Он мой друг!

— Твой друг только я.

— Ты будешь моим врагом!

***

Железная дверь в конце коридора скрипит, и Чимин подбирается в страхе, что в этот раз к нему пришел Киран. Он не боится его слов и даже наказания, он боится смотреть ему в глаза. Боится, что не выстоит, разойдется по швам перед ним, принесет в жертву своей любви остатки гордости. Чимин выдыхает, увидев остановившегося по ту сторону от решеток Амона, и это не ускользает от внимания генерала, который воспринимает чужое облегчение как оскорбление. Чимин не двигается, так и сидит, прислонившись к стене, с высоко поднятой головой, будто это не его кости все еще зарастают, и боли он не чувствует.

— Ты думал, что сможешь сбежать от меня? — наконец-то говорит Амон, чей голос дрожит из-за злобы. — Думал, я упущу возможность оторвать тебе голову?

Чимин не отвечает. Его пустой взгляд изучает лицо генерала, и тому кажется, что он даже не слушает.

— Оставь все надежды, если они у тебя имеются, — продолжает мужчина. — Поверь, я сделаю все, чтобы тебя сперва очень долго и мучительно пытали, а потом лично разорву тебя на куски. И знаешь что? Я получу от этого куда больше удовольствия, чем получал, пользуясь твоей задницей.

— Я это уже слышал, — подает голос Чимин, на губах которого расцветает ядовитая улыбка. — Калеб так же изводился, пока я не порубил его на куски.

— Ты, сука, — подлетает к решетке разъяренный альфа. — Ты думаешь, тебя спасут? Что твой любовник рискнет своим именем и местом в клане, чтобы вытащить тебя из этой дыры? Ты унизил его, сделал посмешищем, и если меня простят, то его — никогда. Как и он никогда не простит тебе смерть брата. Ты никому не нужное ничтожество, и никто за тебя воевать не будет.

Будто бы когда-то было по-другому. Чимин всегда был один, и именно полагаясь на свои силы, он и дошел до этого дня. Только в этот раз все по-другому, сейчас ему бороться и не хочется. Кажется, словно целью существования Чимина было вкусить ту самую настоящую любовь, и раз он опробовал ее своими костями и плотью и понял, что счастливого конца своим чувствам ему не получить, то и смысла дальше быть нет. И пусть в голове все еще раздается эхо сказанных Юнги слов, сказать легче, чем сделать.

— Это ты ничтожество, Амон, — один взгляд, и генерал замирает, потому что в глазах Чимина не покаяние, не страх, а только спокойное, ледяное презрение. — Ты мелочный, обиженный судьбой маленький мальчик, которого не выбрал омега. Ты распинаешься, угрожаешь мне, тешишь свое эго, но правда такова, что я обвел вокруг пальца именно тебя, — хищно улыбается парень, и ранка на его губе трескается. — Ты оказался настолько глуп, что я сразу выбрал тебя, ведь обмануть Кирана, Раптора и остальных было бы куда тяжелее. Я ни о чем не жалею, потому что прямо сейчас я смотрю на твою перекошенную от гнева рожу и получаю удовольствие. Это того стоило.

— Наслаждайся, пока можешь, — Амон с трудом берет под контроль свое желание убить его прямо сейчас и нарушить слово Каана. — Совсем скоро твои останки будут пожирать черви.

***

Киран нарочно избегал дворец, не сворачивал к нему, даже когда надо было, потому что знает, что в сыром подземелье Харона сидит его павший ангел. В то же время каждый час бездействия еще больше нагнетает бурю в душе мужчины, и он, поняв, что, возможно, совсем скоро он и при желании не сможет увидеть Чимина, сдается. Киран долго стоит посередине лестницы, ведущей в подземелье, и снова пытается перебороть себя. С одной стороны, с момента, как он узнал, что Чимина поймали, он всем своим естеством рвался к нему, жаждал его увидеть. С другой, он понятия не имеет, как он заставит себя разговаривать с ним, смотреть на него, ведь Киран теперь уже убежден, что чувства Чимина к нему были очередным способом получить от клана желаемое и услужить своим хозяевам. Киран поражается себе, ведь он не просто первородный, но когда-то самое сильное существо во вселенных, который, не запинаясь, принимал решения, влияющие на ход истории человечества, не может найти в себе силы, продолжить путь. Тот, кого он любит, официально является врагом клана Азари, и на его руках кровь Калеба. Даже первого должно было хватить, чтобы Киран жаждал его мучительной смерти, но он не слышит ее в себе. Альфа делает глубокий вдох, минует оставшиеся ступеньки и, кивнув охране, идет к камере. Он останавливается перед решеткой, смотрит на сгорбившуюся фигуру на койке и чувствует, как сжимается его все же существующее сердце. Лицо Чимина изуродовано, одежда свисает с него грязными лохмотьями, но Киран узнал бы его даже по тени.

— Чимин, — прочистив горло, подходит ближе к решеткам альфа, но омега все больше вжимается в стену и прячет глаза. Киран достаточно знает Чимина, чтобы понимать, что он не боится, а просто не желает видеть его и говорить с ним.

— Ты ничего не скажешь? — Киран не уйдет. Раз он нашел в себе силы и вопреки терзающим его мыслям, спустился сюда и встал перед ним, то он, как минимум, заслужил объяснений. Пусть даже они ничего не изменят. Киран защищал его, рискуя всем, он был готов порвать Амона на куски за, как ему тогда казалось, ложные обвинения. Одна мысль о том, что кто-то может поранить красноволосое чудо, так крепко держащее его сердце, сводила его с ума. А сейчас он видит, как жестоко обошлись с парнем, и жалеет, что сам его не нашел. Как бы там ни было, он бы был милосердным к пленнику, и ни себе, ни другим не позволил бы причинить ему лишнюю боль.

— А что мне сказать? — доносится глухой голос Чимина, который все еще сидит, уткнувшись лицом в свои колени. — Что я убил Калеба? Что я убивал вампиров? Что я выполнял долг? Как и ты его выполнишь. Долг стоит всего, Киран, и даже того, чтобы отказаться от любви.

— Любви? — мрачнеет Киран. — О какой любви ты мне говоришь? Хотя бы сейчас будь со мной честным и расскажи все как есть.

— А смысл? — наконец-то поднимает на него глаза парень, в Киране первая оборона с треском рушится. — Зачем тратить время на разговоры, если они ничего не изменят. Я не жду понимания, Киран. Я вообще ничего не жду. Поэтому уходи и ненавидь меня в одиночестве. Пожалуйста.

— Ты правда считаешь, что я даже объяснений не заслуживаю? — опасно блестят глаза альфы. — Я сделал тебе предложение. Для тебя, может, это и ничто, но это был первый раз, когда я вообще захотел сделать кому-то предложение. Ты хоть представляешь, как сильно я ненавижу себя за свою глупость? За то, что собирался разделись всю свою жизнь с убийцей моего брата!

— Я знаю, что ты меня убьешь, и я смирился, — опускает ноги на пол омега и внимательно смотрит на него. — Мне это сказал Судьба, а он никогда не ошибается.

Киран шумно сглатывает, будто бы чужие слова — это приговор, но ничего не говорит.

— Мне нет смысла тебе лгать, если исход известен, поэтому я все расскажу, — продолжает Чимин. — Я лгал тебе с самого первого дня. Лгал, изображая невинность и страх. Лгал, говоря о том, чем я на самом деле занимаюсь, но в одном я был с тобой честен. Я тебя полюбил, — треснуто улыбается парень. — Полюбил вопреки себе, вопреки моей войне и даже твоей крови на моих руках, ведь это я устроил ту засаду, на которой тебя ранили. И я же вызвал подмогу, потому что уже тогда любил тебя. Любил, — повторяет Чимин, глядя ему прямо в глаза, — хотя это именно ты много лет назад меня убил.

Киран дергается из-за последних слов и, не понимая, смотрит на него.

— О чем ты?

Чимин не хочет рассказывать ему про их прошлое, бередить и так ноющие раны, но раз Киран уже здесь, пусть знает. Пусть вспомнит. Пусть почувствует все то, через что проходил омега последние века. Дело не в жалости или в прощении, дело в справедливости в виде раскаяния, которое он так и не получил для Чимина-человека.

Он отрывается от стены, поднимается с койки, делает два шага к решетке и смотрит в глаза своему убийце.

— Это было несколько столетий назад, — говорит омега. — Я из крохотного поселения, которое не было важно миру, но оказалось таким важным для твоего аппетита. Твоя армия пришла на закате...

Чимин рассказывает, а Киран все дальше отступает к стене и, коснувшись ее лопатками, замирает статуей.

— Я был готов лечь в землю, на которой вырос, но я хотел забрать с собой того, кто это начал. Так я с тобой и познакомился. Ты сидел на вороном коне, в черной коже. Ты смотрел на меня, а я смотрел в бездну.

Голос Чимина словно царапает мужчину изнутри. Он помнит. Никогда до этого дня не вспоминал, но теперь, по мере того, как омега рассказывает, картинки сами поднимаются из глубин сознания, и Киран знает, что он не лжет.

— Ты позволил мне подойти. Мне тогда казалось, что я пробился, но ты просто сам меня пригласил, — прикрывает веки Чимин, которому тяжело дается нырять в недра памяти. — Ты сказал, что я стану твоим, а ты дашь мне вечную молодость...

— Я лучше умру, чем стану твоей игрушкой, — перебивает его Киран, цитируя ему его же слова, и в глазах Чимина собираются предательские слезы.

— И тогда ты вонзил в меня меч, вот сюда, — касается своей груди парень. — Не на подлый удар я злился столько веков, Киран, а на то, что ты не дал мне умереть. Ты вырезал на моей груди слово «Проклятый», и вот ответ на твой вопрос, который ты задавал мне в ночи любви — твою метку я закрыл уродливой, по твоим словам, татуировкой. «Не упокоюсь с миром» — это про тебя. Это и есть ты. Тогда я набивал ее как цель, я решил, что не найду покоя, пока не убью тебя, но теперь я принял, что этому не бывать. Не потому, что я не смог, а потому что я не захотел. Это был мой выбор.

— Почему ты не рассказал мне? — трет ладонями лицо ошарашенный его рассказом мужчина. — Почему рассказываешь сейчас?

— Я не прошу меня помиловать, — возвращается к койке Чимин. — И не прошу прощения за то, что я сделал. Я не отказываюсь от своих убеждений. Я не смог довести до конца слово, которое дал себе, но зато я снял камень с души. Пусть и перед смертью.

— Твоя ненависть старше твоей любви, но ни одно из этих чувств ничего не меняет, — массирует свой лоб альфа. Киран шел сюда, будучи одержимым желанием увидеть его, а в итоге узнал то, что на миг выбило почву из-под его ног. У Чимина были причины, более того, он выполнял свой долг и ни разу от него не отошел, не усомнился, не пробовал хотя бы поговорить с ним. Киран не знает, как именно проверяется любовь и проверяется ли вообще, но точно знает, что самообман слаще правды. А правда такова, что если у Чимина любовь и была, она не стоила того, чтобы он ради нее уступил. У Кирана с казнью Чимина так же, только вот уступить он хочет, но не может.

— Ты совершил преступление, которому нет прощения, — говорит альфа. — Его нет и мне, учитывая, как я поступил с тобой, но я признаю, что сожалею. Прости за то, что не убил тебя тогда. В этот раз я той же ошибки не совершу.

— Потому что ты лучше всех знаешь, что такое долг, и я это понимаю, — кивает Чимин, который другого ответа не ждал, а следовательно, не разочарован. — Только у меня есть просьба, хотя, возможно, я не имею на нее права.

— Слушаю, — кивает Киран.

— Не приходи ко мне, прошу тебя, — с мольбой смотрит на него парень. — Ни до приговора, ни на казнь, — голос Чимина чуть дрожит, но не от страха, а от боли, которую он не может сдерживать. — Не приходи, не давай мне слышать твой голос, смотреть на тебя. Пусть меня пытают, пусть казнят самым чудовищным способом из всех существующих. Это не страшно, а вот увидеть тебя вновь я не переживу. Сделай мне это одолжение. Хотя бы за то, что ты сам натворил тогда.

— Боюсь, твоя просьба невыполнима, — после короткой паузы отвечает Киран, гасит надежу в чужих глазах. — По законам клана Азари за брата мстит брат.

Киран, не желая тонуть в чужой-своей боли, разворачивается и быстрыми шагами покидает подземелье. Он минует холл, выходит во двор и, только оказавшись на улице, сгибается. Ощущение, что Чимин ударил его в грудь его же мечом. Воздуха катастрофически не хватает, и как бы мужчина ни пытался его вдохнуть, он не проходит ниже истерзанной словами омеги глотки. Киран так и стоит во дворе, стиснув зубы до скрежета, подставляет лицо под прохладный ветерок, которому не унять огонь отчаяния, полыхающий внутри. Позвоночник тянет, мышцы мужчины дрожат, словно тело, будучи не в состоянии уместить боль, пытается скинуть его человеческий облик. Хочет стать тем, кем он был создан, в надежде, что так он хотя бы справится с обидой на проклятую судьбу.

— И что? — заставляет его вздрогнуть голос остановившего рядом Юнги. — Ты тоже мне откажешь?

Кирану необходимо пару минут, чтобы взять под контроль свою сущность и случайно не навредить омеге.

— Тоже не будешь бороться за Чимина? — напирает тем временем Юнги. — Ты же его любишь! И мне плевать, что ты сам этого, может, не принимаешь.

— Ты всего не знаешь...

— Знаю! — рычит Юнги. — Но это мое отношение к Чимину не меняет. Почему Каан меня простил, а ты не можешь встать за него? Ты уже натворил дерьма, вы оба это сделали, но уже пора принять, что месть не лечит. Что убивая, наказывая, вы никогда не прекратите эту цепочку бессмысленных жертв!

— Беременность сделала тебя философом? — усмехается Киран.

— Меня сделала им жизнь, ведь я вижу, что в большинстве разрушений вокруг виноваты мы сами, — тихо говорит Юнги. — Ты любишь его?

— Люблю, — даже не задумывается Киран.

— Плевал я на такую любовь, — отрезает Юнги. — Я сам буду бороться за Чимина и, если придется, то против всего вашего клана.

Юнги уходит прочь, а Киран так и стоит, слушая пульсирующее в нем одно и то же имя.

***

Каан сидит в кресле, пристально смотря на Кирана, а тот так и поглаживает ладонью отполированную поверхность стола. Киран словно и не здесь, он не слушает общающихся между собой альф, запоздало отвечает на вопросы и продолжает думать о Чимине. Как же было просто все эти века, когда вся жизнь Кирана шла четко по плану, и он всегда знал, что есть враг и есть оружие, которым можно его поработить. Сейчас нет ни врага, ни меча, и победа кажется ненужной. Все, что ему нужно — это вампир, который нарушил все возможные законы и правила, и чью судьбу прямо сейчас обсуждают его друзья. Чимин убил Калеба и еще десяток вампиров, а Киран убил его. Он заставил его жить в ненависти к себе, а сейчас боится даже самому признаться, что боль Чимина обнуляет тяжесть его преступлений. Для Кирана да, для клана — нет, и если он ничего не сделает — Чимина казнят. А если он пойдет против клана, то потеряет все — имя, дом, своих братьев по крови. Каана. Альфа поднимает глаза на обсуждающего с Раптором что-то мужчину и задумывается. Ведь именно Каан когда-то поставил на карту все ради человека, и что ему это дало? Он прожил тысячелетия ада на земле, и то же самое пережила и его половина. Короткий миг счастья и бесконечность боли. Вот, что происходит с теми, кто выбирает любовь. У Кирана лучший пример перед глазами, и если для себя он готов ее выбрать, имеет ли он право обрекать на боль и Чимина? Патовая ситуация, и куда ни двинешься — везде одна боль.

— Семьи погибших ликуют, что убийца найден, и они заслуживают справедливости, — перебивает его мысли Каан. — Юнги зол на меня, но он поймет, что правила таковы, и предатель должен быть казнен. Тем более сейчас, когда наше существование под вопросом. Мы не можем еще больше разрушить нашу репутацию.

— Ты простил Юнги убийство Оркуса, — смотрит словно сквозь мужчину Киран.

— Да, я и не приказываю тебе ничего, выбор за тобой, но готов ли ты простить ему Калеба? — выгибает бровь альфа. — Готов ли ты признать перед всеми свою слабость? Я уже не говорю про Амона, который заслуживает справедливости, и если будет бороться против тебя, то мы не сможем вмешаться. Речь не просто о предателе, но и о достоинстве, которого в данный момент лишены вы оба, обманувшись на сладкие речи омеги. Ты можешь втоптать свое достоинство в грязь, но ты не убедишь и Амона сделать это.

— Он убивал наших людей! — встревает Раптор. — Он вообще был не твоим женихом, с чего ты начал сомневаться?

— Он убил моего брата, а я убил его, — бесцветно смотрит на него Киран. — Не думаешь ли ты, что мы квиты?

— Квитами вы станете, когда ты и правда убьешь его, — без сомнений объявляет Раптор. — А вообще, тебе стоило бы лучше изучать тех, кого пускаешь в свою постель, учитывая, что натворила Элисса, а теперь еще и этот омега.

— Хосок, не бей ниже пояса, — привлекает его внимание Каан. — Умерь свой пыл, он еще не принял решение, и не факт, что оно тебе не понравится.

— Он сомневается! Что, черт возьми, происходит, что он начал сомневаться? — нервно ходит по кабинету Раптор. — Твоя слабость будет дорого нам стоить. Не приведешь приговор в исполнение, я буду за Амона, а ты лишишься своего места. Мы не нарушаем законы!

— Разве? — кривит рот Киран.

— Я женился, чтобы закон не нарушить! — багровеет Раптор.

— И ты жалеешь об этом?

— Мой омега не убивал моего брата!

— Но убил своего брата!

— Который хотел убить его!

— Умолкните! — поднимается на ноги Каан. — У нас война на носу, а вы тратите мое время.

— Сам не решишь с ним вопрос, я решу, — пристально смотрит на Кирана Раптор. — Завтра омега будет в амфитеатре. Не казнишь его ты, это сделает Амон. Раз уж ты правда любишь его, то сделай это сам, так ты не причинишь ему лишней боли. Так ты его от нее спасешь.

— Хорошо, я сделаю все, что от меня требуется, а ты скажи своим псам в подземелье, чтобы приказы Амона докладывались мне, — твердо говорит Киран. — Пытать его и делать ему больно, учитывая, что он точно ничего не скажет, я не позволю. Это мое единственное условие.

***

Пусть Арес простил Джулиана и повторяет, что все хорошо, парень сгорает от стыда. Он, несмотря на слова первородного быть осторожным, продолжает следить за Асмодеем в надежде, что тот себя выдаст и приведет его к своему источнику. Только так Джулиан может искупить свою вину и доказать свою верность клану Азари. Пока Арес за решеткой, его руки завязаны, но Джулиан не просто его любимый, а еще и солдат, который сделает все, чтобы защитить свою любовь. Сегодня Асмодей после офиса поехал в штаб, и Джулиан, который пытается не попасться на глаза следящим за альфой другим представителем клана, проторчал там полтора часа. После этого Асмодей пропал в квартире своей любовницы в Ковент Гарден, а Джулиана срочно вызвал Раптор, поэтому, как бы парень ни хотел не оставлять первородного, ему пришлось отлучиться. Вернувшись к дому любовницы своего врага, Джулиан заметил, что его автомобиль, как и автомобиль слежки, на месте, а значит, скорее всего, альфа останется здесь с ночевкой. Джулиан только решил, что рассвет встретит уже у себя, как увидел вышедшего из дома Асмодея. Парень, недолго думая, выехал за ним, стараясь не попасть в поле зрения альфы или его хвоста.

Джулиана удивляет маршрут мужчины, который выезжают на трассу M1, и, судя по всему, собирается за город. В любом случае, парень не свернет с пути, более того, возможно, именно сегодня он сможет узнать, с кем встречается Асмодей, докажет его вину и наконец-то вытащит Ареса из решетки.

Серый, затянутый тучами Лондон остается позади, и чем дальше тянется дорога, тем гуще становится темнота. Джулиан не отстает, продолжает давить на педаль и не включает фары. Слева мелькают силуэты деревьев, справа от парня раскинулись укрытые туманом и дышащие ночной прохладой поля. Темень впереди разбавляет только серебристый свет луны и задние фары автомобиля Асмодея. Внезапно БМВ Асмодея сворачивает влево, на узкую проселочную дорогу, и Джулиану, как и его коллегам, приходится значительно сбросить скорость, учитывая, что за другими автомобилями больше прятаться не получится.

— Куда ты, черт тебя дери, едешь? — шепчет Джулиан, заворачивая медленно следом и стараясь не шуршать гравием.

Не успевает он проехать и десяти метров, как БМВ впереди резко тормозит, водительская дверь распахивается, и Асмодей выходит наружу. Он не просто стоит, а машет парню, и Джулиан понимает, что смысла дальше скрываться больше нет. Его определенно заметили. Джулиан медленно подъезжает к БМВ и паркуется в нескольких метрах от него. Рука парня ложится на пояс, поглаживает пистолет, ищет в нем успокоение. Как же Арес будет ругаться, когда узнает, что Джулиан нарушил слово и все же пошел на встречу с главным подозреваемым. Но Ареса здесь нет, а у Джулиана есть шанс решить этот вопрос раз и навсегда. Он никогда не победит Асмодея в бою, да и драка вряд ли будет, учитывая, что первородный не идиот, и не полезет к главному солдату Раптора, но раз они тут вдвоем, может, парню удастся развязать язык проклятого предателя. Джулиан выходит из автомобиля и, сделав пару шагов к мужчине, замирает на месте.

— Думаешь, я не знал, что ты и твои дружки следите за мной? — самодовольно улыбается Асмодей, всем своим видом показывая, насколько ему безразлично мнение клана. — Ползешь за мной тенью, как любовник, когда как твой любовник гниет за решеткой.

Джулиан молчит, наблюдает за тем, кого, казалось бы, за столько лет изучил, и понимает, что он идиот. Все это время Джулиан думал, что ведет охоту на зверя, а оказалось, что в капкане оказался он сам. Это не так страшно, учитывая, что Джулиан здесь не один, и максимум, что может Асмодей — это словесно унизить его.

— Твое лицо красноречивее всех слов, — бросает Асмодей с ленцой, пальцами поправляет манжет на черной кожаной перчатке. — Да, мой дорогой мальчик, я знаю, что клан приставил ко мне слежку. Каждый из вас дышал мне в затылок, как псы, но ты единственный, кто осмелился подойти так близко. И кто об этом пожалеет, — опасно блестят глаза альфы, но Джулиан не робеет. Асмодей любит сотрясать воздух, а на деле как в принципе это доказала бойня в Афганистане — он трус, предпочитающий прятаться за спинами других.

— Ты меня использовал, — делает еще один шаг к нему парень. — Ты сделал так, чтобы Арес стал подозреваемым. Ты моими руками подставил его.

— Ох, началось, — закатывает глаза Асмодей. — Любовь, предательство, плохой я. Я будто бы снова слушаю Ареса.

— Ты все время играл со мной, — Джулиан не отступает. — Ты изображал фальшивую заботу, сочувствие, и только и делал, что лгал мне. Ты же был мне как отец, — сжимает кулаки парень. — Ты обещал меня защищать, бороться за меня, и ты же меня использовал. С самого начала я был просто твоей марионеткой, но достаточно. Я увидел твое истинное лицо, и поверь, просто так ты не отделаешься.

— И что же ты мне сделаешь, пацан? — темнеют глаза первородного. — Твоего ручного монстра тут нет. Тут вообще нет никого, кроме нас двоих, и ты ошибаешься, если думаешь, что уйдешь, — подходит вплотную мужчина, Джулиан чувствует его ледяное дыхание на лице, но не отступает. Асмодей всегда рассчитывает все шаги, он не посмеет напасть и натравить на себя весь клан. Хотя, отрицать то, что Джулиану немного страшно, он не может. Джулиан большую часть своей жизни боролся с вампирами и заслужено был одним из самых сильных бойцов, но он никогда не вступал в бой с первородным и не знает, какого исхода ему ждать. Хотя внезапно он думает о Гидеоне, об омеге, который сейчас носит ребенка главы клана, а до этого убил одного первородного и ранил самого Каана Азари. Неужели Джулиан слабее его? Или слабее красноволосой фурии, расчленившей и испепелившей самого Калеба Телмееса? Если бой будет, то Джулиан сделает все, чтобы выстоять. И не потому, что ему нужно доказать себе и клану свою силу, а потому, что его ждут.

— Клан Азари сам с тобой разберется, — спокойно отвечает Джулиан. — Я руки пачкать не собираюсь.

— Ты вообще знаешь, с кем разговариваешь? — багровеет Асмодей. — Я — первородный. Я один из тех, кто создавал этот клан. Я и есть Азари. А ты щенок, который, покувыркавшись пару раз с первородным, осмелел настолько, что решил мне хамить. Хотя виноват не ты, а твоя сущность, — наклоняется ближе альфа. — Что ждать от людишек, которые даже о смерти отца из-за члена забудут...

Он не договаривает, Джулиан бьет прямо в челюсть, но Асмодей даже не отшатывается. Джулиан жалеет об этом сразу же, ведь он подался на провокацию, сорвался и доказал, что слова Асмодея его задевают.

— Я не забыл, — шипит парень, пока альфа потирает щеку. — Я просто узнал, кто на самом деле убил моего отца.

— Поздравляю, а теперь ты дорого заплатишь за это знание, — Асмодей хватает его за плечи, и не успевает Джулиан опомниться, как отлетает к своему автомобилю и, оставив на нем вмятину, сползает на землю. Он сразу же поднимается на ноги, не чувствует боль из-за бурлящей в нем злости и ненависти и снова идет на альфу.

— Вернись в Харон, признай вину, пойди на сделку и сдай соучастников. Так ты избежишь казнь и хотя бы сохранишь остатки достоинства, — рычит Джулиан, внимательно наблюдая за ним, чтобы предотвратить следующую атаку.

— Харон — это прошлое, а я смотрю в будущее, в котором тебя уже не будет, — хватает его за глотку альфа, но в этот раз Джулиан уже готов, поэтому молотит по его бокам, заставив мужчину расслабить пальцы. Следом он добавляет два четких удара в солнечное сплетение, как его учил Раптор, и первородный, согнувшись вдвое, отшатывается к БМВ. Джулиан не успевает обрадоваться победе в первом раунде, как Асмодей уже выпрямляется. Он стоит, слегка склонив голову, как будто впитывает страх Джулиана, и парень шумно сглатывает, заметив, как меняется цвет его глаз.

— Тебя же поймают, — выпаливает Джулиан, голос которого предательски дрожит. — Ты не справишься со всем кланом. Они уже знают, что ты предатель. Моя смерть это только докажет.

— Смерть? — вскидывает брови Асмодей. — Я не собирался просто убивать тебя. Зачем мне это, если твой драгоценный Арес так кичится тем, что его полюбил человек? Я сделаю тебя одним из нас, — хищная улыбка расползается на лице мужчины, пока он наблюдает за побледневшим парнем. Джулиан окончательно принимает, что ему пора бежать, и, плюнув на гордость, срывается к автомобилю.

— Побеждает не тот, кто прав, мой мальчик, а тот, за кем больше силы, — кричит ему в спину Асмодей и щелкает пальцами. Джулиан слышит глухой хлопок, знаменующий смерть его надежды, и, обернувшись к трассе, видит, как в темноте вдали вспыхивает пламя. Небо заливается желто-красным светом, а парень понимает, что взорвался автомобиль, приставленный Раптором, который следил за Асмодеем и сегодня мог бы защитить Джулиана.

— Как ты это сделал? — отступает Джулиан, а похолодевшие от ужаса пальцы ложатся на пистолет за поясом.

— Я выбрал свою сторону, и она будет меня защищать, — цокает языком первородный. — Тебя защищать больше некому.

— Думаю, я справлюсь, — молниеносно достает пистолет Джулиан и выстреливает прямо в лоб альфе. Асмодей отшатывается назад, но равновесие удерживает. Джулиан успевает сделать еще два выстрела до того, как альфа исчезает. Нет. Он не исчезает, он двигается и делает это с такой скоростью, что человеческие глаза за ним не успевают. Джулиан ловит тень за секунду до удара, и, подлетев выше, врезается спиной в дерево, которое, кажется, под ним трескается. Или же это треск его костей. Мир вокруг на миг теряет краски, боль накрывает парня волной, и каждый вдох становится пыткой. Но Джулиан все равно поднимается. По-другому он не умеет, его не учили. Он снова рвется в бой, полосует ножом по груди мужчины и падает на колени, выхаркивая кровь, которую жадно поглощает высохшая земля. Он не может сдаться. Если он не выстоит, он позволит убийце отца забрать его сущность. Сломанные кости звенят при каждом вздохе, все вокруг качается, но он комкает пальцами землю, пытается подняться и заваливается на бок. Джулиан — человек. Пусть он сейчас искалеченный и напуганный, но он цепляется за это последнее, самое уязвимое, что в нем осталось. Джулиан всегда был слабее тех, кому служил. Он знает, каково быть смертным. Знает цену жизни и смерти. Джулиан доказывал право на свое место в клане своей человеческой силой и получил его. Плевать, что говорят вампиры о людях, Джулиану нравится быть человеком. Да, он — смертный, он чувствует боль, теряет родных. Он плачет, болеет, стареет, но это все равно лучше, чем быть вечным и жить в жажде крови. Быть человеком — его гордость, и Асмодей хочет отнять это у него. Превратить его в вечного мертвеца, одержимого голодом. Его отец умер человеком. И Джулиан, если суждено, умрет тоже человеком.

Он сжимает зубы, сквозь боль и трещащие по швам легкие делает шаг из могилы, которую ему выкопал Асмодей, и выпрямляется.

— Я не стану тобой, — по слогам выговаривает Джулиан, еле успевая утирать стекающую из носа кровь. — Я буду бороться за право умереть по-настоящему живым, а ты так и останешься куском мертвечины.

Асмодей громко смеется, не отвлекается на вонзившийся в него нож, и легко, словно пушинку, откидывает парня в сторону. Джулиан лежит ничком на земле, сплевывает собравшуюся во рту кровь и снова пытается подняться. С первого раза ему это не удается, особенно учитывая, что Асмодей ставит ногу на его спину, вдавливает его ботиком в землю. Перед глазами темнеет, но даже в этом мраке Джулиан все еще способен различить лицо любимого. Арес полюбил его человеком. Он полюбил его живым, хрупким, с его ранами и сердцем, которое бьется назло всему. Арес полюбил его не за силу, а вопреки слабости. За упрямство. За смех. За голос, полный гнева и надежды. Он не позволит этому чудовищу отобрать у Ареса его человека, и, несмотря на сломанную руку, опираясь на автомобиль, снова встает. Асмодей прав, он сделал свой выбор. Джулиан тоже сделал свой — он выбирает быть человеком. Даже если это значит умереть, потому что смерть — это привилегия живых. Асмодей смеется, отражая его уже неуклюжие удары, снова ломает кости, рвет его плоть, но Джулиан из раза в раз поднимается, пусть прямо сейчас и смог встать только на колени.

— Упрямый, — шипит первородный. — Прям как твой Арес, хотя он не настолько жалок.

Джулиан, чье лицо залито кровью, поднимает на него заплывшие из-за синяков глаза, смотрит с испепеляющей ненавистью и шепчет только:

— Я тебе не позволю.

В ушах звенит, боль в позвоночнике такая, что кажется, он разломан на две части, но Джулиан все равно ползет к Асмодею, чтобы ударить еще раз, доказать, что он воспитан умирать с мечом в руке, а не с мольбой в глазах.

Асмодей наблюдает за ним, как за сломанной куклой, которая все еще пытается танцевать, и только укоризненно качает головой. Он приближается, и очередной пинок сбивает Джулиана на бок, в траву, мокрую от крови. Асмодей опускается на корточки, кровожадно облизывается, и, рывком подняв безвольно болтающегося в его руках парня на ноги, шипит:

— А вот и тот, для кого я и устроил это представление.

Джулиан не понимает, о чем он, но в следующую секунду первородный разворачивает его спиной к себе, и парень видит стоящего в десяти шагах от них Ареса.

— Только приблизься, и я сломаю ему шею, — рычит Асмодей, но Арес, кажется, его не слушает. Все внимание первородного на выставленном, как трофей, и обмякшем в чужих руках Джулиане.

Грудь его мальчика еле поднимается, одежда пропитана кровью, на руке открытый перелом и, кажется, сломаны и ноги. Его мутный расфокусированный взгляд скользит по Аресу, и весь мир для первородного перестает дышать, потому что в глазах Джулиана нет ничего, кроме боли, накрывшей в эту секунду и его любимого. Арес делает шаг к ним, но сразу же замирает, заметив, как дернулся Асмодей. Джулиан еле держится за остатки сознания, но даже сквозь темнеющую перед глазами картину реальности он замечает, как обычно полные огня глаза его любимого сейчас полны ужаса.

— Отпусти его, мы с тобой один на один решим раз и навсегда этот вопрос, — сжав ладони в кулаки, предлагает Арес.

— Ошибаешься, я не один, — встряхивает болтающегося в его руках парня Асмодей, причиняет ему лишнюю боль. Как подтверждение его слов, из-за деревьев начинают выходить тени и медленно двигаются к ним. Джулиан не может разглядеть их лица, решает, что, учитывая его состояние, он просто их не видит и не подозревает, что они на самом деле безликие. Десять фигур, чьи тела колышутся, как пламя, и кажутся Джулиану расплывчатыми, становятся за Асмодеем и словно ждут его приказа.

— Я властелин преисподней, но с настоящим Дьяволом сотрудничаешь именно ты, — говорит Арес, смотря на уже знакомую ему армию, и с трудом прибивает себя к месту, потому что Джулиан все еще в руках врага.

— Ну же, давай, покажи нам свое истинное лицо, пусть твой человек увидит, чьи именно простыни он греет, — скалится Асмодей. — Мы тебя не боимся, наш господин сильнее вас всех, — щелкает пальцами мужчина, и Арес, взревев, падает на колени. Джулиана только хватает на короткий стон, когда он видит торчащий из живота Ареса наконечник копья.

— Снова бьешь в спину, мразь, — выдернув из себя копье, швыряет его в сторону Арес, но подняться у него не получается.

— Узнал? Все то же оружие, которое на тебе уже опробовали в Афганистане, — довольно усмехается Асмодей. — Вы будете истреблены один за другим, и ваша сила бесполезна перед нашими возможностями. Но с тобой я обойдусь по-особенному, сделаю исключение, ведь одна твоя смерть не утолит мою жажду мести, — проводит носом по виску Джулиана Асмодей, пока Арес не оставляет попыток подняться. — Ты полюбил человека, а я подарю тебе перед смертью монстра, такого же, как и ты сам.

— Нет! — вырывается с хрипом из глотки Ареса, в которого прилетело очередное копье. Он комкает когтями землю, поняв, что ему не встать, ползет к Асмодею, но уже поздно, тот вонзается клыками в горло Джулиана, а руки парня скользят вниз и виснут безвольно над землей. В голове Джулиана белый шум, и весь мир стягивается в тугую нить боли, которая пульсирует на его горле. Все, о чем до этого момента думал Джулиан, то, кем он был — все растворяется в этой боли, остается только одно имя, которое он вряд ли успеет еще произнести.

Арес.

Джулиан подвел его, ослушался, а до этого только и делал, что вымещал на нем свою злость и отталкивал. А Арес прощал. Он даже простил ему предательство, и все потому, что любил. Джулиан тоже любит, и как же жаль, что он недостаточно об этом ему говорил. Он так и не успел признаться Аресу, что любовь к нему была лучшим, что случалось в его жизни, а теперь язык ему не подчиняется, а его любовь корчится от боли. Его глаза наполняются мутной влагой, и смешанная с кровью слеза скатывается вниз по щеке. Джулиан не оплакивает себя, а только ее — любовь всепрощающую и исцеляющую. Любовь, которая порой и сама разрушает, но в их случае разрушили ее.

Внезапно Асмодей отрывается от его горла и, полоснув когтями парня по лицу, швыряет его на траву. Джулиан, чья грудь залита собственной горячей кровью, с трудом держит глаза открытыми и чувствует, как земля под ним вибрирует. Хотя это не просто дрожь земли, ощущение, что даже воздух вокруг пульсирует. Травинки дрожат, камни начинают стучать друг о друга и деревья, одно за другим, падают на землю, как домино. Джулиан не успевает переварить увиденное, как поверхность земли с глухим треском начинает расходиться. Асмодей пятится назад, а там, где до этого стоял на коленях Арес, теперь возвышается нечто, что одним своим видом может остановить биение человеческого сердца. Это существо ростом в двухэтажное здание, а его кожа покрыта то ли стеклом, то ли льдом. Его грудь вздымается с каждым вдохом, как вулкан перед извержением, а из его головы торчат изогнутые рога. Глаза существа, которое Джулиан уже назвал про себя Дьяволом, светятся в ночи, как два раскаленных угля, в которых нет ничего, кроме вечной пустоты.

— Маммон, — доносится гулом голос чудовища, и из одной из стремительно расширяющихся трещин вылетает коршун. Он сразу же взмывает к небесам, расправляя гигантские крылья, и, издав пронзительный крик, пропадает за облаками. Дьявол продолжает отбиваться от копий, но в него прилетает уже пятое по счету и застревает в груди, заставив его снова упасть на колени.

— Ты все равно уже проиграл, — хотя голос Асмодея звучит твердо, в нем все равно проскальзывает испуг. — Тебе не выстоять в одиночестве против оружия, которое сделано именно для вас, — он отбирает у одного из нападающих на Ареса копье, чтобы добить врага, пока он не поднялся, но не успевает метнуть его в Дьявола, как мешком падает на землю.

— Он не один, — отшвыривает в сторону голову Асмодея с болтающимся на ней позвоночником Раптор и пинком отправляет его тело в одну из расселин. Джулиан видит нырнувшего туда же коршуна, чьи глаза пылают янтарем, и, кажется, теряет сознание.

Когда Джулиан снова открывает глаза, то вокруг тишина.

Нет никаких трещин, и земля вокруг снова гладкая, как будто никогда не была разодрана. Джулиан, заметив двинувшегося к нему монстра, который уже избавился от копий, мысленно отползает, но на деле не может пошевелить даже пальцами. По мере того, как Дьявол приближается, картина перед глазами все больше смазывается, а Джулиан, которому сейчас страшнее, чем было с Асмодеем, дергается в сторону вопреки боли. Он понимает, что в его состоянии ему не сбежать, и, сдавшись своей участи, поднимает глаза. Перед ним стоит Арес. Его Арес. А за ним сильно потрепанный Раптор. Видимо, бой все-таки был, но Джулиан его пропустил.

— Джулиан, я здесь, — опускается на корточки перед ним Арес, в глазах которого одна неприкрытая боль. Парень перед ним при смерти, он дышит, как загнанный зверь, и смотрит со страхом. Левая щека Джулиана изодрана, а плоть свисает с нее лоскутками, грозясь обнажить зубы парня.

— Это я, мой мальчик, я тебе не наврежу, — тянет к нему руку первородный, а Джулиан дергается в сторону и вскрикивает из-за собственных костей, кромсающих внутренности.

— Как ты мог выйти с ним один на один, Джулиан? — подходит к ним Раптор, чье обычно каменное лицо перекошено то ли из-за гнева, то ли от обиды. Он опускается на корточки рядом и бегает глазами по искалеченному парню.

— Я тебя заберу, все будет хорошо, — уже не тянется к Джулиану Арес, видя страх в чужих глазах. Арес в своем привычном обличье, но Джулиан продолжает видеть перед собой то чудовище с рогами.

— Не будет. Ты...ты, — кровь в горле Джулиана булькает, вытекает изо рта и ран вокруг него струйками.

— Только не отключайся снова, — осторожно касается места укуса Арес, и Джулиан читает по лицу Раптора, что все плохо.

— Он его отравил, сукин сын, еще и свою метку оставил, — тяжело вздыхает Раптор, с трудом смотря на покалеченного мальчишку, которого он правда отчего-то считал своим сыном. У Раптора его не будет, но если бы и был, то он бы хотел, чтобы он был похож на Джулиана.

— Арес, тебе надо срочно что-то сделать, — нагнувшись, осматривает место укуса Раптор. Джулиан сразу понимает, о чем он, и оба первородных замечают проскользнувший в его глазах испуг. Джулиан ведь так долго держался, пытался не дать Асмодею получить желаемое, а в итоге те, кого он любит и уважает, собираются поступить с ним так же. Джулиан боится смерти, но больше, чем ее, он боится потерять себя. Он боится нового Ареса и осознания того, кого именно он, оказывается, столько времени любил. Он боится уже всего и мечтает, чтобы боль прекратилась. Она прекратится, если он умрет.

— Убей меня, — выпаливает два слова, который заставляют похолодеть внутренности обоих первородных, Джулиан. — Пожалуйста, убей меня, — сил обхватить руку любимого у него нет, поэтому он просто цепляется пальцем за рукав его рубашки.

— Ему больно, Арес...

— Думаешь, я не знаю? — рычит на друга Арес. — Он не раненый зверь, которого надо добить, он все, что у меня есть!

— Так сделай это! — без сомнений объявляет Раптор. — Прекрати его мучения и не дай ему умереть! Иначе я сам это сделаю.

— Пожалуйста, Арес, не слушай его, — еле шевелит губами Джулиан, чье тело уже не борется. Только душа, упрямая и страдающая, все еще держится, чтобы впитать последние мгновения с любимым.

— Нет, Джулиан, ты не умрешь, я не позволю, я не хочу слушать о вашем бредовом человеческом выборе! — кричит Раптор, даже луна прячется за черными облаками. — Ты будешь с нами, здесь, все наладится, обещаю, — не умеющий выражать чувства первородный осторожно касается его пальцев, не хочет смиряться с тем, как стекленеет его взгляд. — Смерть — это конец, мой мальчик, а тебе рано о нем думать. Ты же ребенок совсем, не проси нас о таком, умоляю тебя, не поступай так.

Раптору приходится отвернуться, потому что глаза горят, словно их что-то выедает изнутри, а Арес, которого колотит от бушующих в нем эмоций, тянет парня на себя и нежно касается губами его виска.

— Все будет хорошо, — продолжает легонько целовать его в висок мужчина, мысленно готовясь к тому, что собирается сделать.

— Убей меня, — бормочет как в бреду Джулиан, но Арес не слушает, подносит свое запястье к губам и, отодрав кусок плоти, смотрит, как кровь из раны заливает его рукав. Потом он осторожно, стараясь не причинять боли, фиксирует голову парня.

— Нет... — еле двигает губами Джулиан, поняв, что он делает, отворачивает лицо, слабо сопротивляется. — Прошу тебя, не делай этого...

— Я не могу тебя потерять, даже если ты возненавидишь меня за это, — Арес одной рукой прижимает его к себе, прикладывает к его губам свое запястье и давит. Джулиан не разжимает губы, смотрит на него с разрушающей обидой, а Арес, не в силах видеть ее, прикрывает веки и снова давит. Джулиан всхлипывает, почти неосознанно, и именно этот звук ломает Ареса окончательно.

— Прости, прости, прости... — шепчет он в его волосы, в его щеку, в пульс на шее, который угасает, и продолжает размазывать свою кровь по его губам. — Потом ты накажешь меня, покалечишь, что угодно, но, Джулиан, я не могу пережить тебя. Ты будешь жить, моя любовь, ты обязательно будешь жить, — покачивает его в объятиях, как ребенка, и слушает, как ускоряется чужой пульс под его губами. Раптор, нахмурившись, наблюдает за подрагивающими плечами Ареса и думает, что Джулиан похож на уснувшего в объятиях Дьявола окровавленного ангела, которого тот насильно забрал у смерти и обрек на вечную жизнь. Ни один из них ей еще не радовался, и сегодня их ряды пополнились.

Вокруг собираются автомобили, Киран требует у Раптора дать отчет по произошедшему, а Арес так и сидит на земле, прижав к себе самое дорогое, что у него есть. На плечо уже отключившегося парня падают крохотные льдинки, которые мгновенье назад вытекали из глаз Дьявола слезами, и он сам не верит тому, что видит. Тот, кто не должен был знать, что такое любовь, познал не только ее, но и страх потери, заставивший его впервые за свое существование заплакать. Джулиан был прав, быть человеком — прерогатива, но если и монстр плачет, значит, может, они не так и отличаются друг от друга?

— Ты все сделал правильно, — кладет руку на плечо Ареса Киран и легонько сжимает. — Он — семья, а мы ее защищаем вопреки всему. Даже их желанию.

Арес с ним не согласен. Он знает, что нарушил волю любимого. Он переступил через нее, чтобы сохранить то, что считал важнее всего — любовь.

Возможно, Джулиан никогда не простит его.

Возможно, Арес сам себя никогда не простит.

Но это не имеет значение, ведь его Джулиан дышит.