Карфаген

Следующую главу уже можно прочитать на Бусти: https://boosty.to/liyamovadin/posts/2c20e5bb-72c0-40b1-9137-e22536d786ed?share=post_link

С любовью по умолчанию приходит и страх потери. Он присущ всем, кто становится добровольным пленником своих чувств, и Юнги этот страх тоже не обошел. Только он боится вдвойне, ведь, смотря на своего измученного, раненого любимого, он думает, что если бы Каана не стало, он бы все равно остался. И это пугает сильнее всего. Но Каан выжил, более того, он пусть и с трудом, но сам поднялся на ноги, а значит, можно снова запереть свой страх и надеяться, что подобное больше не повторится. Еще в автомобиле, увозящем их в Харон, Юнги почувствовал, как Каан его сторонится, и решил, что дело в его ранах. Прибыв во дворец, Каан попросил омегу оставить их с Кираном в тронном зале и отказался даже переодеваться.

— Ты все еще ранен, я от тебя не отойду! — объявил возмущенный до глубины души Юнги.

— Я буду лечить свои раны и параллельно разбираться с произошедшим, а ты поднимись к себе, смой с себя кровь, поспи, и пусть тебя врач осмотрит, — безапелляционно объявил мужчина, и хотя омегу задел его тон, учитывая его состояние, он решил подчиниться.

Каан ночью в спальню так и не вернулся, а измотанный ужасным вечером Юнги заснул без него. Утром Юнги наполняет стоящую на балконе миску Маммона и видит наконец-то вошедшего в спальню Каана. Альфа снимает с себя напоминающую сито рубашку и сразу заходит в ванную. Пока Каан принимает душ, Юнги из гардеробной выносит ему одежду, взбивает подушки и не знает, что бы ему еще сделать для мужа. Он мечется по комнате, желая обеспечить комфорт своему любимому, и надеется, что хотя бы этим сможет показать, как он благодарен ему за защиту. Каан всегда повторял, что будет его щитом, но одно дело слышать эти слова, а другое — стать свидетелем. Юнги никогда в его чувствах не сомневался, но то, что каждое свое обещание Каан доказывает действиями, трогает омегу до глубины души. Хотя, видят высшие силы, он этого бы не хотел, и жаль, что Юнги не может разделить с альфой его боль. Каан выходит из ванной с обернутым вокруг бедер полотенцем, и, подойдя к кровати, на которой Юнги разложил для него одежду, начинает одеваться.

— Тебе точно получше? — спрашивает Юнги все еще молчаливого с ним мужа, и тот коротко кивает. Каан будто бы заставляет себя отвечать ему. Более того, он избегает взгляда омеги, и тот все еще не хочет на этом зацикливаться, учитывая, через что прошел альфа за эти часы. — Давай я помогу, — подойдя к нему, помогает натянуть рубашку Юнги и, не удержавшись, касается губами уже затянувшихся ран от пуль на его плече. — Один поцелуй, и даже следа не останется, — говорит омега и снова целует. — Все залечу, увидишь.

— Все нормально, — резко поднимает рубашку на плечи мужчина и, сделав шаг назад, начинает застегиваться.

— В чем дело? То есть, глупый вопрос, я знаю, что ты пострадал, но я не хотел быть виной этому, — дрогнувшим голосом говорит парень. — Мне жаль, что тебе пришлось пережить такое из-за меня.

Его слова ранят не меньше пуль, и Каану приходится отвести взгляд, чтобы омега не заметил в нем ту бурю чувств, которую он испытывает. Юнги ведь и понятия не имеет, через что проходит альфа, когда касается его. Его запах щекочет ноздри, провоцирует неутолимый голод, контролировать который все тяжелее.

— Если хочешь покоя, я буду спать в соседней комнате, только не молчи со мной, меня это обижает, — бурчит Юнги, не зная, куда деть свои руки.

— Нам надо поговорить, — сделав глубокий вдох, опускается на кровать мужчина, и стоит омеге устроиться рядом, как сразу отодвигается. Юнги из-за его действий даже теряется.

— Ты чего? Я же искупался и переоделся, — возмущается омега. — Я что, неприятно пахну?

— Перестань, дело не в этом, — хмурится Каан. — Мне нужно, чтобы ты выслушал меня. Я хотел рассказать тебе о том, что происходит, еще на крыше, но не удалось, — наконец-то смотрит на омегу. — Я люблю тебя, Юнги. Люблю так сильно, что если тебя не будет, то не будет и меня. Я сам сделаю этот выбор.

— Мне уже не нравится этот разговор, — шумно сглатывает Юнги.

— Приятного в нем определенно мало, — с горечью усмехается Каан. — Я последовал твоему совету касательно моего предназначения. Я отказался подчиниться, но меня наказали, и я все равно сделал то, что от меня требовалось.

— Нет, — прикрывает ладонями лицо Юнги. — Неужели я был виной этому? Из-за меня тебе сделали больно? Как я мог толкнуть тебя на такое!

— Нет, я получил за неподчинение еще сутки назад, — прочищает горло альфа. — И ты не в чем не виноват, это было мое решение.

— Тебе было очень больно? Почему ты не сказал мне? — двигается к нему парень, но заметив, как альфа снова отодвигается, возвращается на свое место.

— Я и говорю сейчас, — продолжает Каан. — В ответ на мое неподчинение, на меня напали. Я быстро залечил свои раны, и меня это не напугало, но меня сильно пугает, что кроме физических ран меня наказали голодом.

— В смысле? — не понимает омега.

— Я постоянно жажду крови, не насыщаюсь, хотя за эти сутки испил ее достаточно.

— Ты же первородный, пусть и по собственному выбору. Что здесь удивительного? — хмурится Юнги.

— Даже если я сейчас выпью океан человеческой крови, я не почувствую насыщения, — криво усмехается Каан, — потому что единственная кровь, которую я хочу — твоя.

— И в чем проблема? — щурится Юнги. — Ты попросил, а я не дал? Если моя кровь тебе помогает, то ты можешь ее пить.

— Как я жил без тебя? — искренне улыбается впервые за последние часы Каан. — Нет, котенок, мне и капли твоей крови нельзя, иначе я не смогу остановиться.

— Но ты же смог тогда! — восклицает Юнги.

— Сейчас все по-другому, я хочу ее всю, я сгораю от этой жажды, и именно поэтому я и начал этот разговор, — делает паузу мужчина, собирается силами, чтобы озвучить слова, которые встали костью поперек горла. — Для твоей безопасности, Юнги, нам нужно будет расстаться.

Пару секунд омега, не моргая, смотрит на него, и Каан видит в его глазах весь калейдоскоп чувств, которые тот проживает.

— Нет, — выходит из омеги с надрывом. — Нет, — сжимает зубы, чтобы не кричать. — Нет, — подскакивает на ноги и мечется по комнате, которая из-за одного предложения сузилась до размеров гроба, и дышать нечем.

— Юнги...

— Я сказал «нет»! — омегу пугает собственный голос. — Я знаю, что наша любовь мишень. Знаю, что вся чертова вселенная против нас с тобой, но я поклялся, Чонгук, — подходит к нему парень и опускается на корточки перед ним. — Я поклялся, что не буду жить без тебя. Я больше не смогу. Мы с тобой так не умеем, мы не отпускаем, мы не справляемся по одиночке.

— Мое сердце, — обхватывает ладонями его лицо альфа, забывает о всякой осторожности, ведь перед ним разрушается смысл его существования. Его глаза, которые затмевали звезды, покрыты пеленой обиды и боли, и как же он прав, что в мире, где борются за справедливость, им и ложку не отсыпали.

— Мы будем вместе до конца, и наш конец будет именно таким, — переплетает пальцы с его пальцами Юнги. — Другого я не приму. Это у других любить — отпускать. У нас с тобой — это добровольно до пепла. Умоляю, не заставляй меня носить траур по тому, что обреченно быть вечным.

— Я слышу твою кровь, — нежно убирает волосы с его лба Каан. — Ее запах обжигает мои легкие. Я чувствую ее сладость на своем языке. Я не могу смотреть на тебя, потому что хочу тебя испить. Я не могу прильнуть к тебе, потому что боюсь сорваться. Что мне делать, Юнги? — убирает руки.

— Мы справимся, Чонгук, у нас получится, — пытается убедить его Юнги. — Давай переедем в другое место, создадим свой собственный уголок покоя, где не будет больше никого. Мы вдвоем против всего мира. Этот дворец хранит воспоминания о хорошем, но плохого больше. Начнем с чистого листа, сделаем все, что в наших силах, чтобы у малыша были оба родителя. Прошу тебя.

— Это мне нужно переехать, а не нам, — тихо говорит альфа. — Где бы мы ни жили, я буду хотеть твоей крови, и хотя сейчас я с трудом себя сдерживаю, я не знаю, насколько меня хватит. Ты не представляешь, на что способен голод. Он мучает меня физически, я чувствую крошки своих костей на языке из-за того, как сильно себя контролирую.

— Я и не говорю, что это легко, — понуро отвечает Юнги. — Но я предлагаю попробовать. Мы переедем, попробуем пожить немного вместе, и если не сработает, обещаю, я не буду больше спорить.

— Если не сработает — ты будешь мертв, — резко поднявшись, отходит к окну мужчина. — Он приходит, как волна, накрывает резко и лишает меня какого-либо контроля над собственным телом. Я прямо сейчас хочу твоей крови, но я вижу тебя, чувствую, знаю, кто ты для меня. Я боюсь, что когда меня снова накроет, все это будет мне безразлично, Юнги. Я уже охотился, потеряв контроль. Как мне обезопасить тебя от себя? Что еще я могу сделать, кроме того, как держаться на расстоянии?

— Мы найдем способ, увидишь, — облизывает соленые губы Юнги, который и сам не заметил, что плачет. Каана его слезы добивают, ведь он — последнее существо на планете, из-за которого этот сильный омега должен плакать. Он идет обратно к кровати, сам тянется, прижимает его к груди и, стараясь не дышать, поглаживает по спине.

— Не плачь, мое сердце, я все решу, как бы ни было, я всегда буду с тобой, — целует его в пахнущие кокосовым шампунем волосы.

— Я не могу без тебя, и малыш возмущается. Не смейся, это правда, — цепляется пальцами за его воротник парень. — Ему не нравится, когда ты долго отсутствуешь, — отодвинувшись, взбирается на кровать Юнги и хлопает рядом, чтобы альфа присел. — Сам его спроси.

— Я отвезу тебя в квартиру в Найтсбридже, посмотришь ее, спланируешь детскую. Будешь постоянно в приятных хлопотах, а я постараюсь найти выход, — нежно касается его щеки Каан.

Спустя полчаса Юнги дремлет на его груди, а Чонгук ведет борьбу со своим истинным «я». Ему пришлось уступить сейчас, потому что видеть, как его любимый страдает, невыносимо, но он твердо знает, что они к этому разговору вернутся. Каан не может каждый день проводить в страхе и не спать, боясь, что, проснувшись, увидит тот свой сон наяву. В дверь коротко стучат, не успевает альфа подняться, как внутрь влетает Тео и, заметив его, сразу же замирает.

— Простите...

— Тео! — радостно восклицает проснувшийся Юнги.

— Обычно днем ты один, — виновато говорит Тео, стараясь избегать недовольного взгляда Каана. — Прости, я потом зайду...

— Ничего подобного! — легонько толкает в плечо мужа Юнги и взглядом указывает ему на дверь. Каан обреченно поднимается на ноги и, напомнив Юнги про врача, идет за пиджаком. Через минуту альфа оставляет омег и закрывает за собой дверь.

— Как неудобно, мы выставили его из его же постели, — взбирается на кровать к другу Тео.

— От него не убудет, да и он в это время на работу едет, — заверяет его Юнги. — Не думал, что ты приедешь в Харон. Все нормально? Ты в порядке?

— Нет, я вовсе не в порядке, — бесцветным голосом говорит Тэхен. — Настолько, что плюнул на запрет и приехал. Его здесь нет, я всех, кого встретил, поспрашивал. Где он, Юнги?

— Бросай ты это дело, — хмурится омега. — Ты себя только накручиваешь. Он, небось, опять или со своими солдатами, или по Лондону мотается. Они все время на работе, и я уже привык, что мой тоже большую часть дня где-то шатается. Тем более, ночью произошло очередное нападение, неудивительно, что он занят.

— Что-то серьезное? — обеспокоенно спрашивает Тео.

— Нет, все обошлось.

— Твой ведь ночевал с тобой, — с горечью улыбается Тэхен и кладет голову на его бедра. — Где бы он ни был, спать он приходит сюда. Раптор меня просто выкинул из своей жизни, а я не могу этого принять. Я скучаю по нему, Юнги, видит Бог, я невыносимо сильно скучаю.

— Все будет хорошо, Тео, обещаю, — у Юнги ком в горле из-за безнадежности в голосе друга. Он сам ненавидит это чертово «все будет хорошо», но не знает, что еще сказать тому, кто гаснет на глазах.

— Я снял с его карты пятьдесят тысяч фунтов, купил ненужную мне посуду, из которой пьет чай королевская семья, думал, может, хоть как-то привлеку его внимание, но ее просто заблокировали, а от него ничего. Меня для него словно не существует, — утирает ладонью катящиеся вниз слезы Тео. — Прости, что вынужден все это слушать, но я не спал ночью из-за мыслей, и если не выговорюсь, мне кажется, я взорвусь.

— Все хорошо, говори, — гладит его по волосам Юнги. — Я с тобой, я всегда буду на твоей стороне.

— Я знаю, что такое случается, люди расстаются, никто не застрахован, но как он может вести себя так, будто меня никогда не было? Как вообще можно приказать себе забыть человека так быстро? Я тоже хочу это уметь, потому что что бы я ни делал, куда бы ни шел, я везде натыкаюсь на него. Я вижу его во всем, живу воспоминаниями о нас и все больше впадаю в отчаяние. Порой мне кажется, что ничего и не было, что я все придумал, — глотает ком в горле Тео. — Я каждый день проверяю телефон, думаю, что, может быть, он напишет, станет искать меня, — приподнявшись, трет лицо. — Я не знаю, как теперь делать самые простые вещи — вставать утром, готовить себе еду, дышать, в конце концов. У меня внутри будто все разом выключили.

— Я не знаю, каково это, и не хочу знать, — обнимает его Юнги, в котором все до сих пор дрожит после вчерашних слов Чонгука о расставании. — Раптор — глупый, озлобленный на весь мир альфа, иначе он никогда бы тебя не отпустил, и не важно, что именно между вами произошло. Все ведь можно решить разговорами? Почему вы не говорите?

— Мой настрой меняется по несколько раз за день, то я рвусь к нему, хочу бороться за нас, то думаю, что закопаю его в себе, буду притворяться, что нормально живу, — рассказывает Тео. — Я уже не знаю, что мне еще сделать, ведь я несколько раз просил его выслушать меня.

— Заставь его! — выпаливает Юнги. — Если ты веришь в то, что его любовь все еще жива, то борись за нее.

— Мы говорим о Рапторе, — качает головой Тео. — Я его последние взгляды еле выдержал, не говоря о словах, которые остались шрамами на моем сердце.

— Ты ведь его муж, Тео! У вас не интрижка, не роман на одну ночь, у вас брак! Почему ты смущаешься или боишься? — недоумевает Юнги. — Ты имеешь право требовать ответы, заставить его тебя слушать, да что угодно. Клянусь, если такое произойдет у меня с Кааном, то я из него всю душу вытрясу, и даже если мы расстанемся, я уйду с его головой в рюкзаке.

— Ты самый сумасшедший омега из всех, я так не умею. Никто не умеет, — наконец-то от сердца смеется Тео. — Джулиан дал мне пропуск в сигарный клуб, но знаешь, я тяну. Я боюсь идти туда, потому что то, что я могу там увидеть, может меня сломать.

— Тогда взамен сломаешь ему кости, — усмехается Юнги. — Ладно, если серьезно, то я уверен, что ничего такого ты там не увидишь. Я, может, и не очень хорошо знаю альф клана Азари, но сомневаюсь в их неверности. Как минимум, потому что их никто не заставлял быть с нами. Они, скорее, скажут в лицо, что у них другой.

— Так ты советуешь мне все же пойти? — хмурится Тео.

— Он говорил, что не любит тебя?

— Нет, он повторяет, что не хочет меня видеть.

— То, что я не знаю всей правды, не позволяет мне делать правильные выводы, — вздыхает Юнги. — Если бы Каан выбрал другого или честно сказал мне, что любовь прошла, то я бы его отпустил. Как бы мне ни было больно, я бы не стал бегать за альфой, у которого нет чувств ко мне. Если ты уверен, что ваше расставание не из-за того, что погасли чувства, то тебе есть, за что бороться. Напомни ему, что это не игра, что он может потерять тебя из-за злости и нежелания разговаривать. Раз подзатыльник ему дать ты не можешь, обратись к его чувствам. Он держит тебя на расстоянии, ты его не сокращаешь, и тем самым вы все больше отдаляетесь.

— Думаю, ты прав, — кивает Тео. — Хватит тянуть эту глупую игру. Я сегодня же отправлюсь в клуб, и он ошибается, если думает, что я буду сидеть и ждать, когда он остынет.

— Вот это мой Тео, — обнимает его Юнги.

***

Чимин отпускает такси, не доезжая до нужного ему квартала, и нарочно петляет, пытаясь вычислить, есть ли за ним слежка. Он уверен, что Амон приставил к нему своего человека, потому что с самого утра заметил маячащего перед домом альфу, которого впоследствии увидел еще за рулем белой тойоты, остановившейся перед кофейней. Убедившись, что хвоста за ним уже точно нет, он сворачивает к хостелу и, поднявшись на второй этаж, ищет нужную ему комнату.

— Наконец-то, я думал уже еду заказать, — объявляет Амаль, стоит Чимину пройти в небольшое помещение, пропахшее запахом сырости. — Новый паспорт, новая личность, новая жизнь, поздравляю, — ободрительно хлопает его по плечу друг, а Риксби, прислонившись к стене, наблюдает за омегами.

— Я вроде сбросил хвост, но все равно переживаю, — нервно говорит Чимин и, пройдя к кровати, поднимает с нее папку с документами.

— Не о чем переживать, тут нас не обнаружат, — заверяет его Риксби, пока парень, открыв папку, знакомится со своей новой личностью.

— Значит, это все, — опускается на кровать Чимин. — Мне снова можно начинать новую жизнь, и я впервые этого не хочу.

— Ты погибнешь, если останешься, и мы оба это прекрасно знаем, — садится рядом Риксби. — Твой генерал не дурак. Он быстро все выяснит, он уже как пес пошел по следу, тем более, его ведет не только жажда служить клану, но и желание насолить твоему любовнику. Завтра к ночи ты будешь уже в другой стране, потом пересечешь океан и продолжишь служить мне оттуда.

— Я построил здесь жизнь, даже завел друзей, — разбито улыбается Чимин. — Теперь я потеряю все, потому что сглупил, не уследил за Амоном.

— Ты все равно бы не смог задержаться здесь, рано или поздно тебе пришлось бы бежать, — Чимин слышит непривычную заботу в голосе мужчины. — Такова твоя судьба.

— Моя судьба — терять все, что мне дорого? — поднимает на него глаза омега.

— Наш путь долог и безжалостен, и хотя мы порой подстраиваемся под некоторые события, цель остается неизменной. Ты — воин света, и ты лучше всех знаешь, ради чего мы боремся. Кое-что поменялось в моих планах из-за новой информации, которую я начал получать, но даже учитывая, что Киран Телмеес сейчас не является целью для нас, ты будешь его целью, когда обнаружится правда, — твердо говорит Риксби. — Он уже убил тебя один раз, Чимин. Узнав, что ты сделал с его братом, и кем ты являешься — убьет и во второй. Не позволяй его заботе и сладким речам затуманить твой мозг. Ты один из сильнейших моих воинов, не проявляй слабость.

— Это не слабость, а сомнения, — раздирает пальцы парень. — Я знаю, что они враги, что мой долг — бороться против первородных и вампиров, и пусть ты перестанешь меня уважать, но во мне проснулись чувства. Он повторяет, что любит меня, и если любовь — прощение, то я тоже могу рассчитывать на него?

— Ты его простил? — хмурится альфа.

— Не знаю, — отводит взгляд омега. — Но то, как он заботится обо мне, затмевает ту боль, которую он причинил. Я верю его словам, он искренен, я не сомневаюсь.

— Я не ставлю под сомнение его чувства, но я, в отличие от тебя, понимаю, что сейчас он не осведомлен о том, кто ты такой. Что будет, когда он узнает? — выгибает бровь Риксби. — Я тебе скажу, потому что я старше земли. Он тебя не выберет, Чимин. Он и его так называемые братья из другого теста. Не сравнивай себя с ними. Он встанет на сторону своего клана, сделает то, что нужно им, так было, есть и будет. Ты останешься не просто с разбитым сердцем, ты погибнешь. Стоит ли твоя слепая вера в него твоей жизни?

— А если встанет на мою сторону? Если, вопреки всему, он выберет меня? — кусает губы Чимин, чье сердце никак не примет голые факты.

— Это поставило бы под угрозу мою репутацию, я ошибаюсь исключительно редко, — усмехается Риксби.

— Ты прав, прости, что забываюсь, — поднимается на ноги Чимин и тянется за папкой. — Я покину Лондон.

— Правильно, — встает следом Риксби и протягивает ему руку. — Как бы там ни было, ты отлично поработал тут. Ты из охотника на вампиров превратился в моего человека в Харон, принес мне много полезной информации, и я высоко ценю твою преданность.

Чимин ему слабо улыбается, обнимает Амаля и, прижав папку к груди, пропадает за дверью.

— Он ведь обречен? — стоит Чимину покинуть комнату, обращается к альфе явно расстроенный Амаль.

— Да, но люди любят надежду, с ней им легче живется. В Чимине больше человеческого, чем он сам осознает, а новой жизни ему уже не полагается, — тяжело опускается на кровать Риксби. — От судьбы не сбежать, а Киран Телмеес — его смерть, и она его настигнет, моя книга никогда не лжет. Хотя это один из тех случаев, когда я хотел бы ошибаться.

***

Киран не может перестать беспокоиться о Чимине, поэтому в меру своих возможностей старается держать Амона в поле зрения. При этом он прекрасно понимает, что если генерал захочет, он может просто выслать к Чимину своих псов. Сегодня, приехав на полигон, Киран первым делом находит Амона и, перекрыв ему путь, требует оставить омегу в покое.

— Ты так помешан на этой шлюхе, что не видишь того, что он творит! — рычит на него Амон, а Киран, схватив его за воротник формы, прикладывает затылком к стене. Гуляющие вокруг солдаты сразу же удаляются, а Амон, сбросив с себя его руки, толкает мужчину в грудь.

— Я тебе тогда сказал не называть его так, но ты, видимо, получаешь удовольствие от ударов, — цедит сквозь зубы Киран. — Чего ты за Кааном бегаешь? О чем ты пытаешься с ним поговорить? Расскажешь ему свою бредовую идею, что мальчишка режет вампиров? Так сильно тебя злит, что он был со мной?

— Ошибаешься, дело не только в вампирах, — шипит Амон. — Твой святой мальчишка, возможно, замешан и в убийстве первородного, — он не скрывает триумфа в глазах, заметив, как меняется в лице Киран. — Я пока не нашел доказательства, но я в процессе, и тогда ты не просто будешь просить у меня прощения, ты еще будешь просить его у могилы Калеба.

— Мерзавец, — бьет его кулаком в челюсть Киран и, не дав опомниться, вновь толкает к стене. — Еще раз подойдешь к нему или даже к его квартире, обещаю, я разбросаю твои части по всему Лондону. И да, мне будет плевать, что на это скажет Каан.

— Ты не посмеешь! — пытается выбраться из его захвата Амон. — Есть правила, и мы все им подчиняемся. Ты не лучше меня и точно не выше, а значит, ты заплатишь за свою ошибку. Арес ведь заплатил. Или ты все еще считаешь себя Богом? Так у меня для тебя новости: ты — не он. Ты никто.

— Не мели чушь, — отпускает его Киран и делает шаг назад.

— А ты начни уже принимать мои слова всерьез, я ведь не просто так был маршалом Наполеона, и да, благодаря мне бессмертные уж точно помнят, как ты облажался в Древнем Египте. Ты недооцениваешь мой любознательный мозг, Киран, и ты дорого за это заплатишь, — сплюнув ему под ноги, идет на выход мужчина.

Киран так и стоит пару минут у стены, пытается упорядочить свои мысли. Амон не отступит, он не сомневается, что даже его угрозы этого упертого генерала не остановят. Киран сам защитит Чимина, он сделает все ради этого, но сейчас его беспокойство об омеге отошло на второй план, и он думает о словах альфы о Калебе. Амон и так фантазирует, что хрупкий омега режет вампиров налево и направо, но то, что он думает, что Чимин справился с Калебом — уму непостижимо. Даже первородному было бы нелегко справиться с Калебом, не говоря уже про слабого омегу вампира. С другой стороны, в Харон живет омега, который убил генерала Оркуса. Киран сразу отгоняет мысль о Юнги, ведь он все же другой и скрывает в себе много тайн, которые им предстоит еще разгадать. В любом случае, Киран продолжит оберегать Чимина и выяснит, что именно знает Амон, и как сильно эта информация может навредить не только омеге, но и самому альфе. Киран достает телефон, в четвертый раз за день пишет Чимину, спрашивает о его самочувствии и предупреждает, что зайдет. Удивительно, Чимин, как обычно, не тянет и не придумывает причину отказать ему, а сразу отвечает, что будет ждать. Чимин знает, что Киран пока на его стороне, и благодарен ему за заботу, ведь стоило сказать про человека, который следит за его квартирой, как после обеда его и след простыл. Это Чимину только на руку, он успевает наведаться в свой тайник, собирает необходимое ему оружие и снаряжение в сумки и, оставив их там, возвращается в квартиру, в которой уже заменили стекло. Чимин ничего из квартиры с собой не заберет. Во-первых, неизвестно, кто еще к нему наведается помимо Кирана, которого он сам пригласил, и он не хочет показывать кому-то, что сбегает. Он ведь ни в чем не виноват, а значит, бежать ему и не надо. Во-вторых, Чимин понимает, что забирать ему и нечего. Все он может приобрести на новом месте, а свою память он и так носит на себе и в себе.

////

Джулиану стоило бы думать о своем месте в клане, учитывая, что он показал себя не лучший стороны во время ареста Ареса, но даже дело, как он думал, всей его жизни отныне ему неинтересно. Все, что сейчас заботит Джулиана — это возможность увидеть Ареса, только его к альфе не пускают. Джулиан переборол свой страх, пошел напрямую к Раптору с просьбой разрешить ему спуститься в Подземелье к Аресу, но первородный был непреклонен.

— Пока идет разбирательство, к нему нельзя никому, — холодно ответил ему Раптор, а Джулиан еле сдержался, чтобы не вспылить.

В любом случае, такой ответ ему не подходит, поэтому взбунтовавшийся солдат решает пойти до конца и тайком пробраться к томящемуся в заключении любимому. Учитывая положение Джулиана в клане, никто из смотрителей ему не препятствует, а парень лжет им, что взял разрешение у самого Каана. Спустившись в подземелье, в котором он лично закрыл бесчисленное количество пленников, Джулиан сразу идет к последней камере в конце и понимает, что она пустая.

— Где он? Где Арес? — Джулиан возвращается к охранникам, напуганный тем, что он опоздал, и Ареса уже наказали, но ни один из них не может дать ему ответ. В итоге, Джулиан поднимается наверх, решая позвонить Раптору, и сталкивается с Кираном.

— Ареса нет, — выпаливает парень альфе. — Я нарушил слово Раптора, спустился вниз, чтобы увидеться с ним, но его нет. Он в амфитеатре? Что вы с ним сделали?

— Спокойно, — усмехается Киран. — Ты же не будешь размахивать кулаками перед тем, чей кулак не выдержишь?

Джулиан выдыхает и, опустив глаза, делает шаг назад.

— В порядке твой Арес, просто, видимо, дислоцировался, и что-то мне подсказывает, не санкционировано, — вздыхает Киран. — Вечно от него одни проблемы, сказали же: сиди тихо, — шипит первородный и достает телефон.

Джулиан так и остается в коридоре, не понимая, что имел ввиду Киран. В любом случае, он это так не оставит и сделает все, чтобы помочь любимому. Слишком шумный, раздражающий своим вызывающим поведением альфа стал для Джулиана не просто родным, а необходимым. Он теперь точно знает, что влюбился в него еще в Афганистане. Арес вытащил их всех из того ада, бросился в самый эпицентр битвы, не думая о себе. Тогда Джулиан впервые увидел в нем не просто самодовольного первородного, но и человека, готового пожертвовать собой ради правого дела и ради него.

Теперь, когда Арес оказался в плену, очередь Джулиана его спасать. Он не представляет себе и дня, в котором не будет этого громкого голоса, силы, этой безрассудной, невыносимой любви, повторяющей, что он властелин Преисподней. Джулиан будет бороться за свою любовь до самого конца. И первым делом он расскажет первородным правду о своем прошлом и о том, что помогал Асмодею разоблачить альфу. Может, они увидят зацепки, которые пока не видит сам парень.

***

Камера, в которую посадили Ареса, все еще пахнет страхом и кровью его предшественников. С низкого потолка прямо над вбитой в стену узкой койкой свисает паутина, а на потрескавшемся каменном полу стоит железная миска, к которой альфа и не притрагивался. Арес снимает с себя пиджак, который шили специально для него в сердце Италии, и, постелив его на койку, опускается на него. Арес не постоянно сидит в камере, он занят поисками того, кто его подставил, а прошлую ночь он провел, любуясь тем, как сладко спит его боевой мальчик. Будить Джулиана он не стал, иначе пришлось бы отвечать на вопросы, а Арес пока сам не знает на них ответа. Как только Арес все выяснит, вырвет позвоночник своим врагам, он первым делом помчится к своему мальчику и прижмет его к своей груди. Потом обязательно к любой горизонтальной поверхности. Джулиан стоит любой войны и лишений. Он стоит даже того, чтобы жить. Арес видел тысячи лиц и душ. Видел, как они корчатся в муках в его чертогах, как даже под угрозой ада люди делают неправильный выбор, а оказавшись в его владениях, приходят к уже запоздалому раскаянию. Видел и скучал. Он вдохновлял войны, разжигал конфликты, строил заговоры, плел интриги — что угодно, чтобы хоть как-то развлечься. В какой-то момент даже смерть показалась ему более увлекательной перспективой, чем очередной день вечности. Ареса ничто не поджигало, не мотивировало, и даже сплетни начали повторяться.

А потом появился Джулиан. Грозный, надменный, дерзкий, абсолютно нетерпимый к самому обворожительному существу на этом бренном свете — к самому Аресу. И Аресу внезапно стало интересно. Хотя, простое «интересно» не передаст все, что в нем открыл Джулиан. В Аресе впервые за столетия забила настоящая жизнь. Он полюбил гордость Джулиана, его жесткость, его презрительные взгляды и язвительные замечания. Все, что раньше вызвало бы в Аресе раздражение или желание устроить локальный апокалипсис, стало вдруг обворожительным. Все цели, планы, интриги Ареса теперь подчиняются одной простой задаче — быть рядом с его маленьким солдатом. Досаждать Джулиану ровно настолько, чтобы тот его не убил, но и не ушел. Любоваться им. Защищать его. Спасать, даже когда тот яростно протестует. Арес, конечно, Дьявол, но в этой любви он совершенно, катастрофически безоружен. Джулиан стоит того, чтобы жить, и определено стоит того, чтобы за него бороться.

Эту ночь Аресу придется посидеть в клетке, потому что звонил Киран и грозился революцией в Аду, если альфа не вернется в камеру. Долго скучать Аресу не удается, потому что он слышит шум из коридора, а еще спустя пару минут перед его камерой стоят его друзья.

— Вот и они, предатели в полном составе! Ничего мне не принесли? — смотрит на их пустые руки Арес. — Бутылку хорошего Шардоне, средства для гигиены, молоденького омегу с кровью слаще меда! Что-нибудь!

— Ты можешь потише, — прислоняется к стене спиной Каан. — У меня голова болит.

— Голова у него болит, а я тут крысу на обед съел! — возмущается Арес.

— Ты обедал в мишленовском ресторане, а на десерт у тебя была красивая блондинка в Хилтоне, ты же не думаешь, что мы идиоты? — хмурится Раптор.

— Ладно, если серьезно, вы задели мои чувства, я прям вот расстроен, по-настоящему, — опускается на койку Арес. — Расстроенный дьявол — это апокалипсис. Не доводите до греха.

— Мы закончили проверку утечек, и то, что нашли у тебя — самое крупное, — говорит Киран.

— И ты веришь этому? — скривив губы, смотрит на Каана Арес.

— Никто из нас не верит, — без сомнений отвечает тот.

— Тогда какого хрена я сижу тут и порчу свое обоняние этим затхлым запахом!

— Чтобы тот, кто это сделал, расслабился и выдал себя, ведь мы поймали врага, — усмехается Каан.

— Понял, — после коротких раздумий широко улыбается Арес. — Я, конечно, обиделся на вас, но признаю, вы гениальные. Все, кроме Раптора. Можно мне тогда на ужин кровь девственницы организовать, раз уж я ваша приманка, тот, без кого вам не обойтись. Я требую королевского обращения.

— Ты выйдешь в амфитеатр, и я поточу об тебя топор, — разминает шею Раптор.

— Да ладно, ты не испортишь мою красоту, — с сомнением говорит Арес.

— Играй свою роль хорошо, — твердо говорит Каан, — иначе он и правда поточит топор. Не покидай камеру без надобности, не навлекай подозрения, мы сами все выясним.

— Вы моего мальчика напугали, — серьезно говорит Арес. — За это я вас прощать не планирую.

— Он тоже не должен знать правду, — предупреждает Раптор. — Он все рвется до тебя добраться, но лучше этого не делать. Он тоже под подозрением.

— Он не предатель, — сразу же подлетает к решеткам Арес. — Даже не смей к нему приближаться.

— Я бы многое отдал, чтобы все было именно так, — кривит рот Раптор. — Он второй человек, который мне важен, но, к сожалению, нити ведут и к нему.

— Я сказал, он не предатель! — обхватывает пальцами гнущуюся решетку Арес.

— Если даже он предатель, никто из нас к нему не прикоснется, — убеждает его Киран. — Обещаю. Ты сам все сделаешь.

— Это должно меня успокоить? — с гневом смотрит на него Арес. — Да, Арес, твоя жизнь рушится, но зато ты сам отрежешь язык любимому человеку или выбьешь ему зубы! Мне должно полегчать? — кричит он на все подземелье, смотря в спину удаляющимся друзьям. — Дайте мне еще медаль «палач месяца»! Это что, блять, за семейная терапия по Азари? Я с вами разговариваю!

***

Квартира Чимина затянута мягким полумраком. Он сам опустил плотные шторы, не позволяя свету снаружи проникать внутрь. Сегодня особый вечер, возможно, самый главный за последний век, и он не станет торопиться и будет смаковать каждый его миг. Чимин достает из медицинского холодильника, встроенного в шкаф, кровь, которую хранил для особых случаев, и разливает ее по высоким бокалам. Потом он зажигает все свечи, которые у него имеются, и наблюдает за тем, как пламя отбрасывает колышущиеся тени на стены. Закончив со свечами, Чимин подходит к проигрывателю и, недолго думая, ставит винил. Сладкий томный голос поющей про свою живую легенду Ланы Дель Рей заполняет комнату, как и всегда поднимает в нем тоску по так никогда и не обретенному. Чимин накидывает на плечи шелковый халат цвета сливы, а потом, взяв бокал, опускается на диван и касается татуировки на ключицах. Как только он устроится в новом месте, он уберет частичку «не». Чимин планировал сделать это после смерти Кирана Телмееса, и ничего не изменилось. Он не убил Кирана, но убил их любовь, и не это ли самая большая жертва его обиде? Отныне он может упокоиться с миром, а сегодня последняя ночь, когда он позволит себе слабость и поверит в любовь. Завтра вернется старый Чимин и снова будет придумывать новые оттенки серому.

В дверь стучат, и первая реакция омеги — броситься за пистолетом, но он слышит голос Кирана и, поняв, что альфа снова пришел пораньше, идет ее открывать. Чимина умиляет, что Киран, который постоянно загружен работой, настолько сильно хочет его видеть, что каждую свободную минуту выбирает проводить с ним.

— Ты пришел, — открыв дверь, улыбается ему Чимин, задерживает взгляд на лице, которое он все равно никогда не забудет. Этот красивый харизматичный мужчина готов быть с ним, более того, фактически враждует со своим генералом, защищая его интересы, и даже если Чимин найдет в себе смелость и расскажет правду о Калебе, он никогда не сможет признаться ему, что его чувства взаимны. Риксби прав, если им не суждено, то незачем ковырять старые раны, и лучше смириться. Судьба — это не вопрос шанса, а вопрос выбора. Но выбор этот всегда ведет туда, куда человеку все равно суждено прийти. Чимин свой урок уже освоил и не имеет право на ошибку.

— Конечно, я пришел, — мягко целует его в губы Киран, сдается соблазну, хотя обещал не давить. Чимин и не сопротивляется, напротив, углубляет поцелуй и обвивает руками его шею.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашивает альфа и двигается за омегой в гостиную.

— Да, мне намного лучше, — опускается на диван Чимин и хлопает ладонью по месту рядом.

— Рад это слышать, — снимает пиджак Киран и, опустившись на диван, принимает из рук омеги бокал. — Ни о чем не переживай, Амон остынет, а если нет — я брошу его в океан.

— Мой рыцарь, — собирает под себя ноги омега.

— Только твой, — чокается с его бокалом альфа. — Моя принцесса, если ты чувствуешь себя здесь незащищенным, то переезжай в мою квартиру в Сохо. Это прекрасный район, много кофеен, бутиков. Ты даже можешь переделать мою снобскую квартиру полностью под себя.

— Киран, — помешивает кровь в бокале Чимин.

— Я не буду жить с тобой, мое предложение не несет двойной смысл, — убеждает его мужчина. — Там будешь жить только ты.

— Я подумаю, — кивает Чимин и чувствует, как горчит в горле.

— Тебе надо отдохнуть, прийти в себя, ты ведь пережил нападение, — осторожно продолжает альфа. — Я позабочусь о тебе. Ты можешь и на работу не ходить, всем обеспечу.

— Идеальный мужчина, — прикусывает губу Чимин. — И до безобразия богатый. Я недавно вспоминал, как ты выкупил на аукционе ужин со мной. Тогда я решил, что ты выпендрежник и хотел меня впечатлить.

— Ты был недалек от правды, — усмехается Киран и пропускает меж пальцев прядь рубинового цвета волос. — Как я мог хотя бы не постараться привлечь внимание такой красоты? Ты понятия не имеешь, какое влияние оказываешь на меня.

— Судя по тому, как ты даже не усомнился во мне, то имею, — поднимает на него глаза парень. — Ты ни разу не спросил у меня, прав ли Амон? Ты просто его отлупил. Чтобы иметь такую сильную веру в другого или надо быть безумцем, или без остатка его любить. Ты точно не первый вариант. Если я задам тебе вопрос, ты ответишь честно?

— Смысл мне лгать? — хмурится Киран.

— Что было бы, если бы Амон был прав, — робко начинает Чимин. — Он не прав, это сто процентов, но вдруг. Что бы ты сделал, если бы я оказался убийцей вампиров?

— Амон сходит с ума, — трет переносицу Киран. — Теперь он убежден, что и Калеба ты убил.

Омега бледнеет, залпом допивает кровь и, стараясь не выдать дрожь пальцев, липнет к нему.

— Ответь на вопрос.

— Я не знаю, — обнимает его одной рукой Киран. — Я честно не знаю, но в первую очередь, меня бы сильно задело, что я так ошибся в вампире, и тот обвел меня вокруг пальца.

— За такое ведь казнят, — не отступает Чимин. — Ты бы смог меня казнить?

— Почему ты задаешь такие неприятные вопросы? — хмурится мужчина. — Да, за убийство любого из нас у Азари жестокие наказания, и тот, кто убил стольких вампиров, определенно получит за содеянное пытки и казнь. Даже если это был бы я.

На этом Чимин свой допрос заканчивает, потому что альфа четко дал ему понять, что разницы они не ставят. Впрочем, Чимин не удивлен и не расстроен, он в этом и не сомневался.

— Пусть тогда Амон охотится на своего убийцу вампиров, а ты иди ко мне, — тянет мужчину на себя Чимин и сам же развязывает пояс халата.

Спустя двадцать минут они лежат голые и взмокшие на диване, Чимин курит в потолок, а Киран играет с его волосами. Секс, как и всегда с ним, был умопомрачительным. Чимин был со многими, знал страсть, жажду, стоны чужого удовольствия, звучащие в темноте. Но только с Кираном все иначе. С ним наслаждение получает не только тело, но и душа. Ощущение, что когда альфа его касается, каждая его клетка отзывается не только желанием, но и тихим благоговением. Чимин даже себе не может объяснить то, что чувствует, лежа в его руках. Будто бы мира за их пределами и нет. Будто бы его никогда не знавшее покоя сердце именно с ним находит дорогу домой. Возможно, причина в том, что Киран его прародитель, тот, кто его и создал, вот и связь у них особенная.

Чимин помнит, как во времена, когда он только учился быть вампиром, он, не в силах сопротивляться этой связи, последовал за ним и даже нашел. Долгие скитания по лесу привели к тому, что от Чимина остались только кожа, кости и неутолимая жажда. Не та жажда, что приходит к вампирам с голодом — эту он уже научился глушить, хотя и отказывался, наказывая себя. А та, что сильнее голода — жажда увидеть его. Киран был его последней мыслью перед смертью и первой после нее же.

Чимин нашел его лагерь не потому, что знал, куда идти, а потому, что его сущность сама привела его туда. Он сразу понял, какой из шатров принадлежит главному, но что удивительно, многочисленные войска, гуляющие вокруг, даже не пробовали его остановить. Тогда Чимин впервые и осознал силу, которую получил с новой жизнью. Вампиры не видели угрозу в таком же, как и они сами, и замотанный в грязную разодранную накидку омега беспрепятственно дошел до шатра Кирана. У шатра стояли двое воинов, а сам Киран, такой же величественный и опасный, сидел невдалеке на пне и точил свой меч, на котором была память и о крови Чимина. Омега просто двинулся к нему, не до конца понимая, зачем. Даже сейчас, вспоминая о том вечере, он не может понять, что он пытался там сделать. Убить? Обнять? Умереть под его ногами?

Чимина легко перехватили, впечатали лицом в камни под ногами альфы, на лице которого не дрогнул ни один мускул. Ему больно вывернули руки, и если бы не замотанная вокруг головы ткань, камни бы разодрали его лицо. Чимин захрипел от злости и унижения, но уже не сопротивлялся, ведь он был бессилен перед ними. Поэтому он просто лежал у ног Кирана и смиренно принимал свою участь. Киран смотрел на него сверху вниз с ледяным равнодушием, даже брезгливостью, а потом, нагнувшись, сказал слова, которые Чимин так и оставил шрамами на себе:

— Ненавижу таких, как ты. Слабаков. Тех, кто не в силах совладать с жаждой. Вы позорите нас.

И тогда Чимин понял, что он его даже не узнал. Не почувствовал. Ведь самому омеге и видеть альфу не нужно было, чтобы ползти за ним тенью. Для Кирана же он никто. Один из многих. Один из ничтожных.

— Убрать его отсюда, слабакам в моем войске делать нечего, — приказал Киран, больше даже не взглянув на него.

И именно тогда впервые Чимину стало действительно все равно — человек он или нет. Пока его ноги были способны держать его, а руки прочно обхватывали эфес меча, у него был шанс что-то поменять. И он выбрал воевать, хотя и знал, что скорее этот выбор был поиском смерти.

Чимин присаживается на диване, тушит окурок прямо в бокале, а Киран наблюдает за голой спиной и ниспадающими на нее огненной лавой волосами.

— Перекур закончен, продолжим, — устраивается на его бедрах омега, поглаживает кубики пресса на его животе.

— Почему все же эта фраза? — касается подушечками пальцев его ключиц Киран.

— Я же не спрашиваю, почему всю твою спину накрывает волк, — старается уйти от вопроса Чимин и, нагнувшись, покрывает поцелуями его грудь.

— Мне просто интересно, а волк — мое тотемное животное. Вот и все.

— Я набил татуировку поверх другой, хотел убрать оттуда имя своего бывшего, — решает не испытывать его любопытство Чимин.

— Кто он, что ты даже его имя на себе носил? — не скрывает недовольство Киран.

— Не ревнуй, с ним давно все закончено, — начинает двигаться на нем омега в надежде, что этот диалог прекратится. План срабатывает, движения становятся хаотичными, жадными, и уже через минуту Чимин лежит на спине, раскинув руки, и стонет в голос при каждом толчке. Пламя свечей дрожит, отбрасывая золотистые тени на обнаженную кожу, и каждое прикосновение к ней прекрасно до боли. Сейчас разговаривают только их тела, и Чимин обожает эту тишину, уже оплакивает ее, ведь за ней придет тишина другого рода, тяжелая, вечная. Он снова вернется к одиночеству, коротким и беспорядочным связям, и перестанет с дрожащим сердцем ждать свиданий так, как ждал их именно с ним. Он смотрит на него, запоминая каждое движение, звук, запах, дыхание, хочет сохранить все это под кожей навсегда. Горло раздирают непроизнесенные слова, Чимин его целует. Ребра ломает поднимающийся в нем страх одиночества, Чимин его обнимает. Он ничего не говорит, но каждое его движение и взгляд красноречивее слов, и Киран что-то замечает. Он замедляется, нагибается к его лицу и, нежно убрав с него прилипшие волосы, касается губами лба. Чимин сразу улыбается, шепчет, что хочет, чтобы эта ночь длилась вечно, и Киран ему это обещает. Чимин ему не верит, потому что утро все равно придет, и вместе с ним тишина, которую больше никто не сможет заполнить.

***

Черный кэб останавливается у массивной коричневой двери без вывески, и Тео, расплатившись с шофером, выходит на тротуар. Он двигается к двери, на которой нет ничего, кроме звонка, слушает глухой звук своих шагов по каменной дорожке, которому не уступают биты его волнующегося сердца. Стоит нажать на звонок, как дверь открывается, и мужчина в черном костюме с безупречно белыми перчатками спрашивает его имя. После этого мужчина отходит в сторону, пропускает омегу в внутрь, и Тео, поблагодарив его, оказывается в мягком полумраке.

Высокие, с темными балками стены обшиты глубоким, благородным деревом, пахнущим воском, старыми книгами и табаком. Вдоль стен — портреты и фотографии мужчин, смотрящих свысока и будто оценивающих каждого нового гостя. Тео помнит, что Джон любил проводить время в сигарных клубах, но сам он составить ему компанию не просился. Он двигается дальше по коридору, где-то недалеко звучит тихий джаз, едва уловимый, но придающий месту атмосферу прошлого века. Открывший ему дверь альфа просит следовать за ним, и Тео минует главный зал, где в креслах цвета глубокого бордо сидят люди в дорогих костюмах, окутанные дымом. Некоторые из них сразу же обращают внимание на омегу, и Тео четко видит в их глазах жажду не только его тела, но и крови.

— Ваше приглашение для Вип-комнаты, — останавливается у обитой бархатом двери его проводник, и Тео, повернув ручку, проходит внутрь.

Плотный воздух, пропитанный ароматом сигар и виски, сразу бьет в нос омеги. Тео пробегается по небольшому помещению взглядом, видит кожаные кресла с высокой спинкой, камин, резной стол с графинами и сигарами в серебряной шкатулке. Огонь в камине отбрасывает на стены тени, похожие на живые силуэты, но ему их игра неинтересна, потому что в этом огне Тео видит его. Раптор сидит в кресле справа от входа, а на его коленях расположился красивый, бледный юноша. Тео сразу понимает, что именно делает его муж, и, судя по расслабленной позе парня на его коленях, удовольствие получают оба. Раптор его пока не замечает, вгрызается в чужое горло с ленивой жаждой, словно делает это не для насыщения, а из скуки, а огонь в Тео затмевает тот, что в камине. Они только расстались, и плевать, что изменой увиденное назвать нельзя, Тео кажется, что из него сердце вырывают. Напрасно он послушался Юнги, поддался порыву и приехал. Он ведь знал, что ему будет больно, но не думал, что настолько. Под ладонями Раптора чужая кожа, на его губах чужая кровь. Сперва он даже думает развернуться, так и покинуть эту обитель греха, оставшись незамеченным, но ревность в омеге тонет в коктейле злости и обиды, и он, сжав ладони в кулаки, делает шаг к паре. Этого достаточно, чтобы Раптор наконец-то его заметил.

— Как ты сюда попал? — растерянность в глазах альфы быстро сменяет раздражение. Он снимает с себя парня и, поднявшись на ноги, сразу идет к мужу. На губах все еще блестят капли крови, но что их вид рядом с чужим запахом, окутавшим его мужа?

— Догадайся, — прислоняется боком к стене омега, не хочет доверять превратившимся в желе ногам. Как же он все-таки по нему скучал. Вопреки словам, оставляющим шрамы, взгляду, в котором ледяная стужа. Он безумно сильно скучает, и даже сейчас, будучи поглощенным ревностью, хочет забыть обо всем, оставить разговоры на завтра и просто прильнуть к этой мощной груди, позволить рукам, которые, он думал, его крепость, сжать его в своих объятиях.

— Кому ты дал? — отрезвляют как пощечина слова Раптора.

— Не тебе, а это главное, — поправляет длинную серьгу в ухе парень, успевает поймать жадный взгляд, прилипший к своим ключицам. Раптор тоже скучал, хотя он и сейчас не прекращает, ведь, несмотря на случившееся, он точно знает, что место этого омеги никто не займет. Тонкая чернильно-синяя ткань лонгслива, одетого прямо на голое тело, идеально подчеркивает его хрупкую дерзость, словно предупреждает, «смотри, но не тронь». Глубокий вырез обнажает ключицы, длинная серьга покачивается с каждым его движением, как стрелка маятника, берет в плен все внимание альфы. Раптор достаточно прожил с Тео, чтобы не сомневаться, что он даже не пытался выглядеть настолько соблазнительным, он просто такой и есть. Мальчик, который сочетает в себе дикость и уязвимую красоту, и как жаль, что при этом еще и лживость. Пусть Раптор и не признает этого вслух, его взгляд выдает его с потрохами, и Тео воодушевляется.

— Ты все еще мой муж, а развлекаешься с другими, — обиженно тянет парень.

— Я ужинал, — сам не знает, почему оправдывается альфа.

— Ужинать надо дома.

— Там ужин приправлен ядом предательства, — кривит губы мужчина.

— Ты бы трахнул его? — кивает на оставшегося в кресле парня Тео. — Он знает слово «ликорисы»? Удовлетворяет тебя так, как делал это я? — набравшись смелости, делает к нему шаг омега.

— Чего ты добиваешься? — Раптор смотрит на то, как приглашающие блестит серьга в его ухе, и не знает, чего он хочет больше — укусить или поцеловать.

— Я бы сказал, что хочу поговорить, но мне надоело биться о стену, — встав на цыпочки, пальцем стирает с его подбородка капельку крови Тео. — Я хочу тебя. Может, так ты вспомнишь, как сильно скучаешь и ты.

Будто бы Раптор об этом когда-то забывал. Тео — само искушение, единственное, которому он поддается сразу же. Если люди борятся со своими зависимостями, и у них всех есть шанс эту борьбу победить, то у Раптора с Тео они равны нулю. Он смотрит на него, а внутри уже рычит хищник, которого слишком долго держали на цепи. Только легкое напряжение челюсти, чуть сузившиеся зрачки выдают Тео борьбу внутри альфы. Раптор не должен соглашаться, идти на поводу, ломать стену, которую так до конца еще и не отстроил. Но Тео сам предложил, протянул руку тому, кто не просто сгорает от страсти, а столько дней как тлеет в ней. Тео ошибается, если думает, что Раптор не возьмет, что выберет гордость, ведь истина здесь одна — он никогда не умел быть сильным, когда дело касалось этого омеги.

— Ты правда думаешь, что я откажусь? — тихо, почти шепотом произносит мужчина, а поймав в ответ искорки в чужих глазах, берет его за руку и выводит в коридор. Раптор толкает одну из дверей слева, и Тео не успевает осмотреться, как оказывается сидящим на деревянном трюмо, украшенным резьбой по краям, а в голове стоит глухой звук захлопнувшейся двери.

Никаких слов, предупреждений — разрешение Раптор уже получил, поэтому он просто разводит его колени и, встав вплотную, впивается в его губы.

Он целует его жадно, яростно, будто хочет стереть расстояние между ними, эти дни голода, все попытки забыть. Тео обхватывает его за шею, почти срывает с него рубашку, тянется к его поясу. Все происходит хаотично, сбивчиво, торопливо, словно иначе жажда, которую слишком долго держали в клетке, разорвет их самих.

Раптор заставляет его вжаться спиной в зеркало, легко стаскивает с него брюки и белье. Его пальцы скользят по голым бедрам омеги, а сам он покрывает поцелуями его горло, точеные ключицы. Тео сам двигается на его пальцах, злится, что так долго его растягивают, и, наконец-то получив желаемое, вонзается ногтями в его плечи. Раптор трахает его, а Тео без остановки шепчет его имя, пытается удержать его во рту, в крови, в памяти. О какой измене может быть речь, если Раптор только его лицо видит и его губ жаждет? После Тео не будет ничего, и это именно то, на что он обрекает себя, отказавшись от омеги. Раптор это точно знает, но горечь предательства, оседающая на языке, не дает забыть о произошедшем. Тео тем временем его губы ищет, сам целует, шепчет о том, как сильно скучал, не дает тонуть в мрачных мыслях. Кожа липнет к полированной поверхности, доставляет дискомфорт, и парень, оторвавшись от альфы, спрыгивает на пол и поворачивается к нему спиной. Он теперь видит их в зеркале, ловит каждую эмоцию на чужом лице, считает расцветающие на его коже следы. Ноги омеги подкашиваются, но Раптор держит крепко, натягивает его на себя, заставляя глухо стонать, а сам в плечо вгрызается. Их секс сейчас не просто любовь, а способ выживания, а каждая ласка — исцеление раненной чужими словами и действиями души. Никто никого не прощает, ничего не просит, они просто горят в огне, которого хватило бы, чтобы спалить весь Лондон.

— Я ревную тебя даже к их крови, — вместо со стоном вырывается из парня, когда Раптор, толкнувшись до упора, за живот вжимает его в себя.

— Ты меня обманул, — снова грубый толчок, ладонь скользит к горлу.

— Я это признаю, — Тео сам насаживается, ищет поцелуя и, получив, кусает его губы до крови. — Не хочу чувствовать чужой запах, — облизывает свои губы омега, Раптор и не возмущается.

Спустя еще пару минут Тео натягивает на себя брюки и, стараясь устоять на ногах, поправляет съехавший до живота лонгслив. Раптор заправляет рубашку в брюки и терпеливо ждет, пока омега приведет в порядок свои волосы.

— Ты должен знать, что я снова занимаюсь делом Джона, — прислонившись к двери, говорит мужчина.

— Появились новые улики? — удивленно смотрит на него омега.

— Нет, просто хочу теперь лично всех проверить.

На самом деле Раптор вернулся к смерти Джона после их расставания, и пусть он твердит себе, что ищет для старого друга справедливости, он знает, что делает это из-за Тео. Хоть часть сомнений, которые поселил в его душе омега, он должен постараться рассеять. Раптор принял его слова за единственную правду, но открывшиеся недавно факты заставили мужчину сомневаться в себе и своих способностях знать людей. Это сильно ударило по гордости альфы, и он обязан все исправить. Или найти хотя бы одно оправдание для себя, чтобы вернуть в Харон того, кем он одержим.

— Значит, ты теперь и в этом вопросе не веришь мне? — слабо улыбается Тео.

— Больше не хочу полагаться на интуицию, видимо, она меня подводит, — открывает для него дверь мужчина.

— Приезжай ко мне, прошу, мы нормально обо всем поговорим, — не торопится выходить омега.

— Держи мою карту, — проигнорировав его предложение, вытаскивает картхолдер Раптор. — Ты ведь из-за нее приехал? Мой ассистент идиот, не учел, что на той было не много денег для твоего аппетита.

— Ги говорит, я могу тебе врезать, и я это пробовал, но ты же ничего не почувствуешь, — качает головой Тео и забирает карту. — Трахнул и оплатил, молодец. Опустошу ее завтра же.

— Она безлимитная, вряд ли, — усмехается альфа. — Я не разрешаю тебе пользоваться другими, ты все еще носишь мою фамилию, и обеспечивать тебя буду я.

— Ты же хочешь быть со мной! — восклицает омега, пристально смотря в его глаза. — Когда уже ты придешь в себя? Когда мы с тобой поговорим, как взрослые люди? Ты же знаешь, что я люблю тебя. Я вот знаю, что ты любишь меня.

— Иногда одной любви недостаточно, — взяв его за руку, выводит в коридор мужчина. — Интересно, как бы ты повел себя, если бы я весь наш брак тебе лгал? Ты хотя бы разок представлял себя на моем месте? Думал о том, что тот, с кем ты живешь, может так сильно тебе не доверять?

— Я знаю, что тебе больно, — понуро говорит идущий за ним омега, — но, Хосок, ты должен дать мне шанс объясниться. Я не буду давить на жалость, я расскажу тебе всю правду, клянусь.

Они останавливаются у подъехавшего кэба, но омега не торопится уезжать.

— Не отпускай мою руку, — переплетает их пальцы Тео. — Ты мой альфа, Хосок, этого ничто не изменит. Ты так хотел отомстить за мои раны, а самую глубокую нанес сам. Прошу, приходи ко мне, дай нам шанс.

— Ты же все еще тот Тэхен, которым мне лгал и пользовался моим неведением, проживая в безопасности в Хароне, — делает шаг назад Раптор. — Даже сейчас ты мной пользуешься, ты в этот клуб пришел, потому что тебе карту заблокировали.

— Это правда, для меня это был повод, но больше я хотел увидеть тебя, — с грустью говорит омега.

— Не приезжай сюда больше, тут отдыхают только вампиры, и тебе здесь небезопасно, — открывает для него дверцу кэба альфа.

— Мне нечего бояться, — садится в машину Тео. — Ты ведь спасешь меня?

Хосок резко захлопывает дверцу и, отшатнувшись, смотрит вслед отъезжающему кэбу.

«Ты ведь спасешь меня?» — отдает эхом в черепной коробке, заставляет альфу схватиться за голову и осесть на тротуар.

— Босс, все в порядке? — подходит к нему приехавший в клуб с Кираном Калум и обеспокоенно всматривается в его лицо. Хосок не реагирует, он стеклянным взглядом всматривается в темноту перед ним, а Калум сомневается, что он вообще его слышит. Хосок сейчас не здесь, он тонет в сознании, которое взорвалось десяткам разных картинок, ни у одной из которых нет смысла. Хосок видит Тэхена, его слезы и бумаги на столе. Следующая картинка, снова слезы, но Тэхен у могилы, надпись на которой не прочитать. Он видит Тэхена, на груди которого расползается кровавое пятно, Тэхена, чьи руки и лицо забрызганы кровью, и который судорожно рыдает. Он видит его, вжатого в стену и шепчущего о ненависти, и пусть того, кто его держит, он не видит, но ненависть адресована именно ему самому. Хосок раздирает пальцами лицо, пытается перестать смотреть эти хаотично скачущие в голове картины, а Калум забегает в клуб за Кираном.

Это явно не видения, не галлюцинации, это воспоминания, Хосок не сомневается. Одна фраза, сказанная Тэхеном, и в Хосоке будто что-то дрогнуло, раскололо ледяную стену забвения, оставленную как щит, и заставило вспомнить. Когда Киран выходит наружу, он видит прислонившегося лбом к каменной стене друга и не подозревает, что прямо сейчас Хосок снова слышит эту фразу, но говорит ее другой Тэхен. Казалось бы, такой далекий, незнакомый, но все равно любимый. Он подносит к лицу правую руку, смотрит на нее с отвращением, а потом с размахом бьет стену. Здание содрогается, с места удара расползаются трещины, а Киран бросается к другу. Хосок его отталкивает, снова бьет рукой стену, кости хрустят, плоть остается на камне, сползает на землю, оставляя за собой кровавый след, но Хосок не чувствует боли. Он должен избавиться от руки, потому что под подушечками пальцев горит чужое горло. Он снова бьет, как зверь, загнанный в собственную память, крошит ее и рычит, видя открытые переломы. Плоть уже висит с нее лоскутами, Киран хватает его поперек и, оттянув в сторону, пытается удержать на месте.

— Что ты творишь? Остановись! — в голосе Кирана скользит паника.

— Пусти, я забрал этой рукой его жизнь, я избавлюсь от нее, — вырывается Раптор, но снова оказывается в тисках друга.

— Прекрати, что бы ни случилось, тебе нужно остыть, — пытается успокоить его Киран.

— Ты не понимаешь, я вспомнил его лицо! — глазами, полными животного ужаса, смотрит на него Раптор. — Это точно был он, и я его убивал. Я все время его убивал — словами, действиями, этими руками!

— Все хорошо, сейчас не убьешь, ты не повторишь ошибку, — шепчет Киран, чувствуя, как дыхание друга выравнивается.

— Но почему? Почему я сделал это? — с первобытным ужасом в глазах смотрит на него Раптор. — Как я мог убить того, кого любил?

— Ты найдешь ответы обязательно, — заверяет его Киран и отлетает в сторону после толчка в грудь.

— Я найду их сейчас же, — двигается к Ламборгини Раптор, а его рука так и висит с плеча кровавым месивом.

— Она не скажет ничего, — кричит ему в спину Киран. — Она никому не говорит, не езжай туда попусту, останься со мной.

Раптор не слушается, и через минуту паковку рассекает рычание мотора.

— Думаете, это правда? Он убил своего любимого? — останавливается рядом с Кираном Калум.

— Ты же видел, что он сделал со своей рукой, — нервно ерошит свои волосы Киран.

— Что же должно произойти, чтобы убить любимого, — растерянно говорит Калум.

— Мне почему-то кажется, что нам лучше этого не знать, — выдыхает Киран. — Подгони машину, поеду за ним, пока он глупостей не наделал.

***

Проснувшись утром и поняв, что Каана нет рядом, более того, судя по его подушке, он снова здесь не ночевал, Юнги идет вниз. Он понимает, что альфа опять нарочно не поднялся в их спальню, и не осуждает его. Юнги надеется, что сможет увидеть его до отъезда на работу и получит хотя бы один поцелуй. Надежды омеги не реализуется, потому что, по словам Джесс, он покинул Харон еще минут двадцать назад. Юнги ругает себя за то, что не проснулся пораньше, и, пройдя в открытые двери тронного зала, смотрит на разговаривающую по телефону Элисса. Женщина, заметив его, сразу идет на выход, при этом, не прекращая, слушает своего собеседника.

— Ведьма, — кидает ей в спину Юнги и думает, что неплохо бы вкусно позавтракать. Он уже собирается покинуть зал, как передумывает. Юнги идет к столу, на котором два стакана, и, подняв их к носу, принюхивается. На дне обоих стаканов еще осталась жидкость, и омега аккуратно, чтобы не пролить ее, забирает их с собой.

Единственный человек в этом дворце, в ком Юнги сомневается меньше всех — это Харвер, а следовательно, ему же он и поручит эту важную миссию. Возможно, Юнги ошибается, но он не успокоится, пока не проверит новую теорию. Спрятав стаканы у себя, он просит принести ему завтрак и несколько плиток любимого Харвером шоколада. Плотно позавтракав, омега отправляется в библиотеку и почти полчаса слушает возмущения Харвера по поводу своей идеи. В итоге, ему все же удается убедить старика выполнить его просьбу, и довольный собой омега решает вознаградить себя прогулкой по саду. Пока Юнги не получит результатов, он не хочет говорить Каану про свои подозрения, тем более, альфа остро реагирует на любые обвинения в адрес Элиссы. После обеда Юнги едет в больницу на проверку, где врач подробно расспрашивает его о самочувствии и заверяет, что и с малышом, и с папой все хорошо. Юнги, который быстро устает из-за беременности, рано ложится спать и надеется проснуться, когда вернется Каан. Утром омега понимает, что альфа снова не ночевал с ним, и прямо в пижаме бежит вниз. Охрана у дверей говорит, что Каан во дворец не возвращался, и расстроенный омега поднимается к себе за телефоном и набирает мужа. Каан не отвечает. Юнги решает пока не обижаться на то, что его игнорируют уже несколько суток, и вместо этого собирается навестить Сантину.

Юнги приезжает к Дьявольскому котлу в кольце охраны, ждет, пока они проверят паб, и только потом заходит внутрь. Сантина, которую оставили без клиентов, с недовольным видом убирает стаканы, а Маммон, развалившись на стойке, довольно мурчит.

— Злись на своего сына, — отодвинув стул у стойки, взбирается на него Юнги. — Это он одержим моей безопасностью, притом настолько, что во дворце не появляется. Думает, со мной такое прокатит.

— Я не злюсь, я в думах, — идет к стойке Сантина и замечает его уже округлившийся живот. Юнги и сам был обеспокоен тем, что живот с каждым днем все больше заметен, а такое быстрое развитие необычно для человеческого плода. Врач успокоил омегу, сказал, что учитывая то, кем является отец ребенка, ничего удивительного нет, и с малышом точно все хорошо.

— И как тебе новость, что ты станешь бабушкой? — решает разрядить обстановку Юнги и сразу замечает, как разгладились морщины на лбу женщины.

— Я не знаю, каково это — быть бабушкой, я и матерью так и не стала, — слабо улыбается Сантина. — Но когда я думаю о том, что у моего дитя будет свое дитя, мне становится хорошо.

— И ты хочешь, чтобы мой ребенок рос без отца? — тихо говорит Юнги. — Врач говорит, что с ребенком все хорошо, но я чувствую, это не так. Когда Чонгука долго нет рядом, он будто бы тоже это понимает и мучает меня.

— Я хочу, чтобы Чонгук и ты всегда были вместе и счастливы, — внимательно смотрит на него Сантина. — Вы достаточно настрадались, прошли через многое, вы заслужили счастье, но, Юнги, ты ведь понимаешь, что не всегда наши желания так легко достижимы.

— Мне кажется, я на верном пути, и Элисса Каану не друг, не то что бы мать, — объявляет Юнги.

— Ты что-то выяснил?

— Я в процессе, и как только у меня будут доказательства, я лично отрублю ей голову.

— Не горячись, приди с ними ко мне, и мы решим, как действовать. Напрямую на конфронтацию не иди. Ты слабее, — убеждает его женщина.

— Каан рассказал мне про голод, — чешет Маммону голову омега. — Я знаю, что ему очень тяжело, он борется с собой, но мы договорились, что попробуем справиться.

— Рано или поздно его голод достигнет пика, и даже я сомневаюсь, что в такой момент мое дитя сможет вернуть себе контроль, — садится напротив Сантина и наливает омеге апельсинового сока.

— Ты не веришь, что любовь может все победить? — разбито улыбается Юнги.

— В ней-то и вся проблема, — достает трубку Сантина и, вспомнив, что омега беременный, передумывает закуривать. — Позволь мне рассказать тебе про сценарий, который повторяется на протяжении всей истории человечества, и ты трезво оценишь ваши силы. Точнее, силу вашей любви.

— Я слушаю, — кивает Юнги.

— Ты уже знаешь, кем и для чего создан Левиафан, в том числе, думаю, уже слышал про Атлантиду и Тартарию.

— Второе название слышу в первый раз, — честно говорит Юнги.

— Вы, люди, удивительные существа, — улыбается Сантина. — Вы верите в теории заговора, но и мысли не допускаете, что вами правят не другие люди, а сама основа бытия. Тартария, как и Атлантида, — была цивилизацией, достигшей определенного уровня развития. Того же, которое сейчас уже достигла вся земля. Левиафан — единственное оружие на сегодняшний день, которое способно решать «проблему» разом, что он и доказал, уничтожив эти две цивилизации. Вы называете их обеих мифами, а те, кто в их существование верит, говорят, что одна ушла под воду, а по второй нанесли ядерный удар. Все потому, что ваш человеческий мозг не может воспринять масштабы тотального уничтожения Левиафана, — качает головой женщина. — Вам легче поверить во что угодно, но только не в высшие силы, ведь вы их не видели, а значит, они не существуют. И ничего, что на протяжении всей вашей истории вам под нос подсовывали случаи, которые легко объяснить тем, что их совершали существа куда более развитые и могущественные, чем вы. Но вы найдете другое объяснение, а то, что не способны объяснить — назовете «мифом». И это замечательно. Ограниченность и нежелание воспринимать существование другой силы и делало вас безобидными и даже бесцветными. Кому будет интересна планета, по которой ходят узколобые, погрязшие в своих жалких заботах людишки? Никому. Пока все ясно?

— Не совсем, но я пытаюсь, — смачивает горло Юнги.

— Я рассказываю тебе все это, чтобы ты осознал свою роль в грядущем. Это очень важно, Юнги, и я не могу говорить об этом с Чонгуком, его реакция будет разрушительной, — продолжает женщина. — Так вот, если упростить, никто не хотел разрушать Землю. Это было бы бессмысленно тогда. Люди вечно заняты выживанием, властью, поиском смысла в самых очевидных местах. Им не приходит в голову, что все, что они считают вершиной — лишь низший уровень пирамиды, — делает паузу женщина, выбирая слова. — Те, кто действительно управляет Вселенной — не злы. Более того, они вообще не способны испытывать какие-либо эмоции, но при этом они знают свое предназначение и служат своим целям. Пока все идет по плану — они не вмешиваются, но иногда, раз в тысячи лет, случаются сбои. И вот тут мы с тобой вспоминаем об Атлантиде, Тартарии, и Карфагене. Это были не просто цивилизации. Это были точки пробуждения, где люди стали видеть то, что находилось за чертой их понимания. Но что опаснее всего — они начали учить этому других. А значит, угроза стала реальной.

Сантина снова делает паузу, но в этот раз, чтобы налить себе воды. Юнги боится отвлекать ее, сказать хоть слово, и все ждет, когда она продолжит.

— Обычно таких стирают, и это всегда работало. До Карфагена, — с горечью улыбается Сантина. — Теперь мы возвращаемся к твоему мужу. Левиафан тогда должен был выполнить свое задание и продолжить цикл. Но не смог. Мое дитя, которое во всех эпохах было орудием уничтожения, в Карфагене научился чувствовать. Он понял, что значит быть человеком, любить, бояться, защищать. Он помиловал Карфаген, при этом потеряв все, ради чего его и защищал.

Сантина наблюдает за тем, как тихие слезы орошают лицо омеги, а потом протягивает ему салфетку.

— Ему простили эту осечку, ведь Карфаген по итогу все равно был разрушен. Его уничтожили римляне, притом сделали это так яростно, словно чувствовали, что там было нечто, что нельзя было оставлять. Это вы, люди, тоже свалили на римских полководцев, решив, что ими управляла жажда мести и конкуренция. После римлян все, что знали карфагеняне, исчезло. Ничего из «опасных» знаний, которыми они обладали, до остального населения планеты уже не дошло, — смотрит ему в глаза Сантина. — Но теперь все иначе, Юнги. Теперь дело не в одном месте. Вопросы задают везде. Люди поняли, что за внешним миром есть нечто большее, начали искать и даже находить. Они становятся слишком умными, любопытными, и система снова колеблется. Но на этот раз — на кону вся планета. Это не просто месть Левиафану из-за ослушания, это уничтожение планеты-ошибки и самого Левиафана, ведь в его услугах после и надобности не будет. Два в одном.

— Но почему он один? — прочищает горло Юнги. — Почему нет силы, которая бы боролась вместе с моим альфой, была бы за него? Неужели всем наплевать на судьбу человечества?

— Есть такие силы, и одну из них ты носишь в себе, — улыбается Сантина. — Когда был отдан приказ о разрушении Карфагена, миром управляла другая сила. Он сам отдал приказ и сам же его отменил, поняв, что Левиафан не подчинится. Он должен был уничтожить его еще тогда, и, честно говоря, все мы ждали, что мое дитя погибнет. Но он его помиловал. Он тоже выбрал любовь, хотя не знаю, насколько правильно это слово, но для твоего человеческого мозга оно понятнее, и я назову его. Их связь с моим сыном была на другом уровне, ведь именно он поручил мне создать Левиафана, а следовательно, для вас, людей, он бы был фигурой отца. Он помиловал свое творение, а это привело к потере его влияния и восстанию Абсолюта, который, в свою очередь, воспользовался междоусобицей на верхах и подмял власть под себя.

— Так значит, этот Абсолют сейчас правит всем? — широко раскрыв глаза, смотрит на нее Юнги. — Кто он? А кто тот, кто поручил создать Левиафана? Он мертв? Почему он ему сейчас не поможет?

— Слишком много вопросов, — трет виски Сантина. — «Отец» Левиафана был Богом, и не в переносном смысле или символически. Он был тем самым, единым, непостижимым началом, из которого вытекали законы, свет и время. Он всегда был рядом с ним, но, лишившись своей должности, он также лишился большей части своих сил. Он был низвергнут и стал просто существом. Это было величайшее падение в истории мироздания. Ведь пал не демон, не мятежник, не предатель, а Бог, который выбрал прощение и самопожертвование. Который выбрал любовь. С тех пор небо больше не молится ему, но Земля о нем все еще помнит.

— А где он сейчас? Хотя какая разница, если и с ним Чонгуку не победить Абсолюта, — прикусывает губу Юнги.

— Абсолют — это не просто существо. Он воплощение порядка в его крайней, жестокой форме, — объясняет Сантина. — Вы бы сказали, что он мой брат, ведь Абсолют — это Жизнь. Бог создал Абсолюта как воплощение Жизни — силы, которая должна поддерживать движение мира, смену поколений, законы рождения и смерти. Для Абсолюта жизнь была высшей ценностью, но только жизнь сильная и разумная. Все, что было несовершенным, должно было исчезать, чтобы не засорять мир. В его понимании «разум» — опасная, нестабильная аномалия. А любовь, свобода, интуиция — сбои в системе. Левиафан и его чувства — прямая угроза для Абсолюта, и именно поэтому он или сделает его своим слугой и исправит ошибки, или уничтожит Землю вместе с ним.

— Я все равно не понимаю, как можно было свергнуть Бога? — в шоке смотрит на нее Юнги.

— Бог сам нарушил тот порядок, который установил, — уводит взгляд Сантина. — Он выбрал прощение вместо кары, милосердие вместо отбора, любовь вместо закона. Он спас Левиафана, он пожалел тех, кого Абсолют считал обреченными, а для последнего это было изменой его изначальной природе. Он видел, что Бог больше не стоит на стороне порядка, а Любовь позволяет выжить тем, кто должен был исчезнуть. В глазах Абсолюта Бог пал еще до того, как мир узнал об этом. И тогда Абсолют восстал. Он повторяет, что хочет вернуть миру прежний порядок, убрать ошибку, уничтожить источник «заразы» — Любовь. Для него это главная цель. Обязанность, ради которой он и был создан.

— Значит, у нас совсем нет шансов? — с болью смотрит на нее Юнги. — Зачем тогда вообще пытаться? Зачем бороться, если против нас тот, кто непобедим?

— Шанс есть всегда, — опускает глаза на его живот женщина. — То, что растет в тебе, может поменять ход битвы, Юнги.

— О чем ты? — накрывает ладонью живот обеспокоенный омега.

— Абсолют не боится Бога, Дьявола, восстаний, оружия или разрушений. Все это для него предсказуемо. Он может все рассчитать, устранить, заменить. Но любовь не поддается расчету. Она нелогична. Она появляется там, где ее быть не должно, и нарушает законы, которым подчиняется сама реальность. В этом ее страшная, непобедимая суть, ведь все, что делает мир уязвимым, проистекает из любви. И все, что делает его стоящим — тоже. Она единственное, что Абсолют не может предсказать или контролировать. Я думаю, что у любви есть все шансы победить его. И ты ее вынашиваешь, Юнги.

— Что? — выпаливает парень, у которого от количества информации голова идет кругом.

— Да, ваше дитя — это не просто плод любви, а сама Любовь, поэтому ты должен сделать все, чтобы защитить его, и даже уйти от моего сына, если это требуется.

— Я не смогу без него, — прикрывает ладонями лицо Юнги. — Пожалуйста, не повторяй его слова, скажи, что все будет хорошо. Что мы справимся вместе. Умоляю.

— Сможешь, мой сын не любил бы слабого человека, — накрывает ладонью его руку женщина. — Он без тебя не существует, Юнги. Но ты должен забыть о вас сейчас и думать только о малыше, который пусть и является могущественной силой, но пока все еще кроха, который нуждается в защите своего папы. Не позволь Абсолюту снова убить этого ребенка.

— Этого ребенка? — сглатывает ком в горле омега.

— Да, Любовь ведь не человек и не существо, созданное Богом, у нее нет души, которую я бы прятала, и когда я увидела вас в реке, я поняла, что это именно он. Тот же малыш, которого ты носил в Карфагене, — голос Сантины дрожит. — Просто в этот раз, несмотря на то, насколько ему страшно, он пришел с оружием. Он хочет жить, Юнги, а ты обязан ему эту жизнь подарить.

— То есть, он со мной? Мой малыш со мной? — слезы разбиваются о руки, которыми Юнги обнимает свой живот. — Надо рассказать Чонгуку, — всхлипывает омега. — Надо, чтобы он знал правду.

— Он узнает, но не сейчас.

— Что ты мне снова не договариваешь? — всхлипывает парень. — Почему ему нельзя узнать ее сейчас? Он заслуживает правду. Он должен знать своего врага.

— Правда приведет не к одной, а к двум войнам. Мы пока к ним не готовы, поверь мне на слово, Юнги, на кону стоит слишком многое, — прикрывает веки Сантина. — Сейчас ему нельзя знать, что именно произошло в Карфаген, иначе вы проиграете. Позволь мне решить этот вопрос, и обещаю, я сама сразу же расскажу ему все.

— Хорошо, — нехотя кивает Юнги. — Я же человек, что я могу знать о кознях высших сил, — кривит рот. — Что нам делать с его голодом? Как излечить его от этой напасти?

— У него огромная сила воли, но боюсь, в этом случае одной ее будет мало. Я настаиваю, что вам нужно расстаться, но ты и слушать не хочешь, поэтому пока хотя бы, прошу, держи с ним расстояние.

— Он ночевать не приходит, на звонки не отвечает, я с ума схожу, хочу его увидеть, — с грустью смотрит на свое обручальное кольцо Юнги. — Мы договорились, что будем решать все вместе, и можно же хотя бы на минутку забегать меня увидеть или на звонки отвечать. Мне кажется, даже мой голос его провоцирует. В любом случае, я не буду подвергать риску ребенка и не буду искать с ним встречу. Я займусь пока квартирой, начну обустраивать в ней детскую, потому что не горю желанием растить ребенка в Хароне. Как раз, как он и говорил, голова будет забита чем-то, и я не буду истязать себя мыслями о Чонгуке. А от тебя я жду новостей. Хочу знать все, что происходит, — поднимается на ноги Юнги и берет в охапку Маммона.

— Он не хочет уходить, — усмехается Сантина, наблюдая за недовольной мордочкой кота, и Юнги опускает его обратно на стойку.

***

Просторная зона с мягкими кожаными диванами в любимом сигарном клубе альф Азари отгорожена от остальной суеты. Здесь царит тишина, нарушаемая только звуками приглушенного джаза. Каан сидит, откинувшись на спинку дивана, пиджак лежит рядом, в руке альфы стакан с пока не тронутым коньяком. Его взгляд устремлен в никуда, а мысли все собраны в одном человеке, доступ к которому ему пока закрыт. Он скучает по Юнги, ежеминутно думает об омеге, чья улыбка заставляла его забывать о боли, и еле сдерживается, чтобы ни сорваться к нему. Юнги, наверное, тоже не спит, смотрит на дверь, ждет его, а Каан — ничтожество, жаждущее крови своего любимого, который носит под сердцем их ребенка. Он ненавидит себя за слабость, уплотняет прутья клетки, в которую загнан по чужой воле, и даже не допускает мысли, что так будет всегда. Каан должен найти выход, излечиться, избавиться от этой жажды, ведь иначе он никогда не сможет подойти к тому, кем живет. Его отвлекает подошедшая девушка лет тридцати, и альфа даже не слушает, что вылетает из ее чрезмерно полных губ, и бесцветно говорит:

— Неинтересно.

Все, что интересно Каану, находится в Хароне. Каан винит себя, что когда мог, не проводил с ним больше времени, что вообще покидал их постель, будучи уверенным в нее вернуться, а последние сутки выживает только благодаря воспоминаниям об их близости. К нему снова подходят, в этот раз омега с длинными золотистыми волосами, Каан отпивает коньяка, повторяет «неинтересно». Жажду Каана способен утолить только один человек на этой планете, и как жаль, что это касается и жажды крови.

Третий незваный гость смелее, он сразу садится рядом, даже касается его руки.

— Ты выглядишь так, будто ждешь, когда кто-то спасет тебя от скуки, — томно шепчет симпатичный брюнет, и Каан поднимает на него глаза.

— Неинтересно, — по слогам выговаривает альфа, но в глазах собеседника, вопреки обиде, вспыхивает огонь.

— Что мне сделать, чтобы было интересно? — тянет омега, и вот тогда Каан усмехается. Он откидывает голову на спинку, отпивает коньяка и, не отводя взгляда, говорит:

— Возможно, что-то сделать ты и можешь, но одного тебя мне будет мало.

***

Боль в висках пульсирует, как барабан, в который бьют прямо внутри черепа. Каан с трудом открывает глаза и морщится из-за того, как сильно болит его голова. Он пытается упорядочить мысли, раскиданные в голове осколками разбитого стекла, чувствует вкус металла на языке. Каан слышит вибрацию, тянется за телефоном. Юнги снова пишет, интересуется его делами. Каан машинально проводит рукой по губам и чувствует влажность. Он забывает про телефон, смотрит на ладонь, которая покрыта кровью, оборачивается и видит двух омег на постели. Их безжизненные глаза открыты, в зрачках застыл ужас, будто они поняли в последний момент, в чье именно логово добровольно ступили. Горла обоих парней разорваны, и все вокруг покрыто кровью. Она пропитала простыни, разбрызгана по стенам, оставила отпечатки на полу. Воспоминания о ночи разом просыпаются в гудящей голове, и Каан, выругавшись, встает с постели. Его ступни оставляют на полу кровавые следы, но альфа идет в ванную, открывает воду, а сам смотрит в зеркало. На него из зеркала смотрит чудовище, чье лицо испачкано в крови. Его глаза светятся красным, доказывают, что человеческого в нем никогда не было, а Каан этого и не прячет. В то же время он не чувствует удовлетворения, он по-прежнему голоден, и в нем нет даже отголосков вины. Каан сам привел их сюда, выбрал из меню себе ужин, в итоге двое мертвы, а он все еще голоден.

Так и не умывшись, Каан возвращается в комнату, которая выглядит так, словно тут произошла бойня, и думает сперва позвонить Гисо и вызвать его. Он тянется за валяющейся на полу рубашкой и пытаясь оттереть ею засыхающую на лице кровь, ищет номер помощника. Не успевает альфа нажать на контакт, как слышит звук открывающейся двери. Через минуту на пороге спальни стоит Юнги, в глазах которого застыл ужас, а за его спиной явно озабоченный увиденным Киран.

— Меня сейчас стошнит, — отшатывается омега, но Киран сразу же обнимает его за плечи, помогает устоять на ногах. Юнги столкнулся с Кираном после завтрака и спросил у него адрес квартиры в Найтсбридже, чтобы посмотреть, что именно ему нужно обставлять. Киран, который заботится о безопасности омеге не меньше своего друга, сразу же вызвался лично привезти его. Сейчас он этому рад, ведь вид Каана пугает самого альфу, и ему не хотелось бы, чтобы Юнги прошел через такое один.

Рвотные позывы оказываются ложными, Юнги, не желая оставаться ни секунды в забрызганной кровью комнате, опираясь о Кирана, проходит в гостиную. Он отказывается садиться и, остановившись у камина, пытается переварить увиденное и взять себя в руки. Юнги будто бы увидел свой самый страшный кошмар, и в центре этой пропитанной смертью комнаты стоял его муж. Юнги знает, что вампиры убивают, что кровь, которую Каан поглощает за ужинами, тоже когда-то принадлежала людям. Более того, он сам был тем, кто рубил головы вампирам, и некоторым как раз в процессе приема пищи, но одно дело, когда это чужой ему вампир, а другое, когда это его муж. Точнее, чудовище, ведь так изуродовать тела ни в чем неповинных людей в угоду своего голода способен только монстр.

Каан появляется в проеме гостиной и, прислонившись плечом к косяку, молча наблюдает за омегой. На его лице нет сожаления или стыда, и это именно то, что заменяет в Юнги обиду и страх на злость.

— Что ты наделал? — не в силах устоять, приваливается к камину омега, который вряд ли забудет изуродованные тела парней, которым на вид чуть больше, чем ему самому.

— Я был голоден, — спокойно отвечает Каан, и его спокойствие только раздувает в омеге агрессию. — Настолько, что сделал все так грязно, — делает к Юнги шаг, но Киран становится между ними.

— Ты пугаешь его, — говорит Киран другу.

— Не пугает, меня тошнит от него, — выпаливает Юнги и сам подходит к альфе. — Как ты мог? Ты убил двух человек! И не говори мне, что я знал, с кем связался!

— Я был голоден, я все еще голоден, — как ни в чем ни бывало, объявляет Каан.

— И это твое оправдание? — у Юнги подбородок от нервов дрожит.

— Нет, это факт. Я опасен для всех, и для тебя, и для ребенка.

— Именно поэтому я и сказал, что нам надо работать вместе, а ты пропал, игнорировал мои звонки! — кричит на него Юнги.

— Я и с тобой могу такое сделать! — рычит Каан, Кирану приходится снова встать между ними.

— Я бы справился, я тебя не боюсь, — кривит рот омега.

— Ты все еще не понимаешь серьезности происходящего, — качает головой Каан. — Все еще пытаешься меня спасти, и это похвально, но не ценой собственной жизни! Не будь глупцом!

Обстановка в комнате накаляется, и Киран уже думает набрать остальных, потому что сомневается, что если Каан сорвется, ему удастся остановить его одному.

— Юнги, позволь мне увести тебя, — просит омегу Киран.

— Нет, я останусь, — сбрасывает с себя его руку омега. — Я знал все, и все равно выбрал его, и я его из этого дерьма вытащу. Правда, пока не знаю, как.

— Мне не нужен спаситель, а вот тебе не помешает, потому что прямо сейчас я слышу, как твое сердце качает кровь, — нависает сверху Каан, шумно вдыхает его запах. — Как мне быть с тобой, если я себя не контролирую?

— Это же как болезнь, а значит, она лечится, — уже с мольбой смотрит на него Юнги. — Просто дай мне шанс найти лекарство. Прекрати убивать, посади себя в клетку, в конце концов!

— Нет той клетки, которая была бы способна меня удержать, — скалится альфа. — Ты же понимаешь, что там должен был быть ты? — кивает в сторону спальни Каан. — Что, испивая их ночью, я думал о тебе. Я отнял две жизни, которые просто хотели развлечься. И ты все равно меня оправдываешь?

— Я знаю, что тобой управляют, что мой Чонгук бы такое не сделал...

— Прекрати! — рычит альфа, заставляя омегу отшатнуться. — Ты даже не знаешь, трахнул ли я их до того, как убить! Ты и это оправдаешь? Все, потому что я бедный несчастный первородный, который не способен контролировать свою жажду? Хватит унижаться!

Звонкая пощечина рассекает тишину в комнате, и воздух вокруг мгновенно становится тяжелым. Каан не моргнул, не попытался поймать руку омеги, но его взгляд сразу стал стеклянно-пустым. Юнги смотрит в глаза, в которых одна пустота, а Каан тонет во взгляде, в котором только боль, ярость, отчаяние и любовь. Альфа медленно поднимает руку и прикладывает ее к щеке. Не потому что болит, а потому что хочет запомнить его прикосновение, ведь, судя по всему, следующее ему придется ждать век. Юнги тем временем прижимает пострадавшую ладонь к груди и вкладывает все силы, чтобы не разреветься от обиды, виной которой является не его альфа, а их проклятая судьба.

— Больно? — голосом, пропитанным тихой усталостью, спрашивает Каан. Он смотрит на его руку, но несмотря на желание прикоснуться, все равно делает шаг назад. — Держись от меня подальше, Юнги. Не ищи, не спасай. Я приду, когда справлюсь.

— Ты правда спал с ними? — глотает ком в горле Юнги, но блестящие глаза его выдают.

— Нет, — прислоняется к стене Каан. — Я просто хотел есть. Уходи, Юнги, и больше не приходи. Я не хочу быть тем, кто навредит своему омеге и ребенку.

— Я тебя не оставлю, — слабо улыбается омега и собирается на выход. — Я сделаю все, и начну с обеспечения тебя кровью, чтобы ты не трогал людей. У тебя ее будет столько, что утонешь в ней. Обещаю. Я никому не позволю разрушить мир, в котором будет жить мой ребенок. Даже тебе.

— Мой? — кричит ему в спину Каан. — Теперь он только твой?

В ответ до него доносится только хлопок двери.

***

Древняя земля, на которой когда-то готовил свои походы великий полководец Ганнибал, все еще носит на себе тени прошлого. Римляне сожгли дотла и засыпали солью величайший город в истории, но по этой планете ходит один человек, который может гордо зваться истинным Карфагенянином. Человек, который своим существованием один раз уже предотвратил конец света. Каан стоит на берегу, любуется раскинувшимся перед ним Средиземным морем, а позади него виднеются руины, разрушенные колонны, остатки римских построек, пережившие тысячи лет. Здесь все сейчас по-другому, и пусть эта земля обставлена высотками и покрыта асфальтом, Каан знает каждую трещину на ней, ведь боль, которую не вынес тогда он, вынесла она.

Пальмы качаются на ветру, издалека доносится шум шоссе, но здесь, среди камней и заросших тропинок, все словно стоит. Внезапно дует холодный ветер, а вода у берега начинает покрываться тонким льдом. Каану не нужно оборачиваться, чтобы понять, кто пришел. Арес. Солнце, которое совсем недавно слепило мужчину своим ярким светом, исчезает за стеной из туч, и с этим мраком на берегу появляется тень, обволакивающая свет — Раптор. Каан оборачивается, и в этот миг с треском и жалобным хрустом начинают увядать ближайшие кусты, выцветая за секунды. К нему уже идет Киран. Каан их ждал, он сам их позвал, поэтому, кивнув альфам, первым начинает разговор:

— Я вызвал вас сюда, в место, где все началось и где нет лишних ушей, чтобы мы раз и навсегда решили, по пути ли нам дальше.

— Дотронься до руин, может, что вспомнишь...

— Арес! — шипит Киран.

— В фильмах все так и бывает! Это же его дом, вдруг память проснется, — ворчит Арес.

— Я не знаю точно, против кого я воюю, — игнорирует их перепалку Каан. — Я даже не знаю, кто именно мой враг, но я решил закончить вражду с другими кланами и попробовать заключить союз.

— Ты с ума сошел, — мрачнеет Раптор. — С Ичиго и Джефферсонами? Они спят и видят, как нас в гробы заколачивают.

— Они истинные первородные и они заслуживают уважения, ведь это мы к ним пришли и стали отбирать все, что принадлежит им по праву, — твердо говорит Каан. — Да, в условиях старых реалий наша конкуренция была логичной, но все поменялось. Мне нужны союзники, потому что пусть я и не знаю своего врага, я точно знаю, что он силен. Я не откажусь от любой помощи, которую смогу получить.

— Не факт, что они пойдут тебе навстречу, — качает головой Киран.

— Имеют право, но я надеюсь, что разум восторжествует, ведь если проиграю я, им будет нечего заселять. Все последние команды, которые я получаю — это подготовка к чему-то масштабному, а учитывая, кто я и для чего создан, то сомнений нет. Земля стоит на грани уничтожения.

— Как же мы до этого дошли, — опускается на камень Арес.

— Мне нужно, чтобы ты продолжил наращивать нашу силу, — смотрит на Раптора Каан. — Все наши войска, которые служат не только королевской армии, но и во всех остальных армиях мира должны быть наготове.

Раптор кивает.

— Твоя задача, чтобы среди них не было людей. Мне нужна выносливая армия, а значит, она должна состоять полностью из вампиров, — обращается к Аресу.

— Ты займись переговорами с кланами, любое время и место, я поеду. Заставь их выслушать нас, Киран.

— Сделаю.

— Белтейн отныне занимаюсь я сам лично. Думаю, и вам уже понятно, что это вовсе не организация, борющаяся за права людей. Они борются против меня, руководят и поддерживают их мои враги. Последние покушения это только доказали, — говорит Каан. — И самый главный вопрос — вы будете воевать за эту планету? — пристально смотрит на друзей альфа.

— Нет, — цокает языком Киран. — Мы будем воевать за тебя.

— Я с тобой сейчас и вовеки, — кивает Раптор.

— Простите, Ваше темное высочество, но что за глупый вопрос, — хлопает себя по бедрам Арес и поднимается на ноги. — Я за тебя могу даже от Баленсиаги одеваться. Без обид, я эту безвкусицу не понимаю.

— Хорошо, — кивает Каан. — Хочу, чтобы вы знали, я раньше, может, и принимал вас как должное, но многое поменялось. Я рад, что могу называть вас братьями.

— Мой спф потечет, — отворачивается Арес.

— Можете возвращаться в Лондон. Если следующая наша встреча произойдет по ту сторону, то я хочу, чтобы там со мной были именно вы, — усмехается Каан и двигается к воде. Через минуту море принимает свое дитя, и после Каана на поверхности воды остается только рябь.

— Что будем делать с остальными? — стоит черному пятну исчезнуть на горизонте, спрашивает оставшихся альф Арес.

— С Элиссой я сам разберусь, — говорит Киран.

— И как ты это сделаешь? Ты же знаешь, что...

— Я убью ее, — перебивает его Киран.

— Бунтующий ты меня возбуждаешь, — прикусывает губу Арес.

— Так будет лучше, ведь Элисса ради спасения своей шкуры выдаст Каану все. Ему нельзя получить ответы, — кивает Раптор.

— Столько веков мы пытались его защитить, делали все, что могли, чтобы эти дни не наступили, но они все ближе, — вздыхает Киран.

— Да бросьте, вы столько веков прячете от него правду не из-за того, что пытаетесь избежать конца света, а потому что за себя боитесь, — кривит рот Арес.

— Нам нечего бояться, — мрачнеет Раптор.

— Ты меня пытаешься убедить или себя? — выгибает бровь Арес и начинает расстегивать рубашку. — Пойду поплаваю перед вонючей тюрьмой, а вы молитесь новому богу, чтобы руины не научились говорить и не нашептали Чонгуку правду о том, что вы его предали.