глава 2
— Командир...
Он повернулся.
Резко, без предупреждения, рука Кэсси выскочила из-за бедра. Лезвие ножа вспыхнуло в свете, а острый кончик ворвался в мягкую плоть сбоку, немного ниже затылка, между сухожилием и хрупкой костью. Не глубоко, но достаточно, чтобы тело обмякло, подобно хрупкой нити, которую сама жизнь едва держит, балансируя на краю вечного и мгновенного. Там, где проходит хрупкий спинной мозг, управляющий каждым движением. Дыхание сорвалось с хрипом. Нож вышел из плоти.
Виктор застонал, пальцы судорожно вцепились в рану, кровь хлынула без остановки, заливая ладони, сочилась по пальцам и струилась вниз по шее, оставляя следы багрового на куртке. Его глаза расширились, в них мелькнуло недоумение. Рот открылся в беззвучном звуке. Пошатнулся, хватал ртом воздух. Кровь брызнула изо рта в лицо Кэсс — вязкая, теплая, липкая она медленно текла по коже. Другой рукой он грубо схватил ее за ворот, как тело Виктора парализовало, он шмякнулся на землю. Она просто смотрела. Наблюдала как ее командир помирает от ее же рук. Присев перед ним на корточки, ласково сказала:
— Ш-ш-ш... Расслабься, — голосом, будто гладил.
Его тело дёрнулось в конвульсиях, серые глаза метушились по ее очертаниям лица, пока не потускнели. Вытерев окровавленный нож об его форму, забрала магазины, поднялась и двинулась. В конце концов Кэсси, была обычным человеком отнюдь не Господом Богом.
Мимо промчалась крыса, отвратительно шевеля длинным лысым хвостом. И откуда, ей только здесь взяться?
Кэсс пережила страшное — не просто утрату, но нечто худшее: потерю, сопряжённую с бессилием, с невозможностью исполнить святой долг — защитить любимого человека. Младшая сестра, единственный по-настоящему родной и близкий человек, осталась одна и погибла в ее отсутствие. Это случилось тогда, когда она находилась в далёких Палтаках, на службе.
Когда весть об этом дошла до нее, она не поверила, нет... Как поверить? Ведь душа отказывалась принимать такое, она кричала, что этого не может быть. Но вот правда, жестокая, беспощадная, въелась в ее сознание, как яд. И с тех пор в ее сердце поселилось чувство, которое не ослабевало ни днём, ни ночью. Чувство вины, вязкое, удушающее.
В этой вине было всё: и стыд за то, что она жива, а не сестра и злость на мир, на судьбу, на себя саму — ведь именно она поклялась когда-то оберегать ее, а теперь, теперь — никого не осталось.
И если бы кто-нибудь заглянул ей в душу, то увидел бы не воительницу, не офицера, не суровую женщину с орденами, — а одинокого, израненного человека, для которого весь этот мир стал напоминанием о том, что он не смог спасти того, кого любила больше жизни.
Теперь, глядя на этого мальчика — худого, испуганного, с глазами, в которых слишком рано отразился весь ужас мира, — Кэсси видела Мелиссу. Это был её второй шанс: возможность сделать то, что не удалось для сестры. Она отчаянно пыталась заполнить зияющую в душе пустоту, надеясь, что этот поступок поможет ей избавиться от вины за то, что тогда не оказалась рядом.
«Если я не спасу этого ребёнка, значит, и в этот раз я подведу...» — эта мысль не отпускала её.
Погрязшая в прошлом, Кэсс искала не столько спасения для мальчика, сколько искупления для себя. В его лице она видела призрак сестры — ту, кого не смогла уберечь. Она убеждала себя, что защищает его, но на самом деле пыталась спасти себя. Мальчик стал её оправданием, слабой иллюзией возможности всё исправить.
Виктор не был чудовищем — он действовал так же, как и она когда-то: по уставу, без жалости. Его слова и голос были ей слишком знакомы, и именно поэтому он был невыносим.
Убийство Виктора стало для нее не столько актом мести, сколько финалом давно начатого внутреннего монолога, который никто, кроме нее самой, не слышал. Она всё ещё жила в том дне, когда Мелисса звала её, а она не пришла на помощь.
Местность перед глазами менялась с каждой секундой. Встречалось все больше и больше как и целых, так и разорванных трупов. Все меньше людей. Бежала она поначалу по гравийной дороге, перемешанной с гильзами. Солнце беспощадно пекло, провоцируя сухость в горле. И как бы Кэсси ни пытался быть спокойной, сколько бы ни внушала себе, что беспокоиться и паниковать все равно нет смысла, ее душа разрывалась от тревоги. Услышав истошный крик она вздрогнула. Инстинктивно перевела взялд: по щебню расползалась кровавая лужа. Алое платьице в цветок на распечатанном теле девочки приобрело ещё ярче окрас. Лицо скрылось в земле. В паре шагов от девочки стояла женщина прикрывая рот рукой. Чёрная джалабия спадала с плеч, голова покрыта хиджабом. Ноги женщины подкосились, израненные руки дрожали. Вновь вырвался отчаянный крик, по щекам струёй потекли слезы, горько. Спецназовец, что стоял возле мертвого тела, нацелил дуло автомата. Курок щёлкнул. Женщина неестественно дёрнулась, безвольно упав лицом вперёд.
Кэсси прищурила глаза от света, в следующее мгновение ее грубо задели плечом. Тупая боль вспыхнула новой волной.
— Эй! Пошевеливайся! — сказал мужчина пыхтя, карабкаясь вверх по полуразрушенной лестнице.
Очнувшись от оцепенения, она спохватилась, взгляд наткнулся на широкую спину американца. Их отряд разделился на три группы, каждая под командованием своего лидера. Простая система, только буквы и цифры. Первая — «А», вторая — «С», третья — «В». Кэсс значилась как «17А» он же «8В».
— Восьмой! Где остальные!? — живо отозвалась она.
— А? А! Там! — запинаясь, метнул дулом карабина верх. — Какой-то говнюк взял наших в клещи. Ха-ха! Ну ничего, мы им покажем! — его смех звучал истерично.
«8В» был коренастым, плотного телосложения мужчиной с широким, постоянно раскрасневшимся лицом. Его лицо напоминало жабу. Круглое, мясистое, с влажным блеском и выпуклыми глазами. Он всегда слегка потел, от него исходил резкий запах пота, особенно заметный в душных помещениях. Волосы на его голове были светлые, но уже начинали редеть. Несмотря на свою грузную фигуру и непривлекательную внешность, в его облике чувствовалась некая неуклюжая добродушие и наивная преданность. Он сплюнул на камень и помчался по ступеням, поднимая за собой клубы пыли.
Появилась малая вероятность, что там сверху, тот самый человек, за которым она бросилась. Среди мелькающих силуэтов, разорванных взрывами, мелькнуло лицо. Возможно, его. Тот, ради кого мальчик рвался в пекло. На долю секунды, пока она тащила ребенка к «укрытию», ей почудилось лицо с таким же чертами. Но в этом вихре огня, пыли и воя металла, шанс был ничтожен. Канонада глушила все, а ударные волны сотрясали землю. Заметил ли он их сквозь адскую завесу? Сомнительно. Скорее всего нет.
Она продалась по его следам. Лестница вилась вверх спиралью, этаж за этажом, повторяя один и тот же круг: площадка, поворот, ещё один марш, и снова. Повторение, от которого начинало мутить и не только от усталости.
Атмосфера становилась всё более душной. На третьем этаже под ногой предательски хрустнула ступень. Камень с треском ломается, обваливается, и россыпь осколков с грохотом летит вниз.
Она инстинктивно дёрнулась назад — пальцы проскользили по неровностям, ногти царапали стену. Пекущая боль кольнула разодранную в мясо ладонь. Чудом удержалась. Чуть-чуть бы и распрощайся со здравым смыслом. Сердце стучит так громко в висках, что заглушает всё вокруг. Прижав руку к груди в попытке притупить боль, она, с опаской, переступив на следующую ступень, поспешила дальше.
Бежать в подъём было немного тяжко, грудь сдавливало, дыхание рвалось на части от спёртого воздуха. Перед глазами плыло, всё расплывалось в горячем мареве. Приходилось останавливаться — раз, другой — вцепляясь пальцами в колени, хватая воздух.
На одном из поворотом она встретилась почти бок о бок с мертвецом. Голова низко опущенная, словно в последнем поклоне. Темно-рыжие пряди волос, спутанные и покрытые клеймом, спадали на плечи. Конечности безвольно лежали, как будто кто-то выдернул. На груди демонстрировалось уже чёрное мятно. Албанец? Ирландец? — неважно ведь он был не из «Orion Shield», и Кэсс благословила небеса, что встреча с ним не пришлась к его жизни. Его перекачаное, массивное тело само по себе внушало страх. У нее была бы секунда, чтобы среагировать и всадить очередную дозу свинца. А в ее нынешнем состоянии бой был бы фатален.
То и дело встречались тела погибших: мужчин, женщин и детей, на площадках, и не только. Поравнявшись с восьмым подходя к пятому этажу, он, завидев ее нелепо улыбнулся.
— Не понимаю, ради чего мы воюем, дружище, — сказал меланхолично восьмой. — Я думал, буду сидеть где-нибудь в уютной палате и…
— Закрой свой рот! — ледяным голосом прошипела Кэсси.
Восьмой испугано ёкнул. Разглагольствования были совсем не к месту. И уж тем более сейчас. Кэсс сильнее сжала автомат в руке, морщась от резкой боли. Руки дрожали, но она старалась игнорировать мерзкое ощущение в ладонях. Пятый этаж был конечным. Они прислонилась к стене по обе стороны распашным деревянным дверям. За которыми приглушённо доносились чьи-то возгласы и стоны.
— А вдруг там засада! — выпалил он стиснув оружие. — Не знаю, как ты, а мне моя жизнь ещё дорога. Я даже ни разу не занимался сексом!
Умение думать о таких вещах, когда ты находишься в чуть ли не эпицентре расстрела, искренне поражало семнадцатую. И умеют же люди.
— Не думаю, что хочу знать подробности твоей интимной жизни, — раздраженно ответил она, прислушиваясь к голосам по ту сторону. В попитке хоть уловить, что было затруднительно учитывая непрекращаюися звуки стрельбы и всего прочего. Шумно было хоть уши рви!
— Только недавно мы, как яйца на сковороде, жарились у пустыне, а теперь бегаем долбаным развалинам.
— Прекрати ныть, — сказала Кэсс.
— Я уже говорил что, хочу ещё пожить? Так вот, слушай, ты отлично и без меня распуляешь всех их, а я в случае чего прикрою твою задницу...
Кэсси метнула взгляд полный злости. Засохшая кровь Виктора, которую она не потрудилась стереть, вселяла ещё больше ужаса.
— Еще одно слово, восьмой, — прошептал она. — Еще одно слово, и про и твоей главной проблемой станет явно не засада!
Она уловила, как кадык его дёрнулся. И все же это заставило его съежиться и умолкнуть.
«Слава небесам...»
Распахнув ногой дверь, она сию секунду успела пожалеть об своем решении. Закусила губу. Боль в икре вернулась с удвоенной силой, к счастью, игнорировать ее не представляло особой сложности для нее.
Металлическая ручка с лязгом, ударившись об пол, отлетела куда-то под потрёпанный диван, что стоял прямиком напротив, под витражным окном. Её взору раскинулась в одно время впечатляющая, так и гнусное зрелище. Зрелище напрочь лишено всякой морали. Однако о какой морали может идти речь?...
Полностью обнаженная женщина вопила во все горло, крик был подобен животному. По щекам ручьем текли слезы, пока ее один из ополченцев брал силой, прямо на тряпках постельных по паркету. В углу комнаты, другой — держа под прицелом мужчину в драной одежде, лепетал языком на незнакомом Кэсс диалекте. И наконец, третий, оборванец стоял по центру помещения словно вкопанный с выпученными глазищами и штурмовой винтовкой в руках. Решили — всё, конец! Фарс окончен, пора нажраться и драть первую попавшуюся шлюху.
«Берут своих же, настолько отчаялись?»
И прежде чем, он успел бы сделать какое либо тело движение и понять, что происходит к чертовой матери, она всадила в него шестую часть магазина. Пули прошли насквозь сухощавое тело, пробив собой стекло. Осколки осыпались.
Тот что жахал бабу от испуга вскочил на ноги. Схватился за глок в кобуре на поясе стянутых джинс. Незамедлительно, она, засадила порцию стали. Гильзы вылетели под ноги. Ему пулей башку снесло — мозги отлетели на стену, тело орёжнуло, с глухим звуком рухнуло на пол, точно мешок тушки. Женщина ошарашенно отползла к стене и поджала колени. Тот, что до этого стоят в другом конце помещения уже покоился в собственной луже крови. Кэсс метнула взгляд к двери. Восьмой, вспотевший до нитки, держал ствол, трясясь от напряжения.
— Говорил же прикрою.
Женщина вдруг захохотала. Резко, надрывисто. Смех был истеричным, дёрганым — как натянутая струна. Три пары глаз обратились к ней. Она пошатнулась, затем опустилась на четвереньки и поползла к выходу, не разбирая дороги. Ползла вслепую, цепляясь пальцами за неровности досок. Уже у самой ноги солдата под номером семнадцать, когда воздух разорвал выстрел.
Не то чтобы он «покоился в луже крови», — не совсем. Он всё ещё дышал, подтянув автомат и в последнем усилии прижал палец к спусковому крючку. Всего на миг, но этого хватило.
Пуля вошла в висок, образовав маленькую дырку. Казалось тишина после выстрела была глуше самого грохота. Кэсси застыла. Жизнь промелькнула перед ней, как старая плёнка, кадр за кадром. Женщина осела медленно, беззвучно. Она на секунду прикрыла веки и вдохнула полной грудью.
— Говорил...что девственник? Так вот, — Кэсс кивнула в сторону мёртвой женщины, распростёртой на засаленном полу.— Бери. Не стесняйся. Теперь она полностью в твоём распоряжении.
На лице Восьмого вспыхнула гримаса, смесь ужаса, отвращения и жалости. Он стоял остолбенев, будто хотел раствориться в пыли под ногами. Она прошла мимо прихрамывая, ни на миг не задержав на нём взгляд, и направилась к обезоруженному мужчине у стены.
Солдат, дрогнув, медленно шагнул к мёртвой женщине. Осторожно, словно боялся, что она оживёт, он коснулся ее плеча носком тяжёлого армейского ботинка. Кожа мягкая, загорелая и в местах покрыта неизвестной слизью.
— Но... но она же... — пробормотал он.
Кэсс даже головы не повернула. Его назойливое бормотание оставляло ее равнодушной. Стена холодной кирпичной кладки была жесткой и неудобной под спиной, но другого опорного пункта рядом не было. Мужчина едва успел схватить рядом лежащий кусок обрубленной доски с острым концом, когда семнадцатая плавным шагом подходила все ближе и ближе.
Он приник к стене всем телом, силясь сделать себя как можно незаметнее, но взгляд, которыми его встретили, не внушали сомнений — семнадцатая не намеревалась отступить. Медленно, неотступно она приближалась, не отводя взгляда от его лица. Длани его сотрясались от адреналинового прилива, челюсть была стиснута, а меж бровей пятнилась напряжённая борозда. Черты… черты были схожи с мальчиком. У Кэсси зароилась мысль вспомнив об пареньке:
«А не подох ли он? Пока я тут изливаюсь в поползновении выманить отца его к нему, вселенная учинит новую пертурбацию...»
— Уверяю, я не чиню вам зла. Я всего лишь хочу сказать... — воздев руки в умиротворяющем жесте, молвила она, голос струился властно, но обволакивающе. — Ваш сын... — она даже не была уверенна, он ли его отец. «Сын», вырвалось само собой.
Его тело вздыбилось судорожно, персты впились в брусок мертвой хваткой, так что фаланги побелили. В единый миг, его, казалось, подменили, очи наполнились кровью, полные исступления. Доска с торчащим гвоздем просвистела в сантиметре от виска Кэсс. Глаза у мужчины дикие, белки желтые от печени или бешенства, молниеносно рванулся вперед, рыча. Хренов генетический лотерейный билет. «Сын…», слово висело в пыльном мареве комнаты. Оно сработало не так. Не горе. Ярость. Чистая, животная, как у зверя в капкане. Впрочем оно и ясно, любой любящий родитель будет вон из кожи лезть ибо если твоему ребенку что-то или кто-то представляет опасность, он, потребуется и врагу яму выкопает. Пальцы впились в доску, суставы побелели. Он бросился, забыв про подствольник у стены, других присущих. Кэсси инстинктивно рванулась вбок. Автомат мешал, болтался на ремне. Ладонь разодранная о камень лестницы, жгла огнем. Боль пронзила икру, где пуля оставила кровавую борозду. Она споткнулась. Задний ботинок скользнул по чему-то склизкому. Кишка? Кусок мяса? Восьмой завизжал. Словно визг загнанного поросенка в тупик сортира. Его карабин дёрнулся, дуло закачалось, как пьяное.
— Не… не подходи! — захлебнулся он. Пот стекал ручьями с его жабообразного лица, смешиваясь с грязью на воротнике.
Мужчина и глазом не повел в сторону Восьмого. Видел только ее. Доска с гвоздем пошла вниз, в ключицу. Она успела подставить приклад. Дерево с хрустом встретило дерево. Осколки щепы впились в щеку. Сила удара отбросила Кэсс к стене. Спина ударилась о кирпич. Воздух вышибло вместе с кровью. Она зашлась в кашле, в глазах поплыли черные пятна. Слишком медленно. «Старею, сука-а...»
Адреналин уже не заглушал боль. Из двери вырвался дикий, надсадный вопль. Мальчик, с глазами полными ужаса. Схоже он видел в мужчине отца, спутал наверняка. Крик словно током ударил мужчину. Он замер на долю секунды. Взгляд метнулся к источнику кричащего, в глазах его мелькнуло что-то кроме ярости. Растерянность? Боль? Никак уж он не ждал лицезреть ребенка в всечасный миг. Этого мига хватило.
Восьмой, не колеблясь, нажал на спуск. Выстрел грохнул в замкнутом пространстве, оглушительно. От неожиданности Кэсс ослабила хватку. Пуля вошла мужчине ниже лопатки. Не смертельно, но чень больно. Он ахнул, как мех, тело дернулось вперед. Доска выпала из ослабевших пальцев. Он осел на колени, хватаясь за спину. Кровь, алая, немедленно пропитала рваную ткань рубахи, заструилась по ребрам.
— Ты… тварь… — прохрипел он, глядя на Восьмого с немым ужасом и ненавистью. Так, чего не ждали, пена выступила на губах. Восьмой застыл, смотря на свое творение. Его лицо стало серым точно бумага, глаза вылезли из орбит. Он дышал ртом, часто, как рыба на берегу. Палец все еще лежал на спуске. Автомат мельком покачивался со стороны в сторону.
Кэсси оттолкнулась от стены. Боль в икре, в спине, в ладони слилась в один сплошной ожог. Мужчина ранен, но не кончен. Все ещё представлял угрозу. Что-то с ним было не так, и тому подтверждение белая кипень со рта, что стекала по подбородку. Ее, крупно это настораживало. Повидала она многое и в такие моменты уже внутри понимаешь, ничего хорошего не жди.
Она шагнула к нему быстро. Автомат висел бесполезно, нож был вернее. Кэсс потянулась к бедру. Рука нащупала рукоять, лезвие слегка покрыто следами багровыми. Холод металла под пальцами ощущался приятно. Мужчина увидел движение, увидел и нож. И ни с того ни сего будто озарение, в его глазах мелькнуло понимание. Не то, чтобы он понял — нет, но как будто вся тяжесть бытия, всей жизни, всей лжи, всей боли — собралась в один тусклый взгляд. Смерть пришла, как старая знакомая. Он попытался отползти, захотел спастись — о, жалкое, человеческое желание жить, даже сейчас, даже в этом... Но не совсем его тело слушалось. Кровь оставляла на полурейте липкий след, размазываясь со всем остальным.
— Нет… — простонал он. — Ребёнок… там… — Он кивнул в сторону пацана.
Кэсси под действием злобы не обратила на это внимание. Хотя следовало. Замерла над его головой, взметнув лезвием. Она видела каждую морщину на его смуглом лице, капли пота в щетине. Семнадцатая обозналась, возможно ли найти теперь его отца? А если он уже дряхнет под ногами солдат. И все же... Почти. Очень похожи.
Около двери раздался тихий всхлип. Пальцы Кэсс сжались на рукояти оружия; казалось, ещё немного — и кость пронзит кожу. Бледные костяшки резко выделялись на фоне загрубевшей ладони. Дыхание ее от чего-то стало неровным, порывистым, почти мучительным, как будто в груди поднялась буря, которую невозможно было унять. Пустота и холод, не тот, что зимою по утрам ложится на землю… Холод иного рода, внутренний, неумолимый, как в тот день, когда она получила письмо о Мелиссе. Если не смогла уберечь одного… мальчишку, просто одного — кем ты стала? — тяжёлая истина, от которой люди бежат спотыкаясь не желая принимать.
Позади раздался осторожный звук, кто-то сглотнул слюну. То был Восьмой.
— Се... Семнадцатая, — произнёс он, с трудом преодолевая дрожь в голосе. — Он ведь... ранен... может, не стоит? Боевики близко. Ты... ты слышишь?
Он не просил пощады для раненого. Он боялся. Боялся не врагов — их он знал, с ними всё было просто. Он страшился того, что мог сотворить человек, поглощённый прошлым.
Кэсси не отвечала, обескураженно смотрела на мужчину. Он смотрел на нее. Мольба в его взгляде сменилась странным спокойствием. Принятием. Он перестал ползти. Просто ждал. Это ошеломляло ее, бесило до глубины души.
Почему? Почему человек — существо нелепое, порой жалкое — сначала лезет в пасть смерти, будто надеется договориться, а когда смерть уже рядом, вот она, почти касается, — замирает и ждёт, как преступник приговор. Смиренно, молча, как будто даже с облегчением. А шанс? Он ведь есть. Пусть призрачный, пусть болезненный, пусть через крик — но есть. Можно бороться, можно вырваться, пусть на грани, пусть из последних сил. Но нет. Им — легче сдаться. Проще утонуть в приговоре, чем идти наперекор. Уютнее — быть жертвой, чем бороться за выход. Отвратительно. Эта покорность — не сила духа и не мудрость. Это вялая капитуляция перед пустотой.
Как снег на голову раздался рев двигателя где-то близко. "Тойота" с крупнокалиберным пулеметом. Боевики уже здесь. Стрельба на нижних этажах участилась, образовав перестрелку. Доносились крики на сомалийском. Время кончилось. Поколебавшись, Кэсс, бросила это дело, скоропалительным шагом пересекла расстояние, без обиняков схватила мальчика за кисть, поволов на лестничную клетку. Рука горячая от лихорадки. Мальчик вскрикнул. Кожа под пальцами влажная, липкая. Опарыши на плече шевелились от резкого движения. Мимо Восьмого, который стоял, как истукан, с дымящимся стволом, мимо раненого мужчины, который словно в трансе, глядел им в спины. Восьмой спустился с небес, моргнул.
— Стой! Куда?! — он заковылял за ними, спотыкаясь о тело женщины у входа. — Блядь, семнадцатая! Не бросай меня!
Семнадцатая волокла паренька сквозь полумрак шарм. Не думая, не колеблясь. Как будто это был единственный путь, по которому ещё можно было идти. Его ноги заплетались, он кашлял срывающимся голосом, захлёбываясь воздухом. Сзади топот сапог Восьмого. И крик, обрывающийся. За ним последовал глухой удар. Что-то тяжелое падает, дикий, истерический вой Восьмого. Можно было подумать, человека облитого керасином подожгли.
— Я не хотел! Ты видел! Она заставила! Ты видел! — орал он непонятно кому. Мертвецам? — Он лез! Он лез на меня! Я защищался! Защищался! — еще один хлесткий удар. Мокрый. Еще и еще. Прикладом? Сапогом? По чему? По кому? Одному Господу известно.
По звукам, Кэсс, узнала плюх мозго об поверхность. Она сжала руку его сильнее, почти до хруста. В ответ он застонал. Силы искали, но останавливаться было нельзя. В ином случае, ради чего это все тогда? Они миновали последнюю арку. Перед ними возвышалась обрушенная часть стены, выход во внутренний двор. Груда битого кирпича, арматура, торчащая, как ребра мертвого гиганта. Солнце ударило в лицо, ослепляя. Жара точно физическая стена, от которой было неумолимое желание укриться. Во дворе кошмар. Дым, пыль, трупы в неестественных позах. Не все вскрыты, их ненасытно поедали крысы. И «Тойота». С пулеметом. Пулеметчик, в черной бандане, каркал что-то, разворачивая ствол. Он еще не видел их. Видел кого-то слева, за грудой мусора. Там метались тени — «Аш-Шабаб»? Или сброд? Кэсси прижала мальчика к остаткам стены. Его тело пылало и дрожало. Кашель снова драл ему горло. На плече мерзко белое шевеление. Холод внутри сменился новой волной бессильной бурей эмоций.
«Он уходит, не сразу, по каплям...Словно мучая своего держателя».
— Видишь дыру? — она ткнула пальцем в груду битого бетона футах в двадцати. Там зиял пролом в соседнее здании. – Туда ползи. Не вставай не оглядывайся. Я прикрою, — глаза его особенно блестели и беспрестанно подёргивались слезами. Он заглянул в ее, задаваясь в немом вопросе.
— Ползи! — рыкнув раздраженно, отцепивши от ее объятий, он с неохотой, медленно отполз от стены прижимаясь к земле. Обломки царапали конечности, торчащие прутья упорно цеплялись за ткань. Кэсси перевела автомат. Магазин неполный. Осталось… мало. Подняла оружие, прицепились, выстрелила прямо в позвоночник. Громкий выстрел спровоцировал бьёние колокольчиков в ушах. И вся система внутри него пошла в обвал. Мужчина выгнулся и осел на колени.
Сзади, из залитой светом арки, вывалился Восьмой, вся форма пропитана жизненным соком. Физиономия в брызгах, руки вымазаны по локоть. Он дышал как паровоз. Глаза стеклянные, обезумевшие смотрели перед собой. Кэсс не завидела при нем автомат, на ее лбу выступили вены и взгляд потемнел. Мозолистые ладони стискивали увесистый Обломова арматуры. Такой же чистый как он сам.
— Ты… — он заковылял к семнадцатой. — Ты… виновата… Все из-за тебя… Из-за этого пацаненка!
Он занёс арматуру, из-под полы, поднял ее обеими руками, едва сам сознавая, что делает, и почти машинально обрушил ее обухом на голову семнадцатой... В глазах если предатель — так и есть предатель.
Пулеметчик на «Тойоте» наконец развернулся, узрел движение у стены. Маячило на грани восприятия: солдат с арматурой, та кто пустила железо в спину. Его лицо расплылось в оскале. Еле движущимся телом потянулся к спуску крупнокалиберного зверя. Кэсси очутилась меж двух мостов, как в кошмаре, от которого невозможно проснуться. Спереди чёрное жерло смерти, сверкающее безмолвным, почти равнодушным хищным светом. Калибр 12,7 мм — так убивают без колебаний, без сомнений, разом, разрывая плоть в прах. Позади — человек ли? — существо, что его так в миг изменило, тяжело дышащее, с ломом в руке, будто орудием собственной расправы над рассудком. Мальчик полз к дыре в бетоне, такой жалкой, как надежда умирающего. Но медленно. Слишком медленно. Нажал и нет человека!
Эта мысль вспыхнула, как молния, разом всё озарила. Выбора не было. Хотя нет лгу! Он есть всегда, нужно лишь внимательно присмотреться... Но раз уж идёшь на это, предав товарищей, сворачивать назад абсурд.
Подхватив автомат и прильнув к нему в плотную, дуло упиралось в плоть. Пару пуль ударили в брюхо образовав дыры. Ничего под его залитой алой влагой курткой не было. Ткань вспоролась. Он ахнул, выпустил арматуру. Она с глухим звоном упала на камни. Он пошатнулся, и, теряя опору, потянул за собой Кэсс. Неосознанно, не потому что хотел, а потому что так вышло: как в жизни часто выходит — без вины, но с последствиями. Затяжно, словно та весила тонну, поднял голову на нее. Лишь то беспросветное, истовое недоумение, которое бывает у детей. За что?...
— Не знаю... что на меня нашло...— осипшо выдавил он и рухнул на колени, потом плашмя.
Не успев подумать и уже загримел крупнокалиберный пулемет. Огромные снаряды металлического дождя, начали крошить стену над головньой Кэсси. Осколки кирпича, цемента, свинца — все смешалось в смертоносный град. Она пригнулась, чувствуя, как осколки секут спину через ткань. Пыль забила рот, нос. Она метнула взгляд ища мальчика. Что либо разглядеть в поднявшихся клубах песка стало дилеммой. Так или иначе ей удалось. Он был у самого пролома. Очередь прошла над ним, врезаясь в стену немного выше. Он вжался в землю, закрыв голову руками. Жив.
Она вдохнула едкую пыль. Кашлянула. Перевела автомат. Остатки магазина. На крупнокалиберный пулемет, как из рогатки по танку. Но отвлечь… Заставить спрятаться… Она вскочила. Бегом, что есть мочи противоположно пролому. В сторону, поперек двора. К груде мусора, за которой прятались другие. Кричала рвя связки. Нелепицу, привлекая его внимание. Безумие? Однозначно.
Пулеметчик развернул ствол. Огромные трассирующие пули прошили загустевший воздух, рвя землю у ее ног. Она прыгнула за обломок бетонной плиты. Прошивки вгрызались в него, откалывая куски. Глухой удар в плечо. Возможно осколок? Отдача? Какая разница. Боль притупилась. Адреналин отдавал в висках. Нужно думать... Да что там — думать хотелось на зубах от боли! Чертовски больно!
Семнадцатая выглянула на долю секунды. Пулеметчик был увлечен, схоже это его только распаляло, целился в ее укрытие. Болван. Она прицелилась. Правда не в него. В радиатор «Тойоты», блок цилиндров. Туда, где тонко. Оставшиеся патроны ушли одной длинной очередью. Металл запел. Пар брызнул из-под капота с шипением. Двигатель захлебнулся, заглох. Пулеметчик орал что-то, яростно дергая затвор, но ствол замолчал. Тишина после рева пулемета была оглушительной. На секунду.
Потом пролунали оры со стороны мусора. «Аш-Шабаб». Они поняли, взяли на себя остальное. Выскочили двое темнокожих, держа винтовки. Стреляли по «Тойоте», по пулеметчику, который вылезал из кабины. Кэсси не видела финала. Она уже бежала хромая на одну ногу к пролому. Плечо горело. Легкие рвало на части. В глазах все стало через спектр. Томило желание прилечь...
Он смиренно сидел в темном проломе. Съежившись. Кашлял. Каждый кашель судорожный спазм. Он смотрел на нее. В его взгляде не было благодарности. Только ужас и вопрос. Все тот же душераздирающий вопрос. «Что дальше? Что ты сделала? Где папа?» Она схватила его подмышку. Тяжелее, чем в первый раз. Или она слабее. Потащила в темноту нового здания. Вонь плесени, мочи и чего-то мертвого ударила в нос. За спиной крики боя, взрывы гранат. Восьмой остался лежать во дворе. Мужчина в комнате с мертвыми. Не сумела отыскать его отца, то хоть его выведет. По край не мере, она, надеялась... Мальчик, который горел у нее на руках, и на чьем плече белели личинки, копошась в воспаленной плоти. Цена этому горы трупов. И ее душа, которая все глубже тонула в крови и грязи. Но он дышал. Слабо. Болезненно. Но дышал. Живой пока что.
Дыра привела не в здание. Подвал, заваленный ящиками с истлевшими этикетками «Медикаменты. СССР. 1987». Воздух — густой сироп формалина и разложения. На полу были разбросаны осколки ампул, шприцы с тупыми иглами, и кости. Чрезмерно много человеческих костей. Аккуратно сложенные в пирамидки, как дрова. У стены, три полуразложившихся трупа в истлевшей униформе с синими нашивками ООН. У них отсутствовали черепа.
Неожиданно мальчика вырвал на бетон. Сухо, конвульсивно. Из него выходила только желчь и слизь. Она обволакивала пол просачиваясь в щели и неровности. Он трясся, обхватив живот. В носу защипало. Воздух наполнился кислым духом, как будто ржавчина смешалась с жжёной травой.
«Аш-Шабаб» или кто ещё, не полезли в пролом. Снаружи решали свои счеты. Взрывы сотрясали стены, сверху сыпалась штукатурка. У Кэсс было минут десять максимум.
Она опустила ребёнка на относительно чистый угол. Вырвала из подсумка индивидуальный перевязочный пакет. Руки действовали автоматически. Разорвала его окровавленную верхнюю одежду, открыв плечо. Гнойник размером с куриное яйцо. Кожа была червлёная, обгорелая. В разрывах ткани копошились белые, жирные личинки. Мясные мухи. «Полевые хирурги». Отвращение подкатило к горлу, она подавила его тяжко сглотнув.
— Держись, — на одном выдохе она, вынудила пинцет из дижурной аптечки на поясе. Блестящий металл был непривычно чистым.
Пинцет вонзился в гнойник. Он завыл словно как у раненого щенка. Кэсси вытаскивала опарышей одного за другим. Они извивались на стальных губках, падали на пол, продолжая шевелиться. Она давила их каблуком. Хруст хитина. После десятка – гной хлынул густой, зловонной рекой. Она выдавила все, что могла, промокнула гной тряпкой от разорванной упаковки. Влила в рану весь йод из крошечного флакончика. Мальчик закричал, выгибаясь. Она прижала его коленом к полу, заклеила рану огромным куском пластыря. Все. Больше ничего сделать нельзя.
Он лежал, всхлипывая, глаза стеклянные от шока и жара. Температура за сорок. Он не протянет и сутки.
Она небрежно подцепила пальцами остатки бинта, подкачав штанину до колена, припекла рану на ноге и абы как перевязала. Проделав все тоже с ладонью разодранную в мясо, что запеклось в один болючий кусок сгустка. Семнадцатая потянулась к груди под курткой. Расстегнув молнию наполовину, вынудила небольшой медальон. Даже в полумраке подвала он вспыхнули холодным, глубоким серебристым огнем. Украшенный сапфиром по центру. Чистый, размером с ноготь большого пальца. И медальон из платины, тяжёлой, матовой. На тыльной стороне под камнем выгравирована, мелким и аккуратным шрифтом надпись. А на другой — цыфри.
Выстрел у самого пролома. Осколки кирпича посыпались внутрь. Донеслись уверенные голоса сомалийцев. Зачистка.
Кэсс молниеносно схватила мальчика. Он был легким, как фарфоровая кукла. Она подбежала не к пролому, а вглубь подвала. Там, в стене была трещина, скрытая тенями, едва заметная. Протиснувшись в нее, прижала к себе горящее тело. За ними ждал узкий лаз вверх. Вентиляционная шахта? Ход? Не имело значения. Она полезла изо всех сил терпя колкую боль в ноге. Внизу эхом раздались крики, вспышки фонарей. Последовала ругань, колоннада выстрелов в потолок.