Я - справедливость

Заведя руки за спину, он мерил шагами комнату. Снаружи шёл дождь, и до его слуха доносилась отчётливая дробь, производимая ударявшимися о крышу каплями, падавшими с огромной высоты.

Шторы были плотно задёрнуты, и через их грубую толстую ткань с улицы в помещение не проникал ни единый луч света или блик фонаря. Где-то тоскливо и бешено хлопала оставленная незадачливой хозяйкой открытой оконная рама, над которой глумился расшалившийся ветер. Он поднялся недавно, но уже значительно окреп и вошёл во вкус, и теперь, если бы кто выглянул в такое ненастье наружу и бросил невзначай взгляд на кровлю соседнего здания, он бы смог увидеть, как неистово вертелся на ветру похожий на крест флюгер, оказавшийся в полной власти стихии.

Стены комнаты покрывали обои, дорогие и роскошные, но по какой-то нелепой случайности напоминающие расцветку пропылённого и потрёпанного бедностью и временем циркового шатра: бардовая полоса – кремовая, бордовая – снова кремовая... Над небольшим диванчиком с кокетливо изогнутыми подлокотниками и спинкой подстать заняли своё место акварельные открытки в скромных деревянных рамках и дешёвые фотографические снимки с изображениями, размытыми и бледными у самых краёв. С тех и других безыскусных карточек смотрели какие-то дамы в хорошеньких белых шляпках и с неизменными сложенными зонтиками в соединённых под грудью руках, джентльмены в чёрных однотипных жилетах, непременно в свободно завязанных галстуках и с куцыми бородками, подстриженными клинышком и похожими потому на обращённые к земле птичьи клювы. Среди них затесались и стеснительно, словно им неуютно было в окружавшей их компании, смотрели со стены набросок громоздкого паровоза с почти анекдотически крупными фарами, эскиз женщины с томным взглядом и оголённым мраморным плечом, фотография угловатого здания с закреплённым над дверным проёмом спущенным флагом и неизвестного происхождения и авторства карикатура, изображавшая человека с маленькой головкой, напоминавшей яйцо, и непомерно длинными руками и ногами, прилагавшимися к оной.

По углам гостиной, угадывавшейся в просторном хорошо обставленном помещении без всякого труда, притаились кадки с растениями, казавшимися в этот серый час поникшими, изнемогающими от какой-то неведомой болезни и не то искусственными, не то сухими, как экспонаты из коллекции гербария.

Хозяин комнат оказался единственным предметом, выглядевшим здесь неуместно и скучно и портившим изысканную обстановку. Он был облачён в приличный костюм, идеально подогнанный по размеру, опрятный и чистый, словно только что вышедший из-под иглы портного и, несомненно, стоивший своему обладателю приличных денег. Его шею обвивал лёгкий шарф – очевидно, шёлковый, – по цвету прекрасно сочетавшийся с оттенком обоев и сглаживавший переход от головы к плечам, словно он единственный разделял эти части тела заместо шеи.

Сам обладатель элегантных одеяний похвастаться статью не мог. Он был достаточно высок, но несколько тучен, и даже пошитый на заказ костюм не мог скрыть недостатков его фигуры. Едва обозначившаяся пока лысина, грозившаяся захватить однажды затылок без остатка, компенсировалась длиной волос, достигавших, вопреки общепринятой моде, плеч и даже как будто приближавшихся к лопаткам.

Словом, владелец комнат надеялся с лихвой возместить непрезентабельность наружности средствами косметическими и вещественными и, вероятно, немало времени и сил уделял данному вопросу.

Вероятно, он и теперь был занят сходными рассуждениями – или, может, его мысли пленили иные извечные темы, чрезвычайно важные либо неимоверно малозначащие. Так или иначе, он старательно стремился сосредоточиться на некой идее, волновавшей его, но ему всё не удавалось сконцентрироваться: казалось, будто дождь стучал не по черепице, а прямо по бороздам мозга, и шум его, многократно усиливаемый тонкими стенками черепной коробки, был просто невыносим и ужасно раздражал.

В какой-то неуловимый миг стук капель перешёл все возможные границы и стал просто оглушительным; игнорировать его и дальше стало попросту невозможно. Тогда человек, прежде дрейфовавший по гостиной, как позабытое на воде парусное судёнышко, и зачем-то часто переступавший при этом с носка на пятку, остановился и вздохнул – судя по всему, с сожалением – и, простояв в течение некоторого времени с опущенными веками, вдруг решительно распахнул глаза и с недоумением развернулся к двери. Дело в том, что неподобающе громкий стук, на первых порах принятый им за дробь дождевых капель по крыше, внезапно оказался именно стуком – издаваемым человеком и настойчиво призывающим открыть визитёру дверь.

Человек в шёлковом шарфе неторопливо прошествовал в прихожую и, подойдя к двери, прислонился к ней так, чтобы слух без видимых затруднений улавливал то, что происходило снаружи. Стук к тому времени уже оборвался, и снова стало слышно, как неистовствовал за окном ветер, как хлопала рама и как шелестели, падая с небес, струи дождя.

– Это ты, Эстер? – бархатный голос сейчас царапал уши и горло, как наждачная бумага. – По поручению?

– Письмо для господина, – донёсся до него приглушённый дверью ответ.

Хозяин комнат потянулся было к замку, но на полпути его рука замерла в воздухе, так и не достигнув цели. Он, шумно втянув носом воздух, наклонился к скважине и выразительно произнёс:

– Ты, Эстер, вот что сделай. Письмо просунь под дверь и ступай вниз, на кухню. Передай Лизе, чтобы она распорядилась насчёт обеда.

– Слушаемся, – смиренно ответили в коридоре, и по полу зашуршала бумага конверта, уже через пару секунд очутившегося в прихожей. Человек в щегольском платье, крякнув и согнув колени, сложился пополам, как перочинный нож, и, отставив в сторону мизинец, поднял с паркета запечатанное письмо. Бумага, из которой был изготовлен конверт, оказалась очень плотной, к тому же стоявшая на нём печать из сургуча выпукло выпирала над пакетом, а потому письмо пролезло в щель под дверью с трудом и, пожалуй, вовсе бы застряло в ней, не протолкни его в комнату Эстер.

Человек, стоявший с этой стороны двери, не слышал шороха юбок и удаляющихся шагов, хотя чутко вслушивался в кажущееся затишье, затопившее дом, а потому, помедлив, вновь приблизился к замочной скважине.

– Эстер?.. – вопрос повис в воздухе. За дверью вздохнули и зашаркали по полу. Раздался характерный звук, какой сопровождает волочение подола платья по деревянному покрытию пола.

Тогда владелец гостиной передёрнул плечами и, на ходу сломав печать, направился к окну и одной рукой отодвинул в сторону шторы, отгораживавшие гостиную пасмурным днём от поблекшего мира, утопавшего в ливневых потоках по ту сторону стекла. Светлее в комнате не стало, но взору открылись влажно блестящие крыши, почерневший тротуар и с потёками, будто от слёз, стены соседних домов.

Человек непринуждённым, небрежным движением бросил опустевший конверт на кушетку и, развернув письмо, поднёс его к самому окну, будто даже столь сумрачным днём надеялся, что уличное освещение будет способствовать пониманию содержания послания.

Ознакомившись с оным, он вернулся к конверту, поднял его на уровень глаз и скользнул взглядом по стоявшей на письме печати.

– «Элизиум»... – пробормотал себе под нос человек в шёлковом шарфе, разглядывая миниатюрное изображение гостиничного знака. – Рай на бренной нашей земле, – прибавил он тут же, сложил письмо в несколько раз и выверенными резкими движениями разорвал бумагу, не глядя ни на многострадальный лист, ни на собственные руки. – Встречи, разумеется, назначает время. Но отчего за него отчитываться обязаны люди?

Как хорошо, что, находясь в одиночестве, не требуется давать пояснения и ждать отклика собеседника, трактующего каждую фразу и всякую интонацию на свой лад.

По черепице стучал дождь, и на ветру протяжно скрипел старый флигель, возвышавшийся над коньками крыш, как покосившийся крест – над шпилем церкви. Шаги Эстер давным-давно поглотила тишина лестничных пролётов. Куски аккуратно исписанной тёмными чернилами бумаги с неровными рваными краями покоились в мусорной корзине по соседству со сломанной сургучной печатью и сточенными химическими карандашами.

***

В чайном магазинчике было людно – в масштабах, предусмотренных размерами крошечной лавки, затерянной в тени великолепных строений старых кварталов. В удивительном аромате, неизменно заполнявшем магазинчик и сочетавшем в себе множество самых разнообразных запахов, чудилось наличие горькой нотки, чуждой общему великолепию ингредиентов, привлекавшей к себе внимание неискушённых покупателей.

Это заведение именовалось «Маятником», и его название как нельзя лучше отражало суть и содержание оного. Народ наплывал сюда волнами: перед праздниками у продавцов не хватало рук и слов, чтобы удовлетворить запросы бесчисленного множества клиентов, а в трудовые будни в магазинчик заглядывали лишь гурманы, которых можно было пересчитать по пальцам одной руки искалеченного служаки.

Здесь на полках можно было обнаружить лукум, разноцветный, как витражное стекло; полупрозрачный мармелад, заманчиво игравший красками на солнце; светлую халву, нарезанную ровными кубиками; орехи в сахаре, шоколаде и глазури, сухофрукты и цукаты, похожие на неровно сколотые самоцветы. Но главным достоянием и гордостью «Маятника» являлась, несомненно, достойная коллекция чая и кофе различных сортов. Ингредиенты доставлялись из провинций, известных производством качественного сырья, и, попав в руки умелых мастеров, смешивались в лавке в разнообразных пропорциях и сочетаниях. В этом состоял секрет успеха «Маятника», пользовавшегося значительной известностью не только в кругах истинных ценителей вкуса и аромата, но и среди обычных любителей посидеть за чашкой хорошего чая в компании друзей или лёгкой закуски и просто эстетов.

Сейчас чайный магазинчик оправдывал свою репутацию в полной мере: на небольшом клочке занимаемого им пространства толклись женщины и мужчины, активно жестикулировавшие, осаждавшие вопросами продавцов, с любопытством изучавшие содержимое прилавков и блаженно зажмуривавшиеся, вдыхая приятный травяной аромат. Многочисленные полки, покрывавшие стены лавки, были заняты баночками с чаем разных сортов, небольшими коробочками с конфетами и лукумом, изысканными чашками и заварочными чайниками, выполненными в несходной манере и в традициях различных стран мира. Это великолепие вызывало у многих покупателей безудержный восторг и манило задержаться в «Маятнике» чуть дольше, чтобы насладиться атмосферой уюта и сдержанной красоты и приобрести лишний набор сладостей, способных скрасить безрадостный день.

Единственным предметом, несколько портившим толпе настроение, являлось непосредственно её наличие. Пытаясь рассмотреть состав той или иной смеси и стремясь оплатить покупки в обход общей очереди, дамы и господа нещадно лупили друг друга исподтишка локтями, нечаянно наступали своим соседям на ноги, кому-то что-то передавали, распростерши над головами руки, и поочерёдно оказывались зажаты в углу или у прилавка собратьями по несчастью.

И в этой-то суматохе, не теряя самообладания вопреки всеобщему помешательству, ловко лавировал между гостями «Маятника» статный молодой человек, предплечьем свободной руки защищавший зажатую в другой коробку от посягательств на её целостность. Он снисходительно поглядывал на суетливых посетителей лавки, бросал мимоходом взгляды на заманчиво красовавшиеся на полках лакомства и чему-то улыбался уголками рта.

Мужчина в опрятном, с иголочки, костюме образовался на пути у решительно пробиравшегося к кассе Януса без всякого предупреждения и совершенно не вовремя, так что предпринимать обходной манёвр было уже поздно, бессмысленно и, более того, практически невозможно.

Янус толкнул господина в костюмчике плечом, и тот, не ожидая такой подлости, попробовал в последний миг отклониться в сторону, слишком рано опустил поднятую для совершения нового шага ногу и, потеряв равновесие, с грохотом полетел на пол. Грохот, разумеется, был произведён не столько самой жертвой столпотворения, сколько задетой им при падении металлической стойкой, с которой на паркет веером посыпались рекламные объявления и пояснительные буклеты.

– Как глупо с моей стороны! – покачал головой Янус и, склонившись над тучным господином, успевшим встать на колени, протянул ему руку. – Примите мои искренние извинения.

Вокруг упавшей стойки толпа забурлила, как река на порогах. Возникла даже давка – к счастью, краткосрочная, – лишившая и виноватого, и обиженного симпатий общества. Совместными усилиями покупателей стойка была водворена на положенное ей место, а брошюры рассредоточились по рукам посетителей и металлическим полкам и частью растворились под прилавком.

– Надеюсь, ущерб причинён минимальный? – заботливо поинтересовался Янус, помогая жертве собственной невнимательности подняться и оправить платье. Того, кажется, также озаботил данный немаловажный вопрос, и он принялся придирчиво осматривать жилет, рубашку и брюки на предмет наличия повреждений. Увы, без них не обошлось.

– Костюм... испорчен! – заявил переживший падение господин, отставив в сторону согнутую в локте руку и с оттенком недоумения во взгляде изучая ткань жилета в районе плечевого сустава. – Только посмотрите, что Вы наделали! – словно бы не веря пока собственным глазам, добавил он и повернулся к Янусу спиной, указывая на проделанную в жилете дыру, чтобы тот смог лично убедиться в том, насколько ужасно было совершённое им преступление. Янус сочувственно кивнул и незамедлительно признал, что своей вины ему действительно было не замолить.

– Право, мне очень неловко. Понимаю, это происшествие оставит неприятный осадок, и я не в силах с этим совладать. Но, может, я смог бы несколько смягчить свой приговор в Ваших глазах? Как Вы смотрите на то, чтобы приобрести за мой счёт какой-нибудь симпатичный набор? – предложил он, обводя рукой полные баночек и коробочек полки, за которыми почти не было видно крытых ореховыми панелями стен. – Я здесь частый гость... Смею заверить, товар в «Маятнике» отменный.

– Покорнейше благодарю, но не смею воспользоваться столь щедрым предложением, – почему-то стушевался мужчина. – Кроме того, я спешу, а эта нелепая случайность уже грозит вылиться в отступление от графика...

Янус понимающе склонил голову, и на губах его заиграла привычная загадочная полуулыбка. Он окинул мужчину пристальным взглядом, хотя, разумеется, уже успел составить о своём собеседнике общее представление за то краткое время, что они вели разговор.

Господин, чей жилет так неудачно за что-то зацепился при падении, оказался человеком тучным, но с претензией на былую форму, нашедшей отражение в осанке и гордо посаженной голове. На плечи его свободно спадали светлые, с рыжеватым оттенком волосы, над которыми, очевидно, успел поколдовать парикмахер. И, что удивительно, несмотря на некоторые характеристики, присущие традиционно более почтенному возрасту, он оказался Янусу ровесником – или даже уступал ему несколько лет. И было в этом человеке нечто неуловимо знакомое, что и привлекло к себе внимание Януса. Видел ли он где-нибудь аналогичный покрой платья, встречал ли людей со сходной наружностью или характерной мимикой – этого он точно припомнить не мог, но ни капли не удивился бы, узнай, что то и другое было одинаково верно. То, что его заинтересовало, крылось, вероятно, в чём-то ином – либо совсем незначительном, либо, напротив, слишком масштабном, чтобы тут же броситься в глаза.

– Моё почтение, – раскланялся на прощание Янус, таки вручивший пострадавшему в качестве возмещения ущерба коробку, в недрах которой покоились маленькие пакетики с несколькими сортами чая и ароматного молотого кофе. В «Маятнике» всё ещё толкались, требовали, рассматривали, суетились и жестикулировали. О неприятном происшествии, так скоро разрешившемся, деловитые покупатели успели позабыть и были теперь вновь озабочены исключительно приобретением лучших товаров на наиболее выгодных условиях и в кратчайшие сроки. Что уж тут поделать: люди – существа занятые вследствие беспорядочности своих действий.

– До свидания... – нехотя отозвался господин в порванном жилете. Он торопливо накинул на плечи пальто уже на выходе из чайного магазина. На ходу он раскрыл зонт, и на него тут же градом обрушились капли дождя, зачастившего с самого утра и не делавшего с тех пор горожанам поблажки.

Янус вышел из-под сводов дома, в нижнем этаже которого располагалась лавка, следом за случайным знакомым и, подняв воротник и поправив на затылке шляпу, двинулся по промозглой улице неспешным шагом, словно его не волновали ни проносившиеся мимо редкие автомобили и экипажи, ни ливень, ни лишние расходы, на которые пришлось пойти ради соблюдения приличий. Подобным пустякам никогда не удавалось его смутить.

На лице Януса вновь играла таинственная полуулыбка, преследовавшая его, как и дождь, с раннего предрассветного часа суток.

***

За три часа до того, как призывно забили в церквях колокола, оповещая прихожан о начале вечерней службы, в гостиничном номере, освещённом мягким светом зелёной лампы на гнутой ножке, состоялся деловой разговор. Ради него в общую гостиную поочерёдно, с небольшими промежутками между появлениями, прошествовали несколько человек. Каждый из них, за исключением первого вошедшего, опередившего прочих участников встречи на добрую четверть часа, ненадолго задерживался в полутёмной прихожей, которой едва достигал приглушённый свет из соседнего помещения, и производил там какие-то манипуляции, после чего направлялся в гостиную. Не видя друг друга, все участники разговора действовали сходным образом и так тщательно придерживались единой манеры поведения, будто вознамерились совершить ритуал, расписанный дотошно и детально и не терпящий малейших отклонений от точной инструкции.

Ступая в гостиную, они неизменно смотрели на успокоительную зелёную лампу и, не обмолвившись с теми, кто подошёл раньше, ни единым словом, присаживались в кресла, обитые скрипучей кожей.

Где-то мирно тикали часы, а с улицы им вторил дождь, в последние полчаса как будто набравший силу и явно не намеревавшийся сбавлять обороты в ближайшее время.

Прошло ещё полчаса, и все участники собрания заняли свои законные места. Их оказалось всего-навсего четверо. Они принесли с собой аромат влажного воздуха, слабый запах кофе и табака, зацепившийся за платье кого-то из них в период краткого путешествия, стопку исписанных и расчерченных бумаг, ощущение умиротворения, схожее с тем, каким наделял комнату мягкий зелёный ламповый свет, и пачку заварки.

– Для начала позвольте пожелать всем приятного вечера, господа. В конце концов, наши встречи – удовольствие редкое. Надеюсь, Вы так же рады оказаться здесь, как и я.

Его лицо скрывала чудная маска – точь-в-точь таким же образом хранили тайну своей личности остальные конспираторы. Но – забавная закономерность – стоило им примерить на себя чуждые в обыденной жизни личины, они могли отбросить притворство и красивую мишуру, скрывавшую каждодневно не внешнее, но внутреннее их содержание. Материальные маски и моральные блоки были теми взаимоисключающими явлениями, что немедленно вступают в силу, стоит их антагонисту отойти на задний план.

На реплику говорившего никто не откликнулся, и собравшиеся не пошевелили ни единым мускулом, словно на месте людей восседали искусно выполненные статуи, запечатлевшие своих моделей в непринуждённых позах и пришедшие им на смену в реальности, а не просто увековечившие их облик в памяти неизвестного скульптора.

Они обратились в слух. Пока не пришёл их черёд делать громкие заявления. Им не следовало раньше назначенной минуты вступать в разговор. Прежде других слово должен держать тот, кто созвал остальных. Этот закон непоколебим и не имеет исключений.

И человек в маске, первым раскрывший рот, продолжил, невозмутимо расставляя на столе непривычные бумажные стаканчики, готовые, казалось, разбухнуть и обмякнуть при попадании на их поверхность хоть крошечной капли жидкости:

– Полагаю, стандартным набором любезностей уже никого не удивишь, так что не стану томить вас напрасным словоблудием, – он сделал короткую паузу, как бы подводя окончательную черту под вступительной формальной частью выступления, и лишь после этого перешёл к гвоздю программы: – Наконец-то случилось то, что давно было предрешено. Наш лавровый венок обернулся колючей проволокой, – вздохнул, чтобы хоть малость сгладить тягостное впечатление, производимое всеобщим каменно-непреступным молчанием. – Необходимо как можно скорее разобраться с новостями первостепенной важности, а потому то, что лично меня волнует сильнее прочего, оставлю напоследок в угоду общему довольству.

Склонившись над столом, он насыпал в стаканчики заварку, словно ему нечем было занять руки и хотелось найти им какое-то полезное применение, пока голова и язык были заняты ведением беседы. Его не одёргивали и не отвлекали. И он неспешно продолжал, заняв прежнее расслабленное положение в кресле:

– Я имею сообщить вам следующие сведения. Третьего дня в одном из наших государств-соседей было совершено убийство, носящее, предположительно, политический характер. Его жертвой стал чиновник, являвшийся членом парламента и прославившийся благодаря забастовкам, организованным им на собственном предприятии в годы гражданской войны. Полагаю, один только этот факт уже заслуживает внимания: нечасто встретишь людей, спонсирующих события, угрожающие их же безопасности и благополучию. Как бы то ни было, риск, на который он когда-то пошёл, оправдал себя в дальнейшем, и он смог поступить на государственную службу. В последнее время, однако, его действия и продвигаемые им в парламенте проекты получили резко негативную оценку со стороны его коллег и осведомлённых в происходящем правительств дружественных стран. Насколько мне известно, вопрос об его отставке поднимался неоднократно, и решение по этому делу грозилось со дня на день принять безапелляционный характер. Этот прогноз имел все шансы оказаться верным, если бы не вмешавшаяся в планы руководства помеха в лице гибели данного члена парламента. Здесь мы переходим к основной сути вопроса. Я ни секунды не сомневаюсь в том, что вы уже предприняли шаги к началу анализа ситуации, как поступил бы я сам на вашем месте, но вынужден ещё раз попросить вас об особенно пристальном внимании к докладу с этой минуты.

Рассказчик откинулся на спинку кресла, неуверенно и слабо скрипнувшего при произведении этой манипуляции, и сложил руки в замок.

– Итак... Прошу вас представлять всё таким образом и в той последовательности, как я буду это произносить. Опираясь на показания очевидцев, следствие составило следующую картину произошедшего. Во время публичного выступления интересующего нас лица в зал врывается человек с пистолетом. В наличии у него злого умысла не возникает сомнений. Он выкрикивает какие-то непотребства и прицеливается в оратора. Собравшиеся не понимают, что происходит, и никак не могут повлиять на исход ситуации. Прежде, чем сам чиновник успевает опомниться, преступник – будем для удобства сразу именовать его так – делает предупредительный выстрел. Пуля попадает в обшивку стены прямо за спиной будущей жертвы, задев щёку последней и оставив на ней заметную кровоточащую царапину. Чиновник пытается закрыться руками и что-то восклицает, но не предпринимает попытки скрыться из зоны поражения. Очевидно, он в панике. Преступник вновь прицеливается и стреляет несколько раз подряд, пока в магазине не кончаются патроны. Факт использования всех имевшихся в распоряжении злоумышленника патронов и наличие их в помещении, где произошло убийство, подтверждён официальной экспертизой. Поверженный чиновник падает, и толпа приходит в крайнюю степень возбуждения. Стрелявшему заламывают руки и отнимают у него разряженный пистолет. Вскоре на помощь собранию приходит служба охраны, запоздало среагировавшая на выстрелы в силу запрета на посещение сторонними лицами данной части здания в период проведения закрытых мероприятий. Очевидно, это решение вызвано желанием участников подобных встреч оградить озвучиваемые сведения от посторонних ушей и ложной уверенностью в избыточности систем защиты строения в целом. Но вернёмся от лирического отступления к делу. При задержании преступник не оказывает сопротивления. На допросе выясняется, что он иностранец, плохо владеет языком и не в состоянии опровергнуть выдвигаемые против него обвинения или признать их справедливость. Использованное им оружие изымают и вместе с выпущенными из него пулями отправляют на экспертизу. Установлено, что преступником был использован восьмизарядный пистолет. Из тела погибшего извлечены шесть пуль; оставленные двумя другими выбоины обнаружены в стене за сценой. Предполагается, что преступник принадлежал к числу фанатиков, ненавидевших убитого, презиравших его образ действий и характер принимаемых им решений, что неудивительно ввиду печальной известности многих предлагаемых им программ. А теперь, – человек в маске выпрямился в кресле и, уперев подбородок в переплетённые пальцы, поочерёдно взглянул каждому из собравшихся в глаза, – я бы хотел выслушать умозаключения, сделанные вами на основании всего услышанного.

Откликом ему послужила тишина, но не мёртвая, как прежде, а живая – если, конечно, этим эпитетом можно охарактеризовать тишину. Недавние слушатели спешили довести до финальной точки начатые рассуждения. Одному из них предстояло первым держать ответ, а, значит, им нужно было собраться с мыслями и определить очерёдность вступления в беседу на правах её полноценных участников.

– Сколько я знаю Вас, Вы никогда не искали подтверждения очевидного. Значит, мы, как и полиция, можем легко упустить что-то из виду, а потому мне бы хотелось попросить Вас внести в дело некоторые уточнения прежде, чем все мы вынесем свой вердикт, – подал голос человек, сидевший по правую руку от первого оратора. На месте рта и прорези одного из глаз его маски уродливо извивались грубые швы, будто бы смыкавшие его уста. Он был невысок ростом, но хорошо сложён, и внутренняя сила чувствовалась в его идеальной осанке и волевом изгибе опущенных на подлокотники кресла рук. Его просьба была удовлетворена:

– Рад слышать, что Вы отнеслись к моему вопросу со всей ответственностью, поэтому не могу проигнорировать Ваш. Какие именно подробности я должен Вам сообщить?

– Вы не указали нам положение стрелка относительно избранной им мишени, равно как и места попадания пуль.

– Вы правы. Прошу меня простить, – ответил человек в узорчатой маске, похожей на разукрашенный оголённый череп. Придвинув к себе лист и ловко выхватив из кармана карандаш, он быстро начертил что-то на бумаге и, подняв получившуюся схему на уровень лица, продемонстрировал её собравшимся. – Надеюсь, достаточно наглядно?

Ему кивнули в ответ. Тогда он передал лист тому, кто задал вопрос, и, вновь откинувшись в кресле, принялся ждать. Долго томиться ему не пришлось.

– Злоумышленник мог произвести каждый из выстрелов, если считать эту информацию достоверной. Траектории полёта пуль представляются более чем допустимыми, – произнёс тот, кто восседал по левую руку. На нём была громоздкая маска с укороченным клювом и красными линзами, закрывавшими глаза. Он сидел, скрестив руки на груди и закинув ногу на ногу, и через стол пристально всматривался в просвечивавший на свету примитивный рисунок. – Единственное, что меня смущает, – вторая выбоина в стене. Если злоумышленник выпустил патроны очередью, как утверждают очевидцы, он не должен был промахнуться. Но предупредительный выстрел был лишь один, а отверстий в обшивке – два. Либо он помедлил с последним выстрелом, либо у него дрожали руки. Впрочем, едва ли это возможно, раз остальные пули беспрепятственно достигли цели.

– Либо... Есть третий вариант, который едва ли придёт человеку в здравом уме в голову, – откликнулся человек в маске со швами и, положив схему на стол и подтолкнув лист бумаги к его центру, повернул голову к автору рисунка. – Вы ждали, пока мы его озвучим, верно?

На сей раз вопрос был оценён как риторический и потому просто повис в воздухе. Тогда озвучивший его человек тихо усмехнулся и, в задумчивости мелко кивая головой, произнёс:

– В помещении находился второй стрелок, и, возможно, именно выпущенная им пуля послужила причиной смерти. Но даже в случае, если всё действительно обстояло именно так, отчего Вас это тревожит? Мне кажется, убитый не имел к нам никакого касательства.

Обладатель искусно изображающей череп маски поднял руку в предупредительном жесте, пресекая вероятность вступления остальных участников маленького собрания в беседу, и заявил:

– Прежде всего мне бы хотелось заверить Вас в том, что я целиком и полностью разделяю сделанный Вами вывод, поскольку при рассмотрении этого дела обратил внимание на те же самые недомолвки и спорные моменты. Приношу извинения за то, что заставил и вас пройти аналогичную процедуру, но, согласитесь, мои умозаключения не могли бы считаться объективными, кажись они достоверными мне одному. Кстати сказать, до некоторых пор мне нечего было бы возразить на последнюю мысль, высказанную Вами, но теперь я имею возможность аргументировать диаметрально противоположное утверждение. Во-первых, жертва преступления принадлежала к числу тех немногих государственных служащих, кто не пытается угробить страну и сделать из политики продажную девку. Кроме того, бытует мнение, что он симпатизировал мародёрам. Любопытная птица, не правда ли? Возможно, его смерть выгодна членам парламента, опасавшимся продвигаемых им идей (увы, отчасти ошибочных), но для страны в целом это, без преувеличения, невосполнимая утрата. Согласитесь, один только этот факт уже пересекается со сферой наших интересов. Во-вторых, что не менее важно, ответственность за произошедшее непременно попытаются взвалить на наши плечи, что не так трудно сделать в свете закрепившейся за мародёрами репутации.

– Полагаете, убийство было совершено с целью очернить имя нашей организации? Так сказать, извлечь двойную выгоду из примитивного преступления...

– Не совсем. Как я уже говорил, очевидно, что убийство вызывающего в определённых кругах недовольство члена парламента носит политический характер. Но в умелых руках оно может обернуться неплохим оружием против нас. Иными словами, нанесение внезапного удара по мародёрам – не причина, а закономерное следствие произошедшего.

– Во что Вы пытаетесь нас втянуть? – без всякого энтузиазма поинтересовался последний член квартета, прежде упорно, как партизан на допросе, хранивший молчание. – Смерть... Вы считаете, здесь замешаны теневые структуры, которым вздумалось бросить вызов тем, в ком они усмотрели конкурента?

– Считаю, – подтвердил его догадку Смерть. – Не сомневаюсь, Вы тоже со мной согласитесь. Если не сейчас, то по истечении некоторого срока. Как ни прискорбно, мы занимаем то шаткое промежуточное положение, при котором единичное впадение в крайность может послужить причиной полного краха. На нас точат зуб те элементы общества, которых в Управлении считают нашими коллегами по цеху. Мы ступаем по тонкой границе, разделяющей правосудие и преступность, и по обе стороны от неё нас поджидает бездонная пропасть. Ни один просчёт не останется незамеченным представителями обеих враждебных нам сторон.

– Значит, нам следует держать младших в ежовых рукавицах... – пробормотал человек в маске с зашитым ртом.

– ...или объединиться перед лицом общей и более страшной угрозы с теми, с кем нам по пути на данном этапе становления организации, – подхватил тот, чьих глаз было не различить за алыми линзами, отбрасывавшими в мягком зелёном свете шальные блики.

– Верно. Но это – в долгосрочной перспективе. А в настоящий момент недурно будет обзавестись кругом полезных знакомств. И здесь мы переходим к следующей части запланированной на сегодня программы. К той, что представляется мне наиболее занимательной, – вновь взял слово Смерть. – Мор, – обратился он к человеку в птичьей маске, – Вы ведь интересуетесь новостями медицины?

– Стараюсь быть в курсе всего, касающегося нововведений в этой сфере, – кивнул в знак согласия Мор.

– Тогда, должно быть, Вы слышали о получившем намедни признание в данной области авторитете? – Мор в задумчивости склонил голову набок, и Смерть, отведя от него взгляд, обратился уже ко всей честной компании: – В таком случае позвольте заочно представить вам доктора Фредерика Спилсбери. Он патологоанатом – и, позвольте заметить, не обделённый талантом.

***

Бумажный стаканчик, до краёв наполненный исходящим паром чаем, стоял на самом краю стола. Напротив него лежала сложенная в несколько раз газета, прикрытая разноцветной брошюрой. Слева на гладкой деревянной поверхности виднелась короткая глубокая царапина, словно когда-то несчастную столешницу хотели заколоть ножом.

– Думаю, скоро информация об одном из семи чудес организации мародёров лишится грифа секретности.

– Ты не можешь так отзываться о большой четвёрке.

– Тогда отчего ты считаешь, будто меня занимает именно этот вопрос?

Люси сдержанно вздохнула и, придерживая обеими руками юбку, чтобы не помять ткань, опустилась на благоразумно приготовленный стул с той стороны, где бежала крошечная трещина по столу.

Янус, сложив на груди руки, стоял по правую руку от неё, прислонившись к буфету спиной. За его стеклянными дверцами тускло поблёскивали в свете зажжённой люстры белые фарфоровые тарелки и чашки с голубой расписной каймой и радужно искрилась гранёная конфетная вазочка.

– Ты ведь сам всё это затеял, – вскользь обронила Люси, глядя на собеседника в упор.

– Воистину так, – откликнулся тот. – Но они отказались играть по моим правилам, из-за чего и я теперь вынужден переступить запретную черту. Любая система стремится к равновесию, не правда ли?

Люси неопределённо пожала плечами, поправила сбившийся чуть вверх рукав платья, решилась поинтересоваться:

– Так что же тебе удалось выяснить? Неужели наконец-то раскусил наших «двойняшек»?

– Да, – непринуждённо ответил Янус, очевидно, ради данного вопроса с соответствующим ответом и затеявший беседу. – Для этого нужно было понять, что они за люди. Дальше – проще.

– Ты пытался разузнать, кто скрывается за масками? – не поверила своим ушам Люси и даже неодобрительно покачала головой в знак осуждения. – Не могу вообразить, чтобы ради этого ты установил за кем-то из них слежку после очередного собрания. Это было бы...

– Ты права, – не дал ей закончить Янус. – Слишком примитивная мера, которая в данном случае не возымела бы должного действия. Пришлось слегка намудрить.

– Вычислил обоих?

– Мне льстит, что у тебя составилось высокое мнение о моих умственных способностях. Но, увы... Пока я просто знаю, кто из них кто. И, полагаю, даже могу сообщить фамилию человека, носящего в нашем кругу имя Войны.

– Ты видел его без маски?

– Если ты имеешь в виду целенаправленное наблюдение – нет, я никого не караулил за углом в тёмной прихожей. В конце концов, необходимо было узнать всё так, чтобы они не поняли, что я в курсе дела. Зато никто не мешал мне устроить нехитрую проверку, с головой выдающую того, кто ей подвергся.

– Не поверю ни единому слову, если ты полагаешься на одни догадки и пару совпадений.

– О, видимо, я ошибся, предположив, что ты ценишь меня по достоинству, дражайший Мор. Разумеется, я сам бы никогда не положился на голословные теорийки. Я же говорил, что пришлось намудрить. Расставил для потенциальной Войны несколько ловушек. Исходил из того, что, если хотя бы половина проверок даст положительный результат, исходное утверждение будет считаться истинным.

– Судя по всему, твой эксперимент оправдал возложенные на него ожидания.

– Именно, – губы Януса изогнулись в едва заметной улыбке, и в глазах вспыхнул азартный блеск. – Ну так что, доверишься результатам моих трудов?

Но Люси, вопреки правилам приличия, мотнула головой и ответила вопросом на вопрос:

– Отчего тебя волнуют такие пустяки именно сейчас, когда мы стоим перед лицом угрозы стороннего вмешательства в наши дела?

– Как раз поэтому я решил прояснить ситуацию касательно того, что происходит в наших рядах, – вздохнул Янус. – Желание какой-то сволочи прикрыть собственные неблаговидные делишки именем мародёров будет всех держать в узде – пока что. Но после, когда кризис будет преодолён, непременно появятся желающие перегрызть друг другу глотку. При отсутствии внешних угроз пышным цветом цветут внутренние противоречия. Зарождается смута, а там уже все как один теряют голову – в прямом или переносном смысле в зависимости от избранной тактики.

– Словом, прогнозы неутешительные.

– Да... Так что, пусть я, возможно, и копнул так глубоко, как сам того не желал делать, но подготовленная фактическая база за плечами нам не помешает. Я никогда не желал быть надзирателем в бойцовском клубе и не позволю так просто опошлить и опозорить идею. А теперь нам остаётся только стать той из трёх собак, что наблюдает за тем, как грызутся две другие.

Люси молча кивнула, свела вместе ладони, нахмурив брови и сверля глазами царапину на деревянной столешнице.

– Наверное, нам действительно стоит отступить от формальностей, – произнесла она и, помедлив, добавила, не поднимая на собеседника взгляд: – Так что ты хотел мне рассказать? Кто есть Война?

– Только, умоляю, не подумай, будто я шучу. У меня не настолько извращённое чувство юмора, – Янус опустился на стул за другим концом стола, упёрся в столешницу локтями и, опустив на сплетённые пальцы подбородок, сообщил: – Война – это Феликс. Феликс Божек.

– Я... Мы с ним знакомы, не так ли? – заморгала, пытаясь припомнить этого человека, Люси. У неё ровным счётом ничего не выходило. И тогда Янус вновь пришёл ей на помощь. Он усмехнулся и, откинувшись на спинку стула и глядя в ровный матовый потолок, пояснил:

– Разумеется, ты его знаешь. Достаточно давно, кстати сказать. Равно как и я. Помнишь, я когда-то участвовал в университетских фехтовальных турнирах? Этот Божек был единственным, кому я проиграл.

– Не может...

Зрачки Люси расширились, и она, сама не заметив, как это произошло, вскочила на ноги. Стул, скрипнув, покачнулся. Она наконец-то вспомнила и поняла.

– ...быть.