38
Вести полицейскую машину с коробкой-автоматом было даже как-то неприлично легко. Она не скрипела и не пыталась глохнуть на светофорах, руль поворачивался плавно, и даже сиденье было с подогревом. Чудеса.
Варде припарковался у бара. Взглянул на себя в зеркало и стёр большим пальцем следы крови в уголке рта. Обернулся: полицейские лежали сзади, сваленные один на другом. Перетаскивать их было мучительно сложно, но не выкидывать же на полном ходу. Варде с сожалением вздохнул. Парни были очень вкусны, не поспоришь, но он не стал выпивать их до смерти. Наверное, теперь в квартиру блогеров придут люди посерьёзнее двух юнцов с тощими шеями.
С другой стороны, тут встанет дилемма. Наверняка за Лирушем пришли из-за его роликов про упырей, существование которых власти старались замять; а значит, вряд ли придут задерживать Варде, который как раз и есть тот самый упырь. В любом случае, сделанного не вернёшь. А упырям не должно быть дела до людей. Хотя Варде больше негде жить... Всё равно придётся возвращаться к друзьям Лируша.
Варде вышел из машины и двинулся в бар.
Идти ему не хотелось. Если бы не обещание Агне рассказать что-то об отце, он бы не пошёл. Слишком много возможных опасностей крылось в этом приглашении, но Варде был готов попасться ради отца.
В конце концов, вряд ли Калеху нужен сам Варде. Только его отречение от власти тысяцкого, которая и так редко переходит по наследству.
Огни «Пьяной дудки» горели тускло, главная вывеска с названием бара и неоновым бокалом оставалась тёмной, угасшей. Для посетителей наверняка вход сегодня был закрыт. В дверях Варде столкнулся с человеком, которого, видимо, поставили для контроля. В нос ударил едкий запах. Чародей.
Варде вскинул на него встревоженный взгляд. Бежать?..
— Да тихо ты, не кипишуй. Свои. Проходи, тут все ваши.
Чародей вдёрнул Варде внутрь бара и захлопнул за ним дверь.
Варде моргнул, привыкая к полумраку. На стенах горели неоновые лампы, и лица нежаков, повернувшихся к нему с равнодушием в глазах, раскраивали зелёные и голубые блики.
Он двинулся вдоль стены и нашёл себе место за барной стойкой. Бар был забит до отказа, кого-то Варде узнавал, другие были незнакомыми. И отчётливо примешивался запах чародеев. Варде пытался вычислить их, но ему не удавалось понять, кто из собравшихся воняет гарью.
Наверное, нужно было сесть поближе к выходу. Всё выглядело слишком похоже на ловушку, но здравый смысл говорил: Калех и его приближённые осаждали его дом только ради прохода под болота. Надеялись, что отец появится оттуда.
Отец.
Варде поискал глазами Агне, но в этой толпе и темноте невозможно было кого-то узнать, а лица, освещённые синим неоном, смотрелись непривычно, потусторонне. Поистине нежицки.
Заскрипела колонка, будто кто-то взялся за микрофон. Варде вытянул шею, но на небольшой сцене было темно и пусто.
Он думал, что Калех захочет выступать со сцены, как человек. Но ошибся. Наверное, потому что недостаточно изучил свою стаю, прячась дома в обнимку с оладьями.
— Не буду долго вас задерживать, — раздалось из колонок. Варде не видел, где устроился Калех, было слишком темно и людно... если так можно сказать об упырях. — Скажу кратко и по делу.
Со всех сторон раздались подбадривающие выкрики.
Калех поднялся с места — Варде видел его силуэт в темноте. Он наступил на высокий барный стул и шагнул на стойку, сшибив головой пару подвешенных над баром бокалов.
— Вы теперь станете свободны, — сказал он вкрадчиво, без выкриков «с трибуны», когда затихли все другие голоса. Его низкий хриплый голос пробежал мурашками где-то у сердца. Варде тяжело сглотнул. Он и хотел его послушать, и боялся услышать что-то, что в очередной раз перевернёт его глупую жизнь. Жаждал узнать об отце и боялся понять, что Карлак мёртв.
— Так же, как свободны упыри в больших городах, — продолжил Калех. В его голосе не было ни тени пафоса, ни намёка на превосходство. — Вы знаете, что в Озёрье они живут жизнью обычных людей? Не прячутся. Не отказываются от охоты. И им даже добровольно несут кровь. Чем мы хуже? Зачем нам переезжать в другие города, когда мы можем сами установить здесь такой же порядок? Вы согласны?
Упыри завопили. Не все с одинаковым воодушевлением, кто-то просто тихо что-то сказал, некоторые не издали ни звука — как Варде. Но те, кто сидел ближе к Калеху, буквально захлебнулись восторгом.
— Вот поэтому я стану вашим тысяцким. И мы с вами заживём так, как живут упыри больших городов. Больше не будем прятаться и скрывать молодняк на зиму. Я сейчас выпустил их поохотиться у чародеев — пускай огненные мрази почувствуют, что это значит. Чем больше горожан пострадает в ближайшие дни, тем быстрее мы договоримся о мире. Да и от болотных выходов тоже зависеть перестанем. Молодняк сможет выходить на охоту прямо отсюда. Мы открыли им проход в баре, откуда они смогут выбираться даже когда на болотах замёрзнет земля. Спасибо нашей дорогой Агне и её отцу-человеку, которые сделали это возможным.
Варде сунул палец под ворот свитера, оттягивая шерстяной воротник от горла. Ему стало труднее дышать — то ли от духоты, то ли от этих новостей. Агне никогда не казалась ему помешанной на власти и могуществе стаи, как Калех, Цирхо, Луче и другие. Наконец-то он разглядел её в толпе: она повернула голову, и синий неоновый луч высветил её спокойное лицо, будто Агне почувствовала, что Варде думает о ней. Узнав его, она коротко кивнула и снова отвернулась.
Подождав, когда радостные крики стихнут, Калех снова заговорил, подняв вверх ладонь.
— Среди чародеев у нас тоже есть союзники. Они сейчас с нами.
— А я-то думаю, чего ты здесь терпишь эту вонючую шваль, — огрызнулся Цирхо с первых рядов. Варде видел его всклокоченную тёмную макушку, когда он поднялся и встал напротив барной стойки. — Мы что, теперь им подчиняемся? Ты нас продал?
— Никто тебя не продавал, идиот, — прикрикнула на него Луче. — Слушай ушами, а не задницей, может, тогда поймёшь.
Варде протиснулся сквозь толпу, чтобы пробраться поближе к Агне. Схватив за плечо, он шепнул ей на ухо:
— Где мой отец?
Агне чуть отстранилась и скользнула взглядом по пятнам крови полицейских у него на свитере.
— От тебя разит свежей кровью.
— Я задал вопрос.
Агне быстро облизнула губы кончиком языка и стрельнула глазами в сторону Калеха.
— А ты слушай. Луче правильно сказала.
Варде вспыхнул от злости. Было похоже, что она с ним играет, ещё и насмехается над его несчастьем. Но тут в споре Калеха и Цирхо прозвучала фраза, которая привлекла его внимание:
— Старый тысяцкий теперь служит болотам. От него там будет больше пользы, чем здесь.
Варде рывком обернулся. Растолкал нескольких упырей, за что получил болезненный тычок в область лопаток. Выскочил к барной стойке и рванул Цирхо за воротник.
— Где мой отец?! Где Карлак?!
Гул в ушах мешал расслышать голоса. В горле пересохло, будто он не пил кровь полицейских полчаса назад. Варде чувствовал, как грудь распирает от волнения, а руки трясутся — кажется, так он волновался, когда был живым парнем.
Цирхо замахнулся на него тяжёлым кулаком, но Варде увернулся, проскочив у него под рукой. В баре послышались смешки, кто-то отчётливо произнёс слово «псих».
Калех сел на барной стойке, согнув одну ногу в колене, и выставил вперёд ладонь. Варде замер напротив него. Кулаки в гневе сжимались и разжимались, дышалось тяжело. Лицо Калеха было спокойным, только губы чуть презрительно изогнулись, будто он тоже считал Варде капризным психом.
— Не ори. Он не твой отец. Он всего лишь прошлый тысяцкий, который тянул всех на дно. Теперь он там и есть — в буквальном смысле. Я посчитал, что Карлак лучше послужит молодняку, если отдаст накопленные силы городу.
Варде сглотнул. Слюна стала вязкой, горло — шершавым. Слова Калеха тяжело бились в висках. На дне. Отдаст силы. Послужит молодняку.
Карлак, который приютил слабого упыря в теле тщедушного паренька. Карлак, который никогда не был с ним ласков, но подарил дом и всё, в чём Варде мог нуждаться. Научил охотиться и постоять за себя. Наверное, теперь пора постоять... за него?
— Ты держишь его наравне с донорами-людьми? — Варде изо всех сил старался, чтобы голос звучал ровно. Получилось не очень — на последнем слове дрогнул.
Калех медленно моргнул — как рептилия. В свете неона серые глаза мигнули электрическим разрядом.
— Да.
Варде ничего больше не слышал. Ни слов Калеха и Цирхо, ни окликов и смеха в спину. В голове стучало только одно: отец вместе с донорами. И новый проход — где-то в баре.
Он пронёсся мимо барной стойки, столкнувшись с несколькими нежаками. Кинулся к сцене, но там только торчала одинокая микрофонная стойка и колонки по бокам. Он споткнулся о провода и чуть не упал, но удержался на ногах. Бросился дальше, по коридору, залитому красным светом, так жутко контрастирующем среди мертвенно-синеватого освещения главного зала.
Кажется, ему вслед даже кто-то выстрелил, но Варде не обратил внимания. Выпитая недавно кровь придавала сил, а страшные вести об отце — безрассудства.
Да, где-то в глубине души он подозревал, что так и есть. Что Карлака держат под болотами. Но не в качестве донора. Не наравне с живыми людьми.
Варде распахнул дверь женского туалета. Пробежался, рывками открывая кабинки. В паре из них было занято, и из-за дверей его покрыли последними словами. Тогда он, поскальзываясь на глянцевой плитке, понёсся в мужской.
Дёрнул одну дверь. Другую. Третью — и чуть не упал лицом вперёд в провал, зияющий влажной липкой чернотой.
Запах болота ударил в нос. Свежий, холодный и родной. Но сейчас он не манил, а пугал — настойчивый, ядрёный. Новое, жадное до крови и жизней болото.
За спиной кто-то кричал. Шаги звучали уже совсем близко, у дверей. И Варде, больше не раздумывая, прыгнул в топь.
***
«Не спать».
«Проснись».
Что-то с силой толкнулось в груди, в самом центре, где-то около сердца. Ударилось снова, растеклось по венам колючим крошевом из толчёного стекла.
Смородник резко открыл глаза. Он завалился на бок, сидя у закрытых дверей, маска окончательно запотела, и он сорвал её вместе с респираторами. По лицу хлестнул холодный сырой воздух, густой, несвежий, с запахами тлена и плесени, но всё-таки это был воздух. Смородник с хрипом вдохнул, так глубоко, как только мог, и почувствовал, как лёгкие с влажным хлюпаньем расправляются в груди, будто после тяжёлой болезни.
Живой, Темень забери. Но всё ещё в этом гнилом месте.
Он поднял взгляд на площадь и замер, настороженно вскинув лицо. Рука застыла на полпути к молнии на костюме. Он хотел достать сигареты из кармана, но лучше, наверное, было бы прикинуться мёртвым.
Потому что с площади на него взирали десятки пар звериных чёрных глаз. Не было больше трупов, только строительный мусор и большая стая упырей. Куда больше, чем та, с которой он сражался после ловушки, устроенной Ирником и Лыком.
Упыри стояли полукругом, переминались на костлявых лапах с выпирающими суставами. Скалили зубастые пасти, капали слюной. Рычали, повизгивали, иногда лязгали челюстями, чуть не сцепляясь друг с другом. Перебегали с места на место.
Но не нападали.
Смородник медленно сунул руку под защитный костюм и нащупал пачку сигарет и зажигалку в кармане куртки. Пользоваться искрой от рук казалось неосторожным, но он думал, что если сейчас не закурит, то умрёт быстрее, чем от упыриных зубов. А закурив, умрёт капельку счастливее, раз уж всё равно ему суждено сгинуть здесь. В проклятом подболотье.
Чародеев учили, что над всеми тысяцкими стоит болотный царь — полумифическое хтоническое существо, которое заправляет порядком под болотами. Был ли тут вообще какой-либо порядок, неясно. И существует ли на самом деле этот царь — тоже.
Убедившись, что упыри по-прежнему не бросаются на него и просто наблюдают, пусть и явно неспокойно, Смородник затянулся сигаретой и выдохнул дым, подняв голову к небу. Тучи над площадью клубились от чернильной синевы до молочной серости, стояло противное потрескивание от проводов и гул, непрекращающийся, сводящий с ума, вкручивающийся в мозг штопором.
Был ли болотный царь где-то за этим небом? Навроде людских Покровителей.
Да какая разница.
Смородник снова сосредоточился на упырях. Он сидел, сгорбившись, в расстёгнутом костюме, с валяющейся рядом маской, и курил, не сводя хмурого взгляда с беснующихся тварей. От сигареты они вовсе остервенели, стали припадать на передние лапы, щёлкать челюстями и от бессилия кидались друг на друга. Но что-то будто мешало им подобраться ближе и впиться в пришельца-чародея.
Смородник выпустил дым в их сторону и показал средний палец.
— Вот вам. Видали? Твари.
Он хрипло усмехнулся. Не до веселья, вроде бы, но сигарета будто помогла крови очнуться, а сердцу вновь вспомнить, как биться. Он посмотрел на разрыв в штанине. Стекло, выходит, было не галлюцинацией, раз распороло ногу. Кровь перестала идти, и ткань на краях выглядела обугленной.
Он рванул пакет, который защищал рюкзак. Вытащил пистолет и, чтобы не снимать перчаток, лизнул металл, крепко прижимаясь языком к холодной хромированной поверхности. Оружие вспыхнуло алым, искра впиталась внутрь, угаснув рябью, похожей на лихорадочно бегающие молнии. Смородник щёлкнул предохранителем. Хмуро взглянул на упырей. Они визжали и носились кругами, но будто боялись переступить через невидимую черту, отскакивали, когда совали морды чуть ближе, чем следовало.
На миг перед глазами опять появились окровавленные трупы, сваленные горой на площади, но Смородник стиснул челюсти до скрежета, напряг затуманенный мозг и усилием воли прогнал видение. Снова остались только упыри.
Из тучи над головой заворчал гром. Смородник с трудом поднялся на ноги, игнорируя снова резанувшую боль в колене. Голова закружилась, но Смородник, не давая себе времени ощутить все тяжести подболотных спецэффектов со знаком минус, резко развернулся и выстрелил в стеклянные двери. Дождь осколков хлынул в волосы, птичьими когтями расцарапал костюм на руке, которой он прикрыл лицо. Упыри за спиной завизжали дурными голосами, но Смородник, не оборачиваясь на них, со всех ног бросился в холл торгового центра.
Выстрелить бы за спину, да патронов жалко.
Ноги будто бы сковывали цепи, а подошвы увязали в чём-то липком и тянучем, похожем на разлитую смолу. Болотный воздух жёг лёгкие на вдохах, дышать приходилось часто и глубоко, но кислорода всё равно не хватало. Смородник понимал, что его силы скоро снова иссякнут, и тяга, подтолкнувшая его к этому отчаянному рывку была чем-то вроде предсмертной агонии.
Умрёт ли он здесь? Или его вытолкнет на поверхность? Если умрёт, то что станет с его телом? И с искрой. В наличие у себя души он давно не верил. Вероятно, она умерла вместе с Дивником, Мятликом и Клёном в тот день. Вытекла с искрой и кровью из распоротой руки и не вернулась назад.
Смородник вскочил на эскалатор посреди зала. Ступени скрипнули и со стоном двинулись — но в обратную сторону, вниз, будто хотели его зажевать, растереть и выплюнуть кровавой кашей.
«Стану кошачьим паштетом, только для упырей» — мелькнуло в мозгу.
Он выплюнул ругательство, спрыгнул с движущихся ступеней и крутанулся вокруг своей оси, высматривая лифт. Поблизости ничего не оказалось, тогда Смородник, сплюнув слюну со вкусом пепла и крови, ухватился за перила и, стиснув зубы до скрежета, с рыком рванул вверх по эскалатору, против хода. Ступени заскрежетали и поехали быстрее, но Смородник, распалившись, уже не чувствовал боли в раненом боку и напряжения в мышцах: для него существовала только цель в виде второго этажа.
«А что потом?» — спросил противный голосок.
Последние три ступени он преодолел одним прыжком, задыхаясь от напряжения. Вывалился на плиточный пол и проехался ладонями по стеклянному крошеву, которым тут было всё усеяно. Мелкие осколки разорвали перчатки, впились в кожу, но Смородник не ощутил боли. Понял, что случилось, только когда вместе с кровью на плитку закапали искристые вспышки.
— Арх'дарэ, — прорычал он в который раз за день.
Если бы на его надгробии выбили его любимое слово, то это была бы райхианская брань.
Ах, да, у чародеев же нет надгробий. Их тела сжигают — кроме тех, кто остался умирать в потустороннем болоте. Интересно, он будет первым? Даже не сожгут, просто обглодают до костей и оставят тлеть, и он станет частью чьего-то кошмара — как несуществующие мертвецы пришли в его собственный.
Решив не тратить время на выковыривание осколков из ладоней, Смородник рванул дальше, выбрав направление наугад. Гром над торговым центром снова загремел, такой близкий и мощный, что всё здание сотряслось, как от взрыва. Вибрация и гул стали сильнее, проникали прямо в кости, в мозг, просачивались в кровь, пытались заставить течь её в противоположном направлении — как грёбаные ступени на эскалаторе, и сердце билось с трудом, с оттяжкой, пульс отзывался в висках вкручивающимся сверлом. Перед глазами плыло и двоилось. Никогда ещё Смородник не ощущал себя настолько беспомощным и слабым, но упрямство несло его вперёд. Упрямство, злость и чёрт знает что ещё — все чувства пылали в нём где-то глубоко, перемешанные, как в плавильном котле, и он уже не мог их распознавать. Просто бежал, стиснув зубы, не подозревая, на верном ли он пути.
Впереди смутно сияли мертвенные огни, будто из-под толщи воды. Смородник поднажал, но понимал, что всё равно двигается не так быстро, как мог бы, ноги спотыкались и вязли в бесконечном мусоре, заваливающем пол, и он старался не смотреть вниз, чтобы не увидеть снова чьи-то кости и гниющие внутренности вперемешку с битым стеклом, хотя отчётливо слышал запах, от которого желудок сводило спазмами.
Смородник остановился прямо напротив стеклянных стен, и от его дыхания прозрачное стекло помутнело. Он протёр рукавом — неуклюже, оставляя следы от жёсткого непромокаемого материала защитного костюма. Царапнули мелкие осколки, застрявшие в перчатках, и на стекле остались бурые разводы крови из ладоней.
За стеной было что-то вроде больничных палат, смутно похожих на палату Калинника: такие же узкие казённые койки с разным бельём: где-то однотонным, где-то полосатым, где-то в невыносимые выцветшие от стирок розочки. На койках лежали люди. У Смородника никак не получалось их посчитать: только он мог с уверенностью назвать число, как моргал — и коек с людьми становилось втрое больше, чтобы в следующий миг количество сократилось до трёх. Мама. Отец. Мануш. Перед глазами кружилось, как в калейдоскопе, но вместо ярких картинок тут были серые, с налётом плесневелой тоски.
Он стоял молча, раскачиваясь и неотрывно глядя за стекло. От рук «пациентов» тянулись трубки с мелькающими внутри серебристо-голубоватыми молниями и завихрениями тумана, гул торгового центра вгрызался в мозг, высасывая все мысли, а от раны в колене и порезов в ладонях искрило, как из неисправной розетки.
Кто-то вдруг с силой дёрнул Смородника за плечо.
***
Уже глядя на город из окна такси было ясно, что в городе неспокойно. Илар с тревогой разглядывал улицы через стекло, а в руке сжимал телефон, открывая поочерёдно то чат с парнями, то диалог с Мавной. Его волнение не было дрожью, не отдавалась тянущим чувством в животе, не вырастало из страха — скорее, тяжело стучало в висках неприятным осознанием, что скоро придётся ввязываться в драку.
Илар вздохнул и поёрзал на сиденье. К Купаве он приехал на автобусе, а бита и удобный колун лежали дома, в сарае с лопатами. И как упырей бить? Кулаками? У него удар, конечно, тяжёлый, но так недолго и без руки остаться. У упырей пасти зубастые.
На часах — два ночи. Прохожих на улицах почти не было, общественный транспорт тоже перестал ходить, только катились редкие автомобили, послушно замирая на светофорах. Не было пробок, суеты и шума, зато...
Между домами явно мелькали четвероногие тени. Илар надеялся, что ни таксист, ни другие водители, ни люди, мирно отдыхающие в своих квартирах, этого не замечали. А если кто-то, выйдя на балкон покурить, и видел во дворе упыря, то решал, что это собака.
Так же, как все они думали когда-то.
Под аватаркой Мавны появилась строчка «в сети». Илар встрепенулся, сел ровнее и набрал сообщение:
«Привет. Как дела? Всё окей?»
На пару секунд всплыло «Мавна печатает...»
«Привет. Всё хорошо. Чего не спишь?»
Илар почесал висок. То же самое он мог бы спросить и у неё, но мало ли, зачем она взяла в руки телефон ночью. Может, попить встала. Главное узнать бы, что в районе чародейского общежития нет этих тварей.
«Встал попить», — соврал Илар. Стыдно, а что делать. Наверное, иногда не грех и соврать. Утаить правду. Пусть хотя бы Мавна спит спокойно.
По тротуару пробежали три упыря, прихрамывая и волоча задние ноги. Илар повернулся, глядя на них через заднее стекло с бессильной злобой. Навстречу по тротуару вырулил курьер на велосипеде, рассекая одноглазой фарой полумрак: света фонарей всегда не хватало, и Илар нередко ворчал, что фонари освещают только сами себя.
— Посигналь ему, пусть разворачивается, — попросил он таксиста.
— Зачем? — он повёл плечом и будто бы сразу забыл о просьбе.
Илар потряс спинку водительского сиденья.
— Сигналь! А то я щас нажму.
Таксист дважды лениво нажал на центр руля. Илар пустил стекло со своей стороны и крикнул:
— Парень, назад давай! Там псины какие-то.
— Да я собак не боюсь, — откликнулся курьер, даже не думая сбавлять скорость.
«Проклятье», — подумал Илар, провожая упрямого курьера взглядом и стиснув челюсти до боли.
Псины, собаки — конечно, какой нормальный мужик признается, что он их боится? Даже звучит глупо. Вот если бы все знали об упырях... Вот тогда бы... Эх, тогда бы.
Илар взъерошил волосы, сдерживая рык досады.
— Слушай, у тебя есть в багажнике лом?
Таксист перекатил жвачку из одного угла рта в другой и сделал музыку чуть тише.
— Монтировка была. А что?
— Одолжи.
Таксист засмеялся.
— Так ты и вернул. Купишь, может?
Илар понял, что выбегал из квартиры Купавы так быстро, что забыл надеть куртку. Он поковырялся в карманах джинсов и вытащил помятую сиреневую купюру.
— Пятьсот дам.
— Ну давай.
Да уж, такой дешёвой упыриный череп не пробьёшь. Но всё лучше, чем голыми руками.
Они свернули в сторону пригорода. Илар видел, как за окном промелькнуло здание «Булки» — тёмное, будто кофейня тоже мирно спала перед завтрашним днём. Им уже привезли зимние украшения, а они с Мавной что-то замотались и никак не могли их развесить, хотя уже пора, конкуренты во всю украшали свои заведения. И Купава порадуется, наделает своих дурацких фоток. Лайков соберёт. Только Илар понятия не имел, на кой они ей — с самооценкой у неё всё в порядке, это не Мавна, которая будет стесняться от реакции-огонька.
Кстати, об огоньках.
Справа во дворе мелькало зарево, как от пожара. Илар тяжело сглотнул, хмуро глядя в ту сторону. В зареве мелькали тени, слишком стремительные, чтобы быть людьми.
— Наверное мальчишки мусор подожгли, — заметил таксист.
— М-м... — промычал Илар, сжимая кулаки. Он слегка постучал себе по лбу в бессильной злобе. — Наверное.
Не будешь же объяснять первому встречному, что к чему. Вызовет санитаров, а в смирительной рубашке Илар не сможет помочь ни парням, ни городу.
Он зажмурился, прижав лоб к спинке впереди стоящего кресла. Кулаки сжимались до боли, челюсти — до зубовного скрежета. Но лучше ему не смотреть. Не смотреть, не думать, не тратить свою злость на то, на что он никак не может повлиять.
— Приехали.
Илар выскочил из машины, выхватил из багажника монтировку, и таксист тут же сдал назад, резко развернулся и поехал обратно.
— Илар! — закричал Мальвал. — Сюда!
Фонарь над головой мигал, бросая на асфальт дёргающиеся блики. На проезжей части лежало тело одного упыря с пробитой головой, чёрная кровь тягучими подтёками размазалась по бордюру. Чуть подальше валялся второй упырь. Другие ещё верещали где-то поблизости, мельтешили чёрными тенями, и Гард крутился вокруг своей оси, размахивая топором на длинной рукояти.
А на тротуаре, укрытый курткой, лежал Алтей, и его лицо в темноте казалось совсем белым.
***
В Туманный город проникла искра. Варде понял это в тот же момент, когда отдышался после удара грудью о мокрый асфальт с налипшими листьями. Откуда? Что за хрень?!
Центр, срочно нужно попасть в центр. Предчувствие сдавливало грудь и захлёбывалось в голове пожарными сиренами. Нужно сосредоточиться.
Варде зажмурился. Он гнал от себя мысли, что за ним следом в проход могут прыгнуть другие нежаки. Он представил площадь с уродливым серым зданием и небом, опутанным проводами. И, не открывая глаза, побежал.
Варде слишком хорошо помнил, чем закончился его последний спуск. Пусть та пуля прошла по касательной, но не факт, что следующая не пробьёт ему лёгкие.
Он разогнался изо всех сил, ноги почти не касались мокрого асфальта. Чётко представляя перед собой площадь с торговым центром, он на ходу открыл глаза и чуть не столкнулся нос к носу со стаей упырей.
Да, всё верно. Дыхание сбилось, но ему удалось: перед ним был энергетический узел. Уже лучше, значит, он может как-никак ориентироваться в Туманном городе.
Низшие крутились у центра, рычали и тявкали. Запах гари тут стоял гуще, и волнение Варде выросло до высоты многоэтажки: он не понимал, что происходит, но всё это было странно и тревожно.
Он кинулся к дверям, минуя порванные ограждающие ленты. Низшие упыри бесновались, щёлкали слюнявыми пастями перед ним. Варде огрызнулся, рявкнул по-звериному, и те отпрянули, скуля и поджав куцые уши.
Небо над площадью клубилось тучами, серыми с кровавыми прожилками. Варде никогда не видел такого. И не помнил, чтобы у дверей толпилось столько низших.
Он ринулся к дверям. Стекло у них облетело на ступени, выбитое кем-то — или чем-то. Нежаки бросились следом, но держались на расстоянии, а выли скорее для устрашения. Варде их не боялся. Гораздо хуже было бы встретить тут чародеев, особенно раз здесь так едко пахнет искрой.
Скорее бы найти отца. И... что? Удастся ли его вытащить? Он подумает позже.
Варде знал, что эскалатор тут не работает, поэтому сразу побежал к запасной лестнице, скрытой за поворотом без вывесок и указателей. Взбежал на второй этаж и кинулся по коридору с окнами в стенах, через которые можно было заглянуть в «палаты». Его не отпускало ощущение, что где-то здесь кроется подвох. Большой-большой подвох... В прошлый раз площадь была оцеплена и ему не дали даже приблизиться. А теперь даже двери кто-то разнёс на осколки, и внизу только сновали голодные низшие упыри.
Запах гари пробирался в ноздри, хотелось чихать. Варде пугала тишина, пугала пустота — где хоть кто-то? Где злобные низшие-охранники? Где чародеи в защитных костюмах и масках? Что тут происходит?
У одного из окон замерла фигура. Варде дёрнулся, чтобы развернуться и попытаться спрятаться за углом, но в последний момент с удивлением узнал этот горбоносый профиль.
Смородник, мать его!
В костюме, но без маски. И вокруг него рассыпались и гасли мелкие искры, как от оборванного провода.
Варде понятия не имел, как на чародеев влияет нахождение здесь. Раньше считалось, что они не могут выносить атмосферы болот. Но этот придурок стоял здесь — живой, но, судя по отсутствующему взгляду, всё-таки тронувшийся умом. Варде зашипел и выругался.
— Что ты тут делаешь?!
Смородник не отреагировал, его ладонь была прижата к стеклу, и Варде видел кровавые разводы от порезов. Идиот, размазывать кровь на территории кровопийц — гениальная идея.
— Уходи отсюда!
Варде рванул его за плечо, разворачивая к себе. Смородник растерянно моргнул, его обычно жёсткое лицо выглядело наивным, непонимающим. Да уж, прибавил забот.
— Пойдём, бестолочь!
Ноль реакции. Варде это пугало. Он знал Смородника как резкого, грубого, с быстрыми порывистыми движениями. И видеть его таким заторможенным было жутко. Будто пошатнулось в его мире ещё что-то, что всегда казалось неизменным.
— Да чтоб тебя...
Варде схватил его за локоть и потянул по коридору. Нужно найти отца, а нянчиться с огромным тяжёлым чародеем в его планы не входило. И как его сюда занесло?!
За спиной послышалось глухое рычание. Варде застонал, уже зная, что увидит.
Отход к лестницам перекрыли низшие. Не те доходяги, которые скалились на площади, а здоровенные мускулистые твари с зубами сантиметров по семь. Варде потянул Смородника дальше по коридору, заглядывая во все палаты. Отец, отец, где они его держат? Вместе со всеми или?..
Он видел нескольких мальчиков среди доноров. Светловолосых, худых. Нескольких — постарше. Был ли среди них брат Мавны? Да, наверняка. Но даже если он сейчас разобьёт стёкла, вырвет из вен мальчишек провода и вынесет их на руках на поверхность, то смогут ли они очнуться? Или Туманный город уже выпил их настолько, что сил хватит только сделать один — последний — вдох?
За спиной раздался рык и цокот когтей по бетону. Смородник еле передвигал ноги в своих дурацких тяжёлых ботинках. Варде даже не представлял, как он в таких ходит, гораздо удобнее надеть кеды или простые замшевые ботинки. Выпендрёжник, блин...
Если бы можно было выстрелить в нежаков, чтобы они отстали...
— Пистолет! — крикнул Варде. — У тебя есть оружие, дурень?!
При слове «оружие» Смородник чуть оживился, как натренированный на определённые команды пёс. Взгляд прояснился, брови сдвинулись к переносице, верхняя губа презрительно изогнулась — наконец он стал похож на себя. Смородник вынул ствол и сделал несколько выстрелов.
Варде сразу понял, что оружие было заряжено искрой. Воздух за ними взорвался, раздался жуткий рёв и грохот рушащихся перекрытий. От запаха гари заслезились глаза, а алые вспышки почти ослепили.
— Что ты творишь, придурок?!
— Стреляю!
Стены затрещали. У Варде заныло в груди при мысли, что они могли по глупости навредить донорам — и отцу. Что теперь будет? Если энергетический центр окажется повреждён, то...
А вдруг его уже успели забросить? Что-то сделали с ним и покинули, построили где-то новый.
Чёрт, чёрт, некогда думать. Нужно было валить.
Варде зажмурился, представляя их дом до того, как он сгорел. Такое же место было и здесь, под болотами, но изменённое тленом и покрытое плесенью, поросшее мхом, в окружении мёртвых поломанных деревьев. Тогда они смогут вернуться там же, а не в неизвестном месте. Так работал Туманный город: несколько входов, бесконечное количество выходов, а если удастся синхронизировать место выхода с существующим на поверхности проходом, то тебя перенесёт именно туда. Не выплюнет где-то посреди проезжей части. Тем более Смородник, наверняка, прыгнул как раз в тот люк, других он не знал. Тогда можно взять его машину и скрыться.
Он разогнался, крепко вцепившись в локоть Смородника.
— Закрой глаза! — попросил Варде.
— Чтобы ты нас угробил?!
— ЗАКРЫВАЙ!!!
Ноги скользили по полу, сзади творилось что-то непонятное: гром, скрежет, вспышки и звериные вскрики. Варде решил не анализировать это безумие, а поддаться ему.
Разогнавшись, они влетели в стену — а очутились уже на холодном ветру, и в лица плевался моросящий дождь.
— Пронесло, — кашлянул Варде, не веря в удачу. Перед ними стоял его дом — не сгоревший, но будто гниющий. Стены есть, уже хорошо.
Смородник не отвечал. Варде с раздражением обернулся и увидел, что он стоит на коленях, спрятав лицо в кровоточащих ладонях. Да уж, нежный чародейский организм, отравленный искрой, явно не выносит болотной сырости.
— Чуть-чуть осталось, и будешь дома. Я тебя отвезу. Давай, пошли.
Стоило больших трудов, чтобы довести его до люка. Прыгая в ледяную чёрную воду, Варде надеялся только на то, чтобы бестолковый чародей не растворился в болотной жиже.
***
— Ткни его вилкой, проверь, живой?
— Ага, может помер давно, только место тут занимает. У-у, длинный, з-зараза.
— Да не-е... Вроде дышит.
— Если помер, то сам будешь копать. Куда мы его денем? В мусоропровод такой здоровый не пролезет.
Смородник слышал голоса чётче и чётче, будто у него из ушей постепенно вытаскивали вату. Вместе со слухом возвращалась головная боль и тяжесть во всём теле, почти как после сотрясения. Только голоса были незнакомыми. Какими-то противными.
— О, о, гляди, глазом дёргает!
Послышалась какая-то возня и топот. Стало тяжелее дышать, будто толпа закрыла доступ свежего воздуха. Прямо над ухом раздалось сосредоточенное сопение.
К Смороднику постепенно возвращалось ощущение собственного тела: тяжёлого, уставшего, будто его били мешками с песком последнюю неделю. Он лежал на спине, а руки ему сложили на груди, как мертвецу. Между пальцами было что-то просунуто и, с трудом разлепив веки, сквозь мутную пелену он различил вырезанную из газеты розу.
— Др-р-рэх-х — прорычал он пересохшим горлом и окончательно открыл глаза.
Над ним стояли какие-то пацаны, лет по двадцать на вид. Прыщавые, с цветными волосами, в идиотской «модной» одежде — на любой вкус. Они отпрянули как по команде, когда он по-собачьи приподнял верхнюю губу, обнажая зубы.
Смородник скомкал и выкинул на пол газетную розу, отбросил старое гобеленовое покрывало в цветок, которым его укрыли по грудь, и опустил ноги с дивана.
— С воскрешением, ягода-малинка! — счастливо пропел знакомый голос. — Будешь блины?
Только сейчас Смородник, подняв глаза повыше, узнал Лируша. Хоть кто-то знакомый. Значит, он хотя бы не на том свете. И не в чистилище.
Он лежал на каком-то продавленном диване. Бедная его спина. Он был в одежде, они догадались снять с него куртку, а толстовку и штаны, к счастью, не трогали, и на ткани засохла мерзкая грязь. Колено и ладони у него были перебинтованы, причём бинт на ногу намотали прямо поверх джинсов. Доктора, блин. Он потянулся рукой к шее и нащупал цепочку жетона, но сам жетон оказался расплющенным, будто его оплавили и пропустили под прессом. Смородник пока не мог понять, на руку ему это или нет.
Растолкав парней, перед ним материализовался Варде с тарелкой своих дурацких оладий в руках. Смородник никогда бы не подумал, что однажды будет рад видеть этого тощего упыря, но... Да, он действительно обрадовался.
— Слава болоту и его духам, ты живой, — выдохнул Варде. — Мы уже думали...
— Не дождётесь. — Смородник выхватил у него тарелку и жадно куснул прямо от стопки оладий. Он были тёплыми, сладкими и, Свет, совершенно точно могли вернуть к жизни. — Сколько времени прошло?
— Ты лежал два дня, как Спящая Красавица, — возвестил Лируш. — Мы даже снимали ролик, проснёшься ли ты от поцелуев.
— Ч-чт...
— Шутка! Да, парни?
Незнакомые парни закивали, но как-то неохотно, будто в каждой шутке всё-таки была часть гнусной правды.
Ладно, он разберётся с этим позже. Пока же... чёрт, два дня.
— Ты говорил Мавне, что я тут?
Варде сглотнул и замотал блондинистой головой.
— Н-нет. Пойми меня правильно, мы не были уверены, что ты очнёшься и не сойдёшь с ума. Ты такой странный был там, видел бы себя. К чему её нервировать? Вот теперь скажем.
Смородник быстро проглотил оладьи, обвёл глазами комнату со старой мебелью и коврами на стенах и ощупал свои карманы.
— Где мой телефон?
— У меня.
Варде сунул руку в карман, и Смородник резко выхватил свой мобильный. Включился не сразу, пришлось побить по экрану согнутым пальцем, но как только исчезло, мигнув, приветствие, на экране одно за одним стали всплывать оповещения.
Первым всплыло загадочное:
«Ты мертвец» от Лыка.
Ну, с эти Смородник спорить не мог. Все рано или поздно станут мертвецами. Он на ходу открыл мессенджер, прошёл на затёкших ногах на кухню, приоткрыл форточку и закурил сигарету.
— Привет, рыбина, — хмыкнул он синему Варфоломею, самодовольно расправившему пышные плавники. — Будешь оладьи? Или тебе больше по нраву рыбий корм из... сушёных рыб?
Варфоломей не ответил, только булькнул пузырьками. Смородник присел бедром на подоконник, выпустил дым в щель форточки и склонился над телефоном, читая сообщения от Боярышника.
«Матушка больше не нуждается в твоих услугах».
«Старого тысяцкого пустили на корм упырям, а новый сам вышел на контакт с властями».
«Она тобой играла, идиот».
«Твой телефон не отвечает, а жетон не отображается. Куда ты делся, хитрая морда?»
«Сенница просит передать, что ты не справился. Приходи на свою казнь. Если не придёшь, она всё равно тебя найдёт».
Смородник повёл плечом. В спину из форточки задувал холодный воздух, но не только он был причиной мурашек, покрывших тело.
Значит, вот так.
Вспыхнула шальная мысль: а вдруг получится затеряться? Жетона нет, можно выкинуть телефон и уехать. Но эта идея тут же погасла, не разгоревшись. На что он будет жить? Если станет зарабатывать искрой, вскоре обнаружит себя. Всплыли видения из Туманного города, обрушились, как страшные воспоминания после крепкого сна. С ним было такое после того, как погибли родные. Он просыпался и несколько мгновений ничего не помнил — а потом чернота падала на голову и утаскивала на самое дно.
Так же и теперь.
Он видел искалеченные трупы. Видел кого-то с лицами родных в донорском центре, но образы быстро менялись, доводя до сумасшествия. Он надеялся, что прыжок под болота что-то прояснит, но он только всё запутал.
Смородник стряхнул пепел в банку с окурками. Ну и дыра. Тут убираться будешь неделю.
Нужно разобраться с болотами. Помочь Мавне найти брата. И... Темень, Мавна. Подготовить её к тому, чтобы она на него не надеялась. Да уж, как много дел надо успеть перед смертью.
Перед смертью, с которой он был согласен. И с которой давно уже, на самом деле, смирился.
Темень, как же он устал. А болота будто выпили остатки сил, покрыли плесенью его бешеную искру, и плечи сами собой опускались, спина привычно сутулилась, и хотелось только свернуться в клубок, закрыть глаза и никогда больше не открывать.
Хотелось, чтобы от него все отстали.
Но не сейчас.
***
За последние дни сеть наводнили видео про упырей и с упырями. Мавна заходила вечерами в соцсети и считала, сколько записей с хэштегами #упыри и #СонныеТопи появилось за день — и количество росло. От пары десятков до нескольких сотен. Некоторые ролики и посты исчезали, но вместо них вырастали новые, как головы у мифической змеи. Даже по новостным каналам стали говорить что-то об опасных тварях, нападающих преимущественно ночью.
Значит, ролики либо перестали блокировать, либо не успевали.
Кажется, эту плотину прорвало.
Мавна не понимала, что она испытывала по этому поводу: радость или всё же страх. Лируш просил пока не писать ему насчёт этого, вроде бы затаился и готовил новый разрывной материал. Несколько раз звонила Ния. Варде тоже отвечал на сообщения с неохотой, будто не хотел её пугать, и иногда Мавне казалось, что о её существовании помнят только Илар, Купава и тот стрёмный упырище, который нет-нет да слал сообщения про «крошечку», которая потерялась.
Утешало, что этот «потеряшка» всё-таки не знал, где она работает, и Мавна пару дней провела в «Булке» за кассой и выпечкой, собственно, булок. Туда и обратно её подвозил Илар, а потом они вместе навещали Алтея в больнице. Его ранил упырь во время уличной стычки, но он уже шёл на поправку и даже пытался флиртовать: вспомнил, как ухаживал за Мавной раньше и упомянул их единственный поцелуй.
А возвращаясь вечерами в пустую квартиру Смородника, Мавна, чтобы не реветь от нахлынувших переживаний и страхов, пыталась всеми силами навести там уют. Нет, она не ковырялась в его вещах. Всё-таки личные границы есть личные границы. Пусть она бесстыдно щупала самого Смородника, когда он был рядом, но лезть в вещи было уже чересчур.
Тем не менее во время небольшой перестановки тире уборки (нужно же было проверить, есть ли в углу за комодом розетка, чтобы воткнуть туда шнур от торшера!) была обнаружена гитара (в чёрном корпусе, разумеется), огромный запас сигарет, а под матрасом (когда Мавна приподняла его край, чтобы закрепить простынь) — несколько весьма затёртых эротических журналов десятилетней давности. Видимо, юные чародеи передавали их друг другу как реликвию.
Но самая милая находка обнаружилась в ящике для вилок и ножей. Под непромокаемой подложкой лежала фотография, снятая на моментальную камеру. Двое парней счастливо улыбались, обнимая друг друга за шеи, за их спинами были видны какие-то городские бетонные стены, закатное солнце светило сбоку, бросая золотые блики на их щёки. А в парнях легко узнавались Смородник и Калинник: совсем молодые, тощие, в дурацких рубашках.
Мавна хотела поставить фото на видное место, но передумала. Мало ли, почему Смо держит его тут. Может, оно навевает неприятные воспоминания.
Этим вечером убираться уже было без толку. Квартирка метр на метр, не разгуляешься. И то уже вся заставлена безделушками и завешана гирляндами, в том числе вязаными крючком, с листьями, желудями и кусками пирога, сшитыми из фетра. Мавна хмыкнула в ладонь, когда представила, какое лицо будет у Смородника, когда он вернётся. Конечно, он потребует вернуть всё как было, наладить привычный скучный минимализм, но всё же.
Главное, чтобы вернулся.
Вдруг в прихожей послышались щелчки ключа, поворачивающегося в замке. Затем последовала ругань. Сердце Мавны пропустило удар от страха. Кого принесла нелёгкая?
Она, вытирая руки о кухонное полотенце, осторожно выглянула из-за угла.
В прихожей мелькнула долговязая фигура в чёрном. Смородник моментально втянулся обратно в коридор и прикрыл за собой дверь. Мавна недоумевающе вскинула брови — если бы с неё сейчас рисовали комикс, то непременно изобразили бы над головой гигантские вопросительные знаки. Но вскоре дверь приоткрылась снова, и в щель сунулась голова Смородника. Увидев так же, как он сам, выглядывающую Мавну, он вздрогнул и ругнулся.
— Арх'дарэ... Я уж думал дверью ошибся. Квартиру не узнать. Бирюльки всякие.
Он протиснулся в коридор как-то боком, как краб, и Мавна только и могла, что молча, с затапливающей грудь нежностью, смотреть, как он разувается и вешает куртку на крючок. Куртку, в которой ходил постоянно, в любую погоду. И, кажется, не собирался изменять ей даже в зимний мороз.
Кинув чёртово полотенце на столешницу, она нервно заправила волосы за уши и бросилась к Смороднику. Налетела, сжала в объятиях и уткнулась лицом ему в грудь. Смородник охнул — наверное, у него снова что-то болело, а она стиснула его слишком сильно, но обнял её в ответ и даже положил подбородок на её макушку.
— Я так скучала, — призналась Мавна глухо, не поднимая лица. Её дыхание нагревало и без того тёплую ткань толстовки, и губам становилось жарко. — Так переживала за тебя. Как ты?
Она чуть отстранилась, чтобы заглянуть ему в лицо. Неужели правда он? Вернулся? Живой и невредимый? Покровители, даже руки затряслись от волнения.
Смородник пропустил между пальцами прядь её волос и вдруг сполз по стене. Он устроился на полу, сгорбившись и согнув ноги в коленях. Мавна немедленно села напротив него, взяла его руку и стиснула пальцы, как обычно, сухие и горячие, с засохшими корочками ранок. Ладони у него были перебинтованы, но не очень тщательно — явно дело рук кого-то менее опытного, чем Калинник.
— Смо... Что с тобой? — Она вглядывалась в его лицо, пытаясь понять, что с ним случилось за это время. — Тебе больно? Где?
Он был бледным, но это, скорее, правило, чем исключение. Синяки под глазами тоже на месте — куда без них. Кажется, похудел ещё сильнее, и кожа туго обтягивала острые скулы. Но страшнее всего были глаза. Чёрные, бездонные и... пустые. Мавна нервно облизнула губы.
— Что с тобой? — бессильно повторила она свой вопрос.
С ним что-то не то. Он выглядел будто... неживой. И это было так страшно, так жутко, до сводящей боли в животе.
Она протянула руку и положила ладонь ему на щёку. Смородник чуть склонил голову и прикрыл веки, подставляясь под её прикосновение.
— Всё кончено, Мавна, — сказал он тихо. — Моё время вышло. Всё было зря. Я пробыл под болотами слишком долго, и они выключили меня ещё на пару дней. Время потеряно.
— Ну что ты такое говоришь? — Мавна старалась, чтобы её голос звучал ровно, успокаивающе, но внутри всё свернулось в комок от его слов. Она даже разозлилась: за то, какие резкие фразы он подобрал. Что значит «кончено»?! Она ещё настроена бороться. А от второй части фразы под мягким домашним костюмом пробежали мурашки. Под болотами. Её огненный чародей среди тлена и холода. Хотелось завалить его вопросами, схватить за плечи, встряхнуть — но нет. Нельзя.
— Всё будет хорошо. Расскажи мне, — мягко попросила она.
Мавна погладила его по скуле, тронула ухо — рваное, бедное. Смородник посмотрел на неё тяжело, в упор, и в его глазах было столько невысказанного, столько скрытого, что Мавне стало горько. Он никогда не открывался ей по-настоящему. Открывался, видимо, Калиннику — и только. Но не ей. Но если то, что она знала о его чувствах, было правдой, то она сделает так, чтобы он ей доверился. Чтобы сбросил последние слои своей брони, упрямой и жёсткой, как каштановая скорлупа. Но Мавна отлично знала, что внутри жёсткой и колючей шкуры у каштанов спрятана красивая и блестящая серединка.
Мавна наклонилась ниже, чтобы ощущать губами его дыхание: дымное, тяжёлое. Снова осмотрела его всего: уставшего и осунувшегося. Покровители, как хотелось бы, чтобы под глазами больше не залегали синяки, щёки горели румянцем, а на губах — красивых, как она давно уже отметила — играла насмешливая улыбка.
Рука Смородника, обмотанная бинтами, поднялась к лицу Мавны. Он невесомо тронул её пальцем, провёл по щеке к виску, и прикосновение его тёплой кожи ощущалось так трепетно, так желанно, словно глоток горячего чая в промозглый день.
— Сенница казнит меня, — хрипло прошептал он. Их губы были слишком близко — целовать, кусать, ласкать, просто коснуться подушечкой пальца. Мавне хотелось всё, и только смысл его страшных слов мешал поддаться желанию. — И это будет правильно. Таков порядок. Она придёт за мной на днях, и лучше, если я приду к ней первым.
— Я сама казню эту каргу за тебя, — ответила Мавна. Её разрывало от возмущения и злости, но она не собиралась показывать это Смороднику. — Пусть только пальцем тронет. Ты мой. Не её.
— Моя грозная булочка, — печально улыбнулся Смородник одним уголком рта. Сухая кожа на нижней губе разошлась, показалась красная ниточка трещины. — Всё бы так легко решалось. Но так положено. У нас, у чародеев. Виновные должны понести наказание. Я виноват, Мавна. Я отнял жизни, и должен отдать свою.
Мавне хотелось крикнуть, чтобы он замолчал. Каждое слово резало как осколок разбившегося стекла, попадая прямо в сердце. Как вытаскивать их оттуда, каким пинцетом? А ещё хуже — как сшивать своё сердце, если его правда не станет?
— Не должен. Тогда ты загубишь ещё одну жизнь. Свою. И мою тоже. они чего-то да стоят, верно?
Смородник не ответил. И тогда она всё-таки поцеловала его. Коснулась губами нежно и мягко, просяще приоткрывая его губы. Она старалась не сделать больно, он же вечно приходит побитый, с ссадинами и корками на лице, с потрескавшимися губами и синяками у висков и скул. Увидит ли она его однажды без всех этих следов? Спокойного и счастливого. Не бегущего. Не убегающего. Не рвущегося навстречу смерти.
Смородник положил руку ей на поясницу, а второй зарылся в волосы на затылке, притягивая Мавну ещё ближе к себе. Он отвечал на её поцелуй неторопливо, будто задумчиво, и Мавна понимала, что он хочет сказать: мол, не стоит всё усложнять, не стоит ей привязываться к нему...
Но уже поздно.
Она скользнула рукой по его шее, по ключицам, под толстовку. И тут до неё дошло.
— Мы на полу, — шепнула Мавна, прервав поцелуй. — Ты только пришёл. Даже в душ не сходил. Не поел. Хочешь есть? Я что-нибудь сейчас придумаю. В магазин как раз ходила.
Смородник непонимающе моргнул, хотел снова потянуться к ней, но опустил взгляд на свою грязную одежду и растерянно зачесал пальцами волосы назад.
«Сейчас упадут обратно по бокам от лица», — подумала Мавна.
И точно.
— Да. В самом деле. Извини, от меня наверняка воняет. Прости. В душ. Да. Точно.
Мавна хотела заверить, что от него пахнет очень маняще, дымом, кожей и чем-то сладким, но в последний момент постеснялась. Поднялась на ноги, заправила волосы за уши и, не зная, куда деть руки, сложила их на животе.
Смородник тоже встал, ссутулился и шмыгнул в ванную.
Наступила тишина, только слышалось, как за стенкой в соседней квартире работал телевизор, а о недавнем поцелуе напоминал жар на губах.
В ванной полилась вода, и тогда Мавна опомнилась. Ужин, ну конечно! Неизвестно, сколько сил из него выпили эти долбаные болота. Она не сможет вернуть ему всё потраченное, но может хотя бы накормить.
Мавна метнулась к холодильнику. Вытащила банку огурцов: кажется, пришло их время! Достала лаваш, из которого хотела завтра сделать себе шаурму, но только вот беда, уже не успеет запечь курицу. Зато у неё были домашние пельмени.
Звучало как план.
Пока варились пельмени, она нашинковала капусту, морковь и помидоры, смазала лаваш кетчупом и чесночным соусом и разложила овощи. В вазочки бросила конфеты и пряники с ягодной начинкой из «Булки» — в виде облитых глазурью снеговиков. Выставила две кружки, захваченные из дома. Дёрнулась к гирлянде, но решила не выключать: её плавные переливы наполняли крошечную квартирку домашним теплом, и можно было даже подумать, что вокруг нет ни упырей, ни угрозы смерти, зависшей над ними занесённым мечом. Пулей, застывшей в воздухе.
Мавна включила фронтальную камеру в телефоне и осмотрела себя. Ну, душ она совсем недавно уже принимала, так что выглядит хотя бы свежо. Веснушки предательски выделялись на побледневшем от волнения лице, но она была уверена, что во время поцелуя её щёки вспыхивали, как половинки свёклы. Может, подкрасить глаза? Или губы? Наверное, он заметит и решит, что она ведёт себя как дурочка.
Или уже пора признать, что она и есть дурочка? И не пытаться казаться кем-то ещё.
Мавна достала из сумочки коричневый карандаш для бровей и слегка тронула им верхние веки, рисуя дымчатые стрелки. Губы подкрасила своей единственной вишнёвой помадой, но так, чтобы лишь немного оттенить. Пшикнула на шею терпко-сладкими вишнёвыми духами за бешеные деньги. Вспомнила про пельмени и побежала сливать воду.
Она хотела переодеться, сменить мягкий домашний костюм хотя бы на джинсы и свитер, но уже не успела. Ужин сам себя не подаст, а хлопковый костюм с изображениями персиков был, в общем-то, не так уж плох.
Когда Смородник вышел из ванной, как-то незаметно переодевшись в чистую футболку с черепом, из глазницы которого выползала змея, на столе уже лежали две туго свёрнутые упитанные шаурмы. Мавна, вообще-то, уже ужинала, но от волнения по привычке сделала две порции. Ну ничего страшного, если она оставит свою нетронутой.
Смородник выкинул бинты, которые снял с ладоней, и скромно сел на краешек стула, будто это он был в гостях, а не Мавна у него. Мавна придвинула тарелку, пытаясь незаметно разглядеть, что у него с ладонями. Вроде бы ничего пугающего, она-то уже успела нафантазировать содранное мясо до костей, но там были только мелкие порезы с запёкшимися краями. Должно быть, больно, но не смертельно.
— Вот. Я не знала, что ты придёшь. Иначе запекла бы курицу с картошкой. Или пожарила бы крылышки во фритюре. Ты любишь крылышки? Так что придётся сегодня довольствоваться чем есть.
— Люблю, — покладисто сказал Смородник, откусывая шаурму. У него округлились глаза, когда он понял, что внутри.
— Пельмени? Шаурма с... пельменями? Внутри...
Он посмотрел на Мавну не то с укоризной, не то с тщательно скрываемым восхищением. Она скромно пожала плечами.
— Больше ничего не было. Я подумала, что... Ох, Темень, я такая тупица, нужно было просто положить их в тарелку и сделать салат. Прости. Растерялась от неожиданности.
Смородник вытер уголок рта большим пальцем и буркнул, вгрызаясь в шаурму. По лавашу и его пальцам потёк пельменный сок.
— Это гениально.
— О... Правда? Тогда я тоже попробую...
Они ели молча, иногда робко поглядывая друг на друга. Мавна так увлеклась, что как-то незаметно съела всю свою порцию, которую вообще-то не планировала трогать. И только слизав с пальца остатки чесночного соуса, поняла очередную ошибку: и как после такого целоваться?
Или если они оба ели, то уже и не так страшно?..
Смородник первый встал, помыл посуду и тщательно вымыл руки. Щёлкнул кнопку на чайнике и потянулся, похрустывая плечами.
Мавна поджала под себя одну ногу в мягких домашних штанах и задумчиво наблюдала за его движениями: то зажатыми и будто стесняющимися, то свободными, размашистыми. Внутри неё расползалось невыносимо приятное тепло: может быть, после второго ужина, но, скорее всего, не только.
Они дома. Вдвоём. И никто не отнимет у них этот вечер.
— Что было под болотами? — спросила она. — Ты... видел...
Слова комом застряли в горле. Произносить «ты видел Раско?» было слишком страшно. Страшно услышать ответ, каким бы он ни был.
Смородник замер и медленно обернулся к ней. Лицо у него стало недоверчивым и жёстким, и Мавна пожалела, что не прикусила язык.
— Это страшное место, — качнул головой Смородник. — Даже не уверен, видел ли я там что-то или просто провалялся без сознания. Оно будто играет с разумом. Рисует то, чего не было, и заставляет поверить в это. Я не знаю, Мавна. — Его голос стал приглушённым, даже робким, будто Смородник боялся разочаровать её или расстроить и подбирал слова. — Я старался попасть туда. Я искал людей. Но всё, что я видел, могло быть только больной фантазией. Сном с температурой под сорок. Прости.
Он сел на стул напротив Мавны и, поколебавшись, взял её за руку. Она шмыгнула носом. Темень, если даже Смородник называет болота страшным местом, то каково тем, кто там застрял? Глаза заволокли слёзы.
— Прости меня, — повторил он. — Может, они ничего не чувствуют и не помнят. Я вернусь туда. Я это так не оставлю.
Мавна подняла на него взгляд, мутный от слёз. Утёрла глаза кулаком и хмыкнула.
— Я не пущу тебя. Я больше никуда тебя не отпущу. Неужели ты думаешь, что второй раз тебе снова повезёт вернуться живым?
«Живым».
Мигающая гирлянда подсвечивала лицо Смородника сбоку, со стороны окна. Из-за этого один глаз у него казался непроглядно-чёрным, а другой отражал рыжие блики, и шрам на лице выглядел глубже и жёстче, чем обычно. Мавна не выдержала и провела по нему пальцем.
— Я так не думаю, — тихо сказал он. — Но попытаюсь.
Мавна чуть не задохнулась от смешанных чувств, которые разом всколыхнулись в ней, как зелье в котле. Благодарность, нежность, восхищение, страх, желание уберечь и всегда быть рядом — всё это распирало её сердце, и никакие слова не могли бы ясно дать понять, что она чувствует.
Но действия — могли.
Она встала с места и пересела Смороднику на колени. Обвила руками его шею, мягко поцеловала в лоб, в шрам под глазом, в кончик кривого носа, прижалась губами к губам. Руки Смородника машинально поднялись на её талию, придерживая, а Мавна никак не могла от него оторваться. Вдыхала запах его кожи и влажных волос, аромат средства для бритья и чётко различимый табачный дух. Она нежно, медленно осыпала поцелуями его линию челюсти, горло, кожу за ушами — и чувствовала, как его пульс начинает биться быстрее, оживает, будто тает ледяная корка, покрывшая его после этих долбаных болот.
— Мавна, — проговорил Смородник предостерегающе, срывающимся от тяжёлого дыхания голосом. — Не стоит. Лучше остановиться.
— Я не хочу останавливаться, — прошептала Мавна, снова припадая к его шее в поцелуе.
Смородник попытался её отстранить, но она чувствовала, насколько сильно он сам хочет этого, а все его попытки сопротивляться просто на волоске от краха. Запрокинув голову, он издал хриплый стон, и от звуков его исступлённого дыхания кожа Мавны вся покрывалась мурашками. Она лишь сильнее хотела его.
— Мы не должны, — продолжал Смородник. — Пожалуйста. Иначе всё навсегда изменится.
— Глупый, — ласково прошептала Мавна, задевая губами его ухо с серьгой-кругляшом. — Всё уже давно изменилось, как ты не понимаешь? — Она продолжила зарываться пальцами в его волосы на затылке и целовать его в перерывах между фразами: в губы, в шею, под челюстью, ощущая его приятный будоражащий жар и бешено бьющийся пульс. Под кожей у него то и дело пробегали пламенные отсветы, и вытатуированный на шее огонь мерцал, как живой. Это было до безумия красиво и возбуждающе.
— Это как слова, которые давно крутятся в голове, — продолжала шептать Мавна. Желание наливалось внутри неё, тянуло в животе, пускало сердце в шальной галоп. — Они уже есть. Осталось высказать. Так же и у нас. Как ответ на экзамене, который все знают, но никто не решается произнести вслух. Давно всё изменилось, Смо. Уже поздно отматывать назад. Будь моим, пожалуйста. Я так этого хочу. Мы взрослые люди и оба этого хотим.
Она поддела край его футболки и потянула наверх, обнажая торс. На удивление, Смородник не стал судорожно прикрываться, наоборот, скинул футболку через голову и отбросил в сторону матраса. Татуировки на поджаром теле выглядели уже знакомыми, оставалось только хорошенько изучить их все, вплоть до самой мелкой чёрточки, запомнить и обласкать. Мавна огладила его ключицы и грудь, спустившись к животу. На боку у него оставалась плохо зажившая рана с воспалёнными краями, и когда Мавна вела рукой, под пальцами ей попадались бугры и рытвины шрамов, пересекающих горячую кожу. Под плотной вязью рисунков их нельзя было рассмотреть, только почувствовать.
Почему-то это её будоражило так же сильно, как его сбивающееся дыхание.
— Дай мне свои руки, — попросила она.
Она поднесла ладони Смородника к лицу и поцеловала по очереди обе. Он удивлённо дёрнулся, когда губы Мавны коснулись мелкой сетки из глубоких порезов.
— Тише ты, — шикнула она. — Не шугайся. Больно?
— Н-нет...
— Вот и славно.
Мавна не знала, правильно ли она поступает. Вернее, не знал её разум: в голове грохотали барабаны, и если бы она к ним прислушалась, то струсила бы. Убедила себя, что недостаточно хороша. Но сердце убеждало, что она делает всё, как нужно.
Как нужно им обоим.
Здесь, сейчас. Не медля больше ни минуты.
Пока проклятая Сенница, болота, упыри и долбаное провидение не отняли у них друг друга.
Немного поколебавшись, она сняла свою футболку, оставшись только в тонком кружевном бра, которое почти не скрывало её пышную округлую грудь. Смородник издал сдавленный звук — не то вздох, не то стон. На его щеках наконец-то заиграл румянец, глаза наполнились жадным блеском. Он осторожно опустил руки ей на талию, поглаживая большими пальцами её живот, и прикосновение кожи к коже пропустило по телу Мавны мелкие электрические разряды.
Она снова припала к нему с поцелуем, обхватив его лицо по бокам. Прижалась ближе, касаясь грудью его груди. И ощутила бёдрами, что её желание, разливающееся в животе тягучим раскалённым мёдом, взаимно. Мавна ахнула, прильнув к нему теснее, качнула бёдрами, и по телу пробежала томительная вспышка предвкушения, приятными иголками заколов под кожей.
Продолжая медленно двигаться на коленях Смородника, Мавна одно рукой нащупала застёжку своего бра и сняла его, сперва стеснительно прикрывая грудь рукой. Хорошо, что тусклый свет гирлянды не позволял рассмотреть все её веснушки, а то она стеснялась бы ещё больше. Убрав руку, она хотела прижаться ближе, чтобы не дать ему времени рассмотреть себя, но ладонь Смородника мягко опустилась ей на грудь и осторожно, бережно сжала. Его взгляд сделался тёплым, влюблённым, как мёд, и Мавна поняла, что ещё никогда не видела у него такое выражение лица. Пожалуй, что-то похожее было, когда он захмелел и мурлыкнул своё «умпмрм». Но сейчас в нём всего было в разы больше: счастья, умиротворения, какого-то робкого возбуждения, которое он будто стеснялся показывать.
И Мавне до безумия это нравилось.
Смородник припал к её груди, лаская пальцами и губами. Мавна запрокинула голову, подставляясь под его поцелуи, и блаженство захлёстывало её, как тёплая волна. Ей не хотелось спешить. Хотелось любить его — и чтобы он любил её в ответ.
Мавна скользнула ладонью под пояс штанов Смородника. Она была готова, что он разразится протестами, но он только сдавленно застонал, уткнувшись лицом ей в шею, когда пальцы Мавны сомкнулись на его налившемся члене. Мавна медленно провела пальцами от основания до конца и задержалась, лаская горячую кожу. Не сдержавшись, она спустилась с его колен, чтобы продолжить ласку губами.
— Мавна, — снова буркнул Смородник, запрокинув голову. Кадык дёрнулся на его шее, дрожь возбуждения пробежала под кожей мерцающим пламенем. Мавна чуть не замурчала от удовольствия: ей так нравилось смотреть, как он становился беспомощным и кротким под её поцелуями, будто она, булочница с окраины города, имела власть над грубым огненным чародеем под два метра ростом.
— Молчи, — предупредила она и плотнее сомкнула губы.
Наверное, для неё это было самым простым способом выразить свою любовь. Слова получались неуклюжими, подарки вроде носков — нелепыми, зато язык телесной близости был всем понятен и знаком. Мавна давно поняла это про себя. Она умела дарить наслаждение и умела его принимать. Тепло к теплу, сердце к сердцу, губы к губам. Не бесстыдно, не грязно. Наоборот: бережно и внимательно друг к другу.
Она чувствовала, что Смородник близок к разрядке. Ей хотелось подарить ему всё, чего он заслуживал. Заставить забыть о Сеннице, о болотах, обо всём, что мучило его. Хотелось заставить быть трепетным и податливым в её руках. Раскрыть его настоящего: не грубияна с тысячей ругательств на устах, а увидеть молодого мужчину, исступлённо шепчущего её имя.
И ей это удалось. По его телу пробежала крупная дрожь, с губ сорвался сдавленный звук, который Смородник попытался приглушить, закусив кулак.
— Ну давай, сам себе наставь царапин, — шутливо пожурила Мавна. Выпрямившись, она поцеловала его в висок. — Только не думай, что это всё.
— Н-нет, — хрипло согласился он, глядя на неё снизу вверх глазами, которые заволакивала восторженная пелена.
Смородник обхватил Мавну за талию, притянул ближе к себе. Поднялся со стула и склонился над ней, целуя в лоб и раскрасневшиеся щёки. Мавна прикрыла глаза, ощущая его руки на своей шее, плечах, на пояснице, на груди и понимала: в отличие от всех парней, которые были в её жизни до этого момента, он не пытается у неё ничего забрать. Наоборот, отдаёт и заряжает. Дарит тепло, защиту, внимание. Пусть неуклюже, хрупко, чуть скованно, но искренне.
Он всегда говорил правду. И любил так же честно.
Мавна взвизгнула от неожиданности, когда Смородник подхватил её на руки. Бережно поддерживая под поясницу, он уложил её на матрас, на гладкие простыни, мыском поддев и скинув чёрное покрывало. Мавна стянула дурацкие домашние штаны, оставшись почти обнажённой. Смородник навис над ней и на минуту замер, разглядывая её сверху вниз и тяжело дыша. Свет гирлянды мягко переливался на тёмно-серых простынях, и свои бёдра казались Мавне слишком розовыми, слишком округлыми, нелепыми... Она прекрасно знала, что не тянет на модель со страниц спрятанного под матрасом журнала. Знала, что ей неплохо бы сбросить десяток килограммов. И про бледные паутинки растяжек знала. И про мелкий противный прыщик, вскочивший выше колена — тоже.
Но Смородник будто бы этого не замечал. Или, что было Мавне ещё более странно — будто бы замечал и получал наслаждение от того, какой она была.
Он склонился ниже и прижался губами к её колену. Мавну охватил стыд, смешанный с удовольствием. Она положила ладонь на плечо Смородника, будто не решила, застесняться и оттолкнуть его или же попросить прижаться ближе и целовать её жарче.
Он решил сам. Обхватил её бёдра, покрыл поцелуями кожу, и огонь на его шее и груди будто оживал, мерцая едва заметными всполохами.
Несколько движений — и бельё Мавны оказалось на полу. Смородник шире развёл её бёдра, нежно огладил мягкую румяную кожу и, склонившись над ней, медленно, плавно провёл языком по разгорячённой влажной плоти. Мавна застонала, запрокинув голову, и зажала себе рот рукой. Нельзя, тут же слышимость как в картонной коробке. Коробке от грёбаных пельменей.
Он прижался к ней губами, и его горячее дыхание открывало ей новые грани удовольствия, томило и мучало, но так сладко, что ей хотелось раствориться в этом мучении. Забыть всё, что было раньше. Забыть обо всех тревогах. Остаться здесь навечно, с ним.
— Будь моим полностью, — попросила Мавна тихо. — Мирча. Пожалуйста.
Он поднял голову, внимательно взглянул на Мавну, распростёртую перед ним на простынях, и кивнул с самым серьёзным видом. Послышалось тихое шуршание упаковки презервативов, и вскоре тёплые ладони снова легли на её колени, поднялись к животу и сомкнулись на груди. Мавна ахнула, когда поцелуи горячими вспышками зажглись у неё на ключицах.
Смородник приподнял её бедро, устраивая у себя на поясе, и, придерживая под спину, плавно вошёл в неё. Мавна снова застонала, когда он медленно, давая ей время привыкнуть, заполнил её своим жаром. Она качнула бёдрами навстречу, разрешая ему войти полностью, принимая его целиком, сквозь тянущую приятную боль. Настала очередь Смородника издать глухой стон, прозвучавший для неё как самая сладкая музыка.
— Мавна... — выдохнул он тихо, рвано. Она никогда не слышала, чтобы её имя звучало так красиво, как подогретый мёд.
Он двинулся в ней, слегка подался назад, чтобы снова войти глубоко, медленно и бесконечно бережно. Одна ладонь поддерживала её талию, а вторая сжала грудь и чуть потянула, на грани боли и наслаждения. Он накрыл губами её тёмно-розовый сосок, посылая горячим дыханием волну мурашек размером с монету.
Мавна чувствовала, что она уже на грани. Смородник только набирал темп, она подозревала, что он даже не начинал любить её во всю чародейскую силу, но её тело уже не могло сдерживаться. Выгнувшись в спине, она издала протяжный тихий вскрик, рассыпаясь под ним искристым потоком. Наслаждение захлестнуло её тягучей волной, бесконечно сладкой и томительной, по телу прокатилась дрожь, долгими толчками отзываясь в глубине живота.
— Там... Кажется... чайник вскипел, — пробормотал Смородник. — А мы ещё не пили.
Мавна не сразу поняла, что за ерунду он говорит. Чайник?..
— Какой, к чёрту, чайник, — хихикнула она и вновь притянула к себе Смородника за шею, прижимаясь губами к его горлу с бешено колотящимся пульсом. — Иди ко мне, мой хороший.
Она слегка прикусила его за кожу на шее, царапнула короткими ногтями по лопаткам. Прильнула грудью к его груди, крепче сцепила ноги на его пояснице. Стиснула бёдрами, прижалась животом, без слов говоря: «нет, я никуда тебя не отпущу, пожалуйста, забудь обо всём хотя бы на эту ночь».
И Смородник понял.
Его крупные горячие ладони накрывали её грудь, ласкали, сжимали и гладили, блуждали по её животу, скользили под ягодицы, смыкались на бёдрах с хищным вожделением, от которого наверняка наутро останутся синяки. Он покрывал её поцелуями, быстрыми и крепкими, он любил её жарко, бешено, будто снял для себя все запреты и больше не боялся причинить ей боль или показаться слишком порывистым.
Мавна растворялась в его руках, в поцелуях, в давящем ощущении сильного и жилистого тела, которое накрывало её, мягкое и маленькое. Она бесконечно целовала его в ответ, пыталась подстроиться под его стремительные и неистовые движения, всхлипывала от наслаждения, от своих огромных, распирающих чувств. Прижимаясь к нему так тесно, как только было возможно, тихо и сбивчиво шептала, как заклинание:
— Люблю, люблю, люблю, люблю...
Будто пыталась заколдовать его, заговорить и заставить остаться здесь, с ней, забыть об этой проклятой Матушке и их чародейском кодексе чести.
Новая вспышка наслаждения пронзила её тело, заставив вскрикнуть и задрожать. Смородник ещё несколько раз резко, даже грубовато толкнулся в ней, входя до приятной тянущей боли, а затем, издав долгий стон, бессильно опустился сверху, припав лицом к её ключицам с выступившей испариной. Тяжело дыша, Мавна запустила пальцы в его волосы, перебирая влажные после душа пряди на затылке.
— Люблю, — коротко выдохнул Смородник в ответ на все её слова. Он произнёс это тихо, на долгом выдохе, не то смущённо, не то просто желая сохранить сокровенность момента. Мавна поцеловала его в горячий лоб.
Они полежали так несколько минут: измождённые, разгорячённые, едва дышащие после своей страсти. По телу Мавны разливалось тепло, а в крови, она была уверена, растекалась концентрированная любовь: крепкая, бурлящая, золотистая, с вкраплениями алых искр.
С ней никогда не случалось ничего похожего. Ни один секс с другими парнями не приносил такого глубокого, щемящего чувства правильности происходящего.
Она могла бы снова застесняться: своей наготы, своего неуклюжего тела. Но Смородник поднял на неё чёрные глаза, горящие от отблесков гирлянды на окне, и в них она прочла то же, что чувствовала сама.
Нежность. Заботу. Вожделение. Весь тот невероятный взрывной коктейль, который люди называли любовью.
Сейчас он был для неё прекрасен: весь, от и до. И Мавна со смущающим удивлением понимала, что для него она так же прекрасна.
За окном раздался грохот, похожий на выстрелы, но тут же по полумраку комнаты поплыли цветные вспышки: фейерверк. Кому-то не терпелось отмечать новый год.
Хорошо хоть, не по упырям стреляют. Хотя Мавна с тоской понимала, что и это тоже происходит где-то прямо сейчас. Пока одни любят друг друга, другие сражаются с тварями и не всегда одерживают победу.
— Мне нужно покурить, — тихо сказал Смородник. Он крепко поцеловал её, скользнув языком между губ. Жадно прижался ртом к шее, там, где между ключиц залегала ямочка, усеянная веснушками. Не вставая с матраса, Смородник неуклюже натянул штаны, набросил толстовку поверх голой кожи, просто закинув рукава на плечи, и уединился на балконе, открыв и закрыв дверь как можно быстрее, чтобы холодный воздух не успел дойти до Мавны.
Да уж, после такого нарушения правил музея ему определённо нужно прийти в себя.
Мавна счастливо хихикнула и уткнула лицо в подушку. Наволочка теперь пахла ими обоими: вишнёвые духи и лавандовый шампунь с лёгкой примесью табака. Наверное, теперь так для неё будет пахнуть счастье.
Внизу живота тянуло после его жаркой любви, бёдра горели, а в голове разливалась блаженная лёгкость. Покровители, как давно она об этом мечтала. И насколько же лучше всё оказалось наяву, чем в её мечтах.
Мавна потянулась за футболкой Смородника, валяющейся на полу. Набросила её на голое тело и встала с матраса. Длины футболки как раз хватило, чтобы скрыть её до середины бёдер, а мягкая ткань так приятно легла на разгорячённое, размякшее от наслаждения тело, что Мавна подумала: неплохо бы присвоить эту вещь себе в качестве ночной рубашки.
Огни и хлопки фейерверка продлились ещё пару минут, сопровождаемые радостными криками. Шишка на столешнице тоже преображалась, когда ловила на себе синие, зелёные и алые блики. Мавна нажала кнопку на чайнике, взяла с тарелки кусочек пряника и задумчиво посмотрела на банку с огурцами. Так они и не дошли до них.
— Смонь, откроешь? — попросила она, когда он вернулся, пахнущий табаком и морозным воздухом.
Смородник прижался губами к виску Мавны. Без лишних слов, так спокойно и по-свойски, будто не было между ними ни перебранок, ни робких прикосновений и странных диалогов. Будто они уже родились созданными друг для друга и провели вместе долгие-долгие годы, полные счастья, принятия и любви. Она всхлипнула от избытка эмоций и обвила его руками за пояс.
— Огурцы. Да, — пробормотал он, будто вдруг снова накатило стеснение. — Ага.
Крышка банки издала глухой «чпок», и Мавна достала огурец прямо руками. С хрустом куснула и зажмурилась.
— Темень сожри, как же вкусно! Попробуй.
Второй огурец она сунула Смороднику прямо в рот, и он издал протяжный стон.
— Вот! — Мавна ударила в ладоши. — Я же обещала! Говорила я тебе, а? Говорила?
Смородник уставился на неё, хрустя огурцом.
— Обещала, что будешь стонать! Ну, когда передавала их вместе с кабачком.
Смородник только ухмыльнулся и потрепал её по макушке, взлохмачивая волосы, когда прошёл к чайнику и плеснул кипятку в две кружки. Себе — в уродливую, с логотипом чайной компании. Мавне — с нарисованными шишками и белками, принесённую ею из дома.
— Красиво я тут всё обставила? — спросила она.
— Красиво, — согласился Смородник, блаженно щурясь и глотая обжигающий чай. — Но учти, что лишний хлам окажется в помойке.
Мавна прожевала пряник, отряхнула руки и ущипнула его за голый бок.
— Это что ещё тут хлам?! Может, твои кружки — хлам?!
Смородник пихнул её в ответ. Она щипнулась уже больнее, и тогда он вскочил со стула, схватил Мавну в охапку и принялся щекотать. Мавна завизжала, захлебнулась смехом, попыталась выкрутиться, но крепкие руки держали слишком сильно.
Она не поняла, в какой момент они снова упали на матрас, неистово целуясь до боли в губах и сжимая друг друга в объятиях так сильно, что казалось, ещё немного, и затрещат кости. Не поняла, как на ней опять не осталось футболки.
Их снова затянуло в водоворот, в лаву, в цунами, в ураган. В страсть и нежность, в бесстыдное вожделение и робкие ласки.
А проснувшись поздней ночью на груди Смородника, она протянула руку, чтобы выключить, наконец, гирлянду. Пусть отдыхает. Как и они.