39
«Чёрт, чёрт, чёрт. Что я наделал?! Что мы наделали?» — пульсировало в висках у Смородника.
Он встал рано. Мавна ещё спала — такая щемяще-прекрасная, тёплая и румяная, до сладкой боли в груди. Темень, как же он её любил. Знал это и раньше, но теперь будто прорвало плотину, и густая розовая жижа с блёстками бодро затопила всё его сердце и мозги. Может, даже проникла в кровь.
Как она была красива вечером. И ночью. Как была хороша в своей упоительной мягкости, какой у неё был красивый голос, когда она тихо стонала, так искренне, с кипящей жизнью, что Смородник забывал, как дышать, пока она находилась у него в руках.
Несколько раз он думал, что умрёт от распирающих чувств. Но каждый раз предчувствие смерти разряжалось долгими, мучительно острыми вспышками наслаждения.
Он жил. Он был жив. И жизнь искрилась вокруг него, как праздничный напиток.
И как же хотелось, оказывается, пожить ещё.
Он осторожно перекатился на бок, бесшумно встал, молясь, чтобы не хрустнуть суставами на всю квартиру, едва-едва ступая собрался и выскользнул за дверь, ещё даже не рассвело.
Через дорогу от общежития мигала огнями дурацкая ёлка с фигурками пяти Покровителей наверху.
Сперва Смородник просто навернул кругов эдак девять по кварталу. Без цели, только чтобы спустить пар, проветрить голову и остудить кровь. Иначе, ему казалось, он просто взорвётся и сгорит заживо, если останется рядом с Мавной.
Сердце — вата, в голове — игристые пузырьки.
Наконец до него дошло. Наверное, всё-так полегчало, подотпустило. Смородник забежал в круглосуточный цветочный магазин, чем перепугал сонную флористку.
Розы, розы, грёбаные розы... тюльпаны. Какие-то страшные цветы. Вычурные цветы. Непохожие на Мавну цветы. Ветки. Кто, блин, дарит ветки?! Хотя она подарила ему шишку... Может, в этом есть какой-то непостижимый женский язык символов.
— Что-то подсказать? — с сомнением в голосе предложила флористка, пока Смородник яростно метал молнии из глаз, мысленно отметая один цветок за другим. Может, взять ей лилии? Они приятно пахнут. Напоминают кладбище.
— Мне нужны цветы, которые похожи на... мою девушку, — буркнул Смородник, потирая подбородок.
Лицо флористки вытянулось.
— А как выглядит ваша девушка?
— Она такая... — он обвёл руками в воздухе круг и ругнулся. Да уж, описывать не мастак. Покраснев до корней волос, Смородник буркнул: — Вроде рыжая, а вроде нет. С веснушками.
Где-то в интернете он видел букеты из колбасы и пельменей. А ещё из чебуреков. Что-то смутно подсказывало, что Мавна бы оценила такой, но заказывать не было времени. Да и после первой совместной ночи тянуло на идиотскую простую человеческую романтику. На классику даже.
«Что секс с чародеями делает», — ворчливо подумал Смородник.
Он уже хотел пробубнить что-то вроде «пу-пу-пу» и с позором ретироваться из цветочного, так и не подобрав идеальный букет, как вдруг его взгляд упёрся в ведро с цветами, стоящее на полу.
Из ведра торчали солнца на палках. Точнее, солнечно-оранжевые крупные цветы. Открытые, честные, жизнерадостные. Пушистые и округлые. Как Мавна. Вот же оно.
— Вот такая она, — уверенно произнёс Смородник, указывая на цветы. — Это что? Мне десять штук.
— Это герберы. — Флористка шустро шмыгнула к ведру, заметно обрадованная тем, что выбор всё-таки состоялся. — Наверное, лучше девять или одиннадцать? Обычно дарят нечётное количество.
— Одиннадцать, — подтвердил Смородник и поскрёб шею, чтобы спрятать волнение.
Он никогда не покупал женщинам цветы. Это явно не характеризовало его как хорошего партнёра. Но то, что он дошёл до покупки сейчас, уже можно было считать светлым знаком.
— Вам добавить упаковку или ленту?
Упаковки Смороднику не понравились. Слишком шуршащие и розовые. Всё равно выкидывать. Лишний мусор. Но ленту он взял. Нежно-жёлтую и широкую. Она обняла стебли словно луч солнца, и букет обрёл свой окончательный облик. Так похожий на Мавну.
Стоя у дверей в квартиру, он внезапно подумал, что, наверное, надо вложить записку. Вдруг Мавна не поймёт, от кого цветы. Покопавшись в карманах, достал старый помятый чек из супермаркета и огрызок карандаша. Зажав букет между коленей, Смородник прижал бумажку к стене и, высунув от стараний язык, накарябал своим острым неразборчивым почерком:
«Среди отсутствия жизни ты — мой Свет».
Уже ставя точку, Смородника охватил стыд. В подъезде лампочка мигала красным, откуда-то воняло подгоревшей кашей — и чего на него нашло пафосно-поэтическое настроение? Лучше не позориться. Он густо зачеркнул написанное, но бумажку всё-таки сунул между гербер, повинуясь какой-то своей, уникальной и непостижимой логике.
Так же лучше, чем вообще безо всего? Да?
Смородник оставил букет на столе, стараясь совсем не смотреть на спящую на матрасе Мавну и закрыл дверь так тихо, как только мог. Час. Ему хватит часа, чтобы привести голову в порядок. Было ещё темно, раннее зимнее утро расползалось по улице паутиной гаснущих фонарей и фарами сонных машин, и он надеялся, что у Мавны не сработает будильник, зовущий кормить людей булками.
До медицинского кабинета он пронёсся бегом, хотя рана в боку ещё тянула. Даже не отдышавшись, несколько раз ударил кулаком в дверь.
Пришлось прождать несколько минут. Калинник открыл сонный, взлохмаченный и широко зевающий, но, увидев Смородника, тут же округлил припухшие со сна глаза.
— Смоха! — из-под бороды выползла сияющая, как полукруг сыра, улыбка. — Живой! Ну нифига себе!
— Не ори. Утро на дворе.
Смородник попытался отворчаться, но Калинник сжал его в объятиях и поволок в кабинет. Указав на кресло, он сам плюхнулся на диван.
Несколько секунд они сверлили друг друга глазами. Смороднику не хотелось всё рассказывать о болотах, но деваться некуда. Вообще было бы неплохо отдохнуть, но он и так провалялся два дня в каком-то притоне бунтующих подростков-блогеров.
— Слушай, — сказал Калинник, неуверенно потирая костяшки. Он сидел, наклонившись вперёд и поставив локти на колени. На нём было что-то вроде пижамы или домашнего костюма — мягкое и в ананасах. Смородник даже удивился. Почему-то в его голове сидел образ, что врачи спят в халатах и со стетоскопом на шее. — Я тогда тебя обидел с той банкой. Ну, когда деньги предлагал. Забыл, какой ты гордый и независимый, ну просто бродячий кот. Извини меня, мужик. Не подумал как-то.
Смородник растерянно моргнул, не совсем понимая, о чём он. Но Калинник выглядел виноватым. И тут Смородник вспомнил: это он сам грубо оттолкнул «подачку», а почему тогда извиняется Калинник? Звучало сложно и запутано, он явно не был сейчас в силах разбираться с такими тонкими конфликтами.
Неуклюже пожав плечами, он буркнул:
— Это ты извини. Я вёл себя как мудак.
Калинник хлопнул себя по бёдрам, будто вспомнил что-то.
— Мавна! Ты ей звонил?! Сказал, что жив? Был у неё? Она там сейчас в твоей квартире бедолага одна, мучается.
— Уже не мучается.
Лицо Калинника вытянулось. Смородник отвёл глаза, но всё равно почувствовал, как сердце заколотилось быстрее — явно не от бега — и как к щекам приливает багровый румянец. Не выдержав, он расплылся в совершенно идиотской и бесконечно счастливой улыбке.
— Что... А-а... Да? Да-а?! — Калинник подскочил к Смороднику и с размаху хлопнул его по плечу. — Ты был у неё? Вы...
Скрывать было бессмысленно. Наверняка у него на лице всё написано. Да и всё равно проговорится. Поэтому Смородник посмотрел снизу вверх на Калинника, не переставая светиться улыбкой, и просто ответил:
— Да.
Медвежьи объятия стиснули его до хруста в рёбрах. Пришлось захрипеть, чтобы не давил так.
— Она ж приходила, — забубнил Калинник. — Переживала. Банку шпротов с ней умяли. И не только. Тебя искали по жетону, найти не могли. В ту ночь знаешь что было, упыри рядом с общагой повылезали. Наши их били, но наших ребят тоже много помяли, я потом замучился им раздавать лекарства и мази, зашивать раны. Ну ничего, никого из чародеев не убили, и то хорошо. А ты где был-то? Ну ты чёрт, конечно. Тебя только в боевиках снимать. Сначала пропадает где-то неделями, бегает от перестрелок, а потом приходит с довольной мордой, и ему достаётся самая классная девчонка.
Смородник встал, по-хозяйски открыл холодильник и достал два молочных коктейля. Один кинул Калиннику, второй оставил себе. Лёг на диван, вытянув ноги, и проколол пакет трубочкой.
— Готовься слушать. Долгая история.
Хмыкнув, Калинник сел ему в ноги, поджав под себя здоровое колено.
— Ты не болтун, так что я вдвойне заинтригован.
И Смородник, немного покатав во рту холодное шоколадное молоко перед тем, как глотнуть, начал свой рассказ.
***
Мавна потянулась, не открывая глаза, и лениво перекатилась на другую половину матраса.
Пусто. И холодно.
Она недовольно разлепила веки и уставилась на смятые простыни. Смородника не было.
Отгоняя от себя дурацкие предчувствия, она прислушалась, не льётся ли вода в ванной. Тихо.
Зато на столе помимо полупустой банки огурцов (Темень, отвлеклись и забыли поставить обратно в холодильник) ярко-оранжевым пятном выделялся букет крупных гербер. Мавна поднесла ладонь ко рту, скрывая улыбку. В груди будто зажглись маленькие солнышки — или гирлянды. Она быстро встала, понюхала букет и набрала в кастрюлю воды. Больше поставить было некуда, да она и не надеялась найти вдруг у Смородника хрустальную бабушкину вазу.
Из букета выпала скомканная бумажка. Записка? Но, развернув, Мавна обнаружила только каракули. Она усмехнулась. Почему-то другое содержание записки её бы удивило, а вот такое — совсем нет. А если внимательно присмотреться, то можно было разглядеть два последних слова, которые были зачёркнуты не так густо, как остальные:
«...мой Свет».
Если бы не волнение о том, куда делся этот дурак (и как он, чёрт возьми, мог выйти, войти и снова выйти абсолютно незамеченным?! Он что, грёбаный ниндзя? Или она настолько крепко заснула? Хотя... после всего, что было, вполне возможно), то Мавна обязательно сделала бы несколько фоток и отправила Купаве. Даже сняла бы селфи с букетом и в огромной футболке с логотипом рок-группы. Но пришлось наспех насладиться букетом, секунд десять позволить себе потаять от счастья и бежать быстрее умываться.
У неё были догадки, где он может найтись. И хотелось бы не ошибиться, иначе в противном случае...
О противных случаях даже думать было противно.
Мавна влезла в джинсы, попрыгав на одной ноге, набросила свой любимый грибной кардиган прямо поверх футболки, в которой спала, собрала волосы в хвост и побежала по подъездному коридору, где, конечно же, на неё не среагировала ни одна чародейская лампочка.
В дальнем крыле тоже было мягко-сумрачно, будто туманно. Из стеклянной вставки в двери на пол ложился прямоугольник голубоватого света. Сама дверь в медицинский кабинет оказалась приоткрыта, и оттуда доносились приглушённые звуки музыки. Мавна постояла, прислушиваясь. Играла старая-старая песня про любовь, медленная, лиричная, а бархатистый голос певца звучал, как с пластинки. Мавна удивлённо хмыкнула себе под нос и осторожно потянула за ручку.
На диване лежали Смородник и Калинник, головами в противоположные стороны. На груди у каждого лежало по пакету чипсов и смятые коробочки от молочных коктейлей. Мавна кашлянула в кулак, и парни подорвались: вскочили, чуть не заехав друг другу по лицу пятками, чипсы и коробочки посыпались на затёртый синий ковёр у дивана.
Вид у обоих был растерянный и виноватый.
— Доброе утро, — поздоровалась Мавна, глядя то на вылупившегося на неё Калинника, то на Смородника, который тщательно отводил глаза.
— Ох, — Калинник наигранным, неуклюжим движением схватился за шею, потирая её сзади. — Я пойду проверю, как там в лазарете Тимьян.
Он споткнулся о ножку стула, но всё равно с достоинством и ретировался, оставив Мавну и Смородника наедине.
Мавна скрестила руки на груди, привалившись бедром к маленькому тарахтящему холодильнику.
— Ну? Хотел сбежать, не попрощавшись?
Смородник с виноватым видом сунул руки в карманы джинсов, но тут же достал, провёл пальцами по волосам и нервно дёрнул уголком рта. Мавна подошла к нему ближе. Заметив, что она до сих пор в его рубашке, Смородник приподнял брови и сглотнул. От Мавны не скрылось, что его щёки пошли красными пятнами. Она хмыкнула, не сдержав умиление, и развела руки в стороны: обнимет или нет?
Смородник шагнул к ней и стиснул в объятиях, уткнув лицо в макушку. Мавна прижалась к его тёплой груди, и они простояли так с минуту, молча, только крепко вжимаясь друг в друга. И Мавне эта минута показалась щемяще-правильной, мудрой, заколдовавшей время. Пусть кругом мир сходит с ума. Лишь бы можно было вот так помолчать вместе.
В окна заползал зимний рассвет. Надо бы спешить на работу, украшать «Булку» к новому году, но уйти просто так она не могла.
— Спасибо за цветы, — сказала Мавна, чуть отстраняясь и заглядывая Смороднику в глаза. Хотелось сказать больше, но она застеснялась.
Он улыбнулся одними губами, но как-то грустно.
— Надо поговорить.
Он переплёл их пальцы и потянул Мавну с собой на диван. Под ногами хрустнули рассыпанные чипсы. Тревожные предчувствия клубком червей стянулись под ложечкой. Мавна уставилась на него во все глаза, стараясь предугадать всё, что он скажет: по сжавшейся линии челюсти, по морщинке между бровей, по блеску глаз. У Калинника в кабинете было не особо светло: горела настольная лампа, и всё, а за окном только-только разливалось молоко неторопливого рассвета, и казалось, что глаза Смородника как-то странно блестят, будто в лихорадке. Мавна ткнулась лбом ему в плечо. Он молча притянул её к себе, сцепив пальцы в замок на её спине.
— Только не говори ничего плохого, прошу тебя, — попросила она тихо.
— Только правду, — вздохнул он.
«Грёбаный ты правдоруб», — хотелось сказать и пихнуть его кулаком в бок. Но вместо этого Мавна затихла, готовая услышать то, что ей совершенно точно не понравится.
— У меня мало времени, — неохотно сказал Смородник. Голос звучал скрипуче, скованно, совсем не так, как ночью. — Может два дня, может три. И я должен сделать всё, что могу. Вывернуться наизнанку. Я это понял.
Мавна посмотрела на него с тоской. Поднесла его руку к лицу: исцарапанную, с вытатуированной оскаленной пастью и буквами «СВЕТ» на фалангах. Свет, чтоб его.
— Если ты снова исчезнешь и погибнешь, это будет нечестно, — выдохнула она, и в голос просочилась иррациональная обида. Будто бы он обещал ей что-то, а теперь пытается отречься от обещаний. Так же канючил Раско — когда Мавна обещала купить мороженое или орешков в сахаре, но забывала или не успевала зайти в магазин.
— Но сдаться будет ещё более нечестно. Хотя я был готов. До вчерашнего вечера.
— Только попробуй сдаться.
Они помолчали несколько секунд. Мавна чуть не сдержалась от истерического смешка: даже в такой момент они умудрились завести разговор в какой-то нелепый тупик. Но она была уверена, что оба молчат об одном и том же.
— Мавна, я...
— Смонь, я...
Они одновременно заговорили и одновременно осеклись. Посмотрели друг на друга, обменялись робкими улыбками.
— Говори, — попросила Мавна.
— Я всё сделаю, — тихо пообещал Смородник и вздохнул. — Что смогу. Если не вернусь, знай, что я очень хотел этого. Просто не смог. Я не всесилен. И мне часто не везёт. Но повезло, когда ты влетела в меня на велике. Поэтому теперь есть, ради чего стараться.
— Я не понимаю, — охнула Мавна. — Скажи без загадок, пожалуйста.
Вместо ответа Смородник поцеловал её в висок. Бережно и тепло. Мавну захлестнуло совершенно необъяснимое чувство: будто ей прямо в душу подуло согревающим летним ветром, осветило золотистыми лучами. Она всхлипнула и, не выдержав, прижалась губами к его губам, обвив шею руками.
— Я вернусь, — выдохнул Смородник, когда она оторвалась от его губ. — Обещаю. Живи своей жизнью. Не переживай обо мне. Я выкручусь. Обязательно. И помогу тем, кого забрали болота. Только обещай, что ты будешь себя беречь. Чтобы я не беспокоился о тебе.
— Если не вернёшься, я тебя из-под земли достану, — шикнула Мавна.
Хотелось злиться. Обижаться. По-детски расплакаться из-за того, что он такой вечно влипающий во что-то дурак — но больше хотелось вцепиться в него и не отпускать. Целовать, обнимать, ласкать. Любить. Пусть будет с ней, только с ней...
Но по упрямому взгляду было ясно: он не отступится. Вбил себе что-то в пустую голову и не успокоится, пока не перепробует всё.
— Давай уедем, — попросила она тихо. — Никто не узнает. Брось ты эти болота, это чародейство, эту стерву Матушку. Ты не обязан. Никому и ничем. Отпусти всё, что тянет тебя вниз. Просто живи. Ты же достоин спокойной счастливой жизни, как все.
Смородник молча прикрыл глаза, пока она целовала его в виски, в брови, в скулы и лоб. Вчера он говорил, что вернётся за Раско и другими — может, Мавне просто так показалось? Ведь он не называл имён. И она рвалась, рвалась на части: одна часть очень хотела бы, чтобы он пошёл под болота и вернулся с Раско. Вторая часть не хотела никуда его отпускать.
«Покровители, простите, что ставлю в один ряд брата и мужчину, — подумала она с горечью. — Значит ли это, что я испорченная и недалёкая?»
Но сердце подсказывало, что нет. Вовсе нет. Можно любить и братьев, и семью, и друзей, и мужчину, при виде которого по коже бегают мурашки — и вовсе необязательно делать выбор между этими чувствами. Любви ведь бывает много. И вся эта любовь умещается в её сердце.
Смородник остановил её судорожные поцелуи, уже переходящие в истерику. Стиснул её пальцы и легонько встряхнул, приводя в себя. В самом деле, его прикосновения напомнили Мавне, где она.
— Мавна, — сказал он строго. — Я уже говорил. Не береди душу ни себе, ни мне. Я хотел уйти незаметно, чтобы тебе было легче. Но ты ходишь следом, как хвост. Успокойся. Потерпи. Ты мне доверяешь?
Он снова встряхнул её руки, обе зажатые в одной его ладони. Сморгнув выступившие слёзы, Мавна отчаянно впилась взглядом в его глаза: тёмные, жёсткие, уставшие, но полные жгучей решимости. Да, в нём определённо горел огонь: в мыслях, в крови, в сердце, под кожей — всюду. И даже в зрачках будто бы мерещились далёкие отсветы.
Мавна кивнула.
— Конечно.
— Тогда отпусти. Не думай обо мне несколько дней. Живи привычной жизнью. Просто доверься мне. Так всем будет легче.
— Но я же с ума сойду, волнуясь за тебя.
— Волнением не поможешь. Но ты поможешь, если я буду знать, что у тебя всё хорошо.
Он поднёс к губам пальцы Мавны и коротко поцеловал костяшки. Прижал её ладони к своей груди — сразу под ключицами. Мавна чувствовала отголоски его бьющегося сердца — глухие удары за рёбрами, частые, будто спешащие. Внезапно она поняла: он тоже волнуется, как и она. Только не показывает этого. Всё держит в себе, конечно же. Как привык.
— Хорошо, — неохотно выдохнула она. — Только... Скажи мне, где у тебя патроны? Я не могу всегда отбиваться каштанами. Да и стреляю, как ты видел, недурно.
— В комоде. Нижний ящик. Заберёшь сама. — Он сглотнул, ещё раз прижался губами к её виску и шепнул: — Закрой глаза. Я скоро вернусь. Обещаю.
Мавна в последний раз прижалась к нему губами, громко всхлипнула и уткнула лицо в сгиб локтя. Послышались шаги, скрипнула дверь, а потом закрылась с тихим хлопком.
Из глаз хлынули слёзы.
***
Смородник влетел в квартиру, как вихрь, чуть не сбив с ног открывшего ему парня. Прощание с Мавной горьким пеплом осело на языке и нёбе, легло камнем на грудь. Потому он и пытался сбежать утром, не разговаривая. Знал, как будет тяжело.
После встречи у Калинника он попросил её отвернуться и закрыть глаза ладонями. Она послушалась, и он так тихо, как только мог, выскользнул из кабинета — чтобы она не слышала тот момент, когда он уйдёт.
И, Темень, он чувствовал, что она всё-таки разревелась.
Его сильная девочка.
Он уходил, до скрежета стиснув зубы, сдерживая себя изо всех сил, чтобы не вернуться, не обнять её. Иначе он бы остался. Не смог бы уйти и сделать то, что должен.
Не оглядываться. Не задумываться. Не давать себе времени на передышку.
Если он справится, у них всё это будет. Но потом. Надо только потерпеть.
И лишь добравшись до этой странной квартиры, в которой засел упырь в компании фриков, Смородник понял: клубок колючей проволоки, застрявший у него в горле — это слёзы.
Темень, так нельзя.
— Я к Варде! — рявкнул Смородник на по-клоунски разодетого темнокожего парня, с открытым ртом уставившегося на него. Парень пожал плечами и перекинул за спину конец длинной мишуры, обвитой вокруг шеи.
— Незачем орать, Варде принимает гостей на кухне.
Смородник пробежал через общую проходную комнату, стараясь не замечать духоту и отвратительные запахи. И в особенности не рассматривать царящий беспорядок. Нужно беречь силы. Он влетел в кухню, пройдя через какую-то промасленную пыльную штору, и рывком открыл окно.
Варде в самом деле крутился у плиты и вздрогнул от грохота.
— А ну закрой! — возмутился он. — Варфоломей простынет!
— Свяжи ему шарф, — огрызнулся Смородник, но окно всё-таки закрыл. Небольшого потока свежего воздуха хватило, чтобы разогнать противный запах жжённого масла. Кажется, даже у земноводного сегодня всё из рук валилось. Грёбаный ретроградный Меркурий или что там.
Смородник резко развернулся и сдвинул весь хлам, загромождающий стол, к краю. Салфетки свалились на пол, но поднимать он не стал: по этому линолеуму наверняка бегали табуны тараканов, растаскивая заразу. Он вытащил из рюкзака чёрный маркер, покрутил головой и, не найдя ничего лучше, рванул отклеившийся уголок обоев. Варде протестующе вскрикнул.
— Этой конуре всё равно необходим ремонт, — буркнул Смородник в своё оправдание.
Расстелив клок обоев на столе, он качнул головой, указывая Варде на соседний стул.
— Иди сюда.
— Что ты задумал, бешеный?
— Будем вместе решать.
Варде снял дурацкий выстиранный фартук, пригладил волосы и с недовольным видом сел, сложив руки перед обоями.
— Ну?
— Врэндрех'сьэр цху, — огрызнулся Смородник по-райхиански. — Мне нужно знать всё про ваши болота. — Он поднял мрачный взгляд на Варде и усмехнулся, показав зубы. — Прошло то время, когда можно было что-то скрывать и мутить. Выкладывай всё. Ты же хочешь вернуть папашу?
Варде ответил ему таким же тяжёлым взглядом, сдвинув светлые брови. Правда, он выглядел совсем не грозно — как обиженный старшеклассник. Смородник смотрел на него среди этой заляпанной старой кухни, одетого в чью-то рубашку явно не по размеру и думал, что с радостью отвесил бы ему подзатыльник. За упрямство, несговорчивость. За то, что они вечно собачатся. За то, как он обошёлся с Мавной. Но понял: сил в нём на это давно уже не осталось. Только горстка — на последний рывок. И не стоит их растрачивать на склоки. Он постучал маркером по куску обоев.
— Смотри, сейчас я поставлю тут крест — это будет энергетический центр. Дальше укажи сам. Я оказался где-то у реки, на... — Смородник сглотнул, пытаясь взять себя в руки и не подпускать холодные щупальца воспоминаний близко к сердцу. — На стоянке фургонов. Там ещё все выжжено и много мусора.
Варде мотнул головой.
— Нет. Я такого там не видел. Я перемещаюсь на городскую улицу. Туманный город он... разный. Для каждого свой.
Смородник непонимающе моргнул.
— То есть?
— То есть ты видишь своё, а я — своё. И так каждый, кто туда попадёт. Общая только площадь с центром. Но в целом... расстояния и направления улиц одни и те же, да. Но их внешний вид и наполненность отличаются.
Смородник кивнул. Сюрприз был неприятным. Это всё усложняло...
Он не знал, как уговорить Варде помочь ему. Устал угрожать, рычать и применять силу. Он выдохнул сквозь зубы и потёр переносицу. Плевать, если его посчитают слабаком. Плевать, если Варде станет смеяться. В таком случае, будет справляться сам.
— Мне нужна твоя помощь, — признался он с неохотой, пряча глаза. — Я вижу, что ты недоволен многим. Скрываешься от своих. Ищешь отца. И в целом пытался помочь Мавне с братом. Так вот... вдвоём мы сможем больше. Проведи меня вниз и покажи, как устроено это место. Есть ли другие энергетические центры и как в них попасть. Я сэкономлю время и силы, если ты согласишься быть проводником.
— Автобусные экскурсии по достопримечательностям? – невесело хмыкнул Варде.
— Именно. — Смородник говорил со всей серьёзностью. — Будь моим экскурсоводом, земноводное.
Слова повисли в кухонном воздухе, пропахшем едой, горелым маслом и Темень поймёт, чем ещё. Смородник слышал, как гулко стучит его сердце, и понимал: он сам, наверное, не стал бы помогать, если бы к нему прибежал такой отчаявшийся и просящий. Он был жалок. А с жалкими никто не захочет сотрудничать. Полгода назад он бы точно не стал.
Слушать эти секунды тишины было невыносимо. Смородник будто замер в прыжке: не отмотаешь назад, чтобы отменить свой позор перед мелким упырём; и ждать невыносимо. Если Варде сейчас рассмеётся и выгонит его, то будет прав.
Но Варде не стал смеяться. Смерил Смородника долгим нечитаемым взглядом — прозрачные зелёные глаза не мигали, замерев, как лужи стоячей воды — а потом он придвинул к себе кусок обоев, осторожно взял из руки Смородника маркер и стал сосредоточенно рисовать линии, отходящие от центра. Улицы.
— Ты как вообще туда попал-то? — Варде хмыкнул, мотнул светлыми кудрями. — Без проводника-упыря. У тебя упыриный укус что ли не зажил?
Смородник задрал край толстовки, показывая зашитую рану с разошедшимися багровыми краями.
— Да уж. А другие раны есть? Ладони у тебя были искромсаны, когда я тебя привёз. И штанина. Это оттуда искра попала под болота?
Смородник скромно посмотрел на своё колено и дёрнул плечами.
— Не знаю.
— Я сразу её почуял. — Варде продолжал старательно рисовать схему улиц, склонившись над обоями. — И другие почуют. Те чародеи, которых я встречал раньше, были лучше защищены. Ну, или у них побольше мозгов и сильнее развит инстинкт самосохранения, чем у некоторых. — Варде мельком бросил на Смородника ядовитый взгляд. Тот выдохнул «пу-пу-пу» и поставил одну ногу рядом с собой на стул, согнув в колене и обхватив руками.
Несколько длинных уверенных линий, между ними — штрихи покороче. Варде отметил какие-то места жирными точками, какие-то закрасил. Очертил круг около энергетического центра.
— Я думаю, что-то начнётся. Ты наследил, — продолжил Варде. — Отец говорил, что если искра попадёт внутрь, то болота начнут тлеть. Это плохо. Природные пожары ведь так и начинаются. Энергия будет хуже циркулировать, молодняк медленнее напитываться.
— Значит, понадобится ещё больше пищи и доноров, — пессимистично заключил Смородник. — А если, ну... сжечь там всё на хрен?
— Всё не сожжёшь. Ты думаешь, внизу только Сонные Топи? Там такие же площади и расстояния, как на поверхности. Наша Соннотопская стайка просто песчинка. Угадай, почему упыриный тысяцкий так называется?
— Потому что руководит тысячей тварей?
— Угу. Только тысячей высших. Сотенный — сотней. А сколько высших ты видел в своей жизни? В нашей стае плюс-минус сто упырей, а тысяча — это вместе с соседними городами. Ты видел их всех? Я — нет. Сейчас ещё с тысяцким начнётся заварушка, потому что ясное дело, не все примут Калеха, он даже сотенным не был. Так что в Сонных Топях ещё ерунда. Знаешь, вот как в деревнях. Город живёт по-своему, деревня по-своему. И если в других местах упыри научились как-то неплохо жить, то тут мы ещё воруем людей с поверхности и закрываем на зиму молодняк. А если сжечь баню где-то на краю деревни, чтобы устроить смену власти в столице... То, ты сам понимаешь, ничего из этого не выйдет. Ничего не изменится.
Из общей комнаты доносились голоса и перестук клавиатур. Соседи снизу вдруг зачем-то ударили пару раз по батарее, и Варфоломей резко дёрнул переливчатыми плавниками, испугавшись звука.
Да уж. Отодрать бы тут старые обои и линолеум, сжечь покрытые пятнами занавески, вымыть окна и все поверхности с антисептиком — стало бы приятнее. А пока даже смотреть было больно на старый кухонный гарнитур и вонючую плиту. Но постояльцы квартиры даже попытались навести уют: на окне были наклеены неказистые снежинки, вырезанные из газеты.
Варде развернул кусок обоев к Смороднику и постучал концом маркера по крестику, изображающему энергетический центр.
— В общем, как-то так. Что помню, то нарисовал. Но повторю: каждый видит его по-своему. Общее только расположение улиц. Ну и центр.
Смородник хмуро осмотрел карту. В самом деле, основные улицы были очень похожи на проспекты Сонных Топей, только будто их проложили несколько десятков лет назад: сейчас дорог заметно прибавилось.
— В том месте лежат только люди, пропавшие в Сонных Топях и окрестностях? Их не могли увезти дальше?
Варде тоже залез на стул с ногами, только иначе: поджал под себя одну ногу и локтем оперся о стол.
— Не знаю. Наверное, тяжело отвезти далеко живого человека под болотами. Я имею в виду, нормально-живого, а не бешеного, как чародей. В вас же почти двойная доза жизни из-за этой искры. Как дополнительный шот эспрессо.
— Но тебя всё равно обеспокоила искра и ты её почуял... — Смородник задумчиво покрутил в пальцах маркер, постучал по главной улице и отложил в сторону. — Ладно. Теперь насчёт местности. С тобой будет проще ориентироваться, да? А эти... ну...
Он замялся, не зная, как назвать свои видения. Галлюцинации? Звучало жалко. Хотя он давно уже признал, что стал жалким. Пародия на чародея.
— Как повезёт. Я не водил туда никого и не знаю, что бывает с другими. Упыри нормально переносят перемещения. А насчёт чародейского самочувствия я не писал диссертации.
— Мобильные там не ловят?
— Нет.
— А транспорт? Я ехал на автобусе.
Варде почесал бровь.
— М-м... Трудно сказать. Автобусы ездят, да. Но у меня не получалось войти внутрь. Двери не открываются.
— Надо бить ногой. И на выход тоже. Сильнее.
— Оу.
Варде поджал губы, и Смородник хмыкнул: упырёк выглядел так, будто его задело, что случайно пробравшийся вниз чародей вдруг узнал одну из тайн Туманного города.
— Вот это топ неожиданных парочек! Какие люди! Вы классно смотритесь.
Смородник не успел выпрямить спину, как через занавеску влетел Лируш с направленным на них с Варде телефоном.
— Дамы и господа, мы снимаем влог из жизни упырей и чародеев, смотрите, эти особи спокойно сосуществуют на водопое!
— Сейчас я тебе устрою водопой! Башкой в раковину, — прикрикнул Смородник. Но Лируш расплылся в счастливой улыбке.
— Ягода-малинка показывает зубки. Удивительно, что до сих пор все целые. Или у тебя вставная челюсть, а?
— Сейчас у тебя будет.
Смородник не собирался ни с кем драться, только бурчал, вжавшись спиной в угол. Он быстро свернул кусок обоев с «картой» и многозначительно посмотрел на Варде.
— Пошли перекурим, земноводное.
— Наше земноводное не курит, — объявил Лируш.
Смородник упрямо мотнул подбородком в сторону выхода, и до Варде, кажется, дошло.
Они вышли в подъезд. Смородник и правда зажёг сигарету. Варде демонстративно сморщился, помахал рукой перед носом и сделал вид, что его сейчас стошнит от дыма. Смородник не сдержался и назло ему выдохнул дымное облако в его сторону.
— Ты ушёл от ответа, — напомнил Смородник. — А мне некогда тебя уговаривать.
Варде сунул рук в карманы джинсов, покачался с мыска на пятку, глядя на пол с разбитой бело-зелёной плиткой. Смородник привалился спиной к стене, согнув в колене одну ногу, и усиленно делал вид, что его ничего не волнует, стараясь не считать, сколько ударов сделает его сердце до того, как Варде ответит.
С гудением ездил лифт между этажами; по мусоропроводу прогрохотал сброшенный сверху пакет с мусором. Из какой-то квартиры доносилась приглушённая ругань. И Смородник мельком подумал: вот она, настоящая жизнь. А они стоят тут, как два мертвеца. Один — настоящий, другой — без пяти минут.
— Слушай, я всё понимаю, ты не обязан и вообще тебе это невыгодно, — не выдержал он. — Я бы отказался. Ты из другого лагеря, а ещё я у тебя девушку увёл. И забрал блокноты, где ты её рисовал.
Он прикрыл рукой ухмылку, сделав вид, что поправляет сигарету. Смотреть за реакцией Варде было настоящим сладко-злорадным удовольствием: вечно бледные щёки покраснели, в глазах-лужах наконец-то мелькнула жизнь, будто пруд расшевелило ветром.
— Если она сделала выбор, то я её не виню. — Варде гордо вздёрнул нос. Смородник закашлялся. — Может, потом пожалеет и передумает. Но... — он глубоко вздохнул, узкие ноздри стали шире. Сделав шаг вперёд, Варде стиснул челюсти, глядя на Смородника прямо, с открытым вызовом. — Но я пойду с тобой.
Смородник затушил сигарету пальцами и спрятал в ладони. Выкинет у подъезда в урну. Он протянул Варде другую руку для пожатия. Мозг отказывался верить, что у него будет напарник. И ещё невероятнее было то, кем именно этот напарник являлся.
— Тогда я подготовлюсь и заеду за тобой. Будь готов, земноводное.
Варде пожал его руку с неожиданно серьёзным видом.
— Буду. И, кажется, знаю, кто ещё поможет нам обоим.
Смородник сперва удивлённо вскинул бровь, но взгляд задумчиво отполз в сторону закрытой двери, за которой возился целый рой блогеров. Проследив за его взглядом, Варде заговорщически улыбнулся бледными губами.
***
«Смотреть вверх, не думать, не думать, держать равновесие, повесить грёбаный...»
Стеклянный шарик оказался предателем. Ниточка выскользнула из дрожащих пальцев, и в следующую секунду раздался тихий «хрусь», а пол в «Булке» засверкал от крошечных осколков вперемешку с блёстками.
Вместе с этим «хрусем» будто бы сдалась, так же лопнула и разлетелась на крошево последняя нервная клетка. Мавна уткнула лицо в сгиб локтя (оторвать обе руки от стремянки она не решилась даже в состоянии, близком к нервному срыву) и со вкусом, навзрыд, зарыдала.
— Девочка моя, а ну спускайся! — Купава быстро накрыла осколки газетой и позвала снизу. — И выкладывай, чего ревёшь.
Мавна наощупь слезла со стремянки и упала в объятия Купавы. От той, как всегда, успокаивающе пахло ванилью и орхидеями. Купавина рука мягко легла ей на затылок, пальцы зарылись в волосы.
— Тише, тише, — успокаивала она как старшая сестра, хотя они были ровесницами. — Налить тебе чаю?
Купава усадила Мавну на диванчик у окна, а сама деловито завозилась у чайного автомата с кипятком. Мавна вытерла глаза, с щемящей болью в груди осматривая помещение «Булки».
Они с Купавой с самого утра занялись украшением кофейни. Правда, Мавна опоздала и приехала часам к одиннадцати, к этому времени Илар уже собрал большую искусственную ёлку рядом с кассой и перетаскал все коробки с игрушками так, чтобы девчонкам было удобнее. Мавна и Купава спровадили его на кухню, пока Айна, вдруг выкрасившая волосы в ярко-розовый цвет, скучала за прилавком.
Спустя несколько часов слаженной командной работы «Булка» засияла. Огоньков и гирлянд на окнах и стенах стало столько, что могло показаться, будто попадаешь в паутину паука-пиромана: так ярко и тепло всё горело. Венки из еловых лап, водопады мишуры и сверкающего «дождика», гирлянды из золотистых шишек, подсвечники со свечами и скатерти с зимними принтами — если бы у Мавны было нормальное настроение, она бы визжала от восторга и хлопала в ладоши. И даже попросила бы Купаву наделать ей свежих фоток во всём этом великолепии.
Но всё складывалось куда более прозаично, и Мавна ревела, совершенно опустошённая, сидя среди новогодней красоты.
— Вот тебе зелёный чай с мятой и лимоном. Сладкий. Он хорошо успокаивает.
Купава села рядом и сунула в холодные руки Мавны горячую прозрачную кружку.
— Красиво у нас получилось, — добродушно мурлыкнула Купава, глядя на свисающие с потолка сплетения шишечных и огоньковых гирлянд с мишурой. В «Булку» заходили посетители, и каждый тоже смотрел на потолок. Многие брали в руки телефоны. И Айна бойко торговала слойками в виде ёлок, пирожными-звёздами и кусочками медовика с нарисованными через трафарет снежинками. — А вот плакать некрасиво. Но если очень надо, то плачь, конечно. Я буду рада, если ты захочешь поделиться. Может, даже смогу чем-то помочь.
Мавна замотала головой.
— Спасибо. Но ты ничем не поможешь.
— Точно? Мне будет проще это понять, если ты расскажешь.
Мавна достала из кармана бумажный платок и шумно высморкалась. Совсем не элегантно, ещё и случайно запачкав щёку соплями.
— Надо убраться, — буркнула она, указав на разбитый шарик, накрытый газетой.
— Успеется. Тут люди не ходят, мы в сторонке. Никто и не замечает, все смотрят на красоту. Хочешь, убежим? В пиццерию. Или в фастфуд за мороженым. Помнишь, мы в школе так делали?
Мавна недоверчиво покосилась на Купаву. Та не была в фастфуде, наверное, как раз со школьных времён, и Мавна уж думала, что ничто не заставит её вернуться снова. Но её утешения звучали ласково, будто мама обещала ребёнку купить сладкое на обратном пути, если он не будет плакать на приёме у врача. И Мавна ухватилась за её тёплый голос, за участливое предложение и кивнула.
— Хочу. Давай убежим. Пожалуйста.
Через двадцать минут они уже сидели за столиком в закусочной и ковыряли пластиковыми ложками мягкое, невозможно сладкое мороженое с карамелью. Купава с улицы позвонила Илару и попросила убрать разбитый шарик, а заодно предупредила, что они ушли на «обеденный перерыв».
Слёзы уже не текли, но в носу было горячо, хотя мороженое, несомненно, возымело отвлекающий эффект. Купава подперла голову кулаком, выжидающе уставившись на Мавну.
— Ну? Какая сволочь тебя обидела?
Мавна облизала ложку, думая, что лучше сказать: «Сенница», «болота» или «жизнь». В любом случае, придётся всё выложить. И она, закрыв глаза, решила начать с самого понятного.
— Мы переспали, — выдохнула Мавна. — Он вернулся ненадолго. И утром снова ушёл. Он вечно затевает что-то дико опасное, я даже не могу до конца осознать, насколько. В голове не помещается. Он был под болотами, среди упырей, говорил, что поищет там Раско и других пропавших...
Мавна старалась рассказывать сухо и не представлять в красках, но её мозг решил за неё, подсунув самые красочные и жестокие фантазии. Голос дрогнул, и пальцы Купавы легли на её костяшки, побелевшие от того, насколько сильно она сжала свой стаканчик с мороженым. Мавна открыла глаза и почувствовала лёгкую тошноту: слишком много она нервничала, слишком сладким было мороженое, а праздничная песенка, игравшая в колонках, казалась слишком легкомысленной.
— Девочка моя, ты ему веришь? Помнишь все наши разговоры про бананы, звоночки и красные флажки?
Мавна кивнула.
— Верю.
— Значит, продолжай верить. Я видела твоего Смородника только несколько раз. Он, конечно, чудик, но не производит впечатление самоубийцы. Он взрослый опытный мужчина, чародей. Не птенец и не котёнок. Не брошенный банан. Я думаю, он осознаёт все риски и прекрасно с ними справится. А твои дела совсем другие. Работать в кофейне. Заботиться о родителях. О себе. Не грызть себя за то, что от тебя не зависит. Если мы не можем повлиять на ситуацию, то разве есть смысл тратить на это силы?
Мавна опустила лицо. Волнистые пряди упали по бокам, почти скрыв от неё и Купаву, и закусочную. Был виден только стаканчик с мороженым и своя рука.
— Смысла нет, — согласилась она. — Но я не могу отпустить переживания. Не могу сказать сердцу, чтоб оно, глупое, успокоилось и не болело. Вот ты не переживаешь за Илара? Я — постоянно. И за него, и за Раско, и за Алтея, и за Варде, и за Смородника. За всех, кому не могу помочь. Они будто стоят против чего-то, что надвигается стеной, и с этой стеной совершенно никак нельзя сражаться. А я могу только стоять за их спинами и кидать горящие каштаны.
— Ты можешь сделать так, чтобы им было, куда возвращаться. В украшенную «Булку». Домой. Гораздо проще вернуться, когда знаешь, что у тебя есть что-то приятное позади. Что тебя ждут. Это стимул, понимаешь? Ведь самые отчаянные — это те, кому нечего терять. А нашим близким людям как раз есть за что бороться и куда возвращаться. Если ты погибнешь от переживаний или свернёшь шею, упав со стремянки, что станет делать твой чародей? Вряд ли научится беречь себя. А за Илара я очень переживаю, конечно. — Купава вздохнула, сильнее развалившись на столе. — Он может сорваться среди ночи, как тогда. Но чаще просто не предупреждает, а в следующий раз я вижу его с чёрными пятнами на одежде. И взгляд. Ты заметила, как изменился его взгляд? Это больше не беспечный взгляд щенка лабрадора. Он смотрит теперь как... не знаю даже. Солдат, бандит, воин — возьми любое слово. Как герой боевика. С прищуром, и морщинка между бровей. Иногда даже жутко становится.
— Да. — Мавна неожиданно для себя поняла, что она тоже давно заметила в брате эту перемену. Только для неё эта перемена произошла давно, с пропажей Раско, и сама Мавна тоже переменилась. А для Купавы всё могло произойти более неожиданно. Ей нравился тот, прошлый Илар — смешливый, немного бестолковый. Рубаха-парень. Который в один момент повзрослел и превратился в убийцу упырей. Но ведь в душе-то он оставался медведем, любителем маминых котлет. — Но он всё равно наш Илар. Тот, которого мы знаем. Надеюсь, ты не будешь любить его меньше даже с морщинкой.
Купава вдруг рассмеялась. Звонко, совсем неподходяще для их разговора. А отсмеявшись, промокнула нос салфеткой.
— Да хоть с десятью морщинами на самых видных местах. А ты не забывай любить себя. На остальное мы влиять не можем. И... — она подцепила ложкой растаявшее мороженое со дна стаканчика и отправила в рот, — расскажи всё-таки, как ваша ночь? Он был хорош? Я угадала?
— Ох, — Мавна закатала рукав, показывая синяки на запястьях, оставшиеся после того, как Смородник сжимал ее руки задранными над головой. — Знаешь, сколько таких по телу?
Лицу стало жарко от стыда, но в груди приятно защекотало. Всё-таки здорово было поделиться с подругой. И отвлечься от мрачных мыслей тоже. Купаве она доверяла как себе самой и могла бы рассказать всё-всё — правда, в процессе был риск умереть от смущения.
Купава сощурила синие глаза и присвистнула.
— Ещё немного, и я назвала бы его тираном... Слушай, может, закажем наггетсы? Расскажешь подробнее, если захочешь. Мы никуда не спешим. «Булка» наконец украшена, а мы с тобой давно вот так не болтали.
Она подмигнула, и Мавна улыбнулась.
— Хочу, конечно. Давай.
Купава послала ей воздушный поцелуй, подхватила со спинки стула сумочку на ручке-цепочке и, покачивая бёдрами, двинулась к экрану для заказов.
Вздохнув, Мавна вытерла глаза салфеткой, посмотрела на своё припухшее заплаканное лицо через фронтальную камеру и отвернулась к большому, завешанному шторой-гирляндой, окну.
По улице сновали люди, укутанные в тёплые куртки и шарфы, медленно кружили снежинки, плотный сумрак короткого зимнего дня дробили цветные огоньки: супермаркеты, аптеки, салоны и даже спортивные «коробки» нарядились к празднику. Будто хотели перетянуть на себя взгляды, сказать: «я – самое разноцветное место в этой дыре под названием Сонные Топи!».
В сквере красным и золотым светилась палатка с глинтвейном. Снег на дорогах таял, и лужи казались волшебной глазурью, которой полили городок-торт. Правда, вместо сладкого крема всё-таки у него был вкус болот, крови и копоти.
Мавна обернулась на очередь из людей, ждущих заказ у стойки выдачи. Купава выделялась из них своей светлой блузкой, хрупкая, с блестящими чёрными волосами, собранными в хвост. Слишком аккуратная, как статуэтка. Мавна чуть не задохнулась от нахлынувшей любви к подруге. Наверное, без неё она бы совсем увязла в унынии...
Она снова перевела взгляд на окно.
И ей показалось, что по улицам — чуть вдали — двигаются четвероногие серые тени.
Сердце подскочило к горлу, заколотилось в висках.
Тени мелькнули и исчезли. На противоположной стороне улицы появилась ещё одна. Раздался автомобильный гудок.
Мавна сухо сглотнула. На пару секунд прикрыла глаза — а когда открыла, улицы снова казались обычными, спокойными и скучными в своём ожидании праздника.
Но всё равно что-то было не так.
Кажется, что-то началось.