Я - справедливость

Феликс познакомился с Люси на том самом турнире, на котором одержал победу над Янусом, бывшим, по признанию преподавателя и внушительной доли студентов, одним из фаворитов.

Феликс был несколько младше него и впервые принимал участие в столь масштабном мероприятии; должно быть, именно поэтому собственный триумф стал событием памятным и в своём роде замечательным. Осознание произошедшего настигло его не сразу, и на безыскусной, но выдержанной в лучших традициях Университета церемонии награждения на Феликсе буквально не было лица. Он то смущённо, глупо, как делают только искренние люди, улыбался, обводя толпу рассредоточенным взглядом и подолгу не задерживаясь ни на одном лице, то с трудом сдерживал рвавшийся из груди победный клич.

Феликса поздравляли многие; поверженный противник сам пожал ему руку. Но стоило торжествам остаться позади, как юноша начал пробираться через поредевшую толпу зрителей к выходу. В конце концов, даже лавровый венок давит на голову своей тяжестью.

И тогда он заметил её.

Люси перекинулась с Янусом парой фраз и проводила его пристальным взглядом. Были ли они близко знакомы? Положительный ответ казался слишком очевидным.

Феликс тоже сверлил взглядом спину недавнего соперника, хотел даже подойти, сказать что-нибудь – и не сумел. Какие фразы будут уместны в разговоре с тем, кого ты одолел, пусть и в честном бою? Проигравшему и победителю всегда мало места в одной точке координатной плоскости.

Феликс неторопливо, будто через силу, начал подниматься по сбегавшим вниз от входных дверей рядам. Люси стояла у прохода и не спешила уходить.

– Смею надеяться, Вам не пришлось пожалеть потраченного времени? – захотелось спросить герою торжества, но он не знал, как вежливо завязать разговор. Неужели уроки этикета прошли даром? Статная черноволосая девушка, отчего-то более загорелая, нежели прочие представители высокого сословия, о принадлежности к которому кричали гордая осанка и строгий взгляд выразительных глаз, приковала внимание Феликса к себе и не отпускала. Откровенно говоря, он и не пытался избавиться от взятой ей невольно в свои руки власти. И думал почему-то обращаться к ней только на вычурное «Вы»; фамильярное «ты» казалось слишком простым, грубым, неуважительным в отношении столь совершенного создания.

Феликс запомнил, что волосы Люси были уложены в не особо замысловатую, но благородную аккуратную причёску, а студенческое строгое платье подчёркивало хрупкость фигуры.

Мысли метались в голове Феликса, затевая всё более лихие танцы по мере того, как расстояние, отделявшее его от примеченной девушки, сокращалось.

Да, точно... он ещё не знал её имени в то время. Груз ответственности заставил сжать челюсти плотнее, чтобы не проронить ненароком какой-нибудь ерунды, могущей показаться непристойной; пальцы крепче обхватили рукоять шпаги. Мимолётная встреча была неизбежна, и Феликс намеревался пережить её с минимальными потерями. Надо проскочить мимо этого чудесного создания... Но Феликс сбавил шаг, почти не отдавая себе в том отчёта, и, проходя мимо девушки с уложенными в корзинку волосами, услышал:

– Человек, с которым Вы сейчас сражались... мой друг. В фехтовании ему нет равных среди сокурсников – поверьте, я знаю, о чём говорю, – а Вы сумели одолеть противника на его территории. Поздравляю с заслуженной победой.

Она выглядела спокойной, аккуратной во всём. Чёрные косы, переплетаясь, образовывали каркас ониксовой короны. Значит, Янус – её друг?.. Что же, создания небес должны находиться рядом с достойнейшими из людей.

– Благодарю, – сухо поблагодарил Феликс и коротко, сдержанно поклонился. Он почувствовал себя лишним в едва обретённом обществе. Потерянный взгляд разрезал толпу, скользнул по благородному лицу вежливо ожидавшей рядом девушки и упёрся в узор скрипучего паркета. Феликс сделал первый шаг по намеченному пути; вышло нетвёрдо, будто из бренного тела разом вышибло дух. Но борьба с вспыхнувшим вдруг чувством оказалась недолгой, и воля вышла из неё бесспорной победительницей. Шаги уверенно застучали по рядам, лестницей взбирающимся вверх, а девушка, чьего прекрасного имени он так и не узнал, осталась незримым призраком за спиной. Феликс не оглянулся, чтобы узнать, провожала ли она его взглядом так же, как провожала считанные минуты назад своего давнего товарища, покинутого сегодня Фортуной.

Тем вечером проводили пышный бал. По просторному залу с украшенными лепниной потолками и замершими на постаревших картинах вечно юными прекрасными господами и дамами, обретавшимися в стенах Университета бессчётное множество поколений назад, скользили в медленном танце наследники переживших закат эпох.

Феликс, одетый с иголочки, с тщательно уложенными волосами и начищенными до блеска туфлями, лавировал меж гостей, не зная, к какому из небольших кружков примкнуть и чем себя занять. В отличие от большинства ровесников ему едва ли доводилось бывать прежде на подобных мероприятиях, поэтому в обществе нарядных девушек, заблиставших в вечерних туалетах подобно огранённым самоцветам, и изящных юношей, чувствовавших себя в чуждой Феликсу обстановке раскованно и привычно, он ощущал себя чужеродным элементом, дешёвой стекляшкой, затесавшейся в ряды драгоценных минералов, отливавших всеми красками мира в самых диковинных сочетаниях.

Один только элегантный костюм, увы, не способен приобщить человека к высшему обществу; в противном случае Феликс не пожалел бы звонкой монеты, чтобы перекинуть через пропасть, лежавшую между ним и местным молодым поколением, мост.

Отчего острым жалом впивался в него этот вопрос именно теперь? Не оттого ли, что Феликс невольно искал взглядом в разряженной в пух и прах толпе ставшую лишь недавно знакомой изящную головку, увенчанную диадемой из тугих кос?

Запавшее в память ангельское создание непременно должно было объявиться на студенческом балу, но невероятное разнообразие нарядов кружило голову, путало, вынуждало снова и снова плутать по пёстрому живому лабиринту.

Дыхание на мгновение перехватило, когда предмет обожания, не подозревающий об оказанной ему чести, мелькнул за нестройными рядами фраков, обнажённых спин и роскошных перьев. Феликс так и не решился к ней подойти: на ум не шёл достойный повод для знакомства. А чудное существо растворилось в ворохе пышных платьев, как свойственно поступать их брату.

Они сошлись вновь лишь в танце, когда для завершения фигуры требовалось обменяться партнёрами. Пальцы остававшейся безымянной девушки обвили ладонь Феликса, они сошлись, вновь отступили... Улыбка с трудом угадывалась на её лице, чудилось, будто взгляд серых глаз был возвышенно печален и светел. Так глядят с потускневших икон святые.

А девушка смотрела Феликсу прямо в лицо, пристально, неотрывно, будто желая уследить за малейшими изменениями, могущими коснуться лба, губ, глаз... И ему отчего-то сделалось не по себе. Всеми фибрами души стремился он запечатлеть в памяти малейшие детали её лика, но вместо того, чтобы ответить девушке столь же пронзительным взглядом, всматривался в ряды танцующих, скользивших за её плечами под плавную мелодию, гремевшую под высокими сводами зала.

– Могу я поинтересоваться, как Вас зовут? – вырвалось у Феликса, когда музыка оборвалась и дамы с кавалерами обменивались поклонами. Он сам испугался собственной дерзости, но исправить что-либо уже не представлялось возможным.

– Люси, – кротко ответствовала девушка. – Представьтесь тогда и Вы. Иначе выйдет неловко.

– Феликс, – незамедлительно последовал её совету юноша и осторожно приложился губами к робко протянутой изящной руке.

– Приятно наконец познакомиться с Вами, Феликс, – выражение лица Люси смягчилось и окончательно приобрело иконописный вид. – Скажите, Вы к нам надолго? – не преминула поинтересоваться она, и Феликса будто обдало ледяной водой, стоило невинному вопросу достичь ушей. Очевидно, смятение отразилось на лице куда более явственно, чем юноша того желал, потому что Люси тут же отвела взгляд, силясь найти выход из создавшейся неловкой ситуации, и голосом поблекшим, но твёрдым произнесла:

– Прошу прощения за излишнее любопытство. Мне не стоило обременять Вас лишними вопросами. В конце концов, Вы – герой сегодняшнего дня... – она умолкла, но Феликс не спешил брать инициативу в свои руки, и Люси заговорила вновь. – Понимаете, мне подумалось, что Вы родом не из здешних краёв. В турнире нередко принимают участие гости Университета, и...

– Вы решили, что я принадлежу к их числу? – подхватил Феликс, наконец обретший дар речи. – Скажу Вам откровенно, Вы совершенно правы. Я получаю образование в небольшом городке, поэтому возможность побывать в столь знаменитом месте показалась мне весьма заманчивой. Быть может, мне удастся получить направление на обучение в стенах местного Университета...

– О, это было бы чудесно!

– ...но, боюсь, это станет возможным не слишком скоро.

– Стало быть, скоро покидаете нас?

– Скоро... – согласно вздохнул Феликс. – В моём распоряжении две недели. До конца семестра я буду посещать лекции здесь. В противном случае мы значительно отстанем в освоении материала от студентов, не прерывавших учёбу. Я, естественно, имею в виду участников из других учебных заведений.

– Смею заметить, Судьба благоволит к Вам: Вы желаете остаться здесь и получили такую возможность, пусть и ненадолго. Желаю Вам и впредь идти рука об руку с госпожой Удачей.

Феликс не помнил, какой ответ изобрёл, чтобы не навлечь на свою голову презрение со стороны той замечательной особы, с которой он возжелал свести знакомство. Ему казалось, что с тех пор, как состоялся этот, в сущности, бессмысленный разговор, за ним повсюду незримой и невесомой тенью следовал ангел-хранитель, ниспосланный Богом по напутствию прелестной девы...

– Врача! Врача сюда!.. – взвился над стадионом протяжный, абсолютно безумный крик. – Скорее же!..

Это произошло в тот день, когда прекрасный ангел, укрывавший золочёным крылом от верной беды своего хозяина на протяжении многих месяцев, пал с небес и разбился насмерть о слишком жёсткую для нежного тела и сотканного из утренних рос платья землю.

Крики доносились с трибун, вязли во влажном воздухе, гасли, как лишённые доступа кислорода свечи. Феликс с трудом разбирал их. Мир окутало красное, беспокойное марево, сквозь которое прорывались вспарывавшие сознание вспышками боли острые белёсые лучи. К краскам примешались звуки: ужасный, отдающийся во всём теле топот, барабанной дробью выстукивающий по костям; визг – тошнотворный, высокий, на одной ноте...

– Лежите... Доктор велел... Покой нужен... – забормотал рядом неразборчивый голос. Он приходил часто и казался тяготящим, лишённым смысла, словно в бреду.

– Господи, да как же это, за что же это!.. – вторил бормотанию ещё кто-то, кряхтя не то от натуги, не то от силками сжавших горло слёз. И эти слова тоже казались непонятными, глупыми, пустыми... Какой такой доктор? И где этот – Господи, зачем его кличут? Красное марево... Солнце уже зашло?

Веки поднялись с трудом. Чудилось, будто на глаза зачем-то положили камни, маленькие, плоские, тяжёлые, и они теперь жутко мешали, давили, раздражали... К чему они?..

Камни исчезли только к ночи, когда чуждое, тревожное марево рассосалось. Камни исчезли – а тяжесть осталась. Алое сменилось белоснежным, и вместо острых лучей накатили на обмякшее тело жёлтые волны лампового света.

Полусумасшедший взгляд выхватил из цветного сумрака потолок, соскочил на смутно знакомую тумбу из обшарпанного, оцарапанного сбоку дерева, заметался по просторной, спустя несколько томительных минут узнанной палате лазарета. Наблюдение не пробудило в истерзанной душе подозрений, но неприятным, причиняющим неудобство осадком осело в сознании. У постели, рядом с зелёным, тоже отчего-то мучающим одеялом, кто-то ёрзал на стуле, шелестя тканью платья. Кто это? Бессмысленный взгляд не мог подсобить с ответом.

Феликсу захотелось что-нибудь произнести, привлечь к себе внимание близкого кого-то случайным словом, но язык и губы не повиновались слабым приказам мозга. Изо рта вырвался едва слышный хриплый стон. Человек у кровати тут же воспрянул духом, пришёл в движение – этого оказалось достаточно, чтобы палата поплыла перед глазами. В нос ударил прежде не ощущавшийся резкий запах лекарственных средств, и потолок с полом, сделав невероятное сальто, поменялись друг с другом местами...

Гораздо позднее пришло с вестями пугающее осознание, и марево, топот, истерические крики – обрели внезапно недоступный недавно смысл, слепились в уродливый ком, вставший поперёк горла.

– Судьбы универсалов зачастую складываются весьма трагично, – бередил едва зажившие раны несколько лет спустя Янус, сделавшийся в этот срок отталкивающим, враждебным созданием. – Ты получил травму на скачках, верно? Серьёзные повреждения, увы, не под силу устранить и выдающимся мастерам своего дела. Ты до сих пор припадаешь на правую ногу, хотя и обходишься без трости... Приношу искренние соболезнования. Осмелюсь, если не возражаешь, выдвинуть предположение касательно того, как это произошло. Лошадь, верно, запуталась в ногах... или, что вероятнее, резко остановилась. Всадник в таком случае должен вылететь из седла и приземлиться перед разгорячённым скакуном...

Со временем вернулись рваные воспоминания. Уже тогда, в лазарете, когда перевязывали гноящуюся рану, обрушились на него жуткие картины, беспорядочно мелькавшие не так давно перед ещё не затуманенным взором.

Феликс действительно перелетел через вздумавшего сойти с дистанции коня. Он, ко всему прочему, как-то неудачно запутался в поводьях, свалился прямо под копыта обезумевшего скакуна. Отставшие участники скачек уже пронеслись мимо, обдав несчастливца облаком пыли, застлавшей глаза...

– Лошади, эти изящные, умные, грациозные животные, способны нанести жуткие увечья, когда человек теряет над ними контроль. Полагаю, тебе страшно не повезло угодить после падения под копыта. Тогда оставалось только попытаться защитить голову... пожалуй, ещё грудь... в надежде отделаться увечьями, но избежать летального исхода. Тебе, как абсурдно ни прозвучит это выражение, повезло. Помощь вовремя подоспела с всполошившихся трибун...

Поводья разрезали, коня каким-то чудом оттащили в сторону. Вскоре – он бы ни за что не сказал, когда именно – у распростёртого на земле тела объявился врач. Феликс не разбирал его вопросов, не чувствовал боли и ужаса. Мысли вышибло из головы, и она казалась совершенно чистой, пустой, посторонней. Над ним плыли тревожные облака с алым подбоем.

– Докторов, разумеется, собрали в спешном порядке. Они первым долгом ввели что-нибудь для снятия болевого симптома. Что было у них под рукой? Вероятно, морфий. Им и сейчас запасаются на чёрный день многие медики... После они, конечно, попытались сделать всё возможное, чтобы облегчить состояние пациента. Долгий процесс. Болезненный и рискованный. Надежды мало. Но...

Дело обошлось хромотой до конца дней – и крахом взращённых на плодородной почве надежд. Феликс лишился возможности и права выступать на турнирах, оказался заперт в четырёх белых стенах с низкими потолками на бесчисленную вереницу дней. Прежние мечты теперь обесценились, как акции на бирже. Он был банкротом, хотя несгораемая сумма – жизнь – осталась цела. Что мог возвести Феликс на таком фундаменте? В подающего большие надежды считанные недели назад юношу не верил никто.

Феликс стал в глазах суетливых родственников и ровесников живым мертвецом. Они окружили его заботой, порой излишней, водрузили на полку за стеклянными дверцами серванта, как памятную статуэтку, с которой надо постоянно смахивать пыль и ни в коем случае лишний раз не тревожить.

Фехтование? Скачки? Университет? Вздор. Калекам в общественных занятиях и мнениях не отведено достойного места.

– Неудивительно, что подневольное заточение дурно сказалось на твоём характере. Когда никто не считает тебя за человека, легко затаить злобу на весь мир.

В путаных сновидениях нередко приходили оплетавшие руки поводья и застилавшая глаза алая, словно революционные знамёна, пелена.

А перед внутренним взором всё маячили беспокойные серебряные ангельские очи: прости, мол. Не уберегла.

***

По Друиду бродили разношёрстные слухи, центрами которых самопроизвольно стали бары и кабаки, где кипели жесточайшие споры и ежедневно проводились настоящие политические дебаты. Вечерами они заполучали в своё полное распоряжение городскую интеллигенцию, готовую впиться друг другу в глотки за собственную, едва ли не лично открытую правду. А на повестке дня были бессчётные занимательные вопросы.

– Властям, разумеется, невыгодна огласка, – убеждённо заявлял один чрезвычайно сообразительный гражданин, гремя гранёными рюмками, – но, пока нет точных данных, конечно, рано делать сколько-нибудь категорические выводы.

– Тут мы сталкиваемся, – подхватывал второй господин, обладающий не менее респектабельной внешностью, – со следующей проблемой: какую информацию можно считать достоверной, на что полагаться? В официальных отчётах будет, как пить дать, занижено число погибших. Они и без того утаивали правду слишком долго... Так где же раздобыть достоверные сведения? Пресса контролируется государственными структурами, а задача собрать воедино обрывочные свидетельства очевидцев неимоверно трудна и не способна исключить вероятность ошибки. Любая гипотеза может считаться заведомо ложной, если она основана на непроверенной информации. Потому нельзя ни опровергнуть, ни подтвердить официальные сведения, полагаясь на полученные из основных источников данные.

– Но доступ к иной информации закрыт, а потому предмет обсуждения попросту теряет смысл, – участливо кивал третий оратор.

– Кроме того, – решился добавить четвёртый активный участник словесной баталии, – ложен сам тон, в котором заданы утверждения. Трагедия, несомненно, уже вызвала широкий резонанс и станет отнюдь не лучшим способом укрепить шаткую власть новоявленного правительства. Есть ли причины считать, что произошедшее свидетельствует о некомпетентности руководства нашей юной державы? Трудно не признать вину за службами безопасности и технического оснащения, не сумевшими предотвратить ужасное происшествие или минимизировать его последствия. Но также нельзя сомневаться и в том, что аналогичные события имеют место и в других странах. При этом многие из них значительно уступают Арии по численности подконтрольных органов, которые, прошу заметить, значительно воспрянули духом после переворота, и насыщенности истории масштабными потрясениями, коих мы немало повидали на своём коротком веку. Этот факт, естественно, не может оправдать просчёта руководства, но указывает на то, что нельзя однозначно утверждать, будто соседние страны превосходят нашу по ряду аспектов. Стоит помнить и о том, что происшествия, приключающиеся у нас под носом, лучше освещаются и оказывают на нас большее влияние, чем сходные случаи в других точках мира, но это не свидетельствует о том, что ситуация в государстве резко негативна на фоне таковой в мировом сообществе.

– О, совершенно верно! Воистину так! – поддакивал кто-то, притаившийся в сумраке сомнительного заведения с удивительной аудиторией.

– Кроме того, постигшая Друид трагедия заставила многих иначе отнестись к вопросу патриотизма, но их убеждения – это, позвольте, ахинея в чистейшем виде. Посудите сами: откуда взялось убеждение, будто можно любить страну, но не государство? – восклицал первый, когда бутылка начинала уже подходить к концу, и инициатива вновь переходила в его руки. – Что есть, в таком случае, страна? Природа и архитектура? Граница с пограничными постами? Какую привязанность можно испытывать к ней? Если не будет государства, существование страны подойдёт к концу. Можно выражать недовольство правительством, но ни одна страна не способна пережить почти век кровавых бунтов и войн. Если начать протестовать теперь, это выбьет последнюю почву у неё из-под ног, а единичные пикеты не принесут ни удовлетворения, ни пользы. Мне чудилось, будто чудовищный опыт недавнего прошлого должен был произвести на народ незабываемое впечатление, но, увы, из памяти его уже начинают стираться грохот пушек и ужас братоубийства.

– А доводилось ли Вам слышать об упрёках в адрес высших чинов касательно возмещения ущерба, нанесённого пострадавшим и их близким? – подхватывал не к месту, но чрезвычайно увлечённо субъект с колючими от щетины щеками и мутными, по-собачьи тоскливыми и преданными глазами. – Материальные средства, выделенные в качестве компенсации семьям погибших, несомненно, не смогут возместить человеческие потери – особенно в виду бесспорного промедления в области оповещения гражданского населения и отправленных на место событий рабочих, военных, полицейских о грозящей вышеперечисленным лицам опасности – и оправдать халатность служб технического оснащения и владельцев предприятия, но в данном случае невозможно использование иных средств, кроме материальных. Предотвратить произошедшее уже нельзя, и единственная реальная мера, которую могут и должны предпринять власти при таком стечении обстоятельств, – исключение повторения повторных инцидентов. После этого, как всегда бывает в подобных ситуациях, вокруг дела поднимется шумиха, всевозможные органы активизируются, начнутся показательные проверки и процессы, но все эти мероприятия в большинстве случаев сворачиваются так же быстро, как и начинаются.

– Умалчивание данных и первоначальные аресты постепенно заминаются, из-за чего их дальнейшее обсуждение теряет саму свою суть, – не замедлил вступить в дело очередной оратор. – И, что важнее, аналогичные трагедии имеют свойство страдать рецидивом, как закоренелые преступники. Что печально, лишь новое происшествие способно привести в действие государственный организм, не функционирующий должным образом в спокойные времена.

Речь опиралась на многоэтажные ругательства, как на трость, была щедро сдобрена междометиями и завершалась высокопарными фразами и картинными вздохами, но всё же содержала в себе рациональное зерно, которое и становилось очевидным при устранении затрудняющей понимание излияний принявшей на грудь интеллигенции шелухи.

Такова была сухая выжимка, изъятая из уст выловленного в кабаке «Три сестры» клуба в составе семи человек, взятого под крыло полицией, засуетившейся, как и предрекали подпольные интеллигенты, лишь через полмесяца после ужасной трагедии, потрясшей город и страну. После трагедии, оставившей в наследство пережившим её осадок не только душевный, но и физически ощутимый.

– Списки пострадавших составлены? – спрашивал Янус в участке, но не полмесяца спустя, а на следующий же день после события, долго державшегося местными властями в строжайшем секрете.

– Всех жертв установить пока не удалось, – качали ему головой в ответ, – химическое предприятие, сами понимаете... Трудно-с расследование проводить будет.

– Знаю, – отчеканил Янус, мрачный и строгий тем страшным утром. – Неподготовленных людей туда отправлять нельзя. Но последствия катастрофы кто-то устранить должен, и я не сомневаюсь, что власти эту почётную миссию поручат нам.

– Новые указания есть?

– Предоставьте мне списки в том виде, в котором они существуют на данный момент. И на завод никого не пускайте, пока в наше распоряжение не поступят по крайней мере минимальные средства защиты. Улицы перекрыты... оцепление в ближайшие дни снять едва ли придётся... За дальнейшими распоряжениями обращайтесь к начальству; я, к сожалению, в большей степени стороннее лицо.

Янусу ответили торопливым почтительным кивком и растворились в коридорах здания бывшего банка, а вскоре вернулись с обещанными бумагами в одетых в перчатки руках.

Опознание не доведено до победной точки. Обследование пострадавших помещений не завершено. И – два листа, исписанные фамилиями.

Начальник цеха, работники, персонал... Лишнее имя, выбивающееся из закономерных кривых рядов. Кто он? Список точен: дипломат. На химзаводе? Забавный случай... Что значится в соседней главе? Феликс, да... Феликс Божек.

Янус тяжело вздыхает и переворачивает лист, с которым успел ознакомиться. Он должен был обнаружить этого человека в числе жертв трагедии. Он знал, по какому поводу наведывался дипломат на химическое предприятие.

В конце концов, Янус принял непосредственное участие в организации данного визита.

***

Взрыв на крупнейшем в стране химическом предприятии прогремел глубоким вечером в начале последнего летнего месяца. Ночью все подходы к злополучному предприятию были оцеплены в срочном порядке отправленными на место происшествия отрядами полиции и немногочисленными взводами военных, заметно поредевшими со времён переворота и последовавшей за ним гражданской войны.

Новостям о нависшей над Друидом и близлежащими населёнными пунктами угрозе не дали хода. Власти были бессильны оградить горожан от ядовитого облака, а потому единодушно поддержали предложение защитить их от вредоносных известий. Наутро газеты и иные периодические издания молчали о произошедшем. Мальчишки не разносили с криками по отравленным улицам листовки. Гуляли, впрочем, до полудня зловещие слухи о какой-то аварии, всплыл подзабытый многими таинственный термин «зелёные», и близ северо-восточной части Друида вились бессонные энтузиасты, желавшие знать, за чем, собственно, дело стало. Энтузиастов вылавливали и гнали из перекрытого района взашей, не удосуживаясь удовлетворить их жадный интерес.

Полиция отрезала от остальных кварталов пострадавшую территорию, воздерживалась от комментариев и живым щитом встала на защиту гражданского населения.

На первых порах боролись с огнём, охватившим развороченные заводские помещения. Бросили доступные силы на извлечение из-под ставших неприступной тюрьмой сводов раненых и покалеченных. Чтобы избежать воздействия выброшенных в воздух веществ на организм, прикрывались влажными тряпками, пытались дышать через плотную, не дававшую вздохнуть полной грудью одежду. Противогазов в потрепанной революцией Арии в наличии не оказалось.

Пожар не могли потушить на протяжении нескольких часов. Многие залы выгорели подчистую, и на их месте возвышались груды почерневших балок, битого кирпича и закопчённого поломанного оборудования. Верхние этажи обвалились. Большую часть стёкол вынесло взрывом ещё до воспламенения, и огонь не знал недостатка в кислороде.

Находиться у руин официально разрешалось не более получаса, хотя и этот временной промежуток значительно превышал допустимые нормы. Но близ разрушенного здания брошенные на место трагедии служащие аппарата принуждения могли пробыть и час, и два, и всю ночь...

Янус на оцепленный пятачок так и не явился; вроде бы пропадал в отделении, шерстил некие муниципальные учреждения.

А приблизительно в семь часов дня, когда пожарные кареты уже отбыли и повозки с пострадавшими, конвоируемые занятой солидным доктором пролёткой скрылись в направлении центральной больницы, новоиспечённый консультант полиции объявился в небольшом кафе, ютившемся на узкой боковой улочке. Туда же незадолго до этого скользнула миловидная светловолосая девушка, державшая в руках объёмистую плетёную корзину с неплотно пригнанной крышкой. Часа через полтора к ним присоединился коренастый мальчуган, который, впрочем, ретировался приблизительно в то время, когда башенные часы на ратуше пробили девять раз.

Когда парнишка скрылся в замысловатом лабиринте старинных проулков, сторонний наблюдатель, заглянув ненароком в приветливо приоткрытую дверь кафе, мог бы заметить на облюбованном элегантным юношей и опрятно одетой девушкой столе разложенные в им одним известном порядке предметы, отдалённо напоминающие неумело выполненные маскарадные маски. В течение тридцати-сорока минут примостившаяся у окна парочка активно что-то обсуждала, склонившись над столешницей, перебирала припасённое добро и проводила на бумаге некие расчёты. После полевой штаб был свёрнут, и молодой человек, сопровождаемый юной дамой, покинул пределы гостеприимного заведения, оставив в память о себе лишь оплаченный чек.

Ещё же раньше, в день, когда состоялся памятный разговор в пустующем по загадочному стечению обстоятельств полицейском участке, Янус выдвинул предложение, чрезвычайно походящее на приказ и, очевидно, не терпящее возражений и досужих обсуждений.

– Обстоятельства требуют присутствия представителя власть имущих структур на местном химзаводе через девять дней, – сообщил он, явно подразумевая наличие какого-то тайного намёка. Чтобы Феликс не вздумал упустить столь важную деталь из виду, Янус, выдержав паузу, добавил: – Мои возможности в области неформальных визитов ограничены должностью, занимаемой мной в данный момент, поэтому на повестке дня – поиск подходящей кандидатуры.

Война насупил брови, взглянул исподлобья на собеседника.

– Рекомендуешь примерить на себя эту почётную роль?

– Совершенно верно! Конечно, не в моей власти заставить тебя согласиться... – начал Янус и, расслышав неприязненное фырканье Феликса, позволил себе улыбнуться краешками губ. – Да, принудить тебя выполнить это скромное поручение я не способен. Отправиться на встречу я намеревался лично, но теперь стало ясно, что от давней договорённости мне лучше воздержаться. Словом, я был бы крайне признателен, возьми ты в свои руки часть моих полномочий.

– И как же, позволь узнать, должно воспринять подобные перестановки руководство предприятия? – благоразумно полюбопытствовал Феликс, по мнению которого слова Януса звучали не слишком убедительно. – Кроме того, прошу заметить, я весьма далёк от деятельности органов внутренних дел. Я не тот человек, которого можно считать компетентным в решении подобных вопросов.

– Ты будешь снабжён необходимым сопроводительным письмом, – не растерялся тот. Пальцы его скользнули к одному из ящиков громоздкого стола и выудили оттуда чистый лист плотной отбеленной бумаги. – Кроме того, доверенное лицо требуется в данный момент отнюдь не консультанту полиции... Иными словами, выбор весьма ограничен, – вынес неутешительный вердикт Янус. – В конце концов, сколь бы сильно ни был я рад найти в лице старого товарища верного союзника, едва ли было бы разумно затевать наше тайное свидание исключительно с целью ведения светских бесед. Вопрос, смею предположить, решён?

Война выглядел счастливым и безмятежным, как покойник на похоронах, но выразил согласие.

– Чудесно, – заметил Янус, ставя подпись и придирчиво оглядывая сочинённое послание.

Феликс так не считал, но вновь не возражал.

Знал ли один из них, что подпись завершала смертный приговор?..

Зато Янус был прекрасно осведомлён о том, например, что долгожданный тет-а-тет с Войной не принёс ему должного удовлетворения и тревожил ничуть не меньше, чем смутное представление о грядущих потрясениях.

Разочаровываться в людях всегда неприятно. Янус был разочарован. Досада, не таясь, расправляла в его душе тёмные крылья.

Януса не отпускали мысли о поединке, в котором он когда-то уступил замкнутому молодому человеку, сумевшему произвести на местное студенческое общество благоприятное впечатление знанием хитроумных приёмов и умением блестяще претворять их в жизнь. В котором он проиграл юноше, вскоре потерпевшему сокрушительное поражение от неумолимого рока по прозвищу случай.

Когда-то отрезвляющий, внезапно заставивший испытать давно похороненные чувства поединок стал, как ни парадоксально это звучит, той рукой помощи, в которой отчаянно, хотя и бессознательно, нуждался в те дни Янус. Феликс же, встреченный ныне на арене иного свойства, осквернил память того события, что объединило в своё время чуждых друг другу участников турнира странными, необъяснимыми узами.

Уступив нескладному юноше, чей талант нельзя было обделить вниманием, в прошлом, Янус проиграл человеку, сделавшемуся рабом обстоятельств, собственной телесной оболочки и низменных чувств, недостойному не только восхищения, но и элементарного уважения.

Впрочем, даже отрицательный опыт имеет свойство приносить некоторую пользу. Поняв метаморфозы, произошедшее с натурой Феликса, Янус осознал и мотивы, коими тот был движим. Несколько неизвестных разом оказались выведены в ответ, несмотря на кажущуюся сложность уравнения.

Травма и последовавшее за ней отчуждение от былых страстных увлечений не лучшим образом повлияли на характер Феликса, его отношение к окружающим, к которым судьба была более благосклонна, к чужим падениям и взлётам. Он сделался чёрствым, раздражительным и нетерпеливым, чему, очевидно, способствовала возникшая в период реабилитации зависимость от родных, сопровождавшаяся скованностью движений и возможностей. Лишённый прежних развлечений и тренировок, с выгоревшим преждевременно талантом Феликс не мог придумать, чем занять себя теперь, когда безоблачное будущее сделалось несбыточной мечтой.

Швы перестали болеть, затянулась страшная рана, оставив в напоминание о себе хромоту, и юноша вновь встал на ноги; но смута, зародившаяся в сознании, продолжала жить и была неподвластна лекарственным препаратам и уколам чудесной субстанции.

Скопившаяся в душе неудовлетворённость требовала выхода, и способ употребить энергию, в период заключения в лазарете сберегаемую для лучших времён, был найден. Так появился человек, назвавшийся Войной. Он скрывал в присутствии соратников по нелёгкому делу лицо за уродливой маской, ставшей венцом его бесславного существования.

Желание направить вновь обретённые силы в нужное русло грозилось вылиться однажды в противопоставление себя союзникам – так оно и вышло. Обладая достаточными знаниями и полномочиями, Война систематически устранял связных, посылаемых Большой Четвёркой и их ближайшими подчинёнными по тем или иным поручениям, используя для этой цели Западного премьер-министра, над которым имел некую власть, и не марая собственные руки. Его стараниями была нарушена давно и тщательно разрабатываемая система сообщения; ряды мародёров начали редеть, хотя на первых порах потери могли показаться незначительными.

Янус считал, что Война не имел целью навредить организации в целом. Вероятно, его не устраивало нынешнее руководство, принимаемые им решения, избранная политика и утвердившиеся принципы. Намереваясь изменить взятый мародёрами курс, Феликс собирался управлять процессом из тени и при необходимости применять грубую силу. Отчего его методы столь разительно преобразились с тех пор, как он сражался на шпагах с Янусом?

Не желая обречь мародёров на гибель, Война всё ближе подводил их к краю могилы. Если ему не воспрепятствовать своевременно, последствия станут необратимыми. Война – тот клин, который способен принести пользу лишь в исключительном случае. Он разрушает то, с чем соприкасается. Подтачивает монолит организации, словно речная вода, принуждённая служить человеку, но стремящаяся скинуть с себя бремя его власти. Никто не превращал Войну в безвольную марионетку, но разум, загнанный однажды в клетку, воспротивился стеснявшей его системе. Ему захотелось всё перекроить на свой лад...

Но Смерти нет более причин тревожиться. Судьба Войны решена. Впредь ему не придётся своевольничать.