Прощание
— Приступать? К чему приступать? — я затравленно оглянулась на остальных братьев Сакамаки и увиденное меня до чертиков напугало.
Райто с мрачным видом, закатывал рукава, а Аято… Аято направился ко мне, на ходу избавляясь от рубашки и сникеров. Еще не понимая, что они задумали, я впала в панику и вскочила с кресла, остро ощутив, что почти раздета и заперта в комнате с шестью малознакомыми парнями.
В голове всплыли слова Рейджи: «Отец настаивал, чтобы мы все поучаствовали для правдоподобности».
— Нет! Не надо, пожалуйста! — закричала я и попятилась, в тщетной попытке найти выход из положения, — Не делайте этого! Что-бы вы не задумали! Аято презрительно хмыкнул и элегантным движением бросил рубаху на кровать.
— Тьфу, теперь весь измажусь, — буркнул он и бросил на Рейджи злобный взгляд.
Райто тяжко вздохнул и грустно мне улыбнулся:
— Ничего личного, злючка. Семейные дела, знаешь ли. — перевел взгляд мне за спину и кивнул, — Держи ее.
Я скорее почувствовала, чем увидела движение позади и дернулась, пытаясь увернуться, но меня словно зажало между стальными прутьями. Я извивалась, отбивалась и вырывалась во внезапном приступе животного ужаса, но Субару (а это оказался он), заломил мне руки за спину с такой силой, как будто хотел вырвать их из суставов. От резкой боли я пронзительно закричала, на глаза навернулись слезы.
Аято остановился прямо напротив меня, злобно рыкнул: «Хватит трепыхаться!» — и, сжав кулак, ударил меня в лицо.
Я не даже не успела среагировать как его кулак врезался мне в скулу. Как будто огромный метеорит, на полной скорости столкнувшийся с планетой. Меня мотнуло от силы удара и в голове взорвалась ослепительная сверхновая боли. Я закричала. В тот момент мне показалось, что он выбил мне глаз.
А он, стремительно и безжалостно размахнулся другой рукой, и я, летя по инерции от его первого удара напоролась на его второй кулак. Он ударил снизу в подбородок. Зубы мои оглушительно клацнули и челюсти больно ударились друг об друга. Ноги мои подогнулись, но Субару не дал мне упасть. Он вздернул меня обратно, прямо под град жестких, размашистых пощечин Райто. А потом снова Аято. И снова Райто. Они кружили вокруг меня как два молодых хищника, примериваясь куда нанести следующий удар. И избивали меня в полном молчании, не отвечая и не реагируя на мои крики и мольбы.
А я умоляла! О, как я упрашивала их прекратить! Заливаясь слезами, захлебываясь от слюны и крови из разбитого носа и порванных губ, я рыдала и кричала как истязаемое животное. Я мечтала о забытье, хотела потерять сознание, чтобы прекратить свои страдания, но молодой здоровый организм яростно сопротивлялся.
Я чувствовала все. Каждый удар по ребрам, по ногам, по лицу, рукам… Аято колотил меня методично и сосредоточенно, как бойцовскую грушу в спортзале. Райто предпочитал картинно хлесткие, широкие удары.
В какой-то чудовищный момент мироздание застыло, и я с кристальной ясностью увидела все вокруг, словно в замедленной сьемке. Окаменевшее бесстрастное лицо Рейджи, горячечное жадное возбуждение на гоблинской мордочке Канато, Шу, смотрящий в пол, лихорадочный голод на лицах близнецов. Они как акулы чувствовали кровь, и их природа рвалась изнутри, требуя удовлетворения.
Аято размахнулся, нацелившись ударить меня коленом в живот, и я, в своем замедленном мире яростно рванулась, пытаясь увернуться. Что-то хрустнуло, руку мою прострелила адская судорога боли и мир вернулся в свои границы. Колено врезалось мне в ребра с силой встречного поезда, вышибая дыхание и ломая кости, я с хрипом завалилась на пол и на этот раз Субару меня отпустил. От удара под дых меня начало рвать сгустками слизи и проглоченной крови. Я скорчилась на полу, содрогаясь в спазмах тошноты и заливаясь слезами.
— Достаточно. Переверните ее. — голос Рейджи приблизился и, когда меня перевернули, я увидела шприц в его руке, — Запомни Айрис, ты очнешься около автострады. Нужно будет подняться всего на пару метров. — он, как сказочный великан наклонился ко мне из заоблачной, дали, я почувствовала, как в руку меня что-то укусило. И пришла блаженная тьма.
***
Возвращение сознания стало погружением в ад. Боль была повсюду. Настоящая симфония разных видов боли. Тупая боль в груди, пронзительные острые вспышки в поврежденной руке, саднящие порезы и ссадины, ноющая боль в отбитых мышцах. Казалось в моем теле не осталось ни одной целой кости. На несколько чудовищных секунд я подумала, что ослепла, но потом один глаз все же открылся и я увидела над головой бездонно-синее майское небо. И кроны деревьев. Я полной грудью вдохнула свежий воздух и тут же закричала. Замерла и постаралась расслабиться. Лежать было хорошо, если не шевелиться, боль утихала. Я аккуратно и неглубоко дышала, смотрела в небо и пыталась думать.
Я жива, я в здравом уме, хотя казалось, что тело мое непоправимо покалечено. Судорога ужаса пронзила меня подобно удару током, когда я вспомнила сегодняшнее кровавое утро. Они могли забить меня до смерти…
«тебя оставят около оживленной дороги, все, что тебе нужно будет сделать — это выйти на проезжую часть и поймать машину.»
Ублюдок! Циничный ублюдок! Ненавижу!
Злость придала мне сил, и я перекатилась на живот. Это простое действие отозвалось взрывом болевых ощущений и приступом тошноты. Я не смогла сдержать слез, отчего в заплывших глазах защипало, как будто туда накапали кислоты. Этот штрих ко всем моим страданиям стал последней каплей. Даже в слезах мне не было спасения, они сами стали дополнительной мукой.
Я уткнулась в землю лицом и зарыдала, терзая пальцами траву. Я рыдала в безграничном горе, лежа ничком в придорожной канаве, не имея сил подняться и сделать последние шаги к спасению. Оплакивала свое покалеченное тело, свои разрушенные мечты, свою растоптанную любовь. Казалось, что я плакала целую вечность, и душа моя со слезами утекала в землю. Когда слезы иссякли я почувствовала себя пустой оболочкой, помятой клеткой из которой улетела певчая птица. В голове было легко и пусто. я вдруг остро почувствовала, что все кончилось. Кошмары растворились в бирюзово-золотом майском дне, а я, хоть и избита, но определенно жива. Надо было выбираться.
Попытавшись приподняться, я с воплем упала обратно, кажется левая рука была сломана. Со второй попытки я уперлась в землю правой и встала на колени. Какими бы чудовищами не были братья Сакамаки, слово они сдержали, судя по звукам, оживленная автотрасса была буквально в нескольких метрах. Ее от меня скрывал пологий склон высотой метра три. Все что нужно — это взобраться по насыпи, а там люди, там свобода, родители…
Спустя пятнадцать минут мучительно медленного и зубодробительно болезненного карабканья я выбралась на дорогу подобно ожившему персонажу фильмов ужасов. Грязная, босая, окровавленная, покрытая черными кровоподтеками и целыми промоинам кровавых ссадин. Одетая только в огромную мужскую футболку, с лицом, полностью потерявшим очертания из-за побоев, с заплывшим глазом и порванными губами. Меня мотало и штормило, но я нашла в себе силы поднять руку в попытке поймать попутку. Первая же машина с визгом затормозила рядом, потом еще одна, и еще. Через несколько минут меня окружало с десяток перепуганных до смерти дружелюбных японцев, желающих оказать помощь.
— Я Айрис Филдс. Я девочка, которую ищут. Мне надо в больницу. — хрипло повторяла я как заводная кукла, пока меня накрывали одеялом, предлагали воды, обтирали влажными салфетками и ждали прибытия полиции и скорой. В машине скорой помощи, после укола обезболивающих, я все-таки отключилась и пришла в себя уже в больничной палате, в окружении врачей и семьи.
Конечно меня допрашивали, и неоднократно. Но братья Сакамаки, в буквальном смысле, намертво вбили в меня версию о маньяке — одиночке. Я с завидным упорством ее повторяла, время от времени впадая в истерику с рыданиями и судорогами. Рыдала я от разбитого сердца, но со стороны выглядело впечатляюще. Особенно, когда в приступах безудержного горя, я захлебывалась слезами и голосила «Как он мог?! Как он мог?».
Я плакала о Рейджи. О бессердечном монстре, укравшем мое сердце. Но об этом знала только я.
А родителей мои приступы пугали до чертиков и между мной и полицией тут же вставала небольшая армия врачей, психологов и адвокатов. Больше всего я боялась, что проговорюсь о чем-то в сонном бреду, но тут меня пронесло. Никто так и не узнал правды.
Наверное, они до сих пор ищут полного тридцатилетнего японца в очках и на белом обшарпанном автофургоне. Но это уже не мои проблемы.